Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Глава 7
Научное поведение
Поведение, безусловно, считается психологами своим понятием, однако, как это ни странно, они, похоже, до сих пор не имеют ясности в отношении поведения. Я уж не говорю о том, что психотерапевты используют множество приемов, вроде поведенческой терапии или поведенческих тренингов, вообще не дав определения исходному понятию. Но и академические психологи не договорились между собой о том, что же такое эта странная основа психологии.
Не знаю, существуют ли общедоступные работы, прямо посвященные этому предмету. Во всяком случае, психологические словари в статьях о поведении таких работ не приводят, а это значит, что ни одно из подобных сочинений не стало классическим. Словари же, которые выражают общее мнение психологического сообщества, либо пишут о поведении научно- туманно, либо противоречат друг другу, а то и самим себе.
Как пример приведу определение понятия «поведение» из, в общем-то, хорошего словаря «Популярная психологическая энциклопедия» Сергея Степанова:
«Поведение— совокупность реальных действий, внешних проявлений жизнедеятельности живых существ, в том числе человека.
В обыденной речи традиционно принята более узкая трактовка поведения как соблюдения человеком общепринятых правил взаимоотношений и выполнения определенных форм действий (учебных, профессиональных и т. п.). Соответственно поведение определяется в оценочных критериях как примерное, удовлетворительное, неудовлетворительное. Такая трактовка, однако, не исчерпывает всего многообразия форм поведения и не позволяет рассмотреть это явление всесторонне» (Степанов С., с. 431).
Определить поведение как совокупность реальных действий… – это, наверное, очень научно, но что это значит? Я не понимаю. К тому же у меня возникают вопросы, вроде такого: а если взять не совокупность, а отдельное «реальное действие», – оно перестанет быть поведением? И что значит «реальное»? Вещественное? Или действительное? Но зачем так сложно говорить о том, о чем можно сказать просто? Да и тут вопрос: если речь идет о действительных действиях, то что это такое? Какие действия бывают действительными, а какие – недействительными? Воображаемые? Но может ли психолог позволить себе называть их действиями? Или отказать им в действительности?
Но это мелкие придирки. Гораздо важнее то деление, которое я внес в выдержку из Степанова, разделив ее на два абзаца. В обыденной речи под «поведением» понималось что-то одно, и оно явно было связано с возможностью давать оценки тому, как ведет себя человек. И вдруг находится академический психолог, и говорит: мы будем говорить о поведении, но это са-авсем не то поведение, что поведение! И еще и имеет дерзость заявлять, что исходное народное понимание поведения «не позволяет рассмотреть это явление всесторонне».
Какое явление?
Поведение? Но это ложь. Ученый явно показал, что ведет речь не о поведении, а о чем-то своем, для чего позаимствовал старое народное слово, вложив в него свое понимание. При этом он явно не осознает, что это недопустимо. Слово «поведение» существовало как имя, очень точно приспособленное для того, чтобы обозначать именно то понятие, которое жило в народе. Иными словами, поведение – это имя только для народного или языкового понятия. И если наука хочет изучать не это понятие, она просто должна дать своему предмету новое имя, чтобы не вносить путаницу в умы.
Иными словами, то, что Степанов подает вначале как определение поведения не имеет к поведению почти никакого отношения. Он определяет не поведение, а реальные действия и внешние проявления жизнедеятельности живых существ, в том числе человека.
И это очень важно, потому что в отношении поведения всегда существует вопрос: возможно ли вообще применять это понятие к животным? Именно потому, что оно исходно содержит в себе некую оценочность или ее возможность, что сам психолог и признал. А могут ли животные оценивать то, что делают? Да еще с точки зрения отношения к себе общества…
Но даже если они в действительности на это способны, можем ли мы говорить об этом, не заглянув к ним в сознание, только из внешних наблюдений? Объективный метод в данном случае оказывается явным шарлатанством… А всё здание науки – карточным домиком, который развалится, случись кому-то заглянуть в этот черный ящик, по имени животное, о котором строится столько домыслов учеными.
Русский, точнее, советский психолог Михаил Ярошевский посвятил «Науке о поведении» целую монографию, задачей которой было доказать, что эта наука возникла в России раньше, чем бихевиоризм в Америке. Я не хочу говорить о том, что при этом он рассказывал все о тех же Сеченове, Павлове и им подобных, кто не только к поведению, но и к психологии-то отношения не имел. Я, лучше, расскажу о том, какое понимание поведения было у самого Ярошевского. Оно изложено в написанном им совместно с Артуром Петровским «Психологическом словаре».
