Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Глава 2
Культурология о культуре
Кавелин не дал определения культуры. Собственно говоря, он вообще не использует это понятие как имя для той среды, через которую проявляется душа. Он просто ее описывает. Как вы помните, он называет вещи, в которые душа вкладывает кусочки себя, далее говорит о знаках и символах. Говорит также о сложных общественных явлениях, вроде деятельности или права.
Но Кавелин психолог, поэтому он идет дальше и исследует ту среду, в которой в действительности живет все то, что проявляется в явлениях. Причем среда эта оказывается у него многослойной. Она начинается с восприятия, то есть со способности еще телесной ощущать вещи и состояния внешнего мира. Затем начинается слой, уже относящийся к душе – восприятия переводятся каким-то образом во впечатления. И лишь из впечатлений, где- то в самой сердцевине этой среды, происходит их превращение в представления.
И только представления затем воплощаются в вещи и прочие явления, которые я считаю частями культуры. Осознают ли культурологи, что в действительности их предметом являются представления?
Не думаю. А если и осознают, то очень немногие.
Перед этой книгой я завершил третий том «Очищения», посвященный народной психологии, и там я довольно подробно исследовал, осознают ли этот предмет те ученые, которые занимаются народной культурой – фольклористы, этнографы, мифологи.
Конечно, можно предположить, что мое исследование было недостаточно глубоким, и я просто не нашел нужных работ. Однако в общедоступных публикациях видно, что все они постоянно используют выражение «народные представления», но не дают ему определения. А когда начинаешь разбираться, то выясняется, что и не понимают, что это такое. Они говорят о «представлениях» отнюдь не в психологическом смысле. Они говорят о них, как о текстах, в которых записаны всяческие байки и сказки, которые никак нельзя считать чем-то настоящим.
Народные представления для тех, кто изучает народную культуру, – синоним выражения «ложные представления». А представления в психологическом смысле, то есть как содержания нашего сознания, для них вообще не существуют. Есть только содержания записанных ими текстов. Правда, спрашивать с них по полной недопустимо, потому что они даже не осознают, что занимаются народной культурой. Это понятие отсутствует в их словарях…
Поэтому я обращусь к тем, кто исходно считает себя культурологами. Наука эта у нас новая, учебники пока еще не устоялись. Поэтому я выбрал лишь один пример, который хорош тем, что «написан в соответствии с “Государственными требованиями к обязательному минимуму содержания и уровню подготовки выпускников высшей школы”…», а также «предназначен в качестве учебного пособия для студентов вузов, техникумов» и так далее.
Это учебник «Культурология» под редакцией А.Радугина. В отличие от других подобных учебников, попавшихся мне в руки, он выделяет раздел, посвященный понятию культуры. Раздел этот, на мой взгляд, еще весьма невнятен, в чем-то даже беспомощен. Наши культурологи еще явно находятся в поиске и будто бы не знают, с какого конца ухватить этот сложный понятийный клубок по имени «культура». Поэтому каждый выбирает точку зрения, исходя из своих предпочтений. Радугин почему-то предпочел отталкиваться от работ Бердяева, посвященных понятию «смысл»…
Я приведу сейчас ту последовательность мыслей, которой автор пытается описать культуру. Но прежде хочу настроить ваше восприятие: приглядитесь к тому, что будет перечислять современный культуролог, и, не обращая внимания на изменившийся за полтора века язык и попытки давать определения, сравните с тем, что описывал Кавелин. Сравните просто по содержанию.
«В обыденном сознании “культура” выступает как собирательный образ, объединяющий искусство, религию, науку и т. д. Культурология же использует понятие культуры, которое раскрывает сущность человеческого бытия как реализацию творчества и свободы» (Радугин, с.12).
Как видите, наша культурология словно бы собирает себя заново, как разбитую вазу, найденную на развалинах советской академической науки. Даже следов не осталось от тех чеканных определений, что давали наши языковедческие и толковые словари раньше. Преемственность культур в культурологии явно отсутствует, а с ней пропал и академизм, как некий знак научного качества.
