Александр Шатилов
Пленники чести
Но Штоксен не успел закончить свою мысль. В этот момент страшный треск оборвал его фразу, и прежде чем они успели опомниться, потолок кареты разнесло в щепки, так что Александр едва успел закрыть голову руками. Колёса словно провалились со зловещим хрустом, раздались крики и испуганное ржанье лошадей. Александр ринулся было к капитану, но тут увидел, что огромное бревно пробило крышу кареты, прижав Филиппа Германовича к самому сиденью. Капитал лежал неподвижно, из раны на голове сочилась кровь. Александр сам оказался зажат в искореженной карете. С трудом повернувшись на сиденье, он сполз на пол и попытался выбить дверь, но это было бесполезно, слишком хорошо держали её жандармские запоры. Наконец он добрался до окошка и выбил остатки треснувшего стекла. Другого выхода не было. Рискуя быть изувеченным обломками кареты, он высунул голову в окошко, ещё немного, и он был бы свободен, но вдруг краем глаза он увидел чью-то приближавшуюся к нему фигуру, и, прежде чем он успел повернуть голову, последовал резкий удар. Вспышка в глазах и секундная боль. Александр повис в окне кареты, потеряв сознание.
Всё это случилось достаточно далеко от замка, и там не сразу узнали о произошедшем на лесной дороге. Когда Наталья Всеволодовна очнулась в своей комнате от беспамятства, в которое впала после всего, что перенесла в этот день в парке, был уже вечер. Смутно припоминая события утра, показавшегося страшно далёким, она вдруг побледнела и быстро стала приводить себя в порядок. Выскочив в коридор, она столкнулась с Альфредом, терпеливо ожидавшим её у дверей. Пожилой дворецкий мягким движением удержал её и поспешно заговорил.
– Прошу вас, Натали, вам не следует сегодня покидать вашей комнаты, – проговорил он, глядя своим добрым взором в глаза испуганной девушки.
– Но я должно видеть Александра Ивановича, прошу вас, отпустите меня! – залепетала она, дрожащим голосом.
– Я не могу отпустить вас, да и Александра Ивановича в замке уже нет, – с горечью ответил Альфред, не выпуская руку Натальи.
Девушка с ужасом смотрела на старого слугу, не понимая того, что он ей говорил.
– Клара Генриховна послала за жандармами, – продолжал дворецкий, – дуэли запрещены, это преступление! Жандармы забрали Александра Ивановича в участок для допроса. Да больше того, сама же госпожа снабдила их прощальным письмом Карла Феликсовича, а оно, простите, настолько лживое и скверное, что из-за этого письма у его милости поручика будут страшные неприятности! Закон суров к тем, кто носит военный мундир и эполеты.
– Нет, не может быть! – в ужасе воскликнула Наталья, прикрыв лицо руками, но вдруг встрепенувшись, она бросилась в свою комнату.
– Письмо! – воскликнула она. – Он написал мне письмо! Оно должно быть здесь! Я держала его в руках!
Дворецкий испуганно оглядел комнату Натальи Всеволодовны.
– Какое письмо? – спросил он, изумлённо глядя на девушку, метавшуюся по комнате.
– Он написал! Клянусь, оно было! – продолжала восклицать Наталья. – Должно быть, я обронила его, когда бежала по коридору! Милый Альфред, вы не видели письма? – с надеждой заглядывая в глаза дворецкому, спрашивала она трепещущим голосом.
Несчастный Альфред только качал головой, в душе жалея Наталью Всеволодовну, приняв её возбуждение за нервный припадок.
– Оно должно быть ещё там! – воскликнула девушка, и выпорхнула из комнаты, подобно резвой дикой птице, так, что дворецкий не успел её удержать.
