Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Глава 4
Рождение социологии. Конт
Рождалась социология в первой половине XIX века.
Нельзя начинать рассказ о социологии, обойдя ее создателя, французского политического философа Огюста Конта (1798–1857).
Основным творением Конта были многотомные «Лекции (Курс) позитивной философии» (1830–1842), многие идеи для которых он заимствовал у социалиста-утописта Сен-Симона, у которого долго служил помощником или секретарем. Мне не хочется пересказывать, что такое эта его «позитивная философия» или «положительная наука». Скажу только, что понятие «положительной науки» вовсю использовал уже Ламарк, да и сам Конт заявляет, что «лишь подводит итоги ее развитию». Иными словами, имя изобрел не он, но зато он вложил в него свое содержание.
Чтобы не вдаваться в подробности его науки, воспользуюсь тем, как рассказывают о нем сами французы, – приведу выдержку из «Философского словаря» Дидье Жулиа.
«Позитивизм, по его мнению, представляет собой конечную стадию развития человечества, которое постепенно поднималось от “теологической стадии”, на которой все объясняется в терминах магии, к “стадии метафизической”, где объяснения довольствуется словами (средневековая схоластика: “Почему мак усыпляет? В силу своей усыпительной способности”), и, наконец, к “позитивной стадии”, на которой объяснить – значит “узаконить”. Нам ведом лишь опыт и ничего больше».
Невнятное «узаконить», означает, что человечество дорастает однажды до научного метода, и с тех пор им и развитием человеческого ума правят только законы, которые определяет наука как законы природы. В общем, те же боги, но карманные…
Жизнь Конта не проста. Он сам рассказывает, что первые социологические сочинения издал в 1824–1826 годах. Видимо, работа с Сен-Симоном и эти сочинения дались ему не просто, потому что, издавая его в России в 1925 году, А. Деборин пишет:
«С 1826 года, когда система Конта была в общем сформирована, он стал читать лекции, но вскоре психически заболел» (Деборин, с. 671).
Но уже в 1828 году психически больной Конт возобновил чтение лекций, а с 1830-го начал издавать прославивший его «Курс позитивной философии», ставший символом веры для всей научной интеллигенции, в том числе и в России. Работа эта была настолько антирелигиозна, что вызвала преследования духовенства. Так что Конт вынужден был прекратить чтение лекций, зато занялся социологией, из которой попытался сделать собственную религию.
В 1851–1854 годах он выпускает вторую свою значительную работу – четырехтомник «Система позитивной политики, или трактат о социологии, устанавливающий религию человечества». Жулиа рассказывает об этом:
«Конт – основатель социологии, которую он считал “социальной физикой”, просто применяя методы физики к обществу. Его моральная философия сводится к альтруизму.
В 1844 году он встречает Клотильду де Во, которую любит романтической и платонической любовью. Эта встреча приводит его к мистицизму и, после смерти Клотильды, к религии Человечества».
Последнее предварительное замечание, которое необходимо учесть для понимания Конта, я возьму из того же Деборина. Оно многое пояснит в том, почему социология так странно развивалась в девятнадцатом-двадцатом веках:
«Собственно говоря, основной наукой является физика, ибо астрономия есть небесная физика, физика и химия составляют земную физику, а биология и социология объединяются в понятии органической физики. Социология рассматривается Контом с точки зрения статики и динамики. Специфические общественные явления при такой системе совершенно не отражаются…» (Деборин, с. 672).
Я расскажу о воззрениях Конта на примере первой главы его «Курса положительной философии» и добавлю кое-что из работы, подведшей итоги Курса в 1844 году. Конт назвал ее, как говорится, знаково: «Дух позитивной философии», тем самым, показывая, что в ней содержится самая суть его мировоззрения.
Итак, Конт начинает всю свою положительную философию с изложения ее Основного закона, который заключается в допущении, что вся история человечества представляет из себя «последовательное движение человеческого духа» (Конт, Общие соображения, с. 476).