«Понятие культуры обозначает универсальное отношение человека к миру, через которое человек создает мир и самого себя. Каждая культура – это неповторимая вселенная, созданная определенным отношением человека к миру и к самому себе.
Иными словами, изучая различные культуры, мы изучаем не просто книги, соборы или археологические находки, – мы открываем для себя иные человеческие миры, в которых люди и жили, и чувствовали иначе, чем мы» (Там же).
В сущности, прекрасное определение, но частное. Будто бы лишенное основания или корней. К нему бы надо добавить: так понимает это автор. Или: автору неинтересно, что такое культура вообще, потому что он специалист вот по этой творческой ее части…
«Отношение человека к миру определяется смыслом. Смысл соотносит любое явление, любой предмет с человеком: если нечто лишено смысла, оно перестает существовать для человека. Что же такое смысл для культурологии? Смысл – это содержание человеческого бытия (в том числе внутреннего бытия), взятое в особой роли: быть посредником в отношении человека с миром и с самим собой. Именно смысл определяет, что мы ищем и что откроем в мире и в самих себе.
Смысл надо отличать от значения, то есть предметно выраженного образа или понятия. Даже если смысл выражается в образе или понятии, сам по себе он вовсе не обязательно является предметным…
Смысл не всегда осознается человеком, и далеко не всякий смысл может быть выражен рационально: большинство смыслов таится в бессознательных глубинах человеческой души. Но и те другие смыслы могут стать общезначимыми, объединяя многих людей и выступая основой их мыслей и чувств. Именно такие смыслы образуют культуру» (Там же, с. 12–13).
Все-таки Радугин – художник. Он будто бы захлебывается от обилия того увлекательного и прекрасного, что обрушивается на исследователя, стоит ему заглянуть в это неведомое понятие культуры. Поэтому он не рассказывает о своем предмете, он прозревает откровения сквозь слои помех, которые лишь мешают ему, хотя могли бы стать ступенями постижения его предмета. Но способность прозревать, поэтический дар, – это слишком важно, чтобы проходить мимо. Поэтому я обязательно буду обращаться к нему для проверки сухих научных построений других авторов.
Пока мне достаточно того, что он, можно сказать, дословно следует тому описанию предмета психологии, что создал Кавелин. И поскольку Радугин однозначно определяет его как культуру, у меня не остается никаких сомнений в том, что Кавелин в своей первой главе обосновал действительно Культурно-историческую психологию, сделав ее ступенью, подводящей к Общей психологии.
Что же касается собственно культуры, мне нужно что-нибудь попроще и подоступней. Поэтому я попробую извлечь понимание из работы со скучным названием «Научная теория культуры» английского антрополога Бронислава Малиновского.
Глава 3
Научная теория культуры Малиновского
Бронислав Малиновский (1884–1942), родился в Польше, там же получил физико-математическое образование и защитил докторскую степень. Затем увлекся работами Фрэзера и уехал в Англию, где поступил учиться в аспирантуру Лондонской школы экономики, где давалось социология и антропология. Учился у самых крупных британских антропологов – Фрэзера, Салимана, Вестмарка, Риверса. И стал крупнейшим антропологом мира, как считается сейчас.
Малиновский удачно сочетал в себе и полевого этнографа, много лет проводя в экспедициях, и теоретика. Теории его вырастали из наблюдений и собранных фактов. Мне это особенно близко, поскольку я шел сходным путем, и поэтому мне кажется, что я понимаю Малиновского. Не всего и не полностью. Впрочем, критиковали Малиновского не меньше, чем восхищались, так что очень возможно, что я вполне оправданно не понимаю некоторые из его положений – он не во всем достиг ясности.