А она, сама не ведая, что творит, бежала по коридору, разыскивая глазами клочок бумаги, который она так неосторожно выронила в это утро, и который был так бесконечно дорог ей теперь. Это было не просто последнее послание, не только бумага, способная спасти чью-то судьбу, но это было его письмо ей, самое дорогое письмо на свете. Почти в отчаянье пробежала она по всем тем коридорам, по которым только могло заставить её пройти трепещущее сердце. Страх и отчаянье охватили её душу. Заветного конверта нигде не было. Наталья металась из одних покоев в другие, ища прощальное послание своего возлюбленного. Распахнув двери одной из зал, она увидела Бориса, склонившегося у полыхавшего в камине огня, словно наблюдавшего за тем, как огонь делает своё дело. Сердце замерло в её груди от жуткого предчувствия. Как орлица, охраняющая драгоценное гнездо, она бросилась к камину, оттолкнув опешившего Бориса. Голыми руками она выхватила из жаркого пламени уже обуглившуюся бумагу, которая тотчас рассыпалась у неё в ладонях. Горькие слёзы покатилась из глаз. Наталья опустилась на колени, стараясь собрать дрожащими руками горстку тлеющего пепла, но вернуть письмо возлюбленного было уже невозможно. Рыдая, она лежала на полу, перебирая покрасневшими пальчиками кусочки прогоревшей бумаги, рассыпавшиеся от прикосновений и слёз. С этим письмом у неё рассыпалась в прах и надежда спасти любимого. Отчаянье сковало Наталью, и она не могла думать о том, что бы вообразил кто-либо, увидев её лежащей на полу, лишь только в голове крутилась мысль, что Александр больше не сможет прийти к ней, что он больше не сможет спасти её, и жизнь кончилась.
Борис в ужасе глядел на рыдания несчастной девушки, чувствуя свою страшную вину перед ней.
– Клара Генриховна приказали… – залепетал он, но слова оправдания так и не сорвались с его губ.
Жалость разрывала сердце слуги, невероятный ком подступил к горлу и он сам готов был рыдать, так и застыв на своём месте у камина. Но тут дверь открылась и в залу вошла сама госпожа Уилсон. При её появлении Борис совершенно смешался, в глазах его потемнело, и он так и продолжал стоять, как поражённый громом, а у его ног всхлипывала Наталья Всеволодовна. Но тут девушка сама заметила вошедшую хозяйку Уилсон Холла, и поспешно поднялась на ноги.
Слёзы всё ещё катились по её алевшему, будто роза, лицу, но она не произносила ни звука, стоя в пол-оборота к своей опекунше. Клара Генриховна сделала несколько шагов вглубь залы и остановилась напротив Натальи, пристально наблюдая за ней своим жестоким взглядом.
– Это было необходимо, чтобы спасти твою репутацию, – заговорила старуха громким властным голосом, стараясь вложить в него всю свою железную волю, дабы никто не смог усомниться в прочности её власти. – Пройдёт время, и ты будешь мне благодарна! – торжественно произнесла она.
– Вы чудовище, – тихо, но твёрдо произнесла Наталья Всеволодовна. – Вам нравится причинять боль и страдания, но знайте, я никогда не покорюсь вам, как бы вы не старались. Я никогда не стану чьей-либо женой, кроме поручика Александра, я не отдам его никому, что бы ни говорили люди…
– Ты ещё слишком молода и наивна, – с презрением ответила Клара Генриховна, – ты не знаешь жизни, а между тем, только я могу обеспечить твоё будущее… И вот благодарность – ты проклинаешь меня! Прими свою судьбу, ничего больше тебе не остаётся!
Наталья лишь тихо покачала головой. Клара Генриховна поспешно отвернулась и позвонила в серебряный колокольчик, стоявший на каминной полке. Через несколько мгновений в залу вошла одна из горничных и тут же присела в реверансе перед хозяйкой.
– Фрида, – обратилась к ней Клара Генриховна, – проводи Наталью Всеволодовну в её комнату. Позаботься так же о том, чтобы эта юная леди не покидала своей опочивальни до прибытия господина Нотариуса. И на этот раз постарайся, чтобы она не исчезла так же внезапно, как несколько дней тому назад, – выразительно добавила она.
