Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Глава 2
Сознание есть знание…
Русский язык показывает, что сознание есть своего рода знание, вtдение. Оно же, если верить словарям и различным языковым речениям, является пониманием и памятью. При этом потерять сознание – значит потерять способность отдавать отчет в собственных действиях, заодно с потерей памяти, рассудка и здравого смысла.
Все перечисленные мною понятия требуют собственных определений и, что еще важней, общей увязки – они описывают разные стороны одного и того же огромного явления. Сделать это должны были бы психологи и, наверное, философы, но они все почему-то были заняты другими задачами… Воспользоваться их трудами почти невозможно, но я все равно исследую то, что они говорили об этих предметах, в следующих работах. Пока же мне придется обойтись лишь самым общим пониманием.
Начать, пожалуй, надо с того, что все это многообразие проявлений в действительности сводится всего к двум вещам: к образам и к способности сознания их творить. Однажды я проделаю все необходимые рассуждения с предельной наглядностью и доказательностью, но пока вынужден предложить читателю самому вглядеться в перечисленные понятия.
И если вы это сделаете, увидите, что знания и память, в сущности, одно и то же. Это наборы образов, которые различаются лишь по тому, хранятся они или используются для жизни. Если это стало видно, то с очевидностью проступит и то, что здравый смысл – это тоже всего лишь использование образов, оцениваемое людьми как наиболее правильное.
Но наиболее правильное использование образов не сразу становится здравым смыслом – он рождается с опытом. Вначале же этот опыт надо обрести, найдя лучшее решение повторяющейся жизненной задачи. Делает это разум, рассуждая. Следовательно, и разум и рассудок – лишь способы использования образов для решения жизненных задач. Наиболее удачные решения закрепляются в памяти народа и становятся наиболее одобряемыми из всех возможных, что и превращает их в здравый смысл.
Как вы видите, почти всё, что сказано про сознание, имеет в виду использование образов.
И остается всего пара понятий – понимание и сознавание – которые не используют образы или используют их иначе. Во всяком случае, по пониманию видно, что иногда нам все равно, с чем работать – творением рук человеческих или природным явлением, вроде твердого ореха, – главное – найти решение этой загадки, увидев, как она устроена. Если мы, созерцая орех, увидели, как его вскрыть, – мы поняли его устройство, можно сказать, поняли сам орех. Как поняли камень, которым смогли вскрыть орех, и как поняли червя, живущего в орехе, как то, что несъедобно.
Я описываю природные явления, а не замки или двигатели, затем, чтобы стало очевидным: мы можем понимать нечто, пытаясь рассмотреть те образы, которые другие люди вложили в его устройство, а можем понимать и то, что не содержит в себе человеческих образов. Но для понимания нам придется эти образы создать.
Значит, понимание как-то связано с творением нового образа – либо как выведение его из предшествующих, либо как обобщение восприятия.
И это перекидывает мостик к сознаванию. Оно тоже есть творение каких-то образов, даже если мы и не в состоянии эти образы видеть так же просто, как образы нашей памяти.
Но в сознавании отразилась сама творящая образы природа сознания. Сознавать – значит делать нечто воспринятое из мира или из внутреннего мира содержанием сознания. А значит, образом.
Слово «сознавать» строится по тому же принципу, что и слово «сжирать». Сознавать, значит, вбирать в себя, точнее, в сознание, так что нечто сознанное обретает самостоятельное бытие, позволяющее после этого всегда узнаваться и помниться, то есть храниться как самостоятельная вещь.
Делается это как раз за счет вычленения чего-то особого из потока восприятия, вырезания его неким «обрезом», то есть границей, кожицей, что и превращает этот кусочек восприятия в образ. Кстати, этимологически слово «образ» одного корня со словом «резать».
