Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Глава 8
…и интеллектуальная деятельность (продолжение гл. 7)
Итак, что же исследовали наши политические психологи? Сколько бы они ни кричали о великолепной теории Выготского, начали они все с тех же классификаций Дюркгейма и Мосса. Только называли вначале несколько иначе: способностью распределять по категориям… Потом и это не удержали, когда утомились.
«…мы не применяли стандартные психометрические тесты. Вместо этого мы пользовались специально разработанными тестами, которые испытуемые воспринимали как вполне осмысленные (Лурия обольщается: его испытуемые, как это видно по отчетам, не раз показывали ему именно то, что их тесты бессмысленны – АШ) и которые могли иметь несколько решений, причем каждое из этих решений демонстрировало какой-то аспект познавательной деятельности.
Например, способность распределять объекты по категориям…» (Там же, с. 53).
И вот мы подходим к главной задаче, которую решали для себя исследователи. Она скрыта за скромным предложением:
«Испытуемый мог решать дедуктивные задачи, то есть приходить к соответствующему выводу, либо используя лишь то, что ему известно из его собственного опыта, либо пользуясь той информацией, которая заключена в задаче и выходит за пределы его собственного опыта» (Там же, с. 54).
Не думаю, что изюминка подмены понятна с первого взгляда. Она вообще становится видна лишь по прочтении всех материалов экспериментов: оказывается, именно этот вопрос, как решать задачи – из опыта или через логическое мышление – и был главным во всем эксперименте!
Но чтобы понять, почему, и заодно высветить причину неудачи эксперимента, я кое-что поменяю в предложении Лурии: испытуемый мог решать дедуктивные задачи, то есть приходить к соответствующему выводу, либо используя лишь ту информацию, которая была заключена в описании задачи, либо пользуясь всей широтой своего жизненного опыта.
Сравните эти два описания происходившего, и вы увидите предвзятость экспериментаторов. Они очень хотели доказать, что советская власть хороша, потому что она дает людям образование, с помощью которого они становятся умней, а значит, счастливей, поскольку могут жить в мечтах, в идеальном мире, а не в грязи своего примитивного быта. И они выстраивали все эксперименты так, чтобы люди сами признавали: живя только тем, что дает им жизнь, они глупы и не могут решать логические задачи, как это делают ученые люди.
Далее начинается проникновенный плач кабинетного ученого, столкнувшегося с жизнью! Честное слово, я не понимаю, почему у меня не наворачиваются слезы, когда я читаю о том, как столичные мальчики и девочки мучаются с примитивными крестьянами! Приведу несколько примеров того, как те ломают прекрасно продуманные специальные тесты. Заодно и приведу доказательства того, что задачей науки было выдавить людей из настоящей жизни в идеальное существование.
Лурия, дойдя до экспериментов, забывает о конспирации и прямо говорит о кодировании и классификации, как их описали французы. Высокомерие советской науки забыто, вместо нее – растерянность. Для проверки способности классификации они дают декханам рисунки геометрических фигур, и просят их назвать. При этом они сами признаются, что давали те фигуры, которые уже использовались немцами – гештальтпсихологами – для работы с законами восприятия. Выяснилось: открытые немцами законы восприятия не работают. Хуже всего было, когда они показывали круг и дугу:
«Отсталые крестьяне в наших экспериментах не видели сходства в этих фигурах, так как они воспринимали их как предметы из своего обихода и соответственным образом пытались обозначить их.
“Нет, совсем они не похожи, – сказал один крестьянин, – потому что первая— это монета, а вторая— луна”.
Конечно, имеющие начальное образование испытуемые классифицировали эти фигуры, руководствуясь их общей конфигурацией, но мы более не могли приписывать этот способ классификации какому-то “универсальному закону восприятия”.
Категориальное восприятие объектов, например, восприятие формы, отражает исторически развившийся и унаследованный способ классификации предметов в окружающем нас мире. Более образованные испытуемые могут классифицировать объекты, основываясь на одном “идеальном” их свойстве, но это не является естественным законом человеческого восприятия» (Там же, с. 56).