Горничная снова склонилась в реверансе, а затем, взяв Наталью под руку, поспешила удалиться из зала. Клара Генриховна степенно последовала за ними. Лишь Борис так и остался стоять у камина, поражённый происшедшей перед ним драмой. Никогда он прежде не испытывал таких противоречивых чувств. Он честно исполнял приказ, не понимая, насколько жестоко поступает по отношению к невинной девушке, но между тем чувствовал себя подлецом, ведь письмо принадлежало Наталье. Неужели страх перед грозной хозяйкой был сильнее его понимания справедливости и порядочности? Он не мог этого понять. Он не верил в то, что он стал причиной чужого горя, исполняя свой долг покорного раба. Именно рабом он чувствовал себя перед лицом всесильной хозяйки. Жгучие слезы бессилия выкатились у него из глаз. Больше всего на свете он не хотел быть слабым, но он смирился со своей ролью прислуги. Он был слаб, и он не мог этого изменить. Нет ничего постыднее для мужчины, чем страх быть сильным.
Постепенно над замком повисла чёрная ночь. Наталья спала в своей комнате, ставшей теперь для бедной девушки теснее и холоднее монастырской кельи. У её двери сидела Фрида. Никто из гостей замка, ожидавших объявления завещания, не пришёл утешить Наталью, никто не смог ободрить её ни одним словом. Клара Генриховна объявила всем, что её воспитанница больна, и посетители не должны её беспокоить, чтобы нервный припадок, в котором она не преминула обвинить легкомысленного поручика, не повторился. Мертвенная тягучая меланхолия укрыла с наступлением темноты каждого в замке, навалившись тяжким надгробным камнем. Даже в гостиной, где вечерами играли в бридж и велись разговоры о родственниках, теперь было непривычно пустынно и тихо. Словно вся жизнь ушла из безмолвных тёмных коридоров, каждый, будто постарев на десять лет, стал добровольным затворником, не пожелав покинуть своих покоев. Застыло и замерло всё кругом, так, как никогда доселе не замирало. Чернильная мгла висела в воздухе, растворяясь в каждой его капле и растворяя всё вокруг себя. Тьма поглотила и смешала пространство и время, заставив привычный человечеству мир исчезнуть, и в этой тьме рождался новый, жуткий мир, наполненный таинственной злой силой. Словно опоённые настоем опия, люди впали в безумное оцепенение, не живые и не мёртвые, ничего не видящие и не слышащие, с замершими мыслями, но колотящимся сердцем, все и каждый остановились, легли, канули в чёрный бредовый сон, похожий на галлюцинацию. Невидимая жуткая сила подчинила себе всё, поглотив и разум, и волю, и чувства.
Никто не видел, как со стороны леса к замку приближалось некое тёмное сгорбленное существо. Два глаза горели в темноте фосфорическим мертвенным светом. Только два диких страшных огонька среди мрака, бредовое видение спящей долины, пронеслись они над полем и замелькали на аллеях замкового сада. А над этими огоньками неслышно парила тень, чернея мрака, словно втягивавшая в себя свет и воздух. Лишь одно предчувствие могло выдать это невидимое существо, подобное самой смерти. Внезапно свернув к стене замка, огоньки бесследно растаяли, точно и они, и жуткая тень просочились сквозь каменную кладку, не способную защитить от злого духа.
По коридору замка плавно и тихо двигалось нечто. Беззвучные шаги раздавались эхом страха в каждом, кто находился поблизости. Свеча перед Фридой, сидевшей в коридоре, давно погасла, но она даже не пошевелилась, продолжая неподвижно сидеть у двери комнаты воспитанницы Клары Генриховны. Тьма съела всё вокруг, и нельзя было сделать ни шагу, ибо больше не существовало ничего, кроме высасывающей душу тьмы. Несчастная служанка чувствовала, что нечто медленно приближается к ней, но, ни шагов, ни дыхания не слышно было в этой всепоглощающей бешеной тишине. Только могильным холодом повеяло вдруг из глубины коридора, и горничная замерла, пронизанная ужасом, не видя ничего вокруг себя, словно и она сама перестала существовать, не понимая даже, открыты ли её глаза. Кошмар казался бредом, но этот бред, рассеиваясь, превращался в жуткую реальность. Нечто прошло мимо, замораживая дьявольским холодом все чувства и разум, прошло, словно не было стен и дверей, бесплотным духом, не подвластным естественным законам. Неведомое способно вселить больший ужас, чем самые реальные опасности.
