Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Кросс-культурное отступление
Коул начинает историю кросс-культурной психологии с экспедиции А.Хэддона, проведенной от Кембриджского университета в 1895 году в Британской Новой Гвинее и на островах Торресова пролива. Экспериментально-психологическое исследование в этой экспедиции вел впоследствии чрезвычайно знаменитый американский психолог У.Х.Р.Риверс.
Вместе с двумя студентами-помощниками, впоследствии тоже знаменитыми американскими психологами – К.Майерсом и У.МакДугаллом – он, строго в ключе вундтовской экспериментальной психологии вел изучение «сенсорных способностей, то есть элементарных психических функций» (Коул, Культурно, с. 57).
Эксперименты эти вызвали много критики, и вывод был таков, что культурные различия, безусловно, существуют, но «совершенно неясно, какие факторы порождали эти культурные различия» (Там же, с. 67).
Затем Коул рассказывает о том бурном успехе, который имели разработанные Альфредом Бине и Теофилом Симоном IQ-тесты, то есть исследования «интеллекта» с помощью опросников. Болезнь эта так привилась у всех современных психологов, что рассказывать о ней нет никакого смысла – она общеизвестна. Успех этого направления экспериментально-психологических издевательств над подопытными человеко-крысами вызван, мне кажется, легкостью использования тестов в кабинетных условиях. Попросту говоря, используя тесты, не надо думать… все уже кем-то написано.
Более любопытными были исследования зависимости памяти от культуры, проведенные в начале тридцатых Ф.Бартлеттом.
«Первым психологом-экспериментатором, строго поставившим вопрос о взаимодействии культуры и памяти, был Ф.К.Бартлетт (1932). Он предположил, что память организована в соответствии с двумя принципами.
Первый касается построения запоминания. Ф.К.Бартлетт полагал, что культуры суть организованные общности людей, разделяющих одни и те же обычаи, институты и ценности. Ценимые институционализированные виды деятельности вызывают у людей “сильные чувства”. Эти ценности и их выражение в культуре формируют психологические тенденции отбора определенных видов информации для запоминания. Приобретенное посредством функционирования этих тенденций знание создает схемы, на основе которых и действуют универсальные процессы воспроизведения информации. В тех областях, где схемы разработаны подробно, воспоминание будет лучше…
Ф.К.Бартлетт также предположил существование второго типа вспоминания, организующим принципом которого служит временной порядок: “Существует низкоуровневый тип вспоминания, очень близкий к тому, что часто называют механическим воспроизведением…”» (Там же, с. 75–77).
Идеи Бартлетта проверялись полевыми исследованиями и были подтверждены в той части, что люди разных культур запоминают по-разному, и зависит это от их культуры.
Вот что видит Коул прямыми истоками кросс-культурной психологии. Однако это не все ее источники, как и не все источники его культурной психологии. Не менее важной являются еще две сплетающиеся между собой линии развития. Одна из них тянется от уже известных нам французов – Пиаже и Дюркгейма. Другая – от американской культурной антропологии Франца Боаса. Обе они, так или иначе, сливаются в творчестве известнейшего полевого исследователя – этнолога и психолога – Маргарет Мид, об исследованиях которой рассказывает Коул.
«Крупные кросс-культурные исследования роли культуры в когнитивном развитии были вдохновлены работами Жана Пиаже. Еще в начале своей карьеры Ж.Пиаже отстаивал существование важных культурных различий в мыслительных процессах.
Цитируя работы Л.Леви-Брюля (1910) и Э.Дюргейма (1912), он различал два вида обществ, которые Л.Леви-Брюль характеризовал как “примитивные” и “цивилизованные” и которые сегодня можно было бы назвать традиционными и современными. Он утверждал, что каждому типу социальной организации соответствует своя определенная “ментальность”: “Ментальность, называемая примитивной, соответствует конформистским или сегментарным обществам, а рациональная ментальность – высшим дифференцированным обществам”. Однако он не соглашался с утверждениями Л.Леви-Брюля о том, что между этими двумя типами ментальности не существует преемственности, считая, что примитивное мышление предшествует цивилизованному так же, как детское предшествует взрослому.
Многие ранние книги Ж.Пиаже содержат ссылки на подобное детскому мышление примитивных взрослых, однако сам он не исследовал эту проблему специально, а одна из немногих попыток проверить его идеи, сделанная Маргарет Мид, не смогла подтвердить его представления о детском анимизме» (Там же, с. 107).
