Александр Шевцов (Андреев)
Общая культурно-историческая психология
Вот и весь культурно-исторический подход в сжатом изложении. Он развивался классиками марксизма-ленинизма и в других работах, но я не буду их намеренно подымать, потому что все мысли на эту тему с неизбежностью были извлечены и использованы советскими психологами. Так что нам все равно не избежать знакомства с ними.
Глава 2
Трудовая деятельность. Маркс
В какой-то миг Маркс и Энгельс решили разделить сферы приложения сил. Энгельс писал общеполитические статьи, а Маркс засел за экономику. Поэтому у него нет статей, прямо посвященных тому, что стало предметом культурно-исторической антропологии. Разнообразные высказывания разбросаны по его трудам, и нужно было немалое трудолюбие, чтобы их выбрать.
К счастью, советские психологи отсутствием трудолюбия в таких делах не страдали, и все, что только того стоило, из Маркса выбрали многократно. Поэтому я имею возможность не делать этот нелегкий труд, а просто воспользуюсь работами тех, кто называл себя искренними марксистами в психологии. Впрочем, таких слишком много, поэтому я построю свой рассказ о марксистских корнях культурно-исторического подхода на работе сына А.Н.Леонтьева – Алексея Алексеевича Леонтьева, – названной им «Деятельный ум».
Марксу он посвящает раздел во второй главе. Если верить ее названию, то, что сказал Маркс, является «философско-методологическими предпосылками психологической теории». Это обман. Нужно уточнить: предпосылками той теории, которую советские идеологи называли психологией. Совершенно очевидно, что существовали и другие психологические теории, для которых марксизм вовсе не являлся никакими предпосылками. Я уж не говорю о том, что была и просто наука о душе, которую А. Леонтьев никак не подозревает, говоря о «психологической теории».
Леонтьев издал эту работу только в 2001 году, и поэтому он уже позволяет себе некоторые вольности в отношении классика. Но начинал он ее делать как раз за тридцать лет до этого, поэтому она въелась в плоть и кровь его сознания, и ему можно доверять в том, что все сказанное соответствует заветам и его отца, и учителя отца Льва Выготского.
Итак, «Маркс о деятельности». «Строго говоря, марксовская концепция деятельности непосредственно восходит к взглядам Гегеля. Эти взгляды были многократно проанализированы в истории философии, и мы… дадим им лишь самую обобщенную характеристику. Развивая более ранние подходы немецкой классической философии, Гегель дает принципу деятельности (для него это характеристика абсолютного духа, связанная с имманентной потребностью в самоизменении) “структурно развернутое выражение через категории цели, средства и результата.
Принципиально важна для нас идея Гегеля, что “истинное бытие человека есть его действие; в последнем индивидуальность действительна”. Другое важнейшее положение сформулировано Гегелем в “Философии духа”: “Субъект есть деятельность удовлетворения влечений… а именно перевода из субъективности содержания— которое, поскольку оно субъективно, составляет цель— в объективность, в которой субъект смыкается с самим собой. <…>
Поступок есть цель субъекта, а также его деятельность, осуществляющая эту цель» (Леонтьев, Деятельный ум, с. 101).
Из этих рассуждений о поступке в советское время была сделана, кажется, опираясь на Курта Левина, попытка вывести в качестве «единицы психического» именно «поступок». Что в действительности понимал под поступком Гегель, Маркс и все психологи, понять очень непросто, поэтому я все эти рассуждения просто опущу. К тому же, они ни во что и не вылились. Ребенок был мертворожденным, как, к примеру, Вундтовская попытка вывести такую же единицу из музыкального тона.
Перейду собственно к Марксу. Дальше пойдут узнаваемые места, потому что, как мне кажется, Энгельс не был самостоятелен в своих построениях и всего лишь записывал то, что рождалось в беседах с Марксом.
«Общеизвестно, что концепция Маркса— как одно из ответвлений немецкой классической философии – есть удачная попытка синтеза объективно- идеалистической диалектической теории Гегеля с материалистической философией, традиция которой идет от сенсуалистических философских учений XVII–XVIII веков к Л.Фейербаху, на которого прежде всего и опирался Маркс. Попытаемся кратко резюмировать основные положения Маркса, имеющие отношение к проблеме деятельности.
Маркс видел качественную специфику человеческой деятельности прежде всего в ее производственном характере, в труде. Труд для него есть “процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой”» (Там же, с. 102).