Наталья широко раскрыла заплаканные глаза. Мысли её давно ушли, и она, покорная, как жертва, лежала в скромном свеем платье поверх убранной постели. Слёзы катились по её щекам, но их она не чувствовала, будто душа уже покинула её тело. Где-то в глубине её чуткого сердечка остались страх, боль утраты и огромная любовь, и они, точно малые робкие дети, будили одурманенного великана разума. Она лежала, ожидая страшного конца, предчувствуя свою участь. Холодное облако мрака окутало её. На секунду Наталье показалось, что некто невидимый склонился над её постелью и смотрит прямо на неё. Но тут холод отступил, и девушка жадно вдохнула свежий воздух, до этого казавшейся ей сырым и удушливым. «Натали!» – услышала она вдруг чей-то голос, от которого её сердце сжалось, переполненное ужасом. Но голос этот звучал, казалось, в её голове, словно часть её, он призывал так твёрдо и властно, что она не могла ему противиться. Она приподнялась, трепеща всем телом и ожидая дальнейших приказаний. «Встань и иди!» – повелел голос, и ноги сами собой начали двигаться, но она не чувствовала под подошвами пола, она словно парила в воздухе, поглощённая леденящёй мглой, растворив своё Я в бесконечном мраке.
Нескончаемо долго шла она вперёд, сама не зная, куда. Понемногу возвращающееся сознание подсказывало ей, что она миновала парк, вот кончилось поле, и началась глухая непролазная чаща, по которой она шла, выпрямившись во весь рост, словно в знакомом ей с детства лабиринте, не задевая ни единой ветки. Она шла, влекомая чужой злой волей, то спускаясь в овраги, то поднимаясь по крутым склонам, как по мраморной лестнице. Она шла, взбираясь по холму, и лишь опавшие листья шуршали под подолом её платья. И так, добравшись до вершины, как ей это казалось, она остановилась по велению загипнотизировавшего её страшного голоса. Путешествие, казавшееся сном, стало всё больше казаться реальностью. Наталья сделала над собой усилие, стараясь сбросить неведомые оковы, в которые попал её разум, и внезапно, точно вспышка озарила пространство перед ней, и она увидела, что стоит среди грозных развалин, заросших мхами и высоким колючим кустарником, окружённых гигантскими деревьями, попирающими своими ветвями небо. Смутно чувствовала она, что место это ей знакомо, не его ли она видела так часто в ночных кошмарах? Но тут она вздрогнула от ужаса: перед ней, скалясь и гримасничая, стояла фигурка горбуна, скрючившегося у ног высокого господина в чёрном плаще, чьи огненные, словно угли преисподней, глаза жгли её демоническим взглядом. Это он привёл её сюда, это он внушал ей больше ужаса, чем сама смерть, это от него веяло страшным могильном холодом, это от него шёл удушающий запах тления. Чернее бездны, стоял он перед Натальей, довольный и торжествующий. И прямо перед ней в один миг распахнулась пропасть, скрытая тяжёлой плитой, отъехавшей в сторону, как по волшебству. Наталья стояла не шелохнувшись, не в силах поверить в происходящее.
– Войди в дом мой и стань женою моей! – раздался страшный голос чёрного господина, и длинная острая рука протянулась к ней.
Крик ужаса вырвался из её груди. Отшатнувшись от зияющей у её ног ямы, она хотела бежать, но ноги не слушались. Кошмар стал явью, силы покинули несчастную девушку, и она упала на усыпанную мёртвыми листьями жёсткую траву. Тут же десятки рук крепко схватили её, увлекая в царство тьмы. Голос её оборвался, и, не в силах сопротивляться, Наталья лишилась чувств. В след за ней бесшумно на своё место опустилась каменная плита, надёжно запечатав подземелье, готовое послужить этой юной деве вечной гробницей.