«Поведение – присущее живым существам взаимодействие с окружающей средой, опосредованное их внешней (двигательной) и внутренней (психической) активностью».
Лично я понимаю из этого набора знаков только то, что Петровский и Ярошевский были настоящими учеными, то есть людьми, которые умели говорить так, что за мудреными словами могли скрыть даже полное непонимание того, о чем говорят…
Но ясно, что «поведение» для них – это не то же самое, что и поведение для нас. Они вовсе не говорят о поведении, они говорят об опосредованном активностью взаимодействии с окружающей средой. А мы-то по наивности можем ожидать, что найдем у психологов ответ на вопрос, что такое поведение… То, что рассказ идет не о поведении, а о чем-то, для чего заимствовано имя «поведение», необходимо учитывать при последующем чтении.
И ясно то, что любые действия или движения живых существ будут считаться у психологов поведением, а отнюдь не только те, к которым возможна оценка правильности. Откуда это взялось у психологов? Да все из той же страстной потребности примазаться к биологии, стать ее частью. Ради этого они и искажали понятия народного языка. Именно эта искаженность исходных понятий и считается у психологов подлинной научностью. Кстати, они и сами об этом проговариваются.
«Первые попытки научно понять (то есть исказить – АШ) поведение возникли на основе механистического детерминизма, в категориях которого поведение трактовалось по типу взаимодействия физических тел.
Эволюционное учение в биологии (Ч.Дарвин) позволило объяснить целесообразность поведения живых существ, стимулировав разработку объективных методов исследования поведения в единстве его внешних и внутренних проявлений.
На основе биологического детерминизма сложилось учение о высшей нервной деятельности животных, синонимом которой И.П.Павлов считал поведение».
Если в отношении дарвинизма и учения Павлова психологи еще до сих пор не уверены, что это ошибки, то уж в отношении механического детерминизма, который рассматривал человека как вещь из Ньютоновской механики, они точно знают, что это давно и много высмеяно самой наукой. И при этом продолжают говорить, что это попытка понять поведение научно… И само выражение «научно» для них звучит совсем не так, как для нас. Научно для них – это значит силами ученых. И поэтому, даже если это была попытка обмануть или поживиться, это все равно научная попытка!
Мы же верим, что научно, значит, истинно…
В действительности же научно – значит, политично. Научно – значит, в спорах с врагами. Вот только что советский психолог свалил в кучу по имени «поведение» и людей, и животных – смешались в кучу кони, люди… Но тут появляется на сцене американский бихевиоризм, а он враг! – и ученый вдруг начинает делать поправки, которые нужны не затем, чтобы найти истину, а чтобы обгадить врага и доказать, что мы лучше. И это именно так, потому что иначе он заметил бы, что противоречит своим исходным определениям.
«Бихевиоризм противопоставил поведение сознанию, полагая, что предметом психологии является только поведение, которое было сведено к совокупности двигательных реакций на внешние стимулы…
В советской психологии поведение человека трактуется как имеющая природные предпосылки, но в своей основе социально обусловленная, опосредованная языком и другими знаково-смысловыми системами деятельность, типичной формой которой является труд, а атрибутом— общение».
Ну, и как это соотносится с исходным биологическим определением: «Поведение – присущее живым существам взаимодействие с окружающей средой, опосредованное их внешней (двигательной) и внутренней (психической) активностью»?
Более того, дальше мы медленно и со скрипом начинаем двигаться туда, где рождается оценочность:
«Своеобразие поведения индивида зависит от характера его взаимоотношений с группами, членом которых он является, от групповых норм, ценностных ориентаций, ролевых предписаний. Неадекватность поведения (выражающаяся, в частности, в переоценке личностью своих возможностей, расщеплении вербального и реального планов, ослаблении критичности при контроле за реализацией программы поведения) отрицательно сказывается на межличностных отношениях».
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Такое впечатление, что начало статьи писал один человек, а завершал другой. А на самом деле просто зубы у академических психологов увязли в том куске, что они попытались удержать, когда позарились на биологизм и научность. И теперь этот кусок тянет их ко дну. И ведь при этом явно видно, что есть как надуманная, искусственная часть, которая нужна лишь для «научности», точнее, «естественнонаучности», и часть вполне здравая, вырастающая из наблюдений над действительностью.