Как полевой этнограф или антрополог, Малиновский, по сути, всегда занимался культурой, точнее, различными культурами, и осознавал это. Поэтому упоминания понятия «культура» можно встретить в самых разных его работах. Однако есть пара, в которых он осознанно занимается определением культуры. Первая из них была написана в 1939 году и называлась «Функциональная теория».
Но я начну с работы 1941 года, прямо посвященной нашему предмету, – с «Научной теории культуры». В ней Малиновский изложил свои взгляды на культуру гораздо шире и, как мне кажется, местами зашел за пределы того, что понимал в совершенстве. В итоге, некоторые его положения становятся предположительными и затрудняют понимание. «Функциональная теория» проще и потому позволит отступить к основам, из которых Малиновский выводил все остальные рассуждения. И там он точен. Но к ней я вернусь чуть позже.
Итак, Малиновский уже с первой главы пытается говорить о культуре как предмете научного исследования. Однако это обман. В действительности он занят в первых трех главах чистым наукотворчеством, пытаясь обосновать возможность создания из антропологии точной науки по образцу близких ему физики и математики. Выглядит он при этом чистым естественником, много говорит о физиологии, организме и телесных потребностях, а душу поминает лишь как некую блажь, которая иногда приходит в головы примитивным, для объяснения их странностей.
При этом естественнонаучность для него настолько важна, что он расширяет понятие науки до такой степени, что оно просто покрывает собой весь разум. Эта подмена звучит, к примеру, вот в этом высказывании из второй главы:
«Главное, что я пытаюсь сейчас обосновать, даже не то, что у примитивного человека была своя наука, а, скорее, то, что, во-первых, научное отношение к миру так же старо, как сама культура, и, во-вторых, что минимальное определение науки выводимо из любого действия, прагматически направленного на достижение результата» (Малиновский, Научная, с. 21).
Ни у «примитивного человека» не было науки, ни определение науки не выводится из действий, направленных на достижение цели. Действия, направленные на достижение цели и превращающие это в задачу, – есть свойство разума. В лице Малиновского Наука прямо у нас на глазах пытается пожрать и Разум, как до этого сожрала Душу… Просто поглотить его, чтобы он стал неразличим за множеством научных пассов и отвлекающих звуков. Эту скрытую цель нельзя не учитывать, читая Бронислава Малиновского.
К культуре он выныривает из научного опьянения только в четвертой главе, названной им «Что такое культура?». Я последовательно перескажу основные ходы его мысли. Правда, исходное определение далось ему с трудом, и на первый взгляд ощущается несколько вымученным и не совсем очевидным. Однако научное сообщество слишком высоко оценило его заслуги, чтобы можно было пропустить это основание его рассуждений. К примеру, замечательный советский этнограф А.Байбурин писал от лица русского научного сообщества: «…не будет преувеличением сказать, что именно с работ Малиновского начинается новый отсчет времени не только в антропологии, но и во всех тех областях научного знания, для которых значимо понятие культуры» (Байбурин, с. 5).
Если это верно, то отсчет начинается именно с этого:
«Для начала будет полезно взглянуть на культуру в ее разнообразных проявлениях как бы “с высоты птичьего полета”.
Очевидно, что культура – это единое целое, состоящее из инструментов производства и предметов потребления, учредительных установлений для разных общественных объединений, человеческой мысли и ремесел, верований и обычаев.
Обратимся ли мы к простой и примитивной культуре или к культуре крайне сложной и развитой, в любом случае мы обнаружим обширный аппарат, частью материальный, частью человеческий и частью духовный, при помощи которого человек способен справиться с встающими перед ним специфическими проблемами. Эти проблемы возникают, потому что человек имеет тело с различными органическими потребностями и потому что он живет в среде, которая для него одновременно и лучший друг, дающий ему сырье, и опасный враг, грозящий множеством опасностей» (Малиновский, Научная, с. 44).
Малиновский действительно будет объяснять и разворачивать эти высказывания на протяжении всей работы. Так что многое станет понятней. При этом, к сожалению, ощущение того, что определение не доварилось, останется и не будет устранено. Что ж, порадуемся тому, что было найдено.