Вот этот дикий заворот мыслей, снизошедший на Маркса в Капитале, пожалуй, стоит привести целиком, потому что из него-то и рождается весь культурно-исторический подход к психологии. Как вы уже могли почувствовать, его бы лучше было назвать биологическим или физиологическим… впрочем, важно лишь то, что в нем узнается явная попытка понять человека как физический «объект», существующий по законам Ньютоновской механики.
Итак, марксистская социология во всей своей механической красе:
«Труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой.
Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того чтобы присвоить вещество природы в известной форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы:
руки и ноги, голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу.
Он развивает дремлющие в последней силы и подчиняет игру этих сил своей собственной власти. Мы не будем рассматривать здесь первых животнообразных инстинктивных форм труда… Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительно достояние человека.
Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, то есть идеально.
Человек не только изменяет форму того, что дано природой, он осуществляет в то же время и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен починять свою волю» (Маркс, Капитал, с. 188–189).
Вот по этому завещанию и строили все советские психологи свои «психологические теории». Не будь Маркс классиком марксизма, его бы запросто могли объявить вульгарным биологизатором. Но повезло… Поэтому в его работах, как и в работах Энгельса, старались опустить то, что явно выглядело глупо, зато выбирали все, что было очевидно или разумно.
Чтобы это было понятно, скажу, что полную цитату я взял из старой работы Рубинштейна, написанной в те времена, когда против даже Марксовской глупости никто бы не посмел открыть рот. А вот первая – сокращенная – приведена Леонтьевым в двухтысячном году, и ему, похоже, было немножко неловко повторять все, что наговорил великий…
Тем не менее, избежать казусов не удается даже узкой выборкой цитирования. Вот, к примеру, как делается переход к следующим основоположениям психологической мысли.
«Дальнейшее изложение взглядов Маркса будет базироваться на работе “Экономическо-философские рукописи 1844 года”, где интересующая нас сторона вопроса освещена наиболее подробно» (Леонтьев, Деятельный ум, с. 102).
Уже один этот переход должен бы насторожить знающего человека. Дело в том, что первый том «Капитала» вышел в свет в 1867 году, остальные позже, а продолжение мыслей, разворачивающихся в них нам предлагается взять из работы, написанной не просто на четверть века раньше, но еще и написанной совсем юным человеком. Маркс был 1818 года рождения, и при написании этих рукописей 1844 года ему было всего двадцать пять – двадцать шесть лет. Он еще явно не владел строгим рассуждением, что и заметно в том, как он строит свои определения в последующей цитате. И тем не менее, она оказалась основанием для марксистской психологии…
«Важнейшим для нас тезисом этой работы является положение, что “продукт труда есть труд, закрепленный в некотором предмете, овеществленный в нем, это есть опредмечивание труда”. Это опредмечивание происходит “в самом акте производства, в самой производственной деятельности”» (Там же).
Продукт труда есть труд…
Либо человек не умеет рассуждать, либо он подразумевает под одним и тем же именем два разных понятия, о чем не считает нужным уведомить своего читателя. Иными словами, в основание всей психологической теории деятельности в советской психологии было положено смутное, противоречивое понятие, не понятное и не понятое даже самим его создателем. Теория могла родиться только соответствующая, что, кстати, и ощущаешь, когда читаешь труды наших психологов, посвященные деятельности. Лично я не встречал ни одного психолога, который мог бы читать их без тоски…
Как бы там ни было, но слабости Маркса в искусстве рассуждения не помешали ему создать социологию, ставшую самой страшной революционной теорией. Теорией одновременно верной и неверной. Верной как революционная теория, в том смысле, что многочисленные революционеры смогли воспользоваться ею, чтобы перевернуть мир. Неверной как теория социологическая, потому что история опровергла именно те утверждения Маркса, которые были действенны. Это значит, что как теоретик он, может быть, и неплох, но именно тогда, когда он сам становится деятелем, он ошибается. А это значит, что ошибаются все, кто строил свои науки на его теории деятельности.
Вырастала же его революционная теория, то есть действенная часть марксовой социологии, из рассуждения о родовой природе человека:
«Выше уже приводилось высказывание Маркса о социальной природе производственной деятельности. Но производственная деятельность, по Марксу, есть не просто общественная деятельность, но родовая жизнь (термин Л.Фейербаха), то есть такая деятельность, в которой проявляются исторически возникшие сущностные свойства “человеческого рода”, человека как вида Homo sapiens. “Практическое созидание предметного мира, переработка неорганической природы есть самоутверждение человека как сознательного родового существа… Это производство есть его деятельная родовая жизнь”.