Но психологи почему-то любят жить в раздвоенном состоянии сознания, подобном легкой шизофрении… Статья о поведении в «Большом психологическом словаре» Зинченко и Мещерякова написана прекрасным психологом В.П.Зинченко. Но именно в вопросе о поведении он тоже теряет четкость мысли и ту самую «критичность», без которой рождается «неадекватность поведения».
Просто вчитайтесь в то, как отменяют друг друга два первых абзаца его статьи:
«Поведение— извне наблюдаемая двигательная активность живых существ, включающая моменты неподвижности, исполнительное звено высшего уровня взаимодействия целостного организма с окружающей средой.
Поведение представляет собой целенаправленную систему последовательно выполняемых действий, осуществляющих практический контакт организма с окружающими условиями, опосредствующих отношения живых существ к тем свойствам среды, от которых зависит сохранение и развитие их жизни, подготавливающих удовлетворение потребностей организма, обеспечивающих достижение определенных целей».
Если потрясти головой, то рождается вопрос: так извне, то есть внешним наблюдателем видимая активность, или целенаправленные действия, которые я совершаю ради какой-то цели?
Разобраться в этом нет никакой возможности, потому что сами психологи не то чтобы не видят противоречий в своих рассуждениях, они их не хотят видеть. Ведь начни просто писать о поведении, и тут же можешь потерять научность. А именно она и является главной целью тех, кто зовется психологами и пишет о поведении.
Но мне до научности нет дела, поэтому я попробую просто порассуждать о том, что такое поведение, как если бы в мире вообще не было ученых книг.
Глава 8
Обычное поведение
Чтобы понять, что означает слово «поведение», надо просто рассмотреть то содержание, которое вкладывал в это имя народ. Собственно говоря, это и есть смысл слова «означать»: быть знаком чего-то, какого-то содержания.
Знаком чего являлось для русского человека слово «поведение»?
В двенадцатом-пятнадцатом веках, как свидетельствует «Словарь древнерусского языка» Срезневского, в русских рукописных книгах собственно слово «поведение» не встречается. Это не обязательно значит, что его еще нет в русском языке, – все-таки источников сохранилось мало, да и те были в основном религиозными или придворными. Тем не менее, в то время встречаются только слова «повести», «поведу», «повестись».
Срезневский переводит их как «показать дорогу, отвести, приказать идти, взять в плен, направить, побудить пойти». Я бы добавил и «заставить двигаться, принуждать идти» – эти значения с очевидностью вытекают из приведенных им примеров, вроде: «…а иных полонив поведоша». Пленников вели, заставляя двигаться, понуждая.
И это очень хороший пример того, что такое поведение.
Поведение – это ведение по. По чему – другой вопрос, но слово «поведение», похоже, рождается из понятия «принуждать человека двигаться, идти», перенесенного на самого себя. Причем изначально это – чисто телесное, пространственное движение, что плохо сочетается с современным смыслом слова «поведение». Вести себя – это все же не заставлять себя ходить. Это нечто совсем иное…
Когда происходит смена значений, я не знаю, но уже в середине девятнадцатого века Даль свидетельствует, что слово «поведение» существует в русском языке в двух значениях – и в древнем, как управление движением другого, и в новом, как некий способ оценить достоинства человека.
«Поведенье (поведение) действие по глаголу повести. // Поведенье, образ, каким ведет себя человек; нравственный род жизни, правила и поступки человека».
В этом определении есть замечательная подсказка: образ, каким ведет себя человек. Просто попробуйте прочитать это прямо по тому, как написано. Если раньше человека вели по лесу, полю, земле, то с какого-то времени он научился точно так же вести себя по образу…
Слова «нравственный род жизни» дают еще одну подсказку – на Руси это связано с христианскими требованиями. Думаю, что образ, о котором идет речь, – это тот, по которому создан человек. Точнее, конечно, вести себя надо было не по образу божию, а по образу христианина, соблюдая все заповеди и правила нравственной жизни.
Но вести себя по образу невозможно телесно, разве что мыслью, как по мыслену древу «Слова о полку Игореве». Это путешествие совсем в иных мирах, и, в сущности, означает способ, каким должно двигаться не тело, а мысль человека.
Иными словами, поведение – это способ думать, или воплощенная в образы культура. И сутью этого движения является как раз то, что я описывал в главах о мировоззрении – жесткий выбор набора образов, которые ты считаешь допустимыми для себя, поскольку они приведут тебя к той цели, что ты избрал. А значит, такое же жесткое отсекновение образов, которые твое сообщество считает чуждыми.