Мрак сгустился над тем местом, поглотив и развалины, и покрывший их лес, и всё живое словно умерло вокруг, и даже испуганный ветер замер, скованный сном могилы.
Однако, как бы ни была ночь длинна, всегда наступает утро, но в этот раз стояла мгла, точно и не рассветало. Низкие чёрные тучи покрыли небо плотным панцирем, закрыв окрестности Уилсон Холла от солнца на многие мили окрест. И сонное оцепенение не проходило, и обитатели замка по-прежнему тоскливо продолжали существовать, околдованные злой силой и не видящие этого. Только к середине дня доктор обратил внимание на то, что Наталья Всеволодовна не появлялась до сих пор ни к завтраку, ни к обеду. Вместе с Альфредом, получив дозволение Клары Генриховны проведать больную воспитанницу, они отправились к её комнате. В изумлении они обнаружили Фриду, замершую на своём месте у дверей девичьей спальни. С трудом приведя служанку в чувства, они узнали, что Наталья Всеволодовна комнаты не покидала, однако, на стук девушка не откликалась. Никто не реагировал на просьбы и увещевания открыть дверь, за которой царила гнетущая тишина. Пришлось Альфреду отправиться к госпоже Уилсон и просить дозволения выбить запертую дверь Натальиной спальни. Спустя четверть часа двое слуг смогли ворваться в комнату, но, к ужасу доктора и дворецкого, там никого не было. Дверь же оказалась запертой изнутри. Окно тоже было закрыто на задвижку. С каким-то суеверным страхом доктор осматривал каждый предмет, особенно тщательно проверяя запоры оконных рам.
– Думаю, господин доктор, эту версию рассматривать бессмысленно, – говорил ему Альфред, – до земли здесь далеко, даже ловкому и сильному мужчине не спуститься по этой отвесной стене.
Порядок, в котором была комната, совершенно сбивал с толку и доктора и дворецкого, уверенных, что Наталья решила бежать. О её таинственном исчезновении немедленно доложили Кларе Генриховне. Но, сколь не выпытывала старая леди у рыдавшей служанки сведения о минувшей ночи, та не могла вспомнить ничего, кроме холода и страха, охвативших её. Ни грозный взгляд, ни угрозы не помогали. Фрида клялась, что никто не проходил мимо и дверь не открывалась. Срочно были организованы поиски беглянки, но они ни к чему не приводили. Расспрошенные привратник и егерь твердили в один голос, что не видели ни следов на мокрой земле, ни чьей-либо фигуры, к тому же плащ девушки остался в замке, а уйти в такую пору в одном платье было немыслимо. Но через четверть часа после известия об исчезновении Натальи взволнованный конюх доложил, что из конюшни мистическим образом пропал белый конь. Эта новость вызвало множество толков, среди которых звучало предположение, что девушку увёз никто иной как поручик. Вскоре пришла весть о том, что на дороге в пяти милях от замка найден разбитый деревом жандармский экипаж, а при нём раненные офицер и сержант, отправленные в лазарет при ближайшем монастыре. И хотя старьёвщика, привезшего эту весть, долго расспрашивали о третьем человеке, находившемся в экипаже, он ничего о нём не мог сказать. Из этого госпожа Симпли поспешила сделать вывод, что именно Александр Иванович устроил побег, а после тайком прокрался в замок и похитил Наталью Всеволодовну, уведя её потайными ходами. Теперь в их существовании никто не сомневался, однако, поиски этих самых тайных ходов ничем не увенчались. Твердыня Уилсон холла надёжно хранила свои тайны.
А все: прислуга и жители рядом стоящей деревни, были вне себя от ужаса, узнав, что за ночь исчезли без следа сразу два человека. Старики говорили, что их унёс дьявол, и теперь, верно, настанет конец света. И каждый, исполненный искренним страхом, крестился, пересказывая товарищам новые пугающие слухи о проклятом замке.