Это последовательное движение, как вы уже знаете, выражается в смене «теоретических состояний»: метафизическое меняет теологическое, а само отменяется научным. Но мне гораздо важнее показать сейчас две относительно скрытые черты его мировоззрения. Во-первых, он слуга прогресса, то есть того самого убеждения, что он сам представляет вершину человеческого развития, а все, кто были до него, глупей. Именно глупей, потому что второй чертой является картезианство. Конт, по сути, не различает дух и разум.
Очевидно, сам он писал слово esprit, что так и переводится с французского то как дух, то как разум. И переводчик ставит в одном абзаце «человеческий дух», а уже в следующем – человеческий ум. Если вспомнить Декарта, то это неразличение ума и духа, а с ним и души, повело к тому, что душа картезианцев превратилась в простую неделимую сущность, которую Лейбниц довел до состояния монады – то есть полуматематической точки, душевного атома, не обладающего протяженностью, не говоря уж о телесности.
В итоге вся западная философия, говоря о душе, говорит не о том, что видел народ, а о том, что думали о ней философы-рационалисты. И до сих пор в английском ум и дух пишутся одним словом mind, провоцируя страшную путаницу в умах русских переводчиков.
Конт – картезианец, говоря о духе, он говорит о своем лучшем в истории человечества уме,…с которого умудрился сойти… И вся его философия в итоге оказывается надуманной, что вовсе не смущает никого из интеллектуалов, поскольку в этом и проявляется для них величие человеческого разума… Они этого просто не замечают, поскольку убеждение в святости прогресса приводит к тому, что, раз собственный ум интеллектуала является самым совершенным в природе, то и любое его творение тоже вершина человеческого развития… Вот такое исходное логическое допущение…
Следующее допущение, которое было сделано Контом и подхвачено социологами и психологами, это псевдо-исторический подход. В сущности, Конт использует психологический способ доказательства своей правоты, хотя при этом полностью отказывает психологии в праве на существование:
«Указанный общий подъем человеческого духа может быть теперь легко установлен весьма осязательным, хотя и косвенным, путем, а именно, рассмотрением развития индивидуального ума. Ввиду того, что в развитии отдельной личности и целого вида исходная точка по необходимости должна быть одна и та же, главные фазы первого должны представлять основные эпохи второго.
И действительно, не вспомнит ли каждый из нас, оглянувшись на свое собственное прошлое, как он по отношению к своим главнейшим понятиям был теологом— в детстве, метафизиком— в юности и физиком— в зрелом возрасте. Такая проверка доступна теперь всем людям, стоящим на уровне своего века» (Там же, с. 478).
Надеюсь, в этом надуманном построении легко узнается тот вульгарно- социологический метод, который описывал Вагнер в своей биопсихологии, как примеры безобразных уподоблений состояний общества различным животным организмам или животным сообществам. Последователи пошли дальше – и если уж можно уподоблять все, что угодно, всему, что хоть как- то это напоминает, они и уподобляли.
Точно так же бросились в детство изучать психологию ума и мышления и психологи, вроде Пиаже и Выготского. Возможно, им казалось, что именно там они найдут ответы. Впрочем, в этой части психологическая наука действительно вышла за рамки поверхностных аналогий и вела настоящие исследования, которые, возможно, еще по-настоящему не использованы человечеством.
Но были и такие сочинения, которые прямо вырастали из подхода Конта. «Первобытное мышление» Люсьена Леви-Брюля, одного из основателей Французской социологической школы, использовало подход Конта и строилось на исходных допущениях о том, как развивается мышление дикаря. Допущениях по видимости здравомысленных, но близких больше к Конту, чем к действительности. Конт любил подчеркивать свое здравомыслие, и, очевидно, ценил его…
Здравомыслие его заключалось в призыве вообще не заниматься теми вопросами, которые задавали себе люди во времена теологические, а простенько заняться тем, что доступно прямо сейчас. Наверное, современное технологическое засилье и есть лучшее воплощение здравомыслия Конта… В сущности, это вовсе не шутка, потому что ведет к полнейшей смене мировоззрения. Вчитайтесь:
«В самом деле, весьма замечательно, что именно вопросы, наиболее недоступные нашему пониманию, как-то: вопросы о внутренней природе вещей, происхождении и цели явлений, всего настойчивее задаются человечеством в первобытном его состоянии, в то время как все действительно разрешимые вопросы считаются почти недостойными серьезного размышления» (Там же, с. 479).
