Владимир Маркович Гринспон
Девяностые. Север. Повести
2
От Советского Информбюро
Оперативная сводка за 16 января 1945 года
Войска 1-го БЕЛОРУССКОГО фронта, перейдя в наступление 14 января на двух плацдармах на западном берегу реки ВИСЛЫ южнее ВАРШАВЫ, при поддержке массированных ударов артиллерии, несмотря на плохие условия погоды, исключившие возможность использования авиации, прорвали сильную, глубоко эшелонированную оборону противника.
За три дня наступательных боёв войска фронта, наступавшие на двух плацдармах, соединились и продвинулись вперёд до 60 километров, расширив прорыв до 120 километров по фронту.
В ходе наступления наши войска заняли сильные опорные пункты обороны немцев ВАРКА, ГРУИЕЦ, КОЗЕНИЦЕ, СОЛЕЦ, ЗВОЛЕНЬ, БЯЛОБЖЕГИ, ЕВДЛИНСК, ИЛЖА. С боями занято также более 1.300 других населённых пунктов.
Сегодня, 16 января, войска 1-го БЕЛОРУССКОГО фронта в результате стремительного наступления, поддержанного авиацией, в 20 часов штурмом овладели крупным промышленным центром Польши городом РАДОМ – важным узлом коммуникаций и сильным опорным пунктом обороны немцев.
Старший лейтенант допил свой «чай», глянул на часы. Пора.
– Отделение подъем! – гаркнул он хорошо поставленным командирским баритоном. Помещение наполнилось шумом, шлепаньем босых ног, хрустом и шорохом сворачиваемых постелей – тюфяков набитых сеном, убираемых на день под лавки вдоль стен.
– Пятнадцать минут на туалет и сборы, – продолжал Федор, – и смену караула. В 7–30 завтрак. В 7–45 установка на день и ближайшие дни.
Объяснять, что и как делать не было необходимости. Расписание караулов за эти недели притерлось. Завтрак тоже проблем не составлял – каждому полагалось 2 сухаря и кружка кипятка с травами. По куску сахара на двоих.
Когда перешли к установке, Федор вынул из командирского планшета карту местности и листок с записями.
– Итак.
Первое. Подвожу итог недели. Боевой приказ по охране переправы выполняется. Изменений порядка охраны объекта не планирую.
Второе. Перспективы. По всей вероятности темпы нашего наступления настолько возросли, что возвращение нашего отделения и технических средств не предполагается в ближайший период.
Третье. Связь. Как таковая отсутствует, как с нашим батальоном, так и дивизией, которой мы преданы. Вообще связи нет.
Четвертое. Материальное обеспечение. Оружие и боеприпасы в наличии. Для охраны объекта и даже кратковременных боестолкновений достаточно.
Продовольствие. Это главный вопрос на сегодня. Обсудим в конце.
Транспортные средства. Отсутствуют. Здесь есть предложение – своими силами и с помощью местного населения вытащить на берег машину, что танкисты сбросили, и поставить на ход. Я видел на соседнем хуторе пару волов. Должно хватить тягла. Рядовой Билык, вам поручается договориться о доставке быков. Давай Тарас, у тебя с поляками понимание. Мова схожа.
Теперь по продовольствию. У кого какие соображения.
Первым встал кашевар Олесь.
Дакладваю. Тушанки засталося чатыры банки. Гэта, кали с жалудямы и марожанай бульбай, то на два дни. Сухареу на заутра и усё. Цукар скончыуся.
Поднялся Ирек Зайнутдиннов.
– Товариш командир. Я за дальним хутором, где большой овин, поле видел. Овес. Не скосили. Там немцы мины поставили. Если мины убрать, можно снопов десять в тепло, к нам. Он хоть и осыпался, да не весь. Я по метелкам вижу.
– Командир, дай слово, – это сибиряк Афоня Дрёмов поднялся.
– Я тут видел стадо косуль, да в леске, на опушке кабаны рылись. Дай команду и кого в пару. Я добуду.
– Хорошо бойцы. Принято. Для порядка еще моё предложение. Надо наведаться к подбитому танку. Немцы наверняка паек не забрали. Ретировались уж очень быстро. Да и боеприпас не взорвался. Видимо бензобак взрывом отбросило, так он толком не горел. Ну а снаряд в воде взорвать, на уху наверняка добудем. Я на реке вырос. Чую, что и в этой речке рыба есть.