В тот же день оклеветанный родными поручик очнулся в небольшой слабоосвещённой комнатушке со стенами, сложенными из старых досок. Тусклый свет, отбрасываемый догоравшим закатом, падал из маленького незастеклённого окна под самым потолком единственным сероватым пятном на середине комнаты у ног поручика. Немного придя в себя, Александр попробовал встать, но тут обнаружил, что накрепко привязан к грубому стулу. Голова страшно болела от полученного удара, безумно хотелось пить. Он попытался добраться до стены, двигая стул своим телом, но вскоре силы оставили его. В отчаянье он пытался зубами перегрызть верёвки, но и это оказалось ему не под силу. Александр хотел крикнуть, но пересохшее горло смогло издать только жалкий хрип. Голова его обречённо упала на грудь. Ему оставалось только ждать дальнейшей развязки. Так он сидел долго. Минуты казались ему вечностью. Вскоре свет окошка окончательно потух, и комната наполнилась ночной сыростью и мраком.
Постепенно теряя сознание от голода и боли, он погрузился в беспокойный сон, но через несколько минут вновь пришёл в себя, снова пытался освободиться, но это опять ему не удалось. Всё кружилось перед глазами, постепенно в тёмном углу поплыли красные и оранжевые круги, однако вскоре поручик понял, что эти световые галлюцинации не что иное, как слабый мерцающий свет от зажжённой свечи. Кто-то тихо вошёл в эту пустую мрачную комнату, пока он был без чувств. Кто-то теперь стоял рядом с ним, прямо у него за спиной. Всё кружилось и качалось перед глазами Александра, точно он был на корабле, попавшем в шторм. Некто, стоявший у него за спиной, начал двигаться, перемещаясь то в одну сторону, то в другую, но Александру никак не удавалось его увидеть. Постепенно его ухо начало различать невнятный шёпот, раздававшийся у него за спиной. Он не мог разобрать ни слова, в то время как шёпот медленно усиливался. Громче и громче долетали до него звуки на незнакомом ему языке, то шипящие как змеи, то ласкающие словно перо, то клокочущие как жерло вулкана. Неизвестный противник стоял прямо за ним, совершая странные движения, свет свечи метался по стенам комнаты, отбрасывая уродливые тени, которые как живые, сами собой шевелились вокруг него.
Всё неистовей метались чёрные образы на стенах, всё отчётливей становились слова, всё сильнее билось сердце, молотом отдаваясь в висках, на которых выступил холодный пот. Но внезапно всё оборвалось и замерло, и кто-то резким движением положил ему руку на левое плечо, произнеся загадочные, ни на что не похожие слова прямо у него над ухом.
– Кхаца… – прошептал Александр, откидываясь на спинку стула, к которому был привязан.
– Ты узнал меня, суженый мой, – прошептал её голос прямо в его ухо.
От этих слов Александр вздрогнул, хотел повернуться, но верёвки крепко держали его, не давая пошевелиться. Он вспомнил слова цыганки, поразившие его несколько дней назад на постоялом дворе, и от этого на лице его отразились гнев и презрение. Он считал всё сказанное ею блажью, прихотью девчонки, но теперь, когда оказался связанным с ней наедине, он горько жалел о том, что не смог предвидеть такого поступка с её стороны. Он клял себя за то, что тогда не стал переубеждать её, но разве можно доводам разума унять женскую страсть?
– Ты в безопасности, драгоценный, – произнесла она, прикоснувшись к его щеке своей мягкой, но холодной щекой. – Сокол мой, не бойся ничего, ты будешь жить! Теперь мы вместе, драгоценный, вместе…
– Нет… – покачал головой Александр. – Мы никогда не будем вместе. Развяжи верёвки и выпусти меня, я должен вернуться…
– Но куда ты пойдёшь? – рассмеялась цыганка, медленно обойдя вокруг него, не отрывая своей руки от плеча поручика. Затем она зажгла маленькую масляную лампу под потолком и поставила коптящий огарок свечи, державшийся в жестяном подсвечнике, на пол. – Я украла тебя, а все решили, что ты сам бежал, душа моя! Ты теперь беглец, ты теперь скиталец, ты теперь один из нас, драгоценнейший мой!
– Нет! – резко ответил поручик, снова порываясь освободиться от тугих верёвок. – Я не беглец, не преступник и никогда им не буду! Я должен предоставить показания капитану… – но смех Кхацы снова не дал ему договорить.