Вот самое краткое описание сознания как психической среды, то есть как той среды, что окружает душу. Но чтобы это принять, надо знать, что я исхожу из того понимания сознания, что жило в русском народе, в частности, у мазыков, считавших, что сознание – не процесс и не содержание, а тонкоматериальная среда, сродни физическому полю.
Называлась она по-русски Пfра.
Как показывает этнография, русский народ понимал под парой нечто, что отличается от души, но через что душа проявляется. Записи высказываний, вроде того, что у животных души нет, одна только пара, – показывают, что наблюдатель мог даже спутать пару с душой. Это свидетельствует о том, что, наблюдая душу, мы не можем видеть ее напрямую, не сквозь те самые содержания сознания, в которых она отражается. То есть помимо образов.
Поэтому, говоря о паре и о способности сознавать, то есть творить из ее вещества образы, мы говорим о той среде, в которой вынуждена жить душа, для того, чтобы воплощение в тель (телесное вещество) стало возможным, и о ее способности управлять этой средой и творить из нее орудия своего выживания в этом мире, точнее, орудия управления принявшим ее телом.
Это и есть суть и предмет культурно-исторической психологии.
Глава 3
Предмет КИ-психологии
Сознание как таковое не является предметом КИ-психологии. Оно – предмет психологии сознания. Но предмет этот чрезвычайно сложен для понимания. Во всяком случае, картезианская психология, считавшаяся психологией сознания, просуществовала три сотни лет, но так и не приблизилась к истине, о чем свидетельствует то, что наука потеряла к ней интерес с появлением естественнонаучной психологии.
И психология Вундта, тоже называвшаяся психологией сознания, хотя и строилась по образцу естественных наук, также исчерпала себя, не сделав ничего такого, что с очевидностью узнавалось бы истинным. Как, кстати, не стал носителем истины и психоанализ, хотя хорошо научился облегчать кошельки пациентов…
Сознание нельзя постигнуть, просто дав ему умное определение или даже хорошее описание. Если наша цель – познание души, сознание перестает быть конечной точкой исследования. А значит, нельзя просто сказать в конце книги: и получается, что сознание – это то-то.
В конце книги должно быть: и поскольку сознание это то-то, то мы можем проделать с его помощью следующие упражнения, которые станут шагами на нашем пути к душе. Но чтобы проделать упражнения пути, надо действительно не только понять, что такое сознание, но и овладеть им на таком же уровне, на каком мы овладеваем предметами всех остальных наук, имеющих свои производственные воплощения. Иными словами, в итоге изучения сознания оно должно стать для нас видимо и осязаемо, как будто некое обычное вещество, из которого мы собираемся производить орудия постижения души и истины.
Это немалая задача. Поэтому ее нельзя решать с наскока. Эту победу надо готовить, и потому есть смысл пока ограничить себя тем, что проще, и что позволит понять само сознание.
Итак, предметом культурно-исторической психологии является содержание той психической среды, которая окружает душу, то есть сознания, или Пары, как говорили в старину. Содержанием ее является то, что рождается, если мы производим действие, на которое способно сознание – сознаем.
Сознавать – значит усваивать сознанием, делать знанием. Это в самом общем виде. Как это происходит, как делается, нам пока не столь важно, просто потому хотя бы, что слишком сложно для начинающего. Поэтому я искусственно ограничиваю себя и пока отсекаю этот вопрос, оставляя его для следующей книги.
Но бесспорно то, что в итоге некоего действия сознания нерасчленимый ранее поток восприятия, обращенный нами вовне, на внешние события, или внутрь себя, на созерцание того, что происходит внутри самого же сознания, вдруг становится неоднороден, и в нем выделяется нечто, что узнается или осознается нами, как самостоятельная единица восприятия.
Как только это происходит, мы закрепляем выделение тем, что вторим его своим сознанием, создавая точное его подобие, именуемое образом. И он тут же запоминается, то есть уходит на хранение в память, откуда теперь его всегда можно извлечь, чтобы посмотреть с его помощью на внешний мир.