Всё! Этого должно было бы хватить, чтобы началось настоящее культурно-историческое исследование. И начаться оно могло с вопроса: что не является естественным законом?
Если вчитаться в Лурию, то он имеет в виду всего лишь то, как люди классифицируют геометрические фигуры! А ведь естественным законом не является «способность основываться на идеальных свойствах предметов», а значит, вся наука искала метод, как заставить человечество жить в этом искусственном мире идеальных сущностей, которые она изобрела!
На более простом и обыденном уровне это означает, что первый же эксперимент культурно-исторических психологов показал: вся заготовленная ими теория была неверна! Не надо исследовать, могут ли простые люди, принадлежащие иной культуре, не культуре научного образования, обладать логикой. Логика – это один из идеальных языков, и он не является естественным! А использование ее не является естественным законом для человеческого разума!
Вот первый и главный вывод всего исследования. После него надо было остановиться, подумать и перестроить весь эксперимент. Но парни были заведены не на поиск истины, а на поиск подтверждений своей правоты. У них перед глазами стоял пример марксизма-ленинизма, и они знали: что если истина не сдается, ее убивают! А победителей не судят!
И они шли напролом, покоряя истину, как покоряла природу естественная наука. Истина же эта, как та самая устрица деда Щукаря, пищала и не лезла в жадную, ненасытную глотку науки… Это вызывало удивление и растерянность: как эти тупицы могут не понимать, что научным законам нельзя сопротивляться?!
«Мы просили испытуемых различных групп называть и классифицировать мотки окрашенной шерсти.
Необразованные испытуемые, в особенности женщины, многие из которых были отличными ткачихами, пользовались очень малым количеством категориальных названий цветов. Вместо этого они называли окрашенные мотки шерсти названиями сходно окрашенных предметов из их окружения. Например, разные оттенки зеленого они обозначали названиями разных растений: “цвет травы весной”, “цвет тутовых листьев летом”, “цвет молодого горошка”.
Когда этим испытуемым предлагали сложить вместе одинаково окрашенные нитки, многие категорически отказывались делать это, говоря, что каждый моток ниток отличается от другого. Некоторые испытуемые раскладывали их по порядку переходящих друг в друга оттенков.
Такого типа изолированное восприятие отдельных мотков шерсти отсутствовало у испытуемых других экспериментальных групп, которые руководствовались категориальными названиями цветов, и легко группировали похожие цвета» (Там же, с. 56–57).
Другие испытуемые – это образованные испытуемые! Наши душевные кастраты, похоже, даже не понимали, как красиво было то, что они хотели убить, заставив мыслить категориально и классификационно! Вы только вслушайтесь, всмотритесь в музыку тех названий, что давали простые женщины разным цветам! Городские мальчики при этом, наверное, пытались им сказать: это фиолетовый, а это лиловый, забывая, что это тоже всего лишь названия цветков – фиалки и лилии, заимствованные Европейским умом из бытового языка.
Но это пустяки. Главное – это тот урок жизни, что дали им простые женщины-ткачихи: в действительной жизни никаких категорий нет. Все тупые попытки заставить их «классифицировать» шерсть по цветам – в действительности лишь попытка принудить бесконечное восприятие просветленного видеть всего лишь семь цветов «спектра».
Но спектр – это же ложь! Это оптический обман. Никаких семи основных цветов нет. Есть бесконечность переходов, а семь цветов спектра – лишь способ говорить упрощенно о том, о чем вообще нельзя говорить, потому что можно только видеть…
То, что делали с узбекскими декханами в тридцатых годах прошлого века, с русскими крестьянами начали делать за век до этого. И было это чистой воды убийством души… Наука попросту убивала способность действительного видения, и приучала человека видеть мир лишь в тех рамках, в которых она умела править. Все остальное объявлялось ненаучным, а то и мракобесием, и затравливалось…
Как пишет Лурия, люди сопротивлялись тому, к чему их пытались принудить: «…они заменяли теоретическую задачу практической» (Там же, с. 59). Иными словами, они решали предлагаемые задачи так, как это подходило для их жизни, но только не логически.