Поведение, если взглянуть на него с психологической точки зрения, – это неустанная борьба за чистоту мысли относительно цели, избранной твоим сообществом. В сущности, попытка достичь цельности и всецело вложиться в достижение только одной цели, оказывающейся на поверку смыслом твоей жизни на этой Земле…
Часть вторая
Предмет ки-психологии. Сознание и образы
В этой книге я позволю себе не писать подробно о сознании, хотя это и важнейшая часть предмета психологии. Но, во-первых, сознанию должна быть посвящена особая дисциплина – Психология сознания. Во-вторых, я проделал достаточно большое исследование понятие «сознание» в первом томе исследования, посвященного очищению[1]. Мне кажется, я сумел в нем осветить все основные представления как научного сообщества, так и народа о том, что такое сознание. Поэтому в этом разделе я могу позволить себе ограничиться лишь выводами из той книги, позволяющими обосновать главное – работу самих образов сознания, творящих наши культуру и историю.
Что же касается образов, то ими я намерен заняться гораздо глубже, хотя в рамках данной книги я все равно не смогу сделать этого со всей возможной полнотой. Какие-то составляющие этого понятия, как и исследование самого явления, именуемого образом, мне придется оставить для других работ. К примеру, изрядная часть исследований, посвященных устройству и работе разума, будет строиться на созерцании природы образов.
Что же должно войти в эту часть книги, если исходить из задач, скрытых в самом названии ее предмета – культурно-историческая психология?
Безусловно, в рамках этой работы, я должен говорить об образах как о некоем пути, которым можно подойти к прямому созерцанию души. Но то же самое, что мы видим путем, по сути, является и препятствием, ибо и путь и препятствие необходимо преодолевать, как то, что отделяет тебя от цели.
При таком подходе, образы потребуют как самого общего описания и определения, так и описания того, как они укладываются в те слои нашего сознания, что отделяют нас от собственной души и мешают ее видеть. И одновременно позволяют ей проявляться, но уже опосредованно, как бы окрашенной в эти самые образы. Простые и чистые проявления души, проходя сквозь слои образов, как бы обретают «прочтение», то есть некий вид, в котором мы каким-то образом все равно узнаем присутствие души, но при этом подозреваем себя в ошибке и стремимся говорить не о душе, а о самих образах, ее являющих.
Обретение вида и есть обретение образа. В сущности, это одно и то же. Именно эта способность нашего сознания придавать душевным движениям некое прочтение или вид, и создает то, что Константин Дмитриевич Кавелин назвал психической средой. Вот ей и будет посвящен этот раздел.
Глава 1
Сознание в общем
Слово «сознание» кажется нам привычным и естественным, однако языковеды не считают его русским. Как и множество других слов, сделанных из русских частей, но по образцу иностранных – вроде благо-родный по образцу греческого ев-гений, – языковеды определяют слово «сознание» новоделом.
В силу этого, для них в нем нет никакой загадки. Фасмер в своем «Этимологическом словаре» пишет кратко, будто ставя штамп на приговоре: «сознание – калька латинского conscientia». Русские этимологические словари Черныха и Преображенского после такого приговора просто не поминают это слово – все же ясно…
Кстати, точно так же считаются кальками латинской conscientia и английское consciousness и немецкое bewustsein.
В латыни слово conscientia имело, если верить латинско-русскому словарю три основных значения сведение, знание; совесть; и собственно сознание. Однако понять из словаря, что значит «сознание» невозможно.
Лично у меня есть сомнения, что дело действительно так однозначно. Наше языковедение очень сильно болело когда-то теорией заимствований и страстно хотело выглядеть научным. Для этого языковеду достаточно было найти хотя бы сомнительный иностранный источник для любого русского слова, и уже можно было защищать диссертацию. Меня до сих пор смущает то, как наши языковеды уверенно выводят русскую поганку из латинского паганус, что значит «неверный».
Внешне все хорошо – звучит очень сходно, даже осмысленно, вот только как объяснить такое повсеместное распространение этого латинизма в необразованной крестьянской среде? А еще хуже – полное отсутствие для таких грибов собственного русского слова. Вот жили-жили люди, тысячелетиями собирая грибы, и не имели слова для того, чтобы обучить детей, какие грибы не брать?