Думаю, суть этого действия совершенно ясна: восприятие мира, как и творение его образов, необходимы для выживания, чтобы можно было легче решать те задачи, с которыми мы однажды уже сталкивались. Таким образом накапливаются знания о мире, и существо легче в нем выживает.
При этом у животных знания накапливаются несколько проще, поскольку для них основным миром все-таки является природа, а вот для людей мир сложней: со временем главной его частью становится общество – мир людей. И это более сложная часть мира, и более опасная для человека, который постепенно убирает всех естественных врагов, и защищается от природных опасностей. С людьми же спокойным и уверенным в своем будущем быть нельзя никогда.
Содержание сознания человека, выходящее за рамки, достаточные для выживания животному, и называется обычно культурой. Слой естественных знаний, то есть образов взаимодействий с природой, составляет в нем лишь некую основу, к которой крепятся образы культуры. Хотя по-русски стоило бы их назвать человеческими образами, то есть тем, что делает из двуногого прямоходячего существа без крыльев собственно человека.
Это содержание накапливается постепенно, все усложняясь, по мере того, как взрослеет человек.
Усложняется оно впитыванием воспитания и обучением, которые либо прямо есть воздействие на нас других людей, либо итог нашего собственного усилия вобрать в себя что-то от них. Лишь изредка мы обретаем знания, прямо обращаясь к природе. Это исследовательская деятельность, которая удается обычному человеку нечасто. Гораздо проще не сознавать, не творить новые образы самому, а впитывать уже готовые знания.
Знания эти, чаще всего, все-таки не совсем нам подходят, поскольку создавались другими людьми для решения сходных, но все же иных задач. К задачам всех последующих поколений обычные знания подходят лишь приблизительно. Поэтому в том, что составляет наш ум, то есть способность решать жизненные задачи лучше других людей, обычно живет изрядная доля мути и лишнего. Но мы предпочитаем не очищаться от него, потому что может случиться такое, что нам потребуется именно такое орудие.
Поэтому нам проще не делать из какого-то образа одно точное орудие для определенного случая жизни, для чего надо просто подумать, а собирать как можно больше относительно подходящих образов, чтобы при случае можно было перебрать их, как отмычки, и вскрыть задачу, не думая…
Это дополнительно замутняет наше сознание и делает зависимым от того, как думали другие. Но именно это и составляет самую суть культуры. Как определяют эту зависимость мифологи: так делали предки, так поступаем мы…
Очевидно, древний человек хранил в своем сознании память об ужасных событиях, вроде оледенения, пропажи солнца, нашествия беспощадных врагов,…и потому старался не утерять ничего из тех решений, которые позволили тогда выжить всему крошечному человечеству. Те опасности не повторяются, но обычай требует хранить любую память, которая попадает в сознание, а сознание позволяет это.
Его устройство таково, что оно может хранить любые образы, и это лишь человеческий выбор – жить культурой, то есть знаниями и обычаями, передающимися из поколения в поколение, или же думать и решать возникающие задачи прямо сейчас.
В сущности, именно эти чрезмерные содержания сознания, уложенные во множественные слои, как они рождались по мере впитывания в себя разнообразного воспитания и обучения, и составляют главную помеху познанию души. Они закрывают ее слоями искаженных знаний, не позволяющих нам прямо созерцать ее или себя. Слои такого увязанного образами сознания на Руси, в частности, мазыки называли Лопотью – в переводе с офенского – одежками.
Именно лопоть, то есть сознание, заполненное образами в определенном историческом порядке, и есть предмет КИ-психологии.
Но если это принимается, то с неизбежностью придется принять и то, что задачей КИ-психологии является не простое описание всех этих беспорядочных порядков нашего сознания, а его очищение. Без очищения не будет достигнута главная цель, ради которой и нужна культурно-историческая психология – познание души.