– Твой капитан неделю в монастырском лазарете хворать будет! И сержантик его легко отделался! Для всех ты сейчас чужой, никто тебе не друг, одна я твоя, изумрудный мой! Слышишь? Я одна с тобой!
И Кхаца, точно мотылёк к пламени, бросилась к его ногам и обвила его шею тонкими нежными руками, её лукавые кошачьи глаза встретились с его суровым взглядом. С минуту она молча смотрела на него, с нежностью, кротостью, обожанием и бесконечным жаром, способным испепелить любое сердце, точно бумажное. Её горячие руки гладили его растрёпанные волосы, её дыхание жгло ему лицо и губы, всё её тело трепетало перед ним, перед связанным и жалким, послушным, как марионетка в её руках.
– Стань моим, о драгоценный! Стань моим! Ты богаче султанов будешь, у тебя всё будет! Всё! Ты станешь нашим вожаком, ты поведёшь нас через весь свет! Ты ведь знаешь, что нет ничего дороже воли, так обрети её в моих объятьях! Я дарю её тебе! Мой отец назовёт тебя сыном, ты станешь одним из нас, ты будешь выше всех нас! Согласись, любимый мой, согласись!
Поручик с трудом различал её слова, всё кружилось перед его глазами. Сладкая усталость и истома разливались по всему телу. Все мысли словно ушли куда-то, только речи цыганки причудливой мелодией отдавались у него в голове. Манящее блаженство, подобно неслышному говору полевых цветов, вливалось в его уши. Слова повисли у него на кончике языка. Он мысленно сопротивлялся, но это доставляло ему такую боль, что воля уже почти покинула его.
– И конь твой здесь! И Вихрь твой у меня! Я его для тебя украла, милый мой! – ласково шептали её губы.
Но одно упоминание о Вихре мигом вернуло Александру уже было ушедшее сознание. Словно сильный ветер, это слово развеяло чары обольстительной красавицы, заставив вспомнить всё, что было до этого. Встрепенувшись, он бросил на Кхацу изумлённый и гневный взгляд.
– Вихрь здесь? – воскликнул он, дёрнувшись изо всех сил на стуле.
– Здесь! Здесь, мой драгоценный! – рассмеялась цыганка, вскочив на ноги и быстро оказавшись в нескольких шагах от своего пленника. – Цыган без коня, что без крыльев птица! Он тебе самой судьбой послан!
– Освободи меня! – вдруг потребовал Александр. – Я не создан для вашего мира, и ты это знаешь, а даже будь это не так, у меня всё равно есть возлюбленная, которая ждёт меня!
На это Кхаца снова залилась смехом, но звучал на этот раз он зло и жестоко.
– Нет больше твоей Натальки! – прошептала она, приблизив свой пылающий взор к его глазам, выразившим ужас и недоверие. – Её забрал князь тьмы, господарь мёртвых, тот, что пьёт кровь живых. Больше не видеть её тебе, хороший мой, больше не отнимет она наше счастье…
– Замолчи! – воскликнул поручик, придя в настоящую ярость. – Ты лжёшь! Лжёшь, чтобы я отказался от неё! Никогда! Слышишь, никогда я не поверю ни единому твоему слову!
– Ночь кровавой луны близко! Скоро она станет тёмной царевной! Мои карты не врут! – гордо воскликнула Кхаца, сверкнув взором, и в руке у неё, точно по волшебству возникла колода карт.
– Кровавая луна… – прошептал поручик, и тут у него в голове начали складываться детали, превращаясь в отчётливые образы. Он почти в это не верил, но, в то же время, для него не было ничего более логичного. – Не может быть, – продолжал инстинктивно повторять он, вспоминая каждую крупицу знаний, полученную за время его пребывания в Уилсон Холле.
– Может! – с торжествующим видом выкрикнула Кхаца, и снова оказалась перед ним на коленях, раскидывая на полу потёртые мрачные карты.
Поручик почти не следил за ней.