Тогда, в «первобытном состоянии» человек думал о мире, о себе, о предназначении… Прогресс освободил его от этих мыслей и, как сказало об этом «Слово о полку Игореве», обратил времена наничь… Мы приходим на эту землю, чтобы познать себя внутри плотного мира, познать свою собственную духовную сущность, но именно забвение этого и приспособление к естественным условиям существования в числе местных животных и было объявлено Контом и эволюционистами вершиной человеческого счастья.
Старые Храмы рухнули. Новые Храмы, Храмы технологического прогресса – даже не банки и суперкорпорации, а аптеки с дешевыми пилюлями химического рая для толпящихся у раздачи старушек… Вершина технологического прогресса и физико-химической теории счастья, на которую так упорно работали все социологи…
Далее Конт скрыто спорит со своим учителем, социалистом Сен-Симоном, который хотел осчастливить человечество утопическими, то есть не учитывающими действительность, способами, и объявляет, что для счастья надо познать «естественные законы», вроде Ньютоновских законов тяготения. И так начинается контовская «физика». Поскольку все рождается из нее, то из нее и должны развиваться все науки, которых, кстати, надо сделать поменьше, чтобы человеческий ум мог их вместить.
«В этом отношении существует необходимый и неизменный порядок, которому следовали и должны были следовать в своем развитии различные виды наших понятий, и обстоятельное обсуждение которого составляет необходимое дополнение высказанного выше основного закона. Этот порядок представит исключительный предмет следующей лекции.
В настоящее время нам достаточно знать, что он зависит от различия в природе явлений и определяется степенью их общности, простоты и относительной независимости, тремя условиями, ведущими, несмотря на все свое различие, к одной и той же цели.
Так, к положительным теориям были сведены сперва астрономические явления, как наиболее общие, наиболее простые и наиболее независимые от всех других, затем, последовательно и по тем же причинам, явления собственно земной физики, химии, и, наконец, физиологии» (Там же, с. 484).
Вот основные ступени развития человеческого духа или ума. Правда, к ним добавляется то, ради чего, собственно говоря, все и затевалось.
«Действительно, в четырех только что названных главных категориях естественных явлений, то есть явлениях астрономических, физических, химических и физиологических, можно заметить существенных пропуск, именно явлений социальных, которые, хотя и входят неявно в число явлений физиологических, но заслуживают, однако, как по своей важности, так и по особенным трудностям их изучения, выделения в особую категорию» (Там же, с. 485).
Вот так социология и рождается как раздел биологии. Почему биологии? Повторю: потому что, если нет души, сообщества создают тела! И изучать их должны те науки, которые знают что-то о жизни телесного вещества…
«Итак, вот очень крупный, но очевидно, единственный пропуск, который надо заполнить, чтобы закончить построение положительной философии. Теперь, когда человеческий дух создал небесную физику и физику земную, механическую и химическую, а также и физику органическую, растительную и животную, ему остается только закончить систему наблюдательных наук созданием социальной физики» (Там же, с. 485–486).
Комментарии излишни…
Далее остается только вынести прямой приговор психологии, который и рождается из мысли о том, что нельзя наблюдать вещество изнутри вещества:
«Отсюда видно, что здесь совсем нет места для той ложной психологии, представляющей последнее видоизменение теологии, которую так безуспешно пытаются теперь оживить и которая, не обращая внимания ни на физиологическое изучение наших мыслительных органов, ни наблюдение рациональных процессов, действительно руководящих нашими научными исследованиями, стремится открыть основные законы человеческого духа, рассматривая их самих по себе…» (Там же, с. 492).