Глава 4
Образ
Для академической психологии понятие образа, как мне кажется, является странным и не совсем привычным. Время от времени возникали психологические школы, которые занимались образами, – к примеру, Вюрцбургская школа Освальда Кюльпе, гештальтпсихология, писал об образах один из «тройки» Выготского – Алексей Леонтьев, представивший в своих «Лекциях по общей психологии» советское понимание образа.
Все эти школы были сильно ограничены в понимании образов теми или другими задачами, и вызывали нарекания последователей. Последняя из них по времени, советская, в сущности, передает каноническое отношение к понятию образа во всей мировой академической психологии. Поэтому я отсылаю желающих познакомиться с высшими достижениями психологов в этом направлении к первоисточнику, который, безусловно, считается классикой русской психологии до настоящего времени.
И тем знаменательней, что последние годы появляются работы молодых психологов, которые подвергают всю предыдущую теорию образов полному пересмотру, как это, например, сделано в очень интересной работе московского психиатра Сергея Полякова «Мифы и реальность современной психологии». Новое поколение русских психологов в предыдущей науке не удовлетворяет, можно сказать, все, и я с этим согласен: психология требует полного пересмотра.
Не хочу делать слишком большой крюк, чтобы доказывать это. Просто приведу несколько выдержек из основных психологических словарей, написанных классиками нашей психологии. Удовлетворит ли вас вот такое определение образа, созданное Петровским и Ярошевским?
«Образ – субъективная картина мира или его фрагментов, включающая самого субъекта, других людей, пространственное окружение и временную последовательность событий. С точки зрения марксистской теории познания образ – одна из форм отражения объективной реальности».
Похоже, эти люди вообще не думали о том, что стало предметом их статьи. Они явно решали какие-то иные задачи, наверное, связанные с тем, как распространять идеологию в массы, или как облегчить это идеологическим ведомствам.
Зинченко и Мещеряков тоже не слишком утруждали свои мозги, для них также возможно определять образ через форму:
«Образ (англ. Image) – чувственная форма психического явления, имеющая в идеальном плане пространственную организацию и временную динамику».
Не знаю, надо ли мне разъяснять такие простые вещи, но если их не знают академики от психологии, то, наверное, надо, – строгое рассуждение невозможно, если вместо определения или объяснения просто подставлять иностранные слова. Сказать, что образ – это форма, значит сказать, что образ – это Image. Или bild, к примеру.
Только для русского интеллигента использование вместо определения перевода русского слова на иностранный язык является достаточным. Наверное, потому что он хочет куда-нибудь эмигрировать и так учит иностранный язык…
Но «форма» – это лишь латинское слово для обозначения того же явления, что в русском называлось «образом». Но что такое форма? Не в марксистско-гегелевском смысле, конечно, а исходно, как понимал это римский народ, создавая имя? Впрочем, какое мне до этого дело! Что такое образ?!
Академическая наука говорит об образах воображения, образах представлений, но исходно для нее образы связаны с восприятием. Именно восприятие и было той темой, где в академической психологии говорилось об образах. Все остальные темы и сами-то были не слишком существенны для психологов, а уж их образы и вовсе были лишь довесками к образам восприятия.
Начать разговор об образах с восприятия – значит начать его с попытки понять, как творятся образы нашим сознанием. И это смерть исследования. Особенно для академического психолога, которому запрещено самонаблюдение. Увидеть же миг творения образов из потока воспринимаемого можно только самонаблюдением, для объективного наблюдения этот предмет недоступен всегда и полностью! И именно так – избрав быть объективной, психология отрезала себе самый корень, связывающий ее с настоящим – теорию восприятия.
С победой объективной психологии теория восприятия стала невозможна…
Я могу пойти другим путем и начать с самонаблюдения над восприятием и творением образов. Но даже если мне это и допустимо, я так не сделаю все по той же причине: чтобы не обречь себя на поражение. Нельзя идти в неведомое, да еще и избирая начинать путь с самого трудного. До самонаблюдения над творением образов есть еще много гораздо более простых наблюдений, которые должны быть сделаны, если человек хочет стать действительно прикладным психологом.