И последнее. Сержант Гайдамака. Пройти по соседним обитаемым хуторам с двумя вопросами. Не помогут ли продовольствием. И не едет ли кто в город? Познань, Сьрем, Конин. Это ближайшие по карте. Свезти туда нашу докладную в местную комендатуру, для восстановления связи.
– Товарищ Старший лейтенант, – Яков вскочил на ноги, – по первому вопросу я уже пытался хоть что – то добыть. Разговор всегда один.
– Матка, яйца есть?
– Ниц, ниц, вшистко германец забрау.
– Ну, хлеба дай.
– Ниц, ниц, вшистко германец забрау.
– Ну, хоть воды налей.
– Ниц, ниц, вшистко германец забрау? —
Закончил он под дружный хохот бойцов.
По второму – если поедут, надо кого – то с ними посылать. Иначе ничего не будет. Сильно запуганы. В комендатуру не пойдут.
Задача была поставлена. Все разошлись на исполнение. Гайдамака и Шняга даже не стали ложиться после ночного караула. Мол, потом догоним.
К обеду пришел Билык с докладом. Сбиваясь на родной украинский рассказал:
– Я про быкив домовывся. Хозяин завтра з ранку привэдэ. Алэ за тэ просыть чотыри колоды, бревна, з тих, що у нас вид моста лышилося. Там еще десяток лежить.
– Будут ему бревна. Пусть ведет. Да чтоб в ярмо впряг, было куда канат цеплять. А нам сегодня надо к машине этот канат зацепить. Иди, Билык, на том месте проруби майну.
– Слушаюсь, товарищ старший лейтенант. Так кто ж в ту майну полизэ. Дуже холодна вода.
– Это уже не твоё дело. Выполнять!
Пришел Зайнутдиннов с помощниками.
– Мы, командир, в минном поле проход сделали. Вешки поставили. Дошли до овина. Там малость овса в снопах нашли. Подгнил маненько, но вот три оберемки принесли. Пусть Олесь посмотрит. А если подойдет на готовку, еще принесем.
– Хорошо, бойцы. Идите Билыку на помощь. Майну во льду долбить. Чтобы не меньше три на четыре метра. Да приготовьте канаты, машину цеплять.
Федор вырос на реке. Вернее на двух. Там где Бия впадает в Обь. Сколько себя помнил, умел плавать. Вода для него была родной стихией. Да и холодную он на своём теле пробовал не раз. Они с друзьями, не смотря на запрет родителей, открывали купальный сезон сразу после ледохода. С визгом и криками бросались в ледяную воду. Укрепляли здоровье и силу воли. А то в армию не возьмут. Любимым местом их купаний была старица на Бие. Не далеко от его дома, в районе Мочище, то есть плавни, болота. Раньше это было село, потом влилось в городок Бийск. Каждую весну вода в Мочище заливала большую низину. Дома ставили поодаль, на пригорке. Летом в старице ловили рыбу, раков. Плавали на самодельных плотах.
Так что завязывать пеньковый канат на «утопленнице» он решил сам.
Пройдясь по краю проруби с длинным шестом, Федор нащупал машину. Глубина была не большая, до дна метра три, до ближайшей рессоры, за которую он решил вязать канат, полтора метра. Не более.
Вот только лед надо было продолбить до берега. На это у отделения ушло всё оставшееся светлое время, да и пара часов при свете костра.
Ужин был калорийнее предыдущих.
Кашевар выжал всё, что мог из принесенных овсяных снопиков. Заварил зерно в похлебке с тушенкой, доведя густоту почти до каши. И из оставшихся зерен напек то – ли хлебцев, то – ли оладий. Но было вкусно, а главное, много.
Давно бойцы не ложились спать не голодными.
3
Федор не ложился. Рана всё больше давала о себе знать. Видимо, воспалялась.
– Надо идти к бабке. Другого выхода не видно, – подумал он с досадой.