Думаю, психология так раздражала Конта и всех его последователей в социологии и самой академической психологии именно потому, что в ней всегда сохранялась возможность для изучения души… а душа – это точно из тех начальных времен, которые давно отменены прогрессом. Душа – враг прогресса, потому что она живой свидетель его отсутствия…
Что же касается социологии, то, завершая «Курс положительной философии» в «Духе позитивной философии», Конт прямо говорит об «организации переворота» и о «союзе пролетариев и философов», чем предвосхищает марксизм, который, кстати сказать, ужасно не любил Конта за это… И который применил множество его социологических предложений на деле, тем самым доказав их несостоятельность, когда проиграл…
Однако до этого было еще далеко. Была еще только середина девятнадцатого века, и положительная наука Конта казалась такой успешной, что ученый народ толкался в длинных очередях у ее дверей, чтобы успеть к раздаче… Как и у дверей физиологии, с которой социальная физика очень быстро срослась.
Глава 5
Первобытное мышление. Леви-Брюль
Конечно, если бы ставить перед собой задачу создания действительного очерка социологии, то после Конта надо было бы рассказывать о том, как спешили приобщиться к социальной физике Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер – один, объявляя себя другом Конта, другой чуть ли не врагом…
Но у меня другие задачи, поэтому я сразу перейду к той самой Французской социологической школе, труды которой пыталась осмыслить школа Выготского. Как вы помните, весь кросс-культурный эксперимент в Средней Азии, с которого, собственно говоря, и начинается советский культурно-исторических подход, был вызван желанием проверить утверждения Леви- Брюля.
Должен сказать, что именно это направление в социологии и антропологии оказало удивительно мощное влияние на советских ученых. Главным открытием Леви-Брюля считается предположение о наличии качественных различий в мышлении людей разных культур. Гений еврейского народа в данном случае показал себя с великолепной стороны. Я не буду говорить сейчас о том, что большая часть советской психологии той бурной поры делалась евреями, будто революция требовала иного качества мышления, нежели то, на которое были способны русские.
Очевидно, это не случайно: революция и исходит в своем призыве к желающим ей служить из задачи принести что-то не просто новое, а чуждое тому народу, чью культуру переворачивают или оборачивают наничь. И тут качественно инородное мышление, безусловно, более подходит, чем обычное, традиционное. Думаю, это тема для социологического и культурно- исторического исследования.
Но что касается французской социологической школы, то это вообще удивительное явление. Ее делали не просто евреи, а одна большая еврейская семья. Все ее ведущие члены были родственниками. Главой школы считался Эмиль Дюркгейм. Они с Леви-Брюлем были, если я не ошибаюсь, двоюродными братьями и создали основное тело школы. Завершал школу Марсель Мосс, который был племянником Дюркгейма.
Если учесть, что прямо из их идей вырастает глава антропологического структурализма Леви-Стросс, перепиской с которым гордились вожди советского семиотического движения, то влияние этого качественно чужеродного русскому человеку способа мыслить на русскую интеллигенцию просто огромно. В сущности, вся советская антропология была немножко диссидентской, и вся развивалась по путям, которые указали французы…
Уже в силу задачи самопознания их стоить понять, поскольку они, так или иначе, стали одним из слоев нашей культуры, входившей в наше сознание тайно, через работы самых уважаемых и интересных наших исследователей.
При жизни Выготского Люсьен Леви-Брюль (1857–1939) издал всего три работы, посвященные первобытному мышлению. В 1910 он пишет «Ментальные функции в низших обществах», в 1922 «Ментальность примитивов». Наши переводчики слово «ментальность» переводили как «мышление». Это неверно, просто потому, что не дано определение ни французской ментальности, ни нашему мышлению, тем более, не сказано, на каком основании их соотносят, но можете сделать соответствующие замены сами.
Кстати, выражение «примитивные» у нас старались заменять на «первобытные». Поэтому, всюду, где в переводах книг Леви-Брюля стоит «первобытное», в оригинале было primitive. За это Леви-Брюля и обвиняли в расизме.