Да и просто обретение школы самонаблюдения и наблюдения сложных внутренних явлений – тоже не лишняя часть в подготовке психолога.
Поэтому мы пойдем от простого: я постараюсь сначала описать не то, как творятся образы, а то, как они уложены и используются нами для решения наших жизненных задач. И описать, следуя за очевидным и общедоступным, проще говоря, всегда добиваясь от себя и слушателя узнавания и приятия того, что описывается.
Так, например, про определение Петровского и Ярошевского: «Образ – субъективная картина мира», – мне кажется, со всей очевидностью можно сказать: они ведут речь не об образе, как таковом, а об одном из его видов, который можно назвать Образом мира. Принимается ли такая поправка?
Но если она принимается, то столь же очевидным становится и то, что мы прекрасно различаем просто образ, как некое понятие, от его сложных прочтений, и вполне можем задать себе вытекающий из первой поправки вопрос: а что же такое образ?
И это, с той же очевидностью, будет чем-то, вроде простейшего кирпичика, из которых складываются такие сложные образы, как Образ мира.
Глава 5
Образ и образы культуры
Обычно я начинаю исследование какого-либо психологического предмета с подробного разбора того, что о нем сказали психологи. Но в отношении образов я намерен отступить от этого правила. Причин две. Во-первых, в России никто не смотрел на образы со стороны культурно-исторической психологии, смотрели со стороны общей, а значит физио-психологии. Во- вторых, как я это показал в предыдущей главе, смотрели так, что это наследие естественнонаучного подхода невозможно использовать – стыдливо пряча даже от себя, что делают это с помощью самонаблюдения, при этом громогласно изгоняли самонаблюдение из психологии…
Если идти КИ-психологическим путем, то начинать надо не с главного, не с основ и корней, из которых все развивается, а археологически, то есть с тех слоев, что на поверхности и легче всего доступны. Начинать надо с того, как понятие «образ» используется в бытовой речи. А используется он отнюдь не психологически, а именно как часть нашей культуры.
К примеру, на Руси до сих пор распространен способ называть иконы образfми. Очевидно, от словосочетания «образ божий». Мазыки имели особое офенское слово для образа – Стод. Так же звался и бог. Очевидно, это было заимствование из языка богомазов, чьими произведениями и торговали по преимуществу офени, жившие вокруг важнейших мест русского иконописания – Палеха, Холуя, Суздаля, Шуи.
Думаю, от богомазов понятие «образ» перекочевало к художникам. И до сих пор одно из важнейших требований к художнику – умение передать образ. Так звучит. Но что это значит? Простое фотографическое перенесение изображения с одного места на другое не считается передачей образа. Тем более это не соответствует требованию, когда речь идет не о живописной картине, а о картине, к примеру, кинематографической. И уж совсем ясно становится, что передача образа не имеет отношения к зрительному восприятию, когда мы говорим о том, как передает образ художник слова – писатель.
Это еще одно подтверждение того, что психологи неверно начинали изучение образов с восприятия, в котором преимущественно занимались зрительным восприятием. Про остальные же виды добавляли: как при зрительном восприятии.
Образ вообще не вырастает из восприятия.
Хотя восприятие и используется при творении или распознавании образов, образ, если еще раз вспомнить образы писателей, явление исключительно внутреннее. А зрительное восприятие далеко не доходит до того места, где творятся образы.
Судите сами: когда вы смотрите на страницу книги, вам кажется, что вы читаете слова, складывающиеся из букв. И значит, можно посчитать, что вы воспринимаете написанные на листе знаки. Но в действительности, чтение – это уже действие после распознавания зрительных образов, а не по восприятию их.