Эту знахарку нашли ему бойцы в первые дни охраны моста. Во всех редких в округе хуторах и ближайшей деревеньке называли знахарку, как единственное лицо, относящееся к медицине. Основным ее занятием было принимать роды. Но и с легкими травмами и болезнями вся округа обращалась к ней. По серьезным причинам больного везли в Познань. За 25 километров. Там была больница. До войны. Как сейчас, никто не знал.
Федор поднялся на высокое крыльцо добротного для этих мест дома. Постучал. В сенях завозились с запорами, но сначала спросили, кто.
Голос был не старухин. Молодой, женский.
– Я к бабусе, лечиться. Болит мочи нет, – ответил Федор.
Дверь открыла бабкина дочь, миловидная блондинка лет под тридцать.
– Проше, пане офицерже. Матка на соседнием господарстве пржимуе дзеско. Кобиета родзит. Не заджие ту до рана.
Он понял – бабка на родах, до утра, и повернулся уходить, но женщина вяла его за руку и потянула в дом.
– Не спешь, млодый. Сам си поможе, – она показала пальцем на себя, – я можу. Често помагам мамье. Входзь.
– Она усадила Федора на табурет, принесла тазик горячей воды и чистые тряпки. Ловко размотала бинт и промыла рану. Покачала головой. И принесла бутыль с самогоном, заткнутую деревянной пробкой.
– Будь терпливый. Умуем рану.
Она одной тряпочкой оттирала засохший гной, а другую, смоченную в самогоне, прикладывала. Увидев, как офицер от боли кривит лицо, но терпит, она всплеснула руками с досадой:
– Ко за глупец! Дура на русскам. Млодый сиерпит, але лекар не мыслатем. Разом править будием.
Она налила стограммовый стаканчик самогона и подала больному.
– Пий, хворый. Медицина.
Минут через пять продолжила процедуру. Федору стало легче. Он махнул рукой в сторону пустого стакана. Лекарка поняла и повторила. Последние минуты чистки раны прошли уже почти безболезненно. Полячка ловко делала своё дело, приговаривая:
– То вшистко, Соколе. Тераз наложе мазь. Опартуе до чиста. Выстаржа дни три.
Он уже слегка понимал местных. Она сказала, что мазь положит и чистым перевяжет. На три дня хватит.
Она закончила процедуры. Погладила сзади теплой рукой плечи и спину. Потом вдруг прижалась к его щеке своей и зашептала:
– На подворке уж ез поздно. Не идь. Зостань. Былем сам преж дулгий час. Муж уехау с армия, уж чтыри лата. Можа гдесь и загинув? Зостань, Сокол.
(На дворе уже поздно. Не уходи. Останься. Я одна уже долго. Муж ушел с армией уже как четыре года. Может и погиб где? Оставайся, Сокол)
Перевода старшему лейтенанту и не требовалось. Она могла и не говорить ничего. Ее горячие ладони, голос с придыханием не оставляли сомнений.
Под утро он проснулся на большой хозяйской кровати. Полячки рядом не было.
– Вот номер! – подумал он. Я даже не успел имя у нее спросить.
Ночь была бурной. Несмотря на рану, Федор отдался неожиданной любви полностью. Как и его новая знакомая.
Многое для него было внове. Он был уже знаком с интимными отношениями мужчины и женщины, но весьма своеобразно. Среди сверстниц знакомства он не успел завести. Война.
Да с шестнадцати лет он находился на казарменном положении. Был курсантом Черниговского военного училища инженерных войск. В сорок первом училище было эвакуировано с Украины в Бийск, где и выполняло свои функции по ускоренной программе. Даже название училищу не изменили, Черниговское. Занимались плотно. Надо было за два года пройти четырехлетний в обычное время курс.
Домой забегал редко. В их маленький домишко еще в конце сорок первого подселили семью эвакуированную из Ленинграда, четырех человек. Так что мать отдала им главную, как они называли, залу, а сама спала в малюсенькой спальне, а чаще так оставалась ночевать на почте.
Так что Федор только забегал повидаться, а спал всегда в казарме.
И вот в конце первого года обучения, в субботу вечером, его рота выходила из бани. Ротный дядька, старшина Кругляк, пятидесятилетний толстячок и балагур, построил роту. Прошелся вдоль строя распаренных парней и указывая на некоторых командовал:
– Шаг вперед.
Отобрал человек пятнадцать, приказал им оставаться на месте. Остальных под командованием сержанта отправил в казармы.