Итак, культура – это единое целое. Это высказывание очевидно, но очевидно оно сегодня, когда антропология и социология сделали достаточно полное описание явления. До Малиновского ведущие антропологи пасовали перед этой кучей вещей и понятий, которые почему-то требовали называть себя культурой. И мало кому казалось, что культура – это нечто всеобщее и всепроникающее. Пережитки того времени ощущаются даже в построениях самого Малиновского.
Заявляя, что культура – это единое целое, он вдруг выбрасывает целые слои этого понятия, и утверждает:
«Культура – это единое целое, состоящее из автономных, а частью из согласованных между собою институтов» (Там же, с. 47).
Под «институтом» же им понимается способ объединения людей в сообщества:
«Это понятие подразумевает соглашение по поводу некоторого ряда традиционных ценностей, которые объединяют группу людей» (Там же, с. 46).
Совершенно верно: ценности, разделяемые каким-то количеством людей, безусловно, объединяют их. А способы объединения в сообщества – это безусловная часть культуры. Но только часть. Если бы Малиновский сам не говорил о других частях, это его определение культуры можно было бы посчитать бездарным. Но лучше посчитать его способом заострить внимание читателя на том, что было важно для исследователя.
А для него очень важны были «способы организации» людей.
«Главное понятие здесь – организация. Чтобы достичь какой-нибудь цели, люди должны организоваться. Как мы покажем, организация предполагает вполне определенную схему или структуру, основные составляющие которой универсальны, – в том смысле, что они применимы ко всем организованным группам людей, которые, в свою очередь, в своей характерной форме универсальны и встречаются у человека повсюду» (Там же).
Безобразный и одновременно великолепный перевод. Русский переводчик не рискнул перевести слово «организация», и я считаю, что он прав. Малиновский заигрался в наукотворчество, и вряд ли сам использовал это слово в бытовом для английского языка значении. Похоже, он использовал его простонаучно, тем самым подтягивая законы человеческого общества к биологическим и, что важнее, физико-химическим схемам.
При этом, как вы видели, само определение снова небрежно и неточно по рассуждению: разве чтобы достичь какой-нибудь цели, люди должны организоваться? Разум говорит: для достижения некоторых целей нужно действовать сообща, для достижения других целей, как раз наоборот, желательно избавиться от лишних нахлебников или свидетелей. Иными словами, если бы Малиновский просто описывал изучаемое явление, его определения были бы иными. Но он делает науку. Поэтому ему очень важно вписать человека в естествознание, сделав частью его и культуру.
Мне кажется, Малиновский был последователем Конта и Джеймса Милля и пытался сделать из антропологии не просто научную теорию культуры, а что-то вроде социальной физики. Именно поэтому он и обрел такую славу в научном сообществе. Суть этой попытки сделать культурологию естественнонаучной изложена им в главе «Что такое природа человека? (Биологическое основание культуры)».
При всей ущербности подобных построений, отказывающихся признавать душу и ее роль в поведении человека, социальная биофизика Малиновского очень верно описывает один из слоев нашей культуры. Поэтому она заслуживает того, чтобы быть учтенной при изучении культуры. Поэтому я выделяю рассказ о ней в отдельную главу.
Глава 4
Социальная биофизика Малиновского
Исходное положение социальной биофизики было принято Малиновским из эволюционной теории Дарвина, которую он очень уважал. Он высказывает его сразу же вслед за определением культуры «с высоты птичьего полета», как важнейшее положение всей своей науки:
«…мы хотим сказать, что теория культуры должна изначально основываться на биологических факторах. В совокупности человеческие существа представляют собой вид животного» (Малиновский, Научная, с. 44).