«Когда мы пытались предложить (читай: навязать – АШ) испытуемым другой способ классификации предметов, основанный на абстрактных принципах, они обычно отвергали его на том основании, что такой подход не отражает присущие предметам связи и что человек, занимающийся подобной группировкой, просто “глуп”» (Там же, с. 59).
Попросту говоря, декхане постоянно стремились показать экспериментаторам, что они дураки и логика у них дурацкая… Обидно!
Лурия рассказывает, как сопротивлялись люди тому, чтобы «классифицировать» вещи в соответствии с формальными признаками. Выглядит это так, будто они не способны распознавать обобщающие понятия.
«Приведем примеры. Мы предъявили трем испытуемым рисунок топора, пилы и молотка и спросили: “Считаете ли вы, что все эти вещи – орудия?”
Все трое испытуемых отвечали утвердительно.
“А как насчет полена?”
1. “оно тоже подходит к этим вещам. Мы делаем из дерева разные вещи – двери, ручки инструментов”.
…
“Но, – возражали мы, – один человек сказал, что полено – это не орудие, потому что им нельзя ни пилить, ни рубить”.
3. “Наверное, вам это сказал какой-нибудь полоумный. Дерево нужно для инструментов – вместе с железом оно может резать”.
“Но не могу же я назвать полено инструментом?”
3. “Можете – из него можно делать ручки”.
“И ты действительно можешь сказать, что дерево – это орудие?”
2. “Конечно! Из него делают шесты, ручки. Мы называем все нужные нам вещи орудиями”.
…
“Назовите все орудия, которыми можно делать вещи”.
1. “У нас есть поговорка – взгляни в поле, и ты увидишь орудие”.
Ответы этих испытуемых были типичны для неграмотных: пытаясь определить абстрактный, категориальный смысл слова, испытуемые сначала включали в него предметы, действительно принадлежащие данной категории и добавляли предметы, которые просто встречались в их опыте вместе с теми, которые входили в указанный класс, или же предметы, которые могли бы встретиться вместе с некоторой воображаемой ситуацией.
Для этих людей слова имели функцию, совершенно отличную от той, которую они имеют для образованных людей» (Там же, с. 62–63).
Как звучит для вас этот приговор? Правда, из него создается впечатление, что эти необразованные люди немножко глуповаты и путают понятия? Да и вообще плохо понимают, что говорят. По моему ощущению, Лурия хотел создать именно такое ощущение, чтобы показать, как улучшилась жизнь примитивного человека, благодаря образованию, которое принесла Советская власть.
Но если бы он был культурно-историческим психологом, он бы обратил внимание на то, что сам отметил, как вывод из эксперимента: Для этих людей слова имели функцию, совершенно отличную от той, которую они имеют для образованных людей.
КИ-психолог исходит из того, что сознание накапливает свое содержание послойно. И это значит, что слои приходят исторически, то есть в определенной последовательности. Если они поехали исследовать первобытное мышление, то естественно предположить, что в данном эксперименте они имеют дело с некой основой, к которой способность понимать слова так, как это делают образованные люди, пришла вместе с образованием, то есть наслоилась.
Эта способность – позднее, к тому же искусственное, то есть культурой привнесенное образование! Именно она неестественна. А вот выявленная способность простых людей – естественна, – с ней человечество выживало тысячелетиями. Значит, исходить из того, что новообразование лучше или правильней, нельзя. Можно лишь предположить, что его появление неслучайно. Возможно, оно зачем-то нам нужно. Но может быть и вредно, может быть так вредно, что погубит нас, как губит сейчас соответствующая такому способу думать технология…
Это первое. Второе: если вы вглядитесь, эти люди обладают обобщающими понятиями. Они понимают, что такое орудия, и вполне в состоянии пользоваться этим понятием. Но они пользуются им иначе, чем ученые. Они пользуются им шире, и вот это как раз был признак иной культуры. Именно это и надо было исследовать и описывать… если бы у ребят было культурно- психологическое чутье…
И третье – то, что в действительности хотели сделать с людьми революционные экспериментаторы, навязывая им образование и свои тесты. Вглядитесь: они заставляют людей оторваться от жизни и перейти в слой сознания, где идут игры со словами. В следующих экспериментах это становится все очевиднее. И выводы из них, которые надо было бы сделать, все поразительнее. Следующие эксперименты были проверкой того, естественна ли для нас логика.