Мне кажется, что слово «поганка», как и многие другие якобы заимствованные из индоевропейских языков слова, в действительности просто сохранились в русском языке с той поры, когда мы жили вместе. Кстати, как и слово мастер, которое кажется очень английским или немецким, а в действительности отмечается в словарях древнерусского языка с одиннадцатого-двенадцатого веков.
Вот и слово «сознание», как показывает в своем «Словаре древнерусского языка» Срезневский, находится уже в рукописях четырнадцатого-пятнадцатого веков. Допускаю, что более ранние свидетельства просто не искались языковедами.
Правда, как и со многими другими словами, значения этого слова в ту пору отличаются от современных.
Основное использование отмечается в виде слов «сознавати, сознаваю», что, в первую очередь, означает признание, но не признание в вине, а как бы узнавание: «Сознаваю сим моим листом». В этом сознавании есть уже оттенок того, что сейчас обозначили бы словом «осознавание».
Сознатися используется и для обозначения «сговориться», «познакомиться», «сойтись» – как бы познать друг друга, обрететя некое совместное знание.
Не надо забывать, что рукописи той поры были либо придворными, либо религиозного содержания, и бытовая речь, то есть собственно русский народный язык, попадал в них, просеиваемый сквозь сито христианской образованности. Иначе говоря, это не русский народ стремился заимствовать слова из латыни или греческого, а образованные книжники, выказывая презрение к простолюдину и всему русскому, старались приукрасить речь князей и церковников, подыскивая привычным русским словам «красивое» иностранное звучание…
Почему-то наши языковеды очень редко исследуют это явление намеренного искажения русского языка в рукописных источниках, по которым изучают древнерусский язык. Впрочем, никакой новости для них в том, что русский язык искажался под видом его улучшения, нет. Это общеизвестно, только почему-то не учитывается.
Вот и слово сознание, как его переводят с латыни, а затем объясняют наши толковые словари, не раскрывается во всей полноте. Часто они просто шли вслед за латинскими словарями, давая в качестве значений этого слова лишь знания и совесть.
Чудинов в 1901 году в «Справочном словаре», наоборот, отталкивается не от латинского значения этого слова, а, скорее, от древнерусского:
«Сознание— действие по глаголу сознать.
Сознать, – ся— совершенный вид глагола сознавать.
Сознавать— понять истину, признать ее».
За полвека до него Даль дает и это значение – «убедившись в истине, признать или понять ее, изменить прежнее мнение свое», но дает и совсем иное значение:
«Сознанье – состоянье сознающего что, или действие сознающегося в чем- либо, раскаяние».
И приводит то значение, которое более всего необходимо для психологического исследования:
«Сознанье, сознание себя, полная память, состоянье человека в здравом смысле своем, могущего отдать отчет в своих действиях. Больной наш уже без сознания, в беспамятстве, в бреду. Она упала без сознания, обмерла, упала в обморок».
Совершенно очевидно, что потеря сознания, как ее описывает язык, связана с некой потерей знаний или сведений, как способности ведать нечто, но точно так же она связана и со смертью – обморок – это обмирание, но одновременно и мрак. Значит, речь идет о и некой утрате света… вероятно, внутреннего. Что такое внутренний свет, пропадающий при обмороках, то есть потерях сознания, не объясняется, но он явно связан с потерей «здравого смысла», то есть способности давать отчет в собственных действиях, осознавать себя.
Следовательно, если дать определения тому, что такое осознавать, давать отчет и здравый смысл, то можно будет понять и что такое сознание, с потерей которого пропадают и все эти способности. Думаю, не ошибусь, если предположу, что вместе со здравым смыслом теряются разум и память: иное имя обморока – беспамятство. Хотя начать, конечно же, надо со знания, понимания и ведения.
Уже одного этого перечисления достаточно, чтобы понять, что сознание – понятие сложное, описывающее нечто, обладающее и устройством и содержанием. И то, что язык не сразу отметил все эти составляющие части понятия, не означает, что народ неверно видел само явление. Обмороки и потери сознания случались с людьми на протяжении всей истории человечества, значит, и само явление сознания сквозь них тоже было доступно народному наблюдению тысячелетиями.
А вот описания его рождались лишь тогда, когда в этом появлялась необходимость. И ее могло вовсе не быть у тех, кто писал книги в старину, что никак не свидетельствует о том, что не было таких людей, кому сознание было интересно, и кто изучал его сквозь различные проявления.
Наше время отличается от того, прежде всего, тем, что любопытствующих людей становится все больше, и потому языковеды вынуждены создавать все более подробные описания для тех же самых явлений, о которых еще век назад можно было писать кратко, как это делал Чудинов.