Итак, первая экспериментальная попытка проверить утверждения Пиаже, с которыми столько спорил Выготский, была, как пишет Коул, осуществлена в середине двадцатых Маргарет Мид.
Однако задумана она была ее учителем, Францем Боасом, который и послал ее в эту экспедицию. Вот с него я и начну это отступление, хотя Боас и не является кросс-культурным психологом.
Глава 1
Исторический метод в антропологии. Боас
Франц Боас (1858–1942) был тем человеком, который пытался осмыслить и внести в психологию и антропологию исторический метод задолго до того, как в России победил марксизм. Коулу вовсе не обязательно было так далеко ездить, чтобы сделать свою психологию исторической. Взгляды Боаса на исторический подход к изучению культуры разумны и до сих пор современны.
Боас был ученым, в сущности, европейским. Поэтому его взгляды как- то не укладываются в американскую идеологическую рамку. Наверное, потому что у них нет душка прагматизма, без которого нельзя поставить печать: сделано в США. При этом он был одним из основателей Американской антропологической ассоциации в 1902 году и создал сильнейшую в Америке школу исторической этнологии, из которой вышли лучшие антропологи США.
Свой исторический подход к изучению культур Боас обосновал еще в работах девяностых годов девятнадцатого столетия. Но это был еще ранний Боас, который искал и ошибался. Действительное влияние его на кросс- культурную психологию началось в первой четверти двадцатого века, когда у него появились ученики, сами ставшие ведущими исследователями Америки.
Описывая, как Боас повлиял на Маргарет Мид, издавший ее в России И.С.Кон дает портрет среды, в которой рождаются идеи Боаса, и описывает те задачи, которые Боас передал следующим поколениям исследователей.
Я приведу его рассказ с предельной подробностью. В сущности, это верхушка того айсберга научных поисков, что я описал в предыдущих главах.
«1920-годы, когда формировались научные взгляды и программа будущих исследований Мид, были годами сильного интеллектуального брожения в общественных науках. В социологии и этнографии шел яростный спор о соотношении биологических и социальных факторов развития человека и общества, который Фрэнсис Галтон в 1874 году сформулировал в виде шекспировской антитезы “природы и воспитания”.
“Выражение “природа и воспитание”, – писал Галтон, – удобное словосочетание, потому что оно разделяет на две рубрики бесчисленные элементы, из которых состоит личность. Природа – это то, что человек приносит с собой в мир, а воспитание – все влияния извне, которым он подвергается после рождения”.
Эта оппозиция формулировалась в различных терминах (природа и культура, наследственность и воспитание, биологическое и социальное, врожденное и наученное, индивидуальность и среда) и относилась к разным объектам (одни подразумевали свойства индивида, другие— популяции (нации или расы), третьи – общества, социальные системы).
Однако сторонники биологического детерминизма, крайней формой которого была евгеника, отдавали предпочтение природе… тогда как сторонники культурного детерминизма подчеркивали значение культуры и воспитания.
Ведущим представителем последней ориентации в американской этнографии был выдающийся антрополог, этнограф и лингвист Франц Боас. Школа Боаса в 1920-х годах занимала господствующие позиции в американской науке, из нее вышли многие выдающиеся ученые: Альфред Льюис Крёбер, Александр Гольденвейзер, Роберт Лоуи, Пол Радин и Рут Бенедикт» (Кон, с. 402–403).
Из учеников Боаса я намерен рассказать только о Мид. Она достаточно представительна для моего очерка. Но суть ее воззрений всегда оставалась внутри общих идей Боаса:
«С точки зрения Боаса и его учеников, культура – явление особого рода, которое не может быть ни сведено к биологии, ни выведено из нее, ни подведено под ее законы. По выражению Крёбера, культура … может быть объяснена только из самой себя…» (Там же, с. 403).
Требование объяснять культуру из самой себя вырастало в борьбе с эволюционизмом, функционализмом, теорией диффузий, психоанализом и множеством других научных теорий, пытавшихся говорить об этом непомерно большом явлении – культуре – со своих колоколен. Боас последовательно спорил со всеми. В итоге рождалось собственное понимание задач, которые стояли перед культурной антропологией.
При этом Боас отчетливо осознавал слабость своих знаний и добивался лишь одного: построения непротиворечивой теории, которую можно было бы начать проверять полевыми экспериментами. Кстати, надо сказать, сам он был не только кабинетным ученым, но и участвовал в полевых экспедициях. Полевые исследования школы Боаса рождались вот из этого рассуждения, переданного Коном:
«Теоретические споры имели вполне определенный политико-идеологический смысл. Биологические теории человека были тесно связаны с расизмом, тогда как школа Боаса была прогрессивно-либеральной. Существенно различались и их практические выводы.