Не только коллективный труд по созданию материальных ценностей, то есть производственная деятельность в собственном смысле, носит общественный характер и представляет собой “самоутверждение человека как сознательного родового существа”. “Даже и тогда, когда я занимаюсь научной и т. п. деятельностью, даже и тогда я занят общественной деятельностью, потому что я действую как человек.
Мне не только дан, в качестве общественного продукта, материал для моей деятельности— даже и сам язык, на котором работает мыслитель, – но и мое собственное бытие— есть общественная деятельность… Мое всеобщее сознание есть лишь теоретическая форма того, живой формой чего является реальная коллективность”» (Там же, с. 102–103).
В сущности, здесь дано культурологическое или культурно-историческое определение понятия «человек». Человек – это то, во что пролилось общество. Иными словами, содержанием сознания человека является общество, и это является главным признаком человека. Если мы встречаем человекоподобное существо, которое внешне неотличимо от человека, но в его сознании нет общества, это не человек.
В этом определении подозревается теоретическая ошибка, оно подобно апории, то есть исходно противоречивому, невозможному утверждению, и хочется начать спорить: человек не может быть равен содержанию своего сознания. Он больше, он не зависит от него! Человек – это звучит гордо, а значит, он может быть выше и этой ловушки.
Но это в теории. На деле же мы не можем обнаружить такого человека, содержанием сознания которого не была бы культура его общества. Мы можем его предполагать чисто философски, и такое действительно допустимо, что однажды нам может встретиться человек без общества в его сознании. Но на деле мы его никогда не встретим… По крайней мере, так утверждает здравый смысл.
Подтверждает такой взгляд на человека и мифология. Народные представления однозначно утверждают, что не всяк тот человек, который на него похож. В человеческом теле к тебе может явиться и существо иной породы. И тогда содержание его сознания не будет культурой, не будет пролившимся в него обществом. Но оно не будет и человеком. Это будет бог или демон, но не человек… Народ всегда очень подозрительно и очень осторожно относился к незнакомцам, отсюда рождались законы гостеприимства, которыми гордилось так много народов…
Есть, правда, такие явления, которые могут отменить все эти рассуждения – это просветление и святость. Они очень плохо изучены психологами, как особые состояния человеческого сознания, но можно предполагать, что в них человек освобождается как раз от своей зависимости от общества и культуры. Но вот вопрос: остается ли он при этом человеком, или же переходит в следующее «агрегатное состояние»?.. Иными словами, может ли бабочка, вылупившаяся из куколки, считаться все той же гусеницей, которая однажды дозрела до окукливания?
Не знаю. Знаю только одно, что дальше Маркс, а за ним и все его последователи, начинают страшно плутать в выводах из этого глубокого наблюдения. Я не думаю, что были люди, которые не только переписывали мысли Маркса о присвоении и опредмечивании, но и действительно их понимали. А именно эти мысли составляли самую суть того положения, что легло в основания культурно-исторического подхода как историзм.
«В результате “присвоения” (Маркс), то есть усвоения объективных явлений, составляющих общественно-исторический опыт, человек выражает свою общественную сущность, воспроизводит в своем индивидуальном развитии исторически сформировавшиеся свойства и способности человеческого рода.
“Человек присваивает себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом, то есть как целостный человек. Каждое из его человеческих отношений к миру— зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, хотение, деятельность, любовь— словом, все органы его индивидуальности … являются в своем предметном отношении, или в своем отношении к предмету, присвоением последнего, присвоением человеческой действительности”.
“Главный недостаток всего предшествующего материализма, – пишет Маркс в “Тезисах о Фейербахе”, – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда … деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом…”» (Там же, с. 103–104).
В этих странных строках Маркс звучит совсем как профессиональный психолог. Каждое слово по отдельности понятно и будто взято из психологического словаря. Вместе они невозможны… И именно из этого и родилась самая сильная школа психологии советской поры.
Глава 3
Последователи. Рубинштейн
Пока читаешь антропологов от психологии, объявляющих себя последователями Выготского, вроде Коула или Асмолова, складывается впечатление, что культурно-исторический подход, как его обрисовал Коул, являлся, чуть ли, не открытием школы Выготского. Чтобы развеять этот миф, я покажу на примере работ другого столпа советской психологии и старшего современника Выготского – С.Л.Рубинштейна, – что было общим для всех советских психологов. И это, как вы догадываетесь, как раз то, что я уже показал на примере Энгельса и Маркса, как культурно-исторический подход.