Человеческие существа не представляют собой вид животного. Это все тот же юношеский максимализм распоясавшихся естественников девятнадцатого века, которым требовалось смущать слух обывателей, выкрикивая неприличные слова. Но у человеческих существ есть тела, которые определенно представляют собой вид животного. И это нельзя не учитывать. Теория культуры, построенная только на телесных потребностях, исходно обрекает себя быть ущербной. Но это не значит, что описание этой части человеческой культуры не должно быть сделано.
Социальная биофизика так же важна, как физиологическое описание тела. Она действительно может быть одним из оснований науки о культуре. Поэтому я изложу ее предельно подробно. Итак, глава «Что такое природа человека?»
«Мы должны основывать нашу теорию культуры на том факте, что все человеческие существа принадлежат к одному виду животных. Человек – как живой организм – должен существовать в условиях, которые не просто позволяют выжить, но и обеспечивают нормальное протекание процессов обмена веществ.
Так, ни одна культура не сможет продолжить свое существование, если группа не будет постоянно пополняться новыми членами. Иначе культура погибнет, потому что вымрут ее носители» (Там же, с. 76).
Как вы помните по прошлой главе, Малиновский постоянно делает неоправданно узкие определения культуры, тем самым подтаскивая всё понятие под то, что ему выгодно. К примеру, он не изучает всю человеческую культуру, предпочитая изучать лишь то, что относится к животной части нашей жизни. Но эти обуженные определения он еще и пытается подать как философские обобщения, правящие всем мирозданием.
Вот только что он свел человека к животному, биологической машине по имени организм, что всего лишь способ, каким естественники признаются, что не в состоянии объяснить все, что происходит в нас, только телесными причинами. Но чтобы не поминать душу, они придумывают несуществующие понятия, вроде организма, тем самым, отказывая душе в праве на существование. Организм – это всего лишь метафора – иносказательный способ признаться в том, что человек – это не только тело. Малиновский этого не понимает, он еще опьянен успехами естествознания – только ему удалось заявить, что и культура наша – это культура организмов, как он пытается расширить это иносказание на все общество.
И вот обмен веществ оказывается обменом носителями культуры, а человек и организм, о которых теперь ведется речь, – Левиафаном, Огромным существом, Богом, составленным из всех наших тел. И это – культура?
Если удается рассмотреть эту подмену, то очарование от магического языка физиологии пропадает, и становится очевидна неувязка: культура не является обществом. Культура принадлежит обществу. Это очевидно, и это очевидная натяжка, предвзятость, которая не могла возникнуть без дурманящей сознание исследователя мечты о торжестве естественной Науки. Однако как раз культура не относится к естественным наукам.
Далее Малиновский снова перескакивает к личной физиологии, как основе культуры:
«Таким образом, на все группы людей и на всех индивидуумов в группе налагается некоторый минимум условий. Мы можем определить термин “природа человека” через констатацию того факта, что все люди должны есть, спать, размножаться и выводить шлаки из организма вне зависимости от места проживания и принадлежности к тому или иному типу цивилизации.
Следовательно, под человеческой природой мы имеем в виду биологический детерминизм, который на любую культуру и на всех индивидов внутри нее налагает необходимость реализовывать такие телесные функции, как дыхание, сон, отдых, питание, испражнение и размножение.
Мы можем определить базовые потребности как биологические условия и условия окружающей среды, которые должны быть выполнены для выживания индивида и группы» (Там же, с. 76–77).
Вот с таким уточнением, что наша телесность налагает на любую культуру необходимость учитывать то, что нужно для тел, определение Малиновского становится почти приемлемым. Мешает только то, что он нисколько не сомневается в том, что знает, что такое дыхание, сон, отдых… Для него это то, что сказала медицина и физиология, основываясь на химии и физике. А значит, он совсем не понимает, о чем говорит.