Если умственные способности являются врожденными, образование должно ориентироваться на одаренную элиту, если же все зависит от среды и воспитания – нужно искоренять социальное и расовое неравенство.
Если разные человеческие общества – только ступеньки единой эволюционной лестницы, то “отсталые” народы должны просто “европеизироваться”. Если же каждая этническая культура имеет собственное ядро, то изменить отдельные ее элементы, не меняя целого, невозможно; европейцы, с одной стороны, должны учить “отсталые” народы, а с другой— сами учиться у них.
Но как проверить, какая теоретическая ориентация правильна» (Там же, с. 405).
Вот из этого последнего вопроса и рождалась школа сравнительной этнологии Боаса, из которой вышла американская кросс-культурная психология. Проверкой, по крайней мере, для школы Боаса, стали полевые эксперименты. Впоследствии все эти исследования сильно ругали за слабость методологии, но в то время лучших исследований не умел ставить никто…
Однако полевым исследованиям предшествовала разработка теории. Ее я и постараюсь кратко показать на примере работ самого Боаса. Исторический метод в антропологии был выведен Боасом из сопоставления со сравнительным методом еще в 1896 году. В работе «Границы сравнительного метода в антропологии» Боас говорит о так называемых «универсалиях» в развитии человеческого общества. Универсалии эти, как видел их немецкий этнолог и психолог Бастиан, были психологическими по своей природе.
Но надо учитывать, что, когда Боас говорит в то время о психологизме или сравнительном методе, это не просто присутствие психологической составляющей в исследовании, и не просто сравнение разных культур, – это спор со вполне определенным использованием этих понятий какими-то из школ того времени, к примеру, тем же Бастианом или Эвансом-Причардом. Боас не против психологии, наоборот, он очень психологичен. Он спорит с тем, что тогда считали психологией.
Итак, к началу двадцатого века этнологам вдруг стало ясно, что «все местные разновидности форм, мировоззрения и практики человеческого общества обнаруживают в процессе его развития ряд общих коренных признаков» (Боас, Границы, с. 509). Из этого пораженная наука сделала вывод, что существуют законы, определяющие развитие общества, и они влияют и на наше общество, как влияли на общества древности, и «что познание этих законов может объяснить причины быстрого развития одних цивилизаций и отсталости других; что познание это даст нам шанс принести величайшую пользу человечеству» (Там же).
Вот эта озабоченность тем, как улучшить жизнь людей, и была самым слабым местом антропологии Боаса. Она ярче всего проявилась в творчестве Маргарет Мид, ехавшей проверять его теоретическую ориентацию. О том, каким провалом оказался ее шумный успех, я расскажу чуть позже. Пока же мне очень важно, чтобы эта ненаучная цель стала заметна в научном творчестве Боаса. Недопустимость для ученого игр в улучшение жизни людей показал уже Платон, чья попытка помогать в управлении государством была его единственным провалом. Ее же вскоре покажут русские кровавые революционеры-утописты.
И не в том дело, что ставить себе подобные цели плохо. Нет, как раз нет. Боас – очень хороший человек, и его ученики хотели добра. Но это личные и вненаучные цели, что необходимо осознавать. Как только ученый ставит себе подобную цель внутри науки, он начинает решать задачу не постижения истины, а достижения поставленной цели. Хороший человек остается, а наука пропадает…
И если вы вспомните, вся биопсихология, и вообще вся психология того времени, как и социология, и социальная физика, и множество других наук, страстно желали улучшить жизнь людей. Мечты, мечты… Улучшение, в котором улучшатель лучше меня знает, что мне хорошо, приводят к тому, что мы и имеем в итоге всех улучшений. Насилие и кровь, вот к чему ведут все нравственные эксперименты. Наверное, они-то нам и нужны для нашей учебы на этой земле, раз мы повторяем и повторяем их из жизни в жизнь…
В любом случае, Боас проговорился в этой ранней работе и назвал скрытую цель своих исследований: изучая культуру и психологию людей, найти способы улучшения их жизни. Но откуда он брал знания о том, что им лучше? Из своей собственной культуры, которую осознавал, пожалуй, хуже, чем первобытные и примитивные культуры, которые изучал. Что такое лучше, было для него само собой разумеющимся, как и сейчас для любого американца само собой разумеется, что это – американские ценности…
Но, какую бы цель ни достигал Боас с помощью своих исследований, в том, как ее достигать, он был хорош.