Воспринимаем мы лишь цветовые пятна, затем воспринятое отправляется на распознавание в ту часть нашего сознания, где хранятся образы подобных пятен, там выискиваются соответствия, содержащие в себе как зрительный образ, так и значение. Эти соответствия возвращаются к воспринимающему органу, и как бы через него набрасываются на строчки цветовых пятен. Именно в этот миг они обретают вид букв, а слова наполняются смыслом.
Только после этого мы заново пытаемся воспринять написанное, стараясь понять его. Как вы понимаете, это уже совсем иное восприятие, почему и называется пониманием. Того, исходного восприятия, которое делается органами чувств, глазами, больше не происходит, хотя мы и продолжаем видеть слова. Но видим мы именно слова, а уже не цветовые пятна. Более того, нам было бы неимоверно сложно сбросить эти одежки узнавания с этих пятен и вернуться к исходно-естественному восприятию.
Узнавания держатся так крепко, что проще погибнуть самому, чем перестать узнавать то, что однажды узнано. Мы все это помним по детской игре-загадке – найти спрятавшегося в кустах почтальона. Раз найденного почтальона никаким усилием нельзя спрятать от себя снова. Узнавание прилипло к нему намертво.
И это и есть образ. Образ культуры, если хотите, потому что в одних культурах загадка относилась к почтальону, в других – к пионеру, в третьих – к велосипедисту, а в иных – к цапле среди тростников…
Образ – это то, чем мы распознали явление в мешанине неразличимых воздействий, которые оказывает на наш ум через органы восприятия предстоящая им действительность.
То, что рождает в нас образы, безусловно, работает с потоком воспринимаемого извне, но образы оно рождает, беря их не из этого источника. Оно лишь усмиряет поток с помощью образов, но ничего не меняет в воспринимаемом. Образы – это средство защиты от внешнего мира, рвущегося в меня через органы восприятия. Но восприятие и образы, которым мы его укрощаем, не только разной природы, они вообще не соотносятся и не соприкасаются!
Просто вглядитесь еще раз в буквы, которые вы узнаете на странице, и осознайте, что под ними сохранились все те же цветовые пятна, которые никуда не делись, которые все так же продолжают рваться в ваше сознание, и даже, быть может, хотят донести до вас совсем другое сообщение… Но мы не можем его услышать, потому что уже накинули на этот поток сетку узнавания, и теперь живем только в ней. Действительный мир стал недоступен.
Вглядитесь в этот образ, и вы поймете, почему я говорю: восприятие и образы даже не соприкасаются между собой. Они лишь граничат, так что образы повторяют поверхность восприятия. Это все равно как реку покрыть коркой льда – тогда по ней можно ходить. Но лед – это одна среда, а река – другая, и река осталась нетронутой после того, как вы положили поверх нее эту пленку. Она все так же мчится куда-то вдаль под этим слоем. Мы же теперь считаем, что поняли ее, потому что можем ходить поперек или наискось…
Но разве река для того, чтобы ходить поперек? Вот и образы – это то, что позволяет человеку ходить поперек природы, не видя ее, не обращая на нее внимания… Особенно, когда их становится много.
Именно тогда они создают особый мир, который можно назвать вслед за Кавелиным психической средой, а можно средой обитания человека или культурой.
Но это же среда обитания души. И творит образный мир все же она. Зачем? Похоже, чтобы повторить здесь, в воплощенном мире кусочек того мира, где ей естественно жить. Можно сказать, кусочек рая…
И тогда культура – это попытка человечества воплотить Небеса на земле. Попытка, конечно, очень искаженная нашей воплощенностью. Но разве все люди, создавая свои гнездышки, не пытаются сделать в них райские места хотя бы лично для себя?
Изучение культуры с неизбежностью должно начинаться с изучения ее мифологических корней, потому что именно они движут нашими душами. Психологи очень мало занимались мифологией, поскольку хотели быть естественниками. Но разве естественнонаучная революция, как и революция коммунистическая, не двигались мечтой о технологическом или социальном рае?