Лурия поминает здесь Пиаже, который, «изучая развитие интеллектуальной деятельности у детей» уже усомнился «относительно врожденного характера “логических ощущений”».
«Один из первых фактов, который мы обнаружили, состоял в том, что неграмотные испытуемые не видели логической связи между частями силлогизма. Для них каждая из трех отдельных фраз представляла собой изолированное суждение……
Полученные результаты показали, что дальнейшее изучение логической операции требует проведения с нашими испытуемыми предварительной работы по силлогизмам для того, чтобы помочь им понять универсальную природу посылок и их логическую связь и основную задачу – сделать вывод» (Там же, с. 65–66).
Вот такое прогрессорское благодеяние, которое с точки зрения КИ- психологии означает лишь то, что логика не свойственна человеческому сознанию, а является одним из слоев его содержания, привнесенных культурой.
Но это мелочи, по сравнению с тем уроком действительного рассуждения, который дали экспериментаторам простые крестьяне. Вчитайтесь, и попробуйте увидеть, насколько жизненны ответы испытуемых и насколько глупы и узколобы ученые:
«В этой работе мы предлагали испытуемым силлогизмы со знакомым содержанием. Содержание силлогизмов первого типа бралось из практического опыта испытуемого, например:
Хлопок растет там, где жарко и сухо.
В Англии холодно и сыро.
Может там расти хлопок или нет?» (Там же, с. 66–67).
Знаете, какой у меня идет ответ на этот вопрос? А кто его знает?! Скорее всего, может, потому что Англия большая, в ней чего только нет. В каком- нибудь ботаническом саду наверняка растет и хлопок…
Но я, если вы обратили внимание, принял этот «силлогизм» как вопрос. А что же испытуемые?
«Испытуемые, живущие в наиболее отсталых районах, отказывались делать какие-либо выводы даже из первого типа силлогизмов. Они заявляли, что никогда не бывали в этом незнакомом месте и не знают, растет там хлопок или нет.
Только после длительных разъяснений их убеждали отвечать на основе самих слов, и они неохотно соглашались сделать вывод: “Из твоих слов понятно, что хлопок там не может расти, если там холодно и сыро. Когда холодно и сыро, хлопок растет плохо”» (Там же, с. 67).
Всмотритесь в то, что здесь описано.
Вот психолог задал логическую задачу про хлопок. И мы привычно решаем ее: если хлопок растет там, где жарко и сухо, а в Англии холодно и сыро, то там хлопок не растет…
Но почему крестьянин не решает ее так же? Ведь все так очевидно! И почему он сопротивляется такой просто вещи, а когда его вынуждают, делает это неохотно? Если вы вдумаетесь, то это гораздо более важный вопрос, чем тот, которым были заняты психологи той поры. Он психологический, а они почему-то играли в логику.
Если вы не забыли, когда я предлагал свой ответ на силлогизм, я сказал, что ответил так, потому что принял его как вопрос. А как еще можно было его принять? Да именно так, как назвал Лурия – как силлогизм. Но что это такое? Логическая задача? Ничего подобного! Это обман, это простонаучная подмена, морок, который пускают нам в глаза разыгравшиеся детишки.
Нет для них никаких действительных логических задач. Иначе они были бы логиками. Они же играют в логику! И играют в психологию! И сердятся, когда взрослый дяденька, которого они оторвали своими дурацкими играми от дел, отказывается с ними играть. Увидьте: они навязывают декханину свою игру, в которую тот играть не хочет, и потому и сердится на них за это изнасилование.