Описывая, как работает сравнительный, то есть, в сущности, эволюционный метод, он заявляет:
«Главная цель нашего анализа – выявить пути развития культуры на определенных ее этапах. Он не сводится к изучению обычаев и верований как таковых. Мы хотим знать причины существования этих обычаев и верований, другими словами – надеемся раскрыть историю их развития» (Там же, с. 515).
Этот «анализ» Боас и называет историческим методом. Не возьмусь выносить оценок, насколько он был хорош в действительности как историк. Боас и сам признается, что пока еще его школа очень слаба. Но вот задача, которую он ставит перед собой, предельно точна, если речь идет о начале исследования. Я даже назвал бы ее постановку классической для наук о человеке. Начало может быть таким и только таким:
«Поэтому непосредственным результатом исторического метода будет [описательная] история изучаемых с его помощью разноплеменных культур.
Я целиком согласен с теми антропологами, которые не считают это конечной целью нашей науки, поскольку ни выведение общих законов (пусть даже и предполагаемых такого рода описанием), ни определение их относительной ценности не мыслимо без детального сопоставления их проявлений в разных культурах.
Однако я утверждаю, что применение этого метода служит необходимой предпосылкой всякого серьезного продвижения. Решение психологической проблемы прямо зависит от итогов исторического исследования» (Там же, с. 517).
Это было началом школы Боаса, как школы этнологической. Но дальше она верно движется к тому, чтобы обрести черты и психологической школы, что и позволило ей стать основанием для кросс-культурной психологии. Вот к чему пришла школа Боаса через тридцать лет:
«…развитие социальных наук многим обязано общей тенденции нашего времени подчеркивать взаимосвязь естественных феноменов, а также социальному напряжению, нарастающему в условиях нашей цивилизации. Мы признали, что индивида можно понять лишь как часть общества, к которому он принадлежит, а общество – лишь через взаимоотношения составляющих его индивидов.
Прежняя экспериментальная психология исходила из допущения, что индивид существует как бы в вакууме, что умственно-психическая деятельность зиждется в значительной мере на органически обусловленном функционировании структуры индивида. Эти взгляды разительно отличаются от новых, сторонники которых рассматривают индивида (даже самого юного), исходя из его реакций на общее, особенно социальное окружение» (Боас, Некоторые, с. 499).
Из этого положения рождалась социальная психология Боаса. И, надо признать, он удивительно глубок в этом очерке:
«Можно выделить ряд явно общезначимых социальных тенденций и изучить как формы, в которых они выражаются, так и их психологические основы. <…>
Но здесь возникает вопрос, требующий ответа еще до всякой попытки синтеза, а именно: какие социальные тенденции являются общечеловеческими характеристиками? Именно здесь легко ошибиться.
Наше поведение во многом автоматическое. Кое-что в нем инстинктивно (т. е. органически обусловлено). Куда более обширная его сфера управляется обусловленными реакциями, т. е. реакциями, закрепившимися под влиянием определенных ситуаций, которые воздействуют на нас постоянно и так давно, что мы уже не осознаем свое поведение и обычно даже не помышляем о возможности других его вариантов» (Там же, с. 500).
Вот из этой основы, являющейся тем самым описанием культурного явления, к созданию которого вел исторический метод Боаса, рождается путь даже не к кросс-культурной, а к культурно-исторической психологии. Коул его, насколько я могу судить, не заметил. Как не заметили и кросс- культурные психологи, которых больше увлекали сами полевые эксперименты. Но то, что выводит Боас из этого описания психологии, я считаю классикой культурно-исторической психологии.
«…дальнейшая задача обществоведов – критически дифференцировать общезначимое, т. е. присущее всему человечеству как таковому, и специфически значимое, т. е. характерное для определенных типов культуры.
Это – одна из проблем, заставляющая нас внимательно изучать культуры, которые в сравнении с нашей видятся бесконечно малыми. Их изучение позволяет уяснить как общечеловеческие, так и свойственные отдельным обществам тенденции» (Там же).
Глава 2
Полевая антропология. Мид
Маргарет Мид (1901–1978) сначала «собиралась специализироваться по психологии, но осенью 1923 года под влиянием Франца Боаса и Рут Бенедикт переключилась на этнографию» (Кон, с. 402).