Обе эти книги явно были доступны Лурии и Выготскому к началу Узбекского эксперимента. В 1930 году их издали в России одним томом. В 1931 году Леви-Брюль издает еще одну книгу «Сверхъестественное и естественное в примитивной ментальности». В России она была издана только в 1937 году. Читали ли ее наши психологи в оригинале, я не знаю.
Если говорить о понятии «примитивное», то, мне думается, перевод его на русский словом «первобытное», конечно, был сделан из политических соображений, но при этом является лучшим способом перевода. Для нас слово «примитивный» несет унизительный оттенок, всегда означающий недоразвитость. Возможно, Леви-Брюль именно так и относился к изучаемым им народам вначале. Ему за это сильно доставалось, и он менял свои взгляды. Готовя свои книги к изданию в России, он написал предисловие, которое объясняет, что он понимал под словом «примитивное», или, как бы он хотел, чтобы мы его понимали. К сожалению, издатели не указали год написания этого предисловия, но, думаю, это было им сделано ближе к концу жизни, поскольку тогда он пересмотрел многие из своих взглядов.
В этом Предисловии он объясняет:
«Выражение “первобытное” (ложь переводчика, он говорит о primitive – АШ) – чисто условный термин, который не следует понимать в буквальном смысле. Первобытными мы называет такие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т. д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, последние еще не знали металлов, и их цивилизация напоминала общественный строй каменного века. Таким образом, европейцы столкнулись с людьми, которые казались скорее современниками наших предков неолитической или даже палеолитической эпохи, нежели нашими современниками. Отсюда и взялось название “первобытные народы”, которое им было дано» (Леви-Брюль, Сверхъестественное, с. 7).
Не знаю, правы ли были те, кто, не зная, как жили в каменном веке, приравнял к ним эти современные народы, но перевод словом «первобытные» точно передает то, что хотел сказать Леви-Брюль.
Второе, что надо сказать о его учении, это то, что вначале он был занят, подобно Пиаже, лишь одной задачей: понять логику. Поэтому все его первые работы строились вокруг того, обладают ли первобытные логикой. Вначале вывод был довольно однозначным, – не дав настоящего определения тому, что понимает под логикой, он решил, что логика у первобытных хромает, и назвал это состояние пра-логичным. Расскажу об этом словами его русского издателя:
«Основное различие между первобытным и научным мышлением, согласно Леви-Брюлю, заключается в том, что первое нечувствительно к логическому противоречию, тогда как второе его избегает. Это обобщение опирается на анализ богатого эмпирического материала, почерпнутого Леви-Брюлем из записей путешественников, миссионеров и этнографов. Сам Леви-Брюль полевых исследований не проводил, и его критики часто ставили под сомнение качество использованных им данных.
Однако примеры пра-логических утверждений, подобных тем, на основе которых Леви-Брюль выдвинул свою гипотезу, легко найти и в этнографическом материале, собранном по всем правилам полевой работы» (Арискин, с. 577).
Именно то, что сам Леви-Брюль полевой работы не проводил, а использовал весьма сомнительные старые записи путешественников, и подтолкнуло советских психологов догнать и перегнать французов, сделав то же самое, но сложней. Если помните, именно этот прием они применяли и к работам Пиаже.
Леви-Брюль, заявив, что мышление примитивов дологичное, долгие годы оправдывался, пытаясь объяснить, что его надо понимать в том смысле, что иная логика проявляется лишь в том, что Французская социологическая школа называла «коллективными представлениями». Все в том же Предисловии к русскому изданию он кратко подводит итоги всех своих исследований, выделяя действительно сущностное для себя. Вопрос, которым он задается в итоге всей поднятой им шумихи, действительно важен для культурно-исторической психологии:
«…существует ли достаточно устойчивое “первобытное мышление”, четко отличающееся от нашего мышления, и вправе ли мы изучать его самостоятельно, как нечто обособленное?