Я даже не буду делать большое исследование творчества Сергея Леонидовича Рубинштейна (1889–1960). Воспользуюсь лишь одной главой из его «Основ общей психологии», посвященной «Историческому развитию сознания у человека». Она называется «Проблема антропогенеза».
Советские ученые очень любили это иностранное словечко «проблема». Наверное, им казалось, что оно придавало их сочинениям научности и делало похожим на классиков, которые тоже любили вставить в свои раздумья чего-нибудь естественнонаучного… При этом они, как кажется, совершенно не отдавали себе отчет, что сказать: «проблема антропогенеза», – значит заявить: с антропогенезом, то есть с описанием того, как произошел человек, есть неясности.
Как раз наоборот, все их сочинения были нацелены на то, чтобы убедить читателя, что наука очень хорошо разобралась с этим вопросом и сейчас всё и всем объяснит. Но они были воры, и шапка на них горела, а язык их выдавал. С происхождением человека была неясность, я показал ее на примере недописанной Энгельсовой «Роли труда в процессе производства из обезьяны человека». Простите за шутку, – «в процессе происхождения человека из обезьяны».
Но шучу я осознанно: в том виде, в каком нам подается этот самый антропогенез, он гораздо больше смыкается с Марксовыми трудами, посвященными деятельности и общественному производству, чем с действительностью происхождения человека. Энгельс прямо заявлял, что переход к изготовлению орудий невозможен для обезьяны. И это очевидно: не было простой и прямой эволюции от низшего к высшему, был какой-то скачок, у которого должна была быть причина.
Но, тем не менее, Энгельс, исходно заявив о невозможности такого эволюционного развития, рисует именно эволюционную картину, предполагая, что хорошо улучшил этим Дарвина. Это же предполагали о нем и советские идеологи, заявляя, что только после трудов Энгельса теория Дарвина обрела подлинную научность. Это, наверное, должно означать для нас, что только после его трудов дарвинизм стал соответствовать действительности. На деле же это лишь знак того, что правящее сообщество требовало от всех своих исходить из этого символа веры.
И вот они исходят из него все поголовно. И Рубинштейн, которого можно считать в определенные периоды его деятельности психологом номер один Советского Союза, начинает свою Общую психологию именно с этой самой «проблемы антропогенеза», а точнее, прямо с той горящей шапки, что выдает воров. Любой имеющий глаза мог это увидеть.
«Начало человеческой истории означает качественно новую ступень развития, коренным образом отличную от всего предшествующего пути биологического развития живых существ. Новые формы общественного бытия порождают новые формы психики, коренным образом отличные от психики животных – сознание человека» (Рубинштейн, с.156).
Рубинштейн достаточно умен, чтобы видеть: в начале был качественный скачок. Он мог задаться вопросом: в чем суть, какова природа этого скачка. Из этого родилось бы исследование, и было бы оно посвящено очень важному вопросу: чем сознание человека отличается от сознания животных, а точнее, чем человек отличается от животного. Но он решает этот вопрос проще некуда, он говорит, что у животных психика, а у человека – сознание. И создается кажимость ответа – действительно качественное различие.
Но нет, опять шапка вора: а что такое психика? Разве это не намек на душу? И пусть ответит хоть один академический психолог: у животных есть душа? Или же правы христианские богословы: душа вложена только в человека, и именно ею он отличается от скотов бездушных и неразумных? И это и был тот качественный скачок, что стал основой наших различий с нашими биологическими – не духовными! – предками.
«Развитие сознания у человека неразрывно связано с началом общественно- трудовой деятельности. В развитии трудовой деятельности, изменившей реальное отношение человека к окружающей среде, заключается основной и решающий факт, из которого проистекают все отличия человека от животного; из него же проистекают и все специфические особенности человеческой психики» (Там же, с. 157).
Постыдное утверждение для психолога. Чисто политическое. Любой психолог понимает: не могла родиться никакая трудовая деятельность, не изменись сознание. Не можешь ты сделать ни одной вещи, даже ни одного нового движения, если не создашь его образ в сознании. Точнее, сделать-то ты его, конечно, можешь, но оно будет случайным, вроде непроизвольного вздрагивания, и никак не превратится ни в какую деятельность, пока ты его не увидишь, не осмыслишь, и не превратишь в образ действия, которым и закрепишь как вид деятельности.