Но что они ему навязывают, во что предлагают играть? В слова! Они предлагают ему забыть про жизнь и просто перейти в тот слой сознания, где можно поиграть словами, не связывая их с действительностью. И там слово «хлопок» не может расти в слове «Англия», потому что тамошняя «Англия» только «сырая и холодная» и никаких других свойств у нее нет! И вообще, в ней больше ничего нет, только сыро и холодно, чтобы хлопок в ней расти не мог!
А декханин никогда не играл в такие игры, почему ему и «надо помогать понять универсальную природу» игры в силлогизмы. Сам он воспринимал эти штучки как ВОПРОСЫ! А психологи этого не видели, потому что не были психологами и не различали вопрос и игру!
Как не различали языки, вроде логики, созданные для описания мира, от Образа мира, который обеспечивает наше выживание. Именно поэтому они до сих пор не видят разницы между Образом мира и Научной картиной мира.
Лурия завершает рассказ о своих поездках в Азию выводом о том, что «изменения практических форм деятельности, в особенности перестройка деятельности, основанная на формальном образовании и социальном опыте, вызывали качественные изменения в процессах мышления испытуемых» (Там же, с. 70).
Образование меняет мышление… Леви-Брюль был прав.
Но что такое мышление? Думаю, мало кто из читающих эти строки догадывается, что мировая психологическая наука пока еще не смогла дать однозначное определение этому своему понятию. Как не стали ему давать определение и советские психологи. Если же судить по тому, что они исследовали в своих экспериментах, то это очень растяжимое понятие, от восприятия до «логических операций».
И не дали они определение понятию «качественные изменения». Если я не умел решать какие-то задачи, например, по сопротивлению материалов, но вот научился, – поменялось ли мое мышление качественно? Или, к примеру, если я считал, что для работы нужна сила и здоровье, а теперь стал объяснять то же самое нехваткой или избытком энергии, мое мышление изменилось качественно?
Или же оно осталось там, где я вижу суть – а изменился способ, каким я общаюсь с другими? Каким я делаю себя понятным.
Обретение способности рассуждать логически – это, возможно, и качественное изменение. Но больше похоже, что оно искусственное, а значит, лишь добавляется к некой исходной основе. Если основа остается прежней, можем ли мы такое обретение считать качественным? Ведь следующие поколения, даже просто дети в семье ученого логика, могут не обрести этой способности. Просто даже не захотеть ее обретать. Качественно ли это обретение?
И существует ли оно? Конечно, говорить можно научиться и на искусственном языке. Но понимать тебя будут только в том случае, если этот язык способен передавать смыслы. Но смыслы логики не в логике – они в тех понятиях, и в том понятийном устройстве сознания, которые описывает логика. Однако простые люди обладают и понятиями и обобщающими понятиями. Так о логике ли речь? И существует ли тут качественное движение?
Но если оно возможно, и если оно есть, зачем оно дано нам? Зачем наше сознание творит обобщающие понятия и создает из них, как говорят ученые, иерархию понятий? Вот это, пожалуй, уже качественно. Силлогизмы можно забыть, но если обрел новый уровень понятий, то это не то, что помнишь, это то, что есть в тебе и есть ты…
Но зачем мне это? Почему мое сознание расширяется, обретая все новые уровни понятий? Зачем это дано мне, и какое отношение имеет к этому моя душа? Или же какое эта способность сознания имеет отношение к душе?
Эти вопросы ощущаются мною важными для моего самопознания. Но рождаются они из споров с тем, чем был советский культурно-исторический подход. Значит, он сделал свое дело, он позволил мне нащупать дорожку за свой предел. Пусть через отрицание большей части сделанного им… Но я не могу не признаться, что благодарен за сделанное, как не мог не ругаться на то, как же плохо это делалось…
Бог даст, и кто-то нащупает дверку за пределами того, что будет доступно мне…