– Вот она! – воскликнула цыганка. – Вот она, карта смерти! Видишь? Она в его руках! Ты её не спасёшь! Судьбу не обманешь, драгоценный…
– Нет, – шептал Александр, отвернувшись от карт, – ещё не поздно, я спасу её…
– Это вряд ли, – со зобной усмешкой произнесла Кхаца и тут же резко встала, выпрямившись во весь рост. – Ты теперь мой, Александр, подумай. Я ведь тебя так могу приворожить, что свет тебе белый без меня не мил покажется. На всю жизнь волю потеряешь! Подумай, изумрудный мой! Или по доброй воле или через заклятье, а всё моим будешь! Решай сам, до утра подумай, а утром ты моим станешь!
– Нет, – твёрдо произнёс поручик, прямо глядя в глаза цыганке. – Я люблю только одну Наталью, и ничьим я больше не буду. Даже если её не станет на свете, я ни за что не откажусь от неё, знай это, Кхаца. Никакое колдовство не разрушит настоящую любовь. Она дана Богом, а Бог сильнее лжи и приворота. Если ты в самом деле желаешь мне добра, то прошу, отпусти… Клянусь честью, что я не выдам тебя, но умоляю, дай мне спасти Наталью…
Он почти задыхался, произнося эти слова. Мысль о том, что всё может кончиться душила и терзала молодого офицера, и он с трудом сдерживал слёзы отчаянья.
– Подумай до утра… драгоценный, – бросила ему Кхаца, и словно вспыхнувшая искра метнулась к тёмной двери и исчезла за ней в непроглядном мраке.
Александр остался один. Сердце его жалобно билось, казалось, что нет выхода. Прошла мучительная минута тишины, вокруг, будто не было ни души. Поручик снова уронил голову на грудь, но тут его взгляд упал на догоравшую на полу свечу. Это был последний шанс. Дёрнувшись изо всех сил, он подскочил вместе со стулом и оказался совсем рядом со свечой. Земляной пол, покрытый трухлявыми, полурассыпавшимися досками гасил любой звук, и Александр почти не опасался, что его услышат. Дёрнувшись во второй раз, он качнулся и вместе со стулом упал на пол. Извиваясь всем телом, он старался подползти к свече так, чтобы её пламя смогло пережечь верёвки, связывавшие ему руки за спиной. Медленно и осторожно, чтобы не уронить свечу, этот маленький огонёк надежды, он изо всех сил отталкивался связанными ногами и головой, лишь бы только оказаться ближе к огню. Голова страшно болела, и занемевшие конечности отказывались служить. Наконец он ощутил тепло огня и чуть не вскрикнул от радости. Но верёвка долго не хотела заниматься, но вот и она поддалась. Огонь весело заплясал на тугой пеньке. Пламя жгло Александру руки, а он лишь крепче сжимал зубы, чтобы не вскрикнуть от боли. И наконец, руки его были свободны. Быстрыми движениями он распутал связывавшие его верёвки, и смог затем не без труда подняться на ноги. Боль во всём теле мешала ему двигаться, сбивала мысли, но он уже не мог остановиться, точно заведённая машина, он двигался к своей цели.
Окно оказалось слишком высоким и узким, чтобы через него можно было пролезть Александру, дверь же, к несчастью, была на засове. Но он сумел найти выход. Взяв подсвечник, уже спасший его от пут, поручик разогнул его тонкую жестяную ручку, сделанную в форме завитка, затем просунул её в щель между стеной и дверью, и осторожно поддел засов. Вскоре Александр был свободен. Он оказался в одной из построек того самого постоялого двора, где их с Натальей когда-то так радушно принял цыганский барон. Но на этот раз всё выглядело иначе: нигде не было ни кибиток, ни телег, ни единого намёка на то, что здесь гостит табор, и поручик решил, что Тагар увёл своё маленькое, но свободолюбивое племя. Кругом не светилось ни единого огонька, можно было спокойно перелезть незамеченным через низкую ограду, но Александр вспомнил о том, что его конь тоже здесь. Оставить в беде верного товарища было невозможно для этого верного и храброго офицера.