А поскольку он не знает того, что требует учитывать, все эти вроде бы телесные действия превращаются в очень внешнее описание последовательности дел, которые совершают тела, как это видит внешний наблюдатель. Вот тело ест, вот испражняется, вот отдыхает, наслаждаясь зрелищем, а вот спит, дергая ножками и поскуливая, потому что ему снится сон… Кстати, что такое сон, кому снится сон и что снится, когда снится? И чем это отличается от зрелища? Кто зрит зрелища – тело? А зачем ему, если оно поело, поспало и облегчилось? И испражняется ли человек, когда плюет на всю науку? Или же он считает ее шлаками и этим плевком выводит из себя?
Далее Малиновский разворачивает теорию потребностей и жизненных функций, выводя их из «физиологии человеческого организма». Я опущу ее, поскольку даже советские этнографы ощущали, что «прямолинейность теории потребностей» смущает (Байбурин, с. 7).
Прямолинейность здесь заключается в том, что Малиновский уж очень хочет вдавить культуру в естествознание:
«Вдыхание воздуха или поглощение пищи, половой акт, сон, отдых, мочеиспускание – все это явления, которые могут быть описаны в терминах анатомии, физиологии, биохимии и физики» (Малиновский, Научная, с. 78–79).
Могут, конечно, почему бы нет. Можно и на теорию шахмат переложить или поговорить о программировании биокомпьютера… Зачем?
Малиновскому это нужно, чтобы дать определение понятию «функция», которое для него очень важно, поскольку им он пытался объяснить человеческое поведение, складывающееся в культуру. Вот ход его рассуждения:
«Тем не менее остается фактом, что человеческий организм дифференцирован анатомически и физиологически, и следует поддержать мысль об автономности разных импульсов. Каждое влечение приводит к специфическому типу поведенческих форм, и каждая жизненно важная цепочка актов в большой степени независима от остальных.
Относительно проблемы формы и функции заметим, что мы уже можем, на данном уровне анализа, определить и то, и другое. Каждая из жизненных цепочек обладает определенной формой. Каждая может быть описана в терминах анатомии, физиологии и физики. И минимально достаточное описание того, чем должно быть эффективное поведение, спровоцированное влечением и ведущее к удовлетворению, будучи сформулировано в терминах естественных наук, является определением формы такой последовательности.
Что же касается функции, для физиолога это, прежде всего, отношение между условиями и состоянием организма до выполнения поведенческого акта, изменениям, происходящим в результате этого акта и ведущим к нормальному состоянию покоя и удовлетворения.
Функцию в этом простейшем и наиболее фундаментальном аспекте человеческого поведения можно определить как удовлетворение органического импульса соответствующим поведенческим актом» (Там же, с. 82–83).
Вот, в сущности, и высказана самая суть социальной биофизики Малиновского. Культура рождается из физиологических потребностей, как способы поведения, ведущие к их удовлетворению.
Конечно, он высказывал это несколько сложнее, но в рамках его культурной физиологии вполне можно ограничиться и этим. Но приведу его собственные слова, которыми он обобщает свой подход.
«Выше мы установили, что природа человека накладывает на все формы поведения, как бы сложны и высоко организованы они ни были, определенного рода детерминизм. Он состоит в целом ряде жизненно важных поведенческих последовательностей, необходимых для здоровой работы организма и сообщества в целом, которые должны быть включены в каждую традиционную систему организованного поведения.
Эти жизненные цепочки образуют центры кристаллизации для ряда культурных процессов, продуктов и сложных культурных устроений, выстраиваемых вокруг каждой из них» (Там же, с. 84).
Самое главное, что Малиновский прав. Это действительно есть и в нас, и в культуре вообще. Но как это отличается от того, как видел то же самое Кавелин!
Они с Малиновским будто дополнительны друг другу. Один говорит о том, что мы увидим в культуре, если поглядим исключительно сквозь телесную жизнь. Другой же разглядывает то же самое оком души. И такие знакомые и привычные вещи вдруг обретают другое значение, и даже иное свечение…
Но есть кое-что у Малиновского, что, мне кажется, необходимо рассмотреть отдельно, чтобы понимать и Кавелина, и культурно-историческую психологию.