Как я уже писал в главе про Боаса, именно Мид предстояло проверить в полевых условиях «теоретическую ориентацию» ее учителя Боаса.
«“Фундаментальная трудность, стоящая перед нами, – писал Боас в октябре 1924 года, – состоит в отделении того, что внутренне заложено в телесной структуре, от того, что приобретается при посредстве культуры, в которую включен каждый индивид; или, если выразить это в биологических терминах, что определено наследственностью и что – условиями среды, что эндогенно и что экзогенно”.
Единственно возможным способом проверки теории культурного детерминизма Боасу казалось сравнительное изучение детства и юности у народов, живущих в разных культурных условиях.
Согласно общепринятой в США в те годы психологической концепции Стэнли Холла, отрочество и юность – это период “бури и натиска”, поиска себя, конфликта отцов и детей и т. д. Но чем обусловлен этот драматизм? Если, как полагали большинство психологов, он коренится в закономерностях полового созревания, эти черты должны быть инвариантными и повторяться во всех обществах и культурах, независимо от уровня их социально-экономического развития, общественного строя, структуры семьи и т. д.
Любое исключение из этого правила было бы его опровержением, доказывая, что протекание юности зависит не столько от всеобщих закономерностей онтогенеза, сколько от свойств конкретной культуры, детерминирующей соответствующий тип личности и его развитие.
Выяснить этот вопрос на примере самоанских девушек Боас поручил своей 23-летней аспирантке, причем, как свидетельствует его письмо от 1925 года, цитируемое Мид, теоретическая задача была поставлена им совершенно четко» (Там же, с. 405–406).
Сложности начинались с тем, как это сделать. Мид этого не умела, не знала языка, вообще, была молода и неопытна. И тем не менее, она прожила на Самоа полгода и написала работу – «Взросление на Самоа» – ставшую классикой американской культурной антропологии. Успех книги был настолько громким, что девушка Мид сразу стала корифеем науки.
«Яркая, высокоинформативная и острая книга Мид, подвергающая критике всю систему семейных отношений, воспитания детей и половой морали американского общества, сразу же стала бестселлером и получила высокую оценку специалистов.
Не только близкие к Боасу Р.Бенедикт и Р.Лоуи, но и весьма критичный Малиновский назвали “Взросление на Самоа” “выдающимся достижением” и “абсолютно первоклассным образцом описательной антропологии”. К этим оценкам в дальнейшем присоединились Бертран Рассел, Хэвлок Эллис, Лесли Уайт, Эдуард Эванс-Причард, Мелвил Херсковиц, Отто Клайнберг, Джон Хонигман, Джордж Девере, Роберт Левайн и многие другие авторитетные ученые» (Там же, с. 407).
Иными словами, лучшие антропологи западного мира заверили мировую общественность своим авторитетом, что именно это и есть пример настоящей научной антропологии…
Вполне естественно, что пример этот оказался заразителен, особенно тем жизненным успехом, который выпал на долю Мид. Уж каких только почестей и почетных званий она не собрала за свою жизнь, при этом так до смерти и считая эту работу своей лучшей книгой. Многие кросс-культурные психологи делали свою жизнь по Маргарет Мид, как американской мечте…
Америка торжествовала в упоении, будто этот научный успех, был успехом на политической арене и утверждал преобладание США по всему миру.
«Даже сами самоанцы стали, казалось, изучать свои прошлые обычаи по книге Мид. В 1956 году журнал “Нью-Йоркер” опубликовал остроумную карикатуру, изображающую группу выстроившихся в ожидании инициации туземных юношей, которым вождь вручает книгу со словами: “Молодые люди, вы достигли возраста, когда вам пора узнать обряды и ритуалы, обычаи и табу нашего острова. Но вместо того, чтобы подробно рассказывать о них, я хочу просто подарить каждому из вас по экземеляру прекрасной книги Маргарет Мид”» (Там же, с. 407).
Скандал разразился вскоре после ее смерти.
«Не успели забыться торжественные некрологи, как весной 1983 года известный австралийский этнограф Дерек Фримэн, посвятивший изучению Самоа сорок лет жизни и шесть лет проживший на Западном Самоа, опубликовал книгу “Маргарет Мид и Самоа. Создание и развенчание одного антропологического мифа”, где подверг сокрушительной критике не только методологию, но и все конкретные выводы ее важнейшей работы.
По словам Фримэна, когда в апреле 1940 года он впервые приехал на Самоа, он свято верил каждому слову Мид, но постепенно понял, что нарисованная ею картина не соответствует действительности ни в целом, ни в частностях.