Мне представляется бесполезным спорить по этому поводу. Факты, изложенные в настоящем труде, достаточно полно отвечают на поставленный вопрос, если только анализ, который я попытался здесь дать, действительно верен, и за этим мышлением можно признать характер пра-логического и мистического мышления.
Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей против недоразумений, появлению которых до сего времени не смогли помешать мои оговорки, и которые, несмотря на мои разъяснения, часто возникают вновь.
Слово “пра-логическое” переводят термином “алогическое”, как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогическим, то есть что оно чуждо самым элементарным законам всякой мысли, что оно не способно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы» (Там же, с. 7).
По большому счету, Леви-Брюль привел здесь почти исчерпывающее описание собственного понятия о том, чем является то основание, на котором он построил весь свой замок – «логическое»: способность осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы.
Человек, который ставит в один ряд способности осознавать и судить- рассуждать, вряд ли является хорошим психологом, как не является и действительным логиком. Вряд ли найдется хоть один логик, который отнесет способность осознавания к логическим способностям, а если и найдется, то я сильно сомневаюсь, что он сумеет его съесть и переварить. Психолог же сразу же заметил бы, что способность осознавать и способности судить и рассуждать – качественно различаются, настолько качественно, что пока еще психология не смогла создать такой теории мышления, которая вместила бы их в себя одновременно.
Действительное понятие Леви-Брюля о логичном скрывается в словах: как это делаем мы. И это как раз то, что относится к культурно-исторической психологии – это различие в культурах, хотя его можно назвать различием в коллективных представлениях или в «коллективном сознании», как называл это сам Леви-Брюль, пока не примкнул к школе Дюркгейма. Но Леви-Брюль не был ни культурно-историческим психологом, ни психологом вообще, хотя и оказал на психологию той поры огромное влияние. Он просто не владел школой, чтобы произвести то исследование, за которое взялся. Поэтому то, что ему удалось поставить вопросы о качественных различиях в мышлении, уже является огромной заслугой и успехом.
В сущности, все, что должно быть сохранено как вклад Леви-Брюля в культурно-историческую психологию, умещается в нескольких строках, записанных им самим после того, как желчная критика научного сообщества заставила его отречься почти от всего, что он написал в своих многочисленных трудах:
«Первобытные люди весьма часто дают доказательства поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в произведениях искусства, они говорят на языках, подчас чрезвычайно сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и быстро, как и дети белых. Кто может закрывать глаза на столь очевидные факты?
Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Его процессы протекают абсолютно иным путем. Там, где мы ищем вторичные причины, пытаемся найти устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду» (Там же, с. 8).
Поскольку лично я ни разу не искал в прошлом никаких устойчивых антецедентов, могу уверенно предположить, что и то, что описано Леви- Брюлем как «наше» мышление – есть такой же слой культуры – немножко еврейской, немножко европейской – который уже отличается от «нашего» мышления на добрую сотню лет.
А назвать бы надо все те отличия, в рамках которых мы «обращаем внимание» либо исключительно на мистические причины, либо исключительно на причины логические, Образом мира.
Образы мира меняются, но меняется ли то, как мы думаем? Меняется содержание сознания, но разве это свидетельствует о качественном изменении самого сознания?
Если исходить из того, как Леви-Брюль, а с ним и вся французско- советская социологическая школа понимали логику и сознание, то есть как некие «операции», которые делает наш мозг, то сознание, конечно же, меняется от эпохи к эпохе и от культуры к культуре. В действительности же, исторично только содержание сознания, само же оно обладает вполне определенными, устойчивыми свойствами, которые и отражаются в том, как мы думаем, и как мы мыслим.
Иными словами, описанные Леви-Брюлем «качественные отличия в мышлении» людей разных культур есть, по сути, лишь отличия внешние, но не сущностные. К сожалению, по итогам кросс-культурного эксперимента в Узбекистане и Киргизии Лурия и его товарищи пришли к выводу, что Леви-Брюль прав, отличия качественны… В итоге культурно-исторический подход пришел в тупик и исчез из психологии. Но об этом особо.