И вот академический «Словарь русского языка» описывает то же самое явление уже на ином уровне подробности:
«Сознание 1. Восприятие и понимание окружающей действительности, свойственное человеку, способность осмысленно воспринимать окружающее.
2. Философское и психологическое. Высшая, свойственная лишь человеку форма отражения объективной действительности.
3. Понимание, осознание общественной жизни человеком или группой людей.
4. Ясное понимание чего-либо.
5. Признание в своей вине, проступке».
Как видите, описания стали не только подробней, но и гораздо научней, что вовсе не так уж хорошо, потому что означает искусственную надуманность.
О том, как ученые старались приписать понятию «сознание» свои собственные смыслы, я очень подробно писал в первом томе «Очищения», прямо посвященном сознанию. Поэтому не буду повторяться. Лишь укажу, что подобных научных пониманий сознания было несколько.
Отменяя народное понимание, Декарт предложил считать сознанием ту «точку» – источник мысли, – которой ты осознаешь себя, когда думаешь о самом себе. Естественно, это допустимо, если просмотреть все предшествующие определения. Народное понятие о сознании шире, но в нем есть значение «осознавать», в том числе и «осознавать себя». Таким образом, картезианское определение сознания не противоречит истине, хотя и сужает понятие сознания лишь до одного его значения.
Это сужение, похоже, было очень важно для философов, потому что позволяло им ограничить себя узким набором понятийных знаков и так создать язык точных рассуждений, подобный логике. Поэтому философия билась в путах картезианского понимания сознания несколько веков, в общем-то, загнав себя в тупик. Именно из-за того, что так было проще рассуждать, философы-метафизики долго не принимали психоаналитическое понимание сознания, которое разрушало их стройные теории.
Основное, что требовало от философа и психолога картезианское понимание сознания – это видение сознания как «процесса», то есть чего-то изливающегося из точки Я подобно свету, кстати, свету разума, длящегося, возможно, развивающегося, но могущего быть выключенным, как лампочка…
Иное видение сознания пришло с Фрейдизмом, но Фрейдизм, как вы помните, долго не признавался не только психологией, но и академической медициной. Наверное, потому, что пытался отобрать у нее часть обжитой кормушки. Поэтому у философов был не только союзник, но и оправдание для того, чтобы не замечать истину: вон, и медицина не признает выскочку!..
А между тем истина была в том, что у сознания возможны содержания. Именно их и пытались не впускать в свои стройные рассуждения метафизики всех родов, поскольку тогда «процессы» переставали быть самодостаточны. К тому же содержания оказывались своего рода «вещами», хранящимися в сознании, а это уже предполагало некую вещественность для того, что только что было совершенно идеально…
При этом сопротивление это было совсем детским – сами же говорили о памяти, о переживаниях, да и о тех же процессах, но будто договорившись, не задавать вопроса: а где все это протекает или хранится? Очень облегчила жизнь ученых естественнонаучная революция. Она, конечно, уничтожила метафизику, но так, что метафизики сами перебежали в ряды естественников, только бы не признать, что сознание может само по себе хранить содержания.
Дело в том, что естественники предложили считать таким хранилищем не сознание, а мозг, то есть тело. И вопрос, как кажется, был снят. Это был очередной тупик, который кажется привлекательным научному сообществу еще и до сих пор, но поиск «носителя энграммы», то есть воспоминания, затянулся. И хоть с каждым десятилетием нейрофизиологи и увеличивают объем возможностей мозгового вещества, примерно, на порядок, ткань эта, со всеми ее нейронами и их связями, все равно не вмещает того, что теперь понимается под памятью, то есть под содержаниями сознания. Оценки объемов памяти растут еще стремительней.
Хуже того, в этой ткани по-прежнему не удается найти самих содержаний сознания…
Пока развивалась борьба между пониманием сознания как луча из лампочки осознавания и как хранилища содержаний, появились ученые, пытающиеся рассмотреть сознание через современные физические открытия. И к концу двадцатого века зазвучало все больше голосов, утверждающих, что сознание не есть работа мозга, оно находится вовне человека, между людьми, и вообще имеет материальную составляющую – если не вещественность, то уж точно некое энергетическое или полевое устройство…
Я не буду вдаваться в эту тему подробней. Свое мнение я высказал в работе, посвященной сознанию. Поэтому я просто продолжу исследовать сознание по тем его проявлениям, что наметились при изучении народного понимания.