Мид пишет, что самоанской культуре чужд дух соревновательности; в действительности там идет и всегда шла ожесточенная борьба за престиж и социальный статус.
По мнению Мид, самоанцы на редкость миролюбивы и невоинственны; в действительности вся их история наполнена межплеменными войнами, уже Лаперуз отмечал их воинственность.
Вопреки утверждению Мид, самоанская культура требует от людей абсолютного и безусловного повиновения вышестоящим вождям, и нарушение дисциплины карается здесь сурово и безжалостно. Такая же жестокая авторитарная дисциплина действует и в семейном воспитании; самоанские дети полностью зависят от своих родителей и часто подвергаются физическим наказаниям.
Вопреки утверждениям Мид о мягкости и податливости самоанского характера, самоанцы— люди эмоционально страстные, гордые, обладающие высокоразвитым чувством собственного достоинства, оскорбление которого может повлечь за собой даже самоубийство.
Совершенно неверно описаны Мид и их сексуальные нравы. Самоанское общество никогда не было “царством свободной любви”; женская девственность здесь строго охраняется, а потеря ее считается величайшим бесчестьем. Вопреки наивным впечатлениям юной Мид, мужская сексуальность у самоанцев, как и у остальных народов мира, содержит сильные элементы агрессивности; самоанские юноши считают дефлорацию девственницы важным личным достижением и доказательством собственном маскулинности. По числу изнасилований на душу населения, согласно самоанской судебной статистике, изученной Фримэном, Западное Самоа стоит на первом месте в мире, вдвое опережая США и в двадцать раз – Англию.
Обычай моетотоло, тайного овладения спящей девушкой, изображенный Мид в романтическом свете, в большинстве случаев настоящее насилие. Успех этого предприятия наносит непоправимый ущерб репутации жертвы, поэтому страх разглашения отдает ее целиком во власть соблазнителя; недаром юношей, застигнутых на месте преступления, сплошь и рядом убивают» (Там же, с. 414415).
И так опровергались все выводы и наблюдения Маргарет Мид… а с ними – полевой американской антропологии и основания кросс-культурной психологии.
Поэтому сейчас Мид не упоминается среди источников этой науки. Более того, кросс-культурная психология просто решила вести свою новую историю с конца шестидесятых, сделав своими отцами-основателями новых титанов, завоевавших умы американского студенчества.
Что же явилось причиной провала? Думаю, та самая психологическая причина, которую я пытался показать на примере рассуждений Лурии и Коула о психологии: психологи хорошо понимают, что по отношению к испытуемым надо говорить о движущих ими целях, но вот свои цели предпочитают не озвучивать… И либо делают свои исследования ради скрытых целей – вроде получения финансирования для летней поездки в теплые края, – или же, как Боас, думают о том, как улучшить жизнь людей, а не понять их.
Именно эта страстная битва за то, как улучшить американскую демократию, была главным движителем Мид по всей жизни. И не только ее, но и жизнь всех отсталых народов, которых ей обязательно нужно было подтянуть к американскому образу жизни. Похоже, именно этим она уже была озабочена, когда поехала воплощать идеи Боаса на Самоа.
«Несмотря на свое откровенно враждебное отношение к Мид, Фримэн нисколько не сомневается в ее научной честности и добросовестности. “Заблуждения” Мид он объясняет отчасти методологической неискушенностью, плохим знанием языка и специфическим подбором информантов.
Поселившись не среди туземцев, а в доме знакомых американцев, Мид тем самым невольно сузила круг своих возможных человеческих контактов. Девушки, которых она расспрашивала о крайне деликатных сексуальных сюжетах, могли просто подшутить над ней или поведать молодой исследовательнице то, что ей хотелось услышать.
Но главное – Мид приехала на Самоа во власти предвзятой идеи и не столько проверяла, сколько пыталась доказать ее.
А восторженный прием, оказанный книге, объясняется тем, что миф о мире, где живут счастливые люди, не знающие конкуренции и погони за несбыточным, пользующиеся сексуальной свободой и т. д., как нельзя лучше отвечал духовным запросам мечтавшей об идеале американской и западноевропейской публики 1930-х годов» (Там же, с. 416).
По большому счету, хорошее описание того, как американцы попадаются на подобные утки о других культурах, могло бы стать лучшим кросс- культурным исследованием. Но в нем американцы явно проиграли… Какая же это будет настоящая имперская наука?!