Просто прогнулся психолог перед идеологическими требованиями правящей верхушки общества. И в итоге в психологии обнаружилось подтверждение марксизма: вот и психологи подтверждают, все именно так и развивалось из указанного классиками корня… А дальше начинается наша история и история большой лжи, ставшая основой культурно-исторического подхода к изучению человека. Рубинштейн не поминает здесь классиков, но это чистой воды «творческое» переложение того, что мы уже читали в двух предыдущих главах. Называлось это у психологов, вроде Рубинштейна или Леонтьева, – быть искренним марксистом.
«По мере развития трудовой деятельности человек, воздействуя на природу, изменяя, приспособляя ее к себе и господствуя над нею, стал, превращаясь в субъекта истории, выделять себя из природы и осознавать свое отношение к природе и к другим людям. Через посредство своего отношения к другим людям человек стал все более сознательно относиться и к самому себе, к собственной деятельности; сама деятельность его становилась все более сознательной: направленная в труде на определенные цели, на производство определенного продукта, на определенный результат, она все более планомерно регулировалась в соответствии с поставленной целью.
Труд как деятельность, направленная на определенные результаты – на производство определенного продукта – требовал предвидения. Необходимое для труда, оно в труде и формировалось» (Там же).
Где здесь Гегель, где Маркс, а где Энгельс, разбираться предоставляю читателю. Мне же гораздо важнее еще раз подчеркнуть, что все марксисты были ярыми революционерами. Но при этом, как мне кажется, никто из них не осознавал, что бились они не за победу пролетариата, не за светлое будущее человечества, даже не за коммунизм. Они сражались за то, чтобы естественнонаучное мировоззрение одержало верх над религией, а в мире правила Наука.
Посчитать Маркса и Энгельса не коммунистами, а естественниками, по меньшей мере, странно, но вспомните: все их работы пронизаны ненавистью к религии и неистовым стремлением утвердить естественнонаучное мировоззрение. Именно поэтому Энгельс продолжает дело Дарвина, доказывая, что человек произошел естественно и биологически из обезьяны, а значит, не является сыном божиим и не имеет духа божьего, а есть всего лишь животное…
И вся советская наука билась не просто за утверждение и усиление власти захватившего её сообщества. Она упорно продвигала в умы русского и других народов России именно эту естественнонаучную мысль. Каким-то недоступным моему пониманию образом, вся советская власть держалась не на идее коммунизма, а на идее биологического родства человека с животными. Именно это был основной вопрос советской власти и коммунистической биологии. И держались они до тех пор, пока это не вызывало сомнения у оболваненной толпы…
При этом сами основоположники, включая даже такого малого основоположника, как Рубинштейн, постоянно признавались, что прямая линия развития человека из обезьяны невозможна:
«Данные современной науки исключают возможность происхождения человека от одной из современных пород человекоподобных обезьян, но определенно указывают на общность их происхождения» (Там же).
Но это не смущает эволюционистов, и они, сглотнув неувязку, начинают рассказывать о том, как питекантроп развился в синантропа, синантроп в неандертальца, а из того вышел человек современного типа, кроманьонец. Во всяком случае, так рассказывал Рубинштейн и многие популяризаторы эволюционизма. О том, что между всеми этими видами протолюдей не обнаружено никакой связи, они умалчивают. Как и о том, что человек современный со всей определенностью сорок тысяч лет назад заменил неандертальца, но с такой же определенностью не происходил от него.
Возможно, неандертальцы Европы просто были вырезаны нашими предками, а может, вымерли, как неспособные конкурировать с более развитым видом. Хотя есть и некоторые основания считать, что они были просто ассимилированы и растворились в новом виде людей.
В любом случае, мы не произошли от неандертальцев. И эволюции не было. Не только при переходе от обезьяны к первому человеку был необъяснимый скачок, но и при переходе к современному человеку, тоже был такой же скачок, который наука объяснить не может. Думаю, потому что не в состоянии позволить себе те гипотезы, которые сделали бы возможным такое объяснение.
Я опущу все, что нанизывает Рубинштейн на исходные противоречия, говоря о речи, функциях мозга и общественной природе труда, которые оказали обратное влияние на развитие человека. Все это лучше почитать прямо в источниках, которые приведены в предыдущих главах. Я рассказал лишь о небольшой части его сочинений, посвященных культурно-историческим основам психологии. Написано им многократно больше. Но ничего, кроме марксистского понимания культуры и истории в развитии человека, в его трудах нет.
Как нет в ту пору и какой-то самостоятельной от марксизма культурно- исторической психологии.