– Так что вот какая задача перед нами, – обратился он к отобранному контингенту, – вы, хлопцы, уже подросли. Мужики, я чую, крепкие. Наша задача проследовать в женское общежитие № 3 Порохового завода. Там у меня зазноба – бригадирша. Просила взять подмогу к ее девчатам. Некоторые вдовые, некоторые вообще незамужние. Пашут как лошади от зари до зари. Живут, как мы, в казарме. И никакого просвета в жизни. Просили скрасить их долю. Кто не уверен, пойдут в казарму. Я пойму.
Неуверенных не было. На Вахте в общежитии, длинном, темном бараке, полу – закопанном в землю до середины окон, никого не было. Старшина довел группу до одной из дверей.
– Тут их по всем комнатухам, как сельдей в банке. Эта «опочивальня» наша. Дальше сами. Свет не включать. Выбирать не придется. По количеству наш личный состав соответствует женскому. Моя Матрёна на койке в левом дальнем углу. Там где оконце в яму смотрит. Туда не лезть. Времени час. Выполнять.
Дальше Федор помнил плохо. Шум шагов в темноте, бормотание, шелест снимаемой одежды, скрип кроватей под дополнительной нагрузкой. Когда возня усилилась, старшина в шутку отдал команду своим хриплым басом с украинским акцентом:
– Началы…
И через некоторое время после долгого шумного выдоха:
– Кончылыыы…
Старшина был действительно с юмором.
Партнерша Федора после торопливых ласк, пригребла его к своему довольно пышному телу и поворчала:
Ох, молодые! Всё спешить вам. Прыткие. Ладно, цуцык, лежи. Грейся.
Было еще три четыре таких мероприятия. Но всё это, он понимал, к любви, как в кино или книжках, отношения не имело.
А эта ночь многое в нем изменило, поправила, что – ли. Он впервые почувствовал настоящую женскую нежность, желание не только взять своё, но и доставить радость партнеру.
Услышал шлепки босых ног по полу, почувствовал теплый бок рядом. Повернулся к пани и спросил:
– Звать – то тебя как, красавица?
Притянул к себе и поцеловал под ушком. Она хихикнула от щекотки.
– И я твоего имья ние знам, Соколе. А я естэм Агнешка.
– А я естэм, он захотел сделать ей приятное польским словом. Я естэм Федор.
И после долгого поцелуя:
– Пора мне, милая, солдаты ждут.
– Не спешжи, Федорже. Выпралам твое убрания. Высыха на кухине. Иесть нами ище година.
Година прошла, как одна минута.
Федор с удовольствием одел всё чистое, выпил кружку морковного чаю с лепешкой, обнял Агнешку и шагнул с крыльца в предрассветную сырость. Полячка с крыльца мелко обмахнула его вслед католическим крестом, вздохнула и закрыла дверь.
4
В восемь утра на переправе уже стояли два мощных вола, запряженные в сани волокушу. Шеи их охватывало парное дубовое ярмо. В носы были вдеты кольца с веревками. За них и тянул быков, задавая направление, вислоусый дед в драном полушубке и треухе.
– Как же ты, отец, таких красавцев от германца уберег? На мясо не забрали.
– Так ведь спочатку волы могли землю орать. Германец зярно брав. А остатне два мешсёнце укруем ту в лиесе. Маем там стодоле. А для германцоу вставил на стежке картину «MINEN».
(Сначала разрешали на них пахать. Зерно забирали. А последние два месяца спрятал в лесу. А на дорожке, для немцев, поставил табличку «МИНЫ»)
Федор осмотрел приготовленный канат и стал раздеваться.
– Нет, – услышал он голос Гайдамаки, – так, командир, не пойдет. Вон рана как кровит. Хуже будет. Разрешите флотскому в воде поработать. Моя стихия. А Вы, товарищ старший лейтенант, с суши командуйте.
Присутствующие поддержали:
– Рано Вам еще в ледяную воду, командир. Яша дело говорит.
Операция не заняла много времени. Яков погрузился по шею и ногами встал на кузов. Схватил конец каната, нырнул и продел его под рессору. Выбрался на берег и запрыгал вокруг разведенного костра, растираясь полотенцем.
А канат уже завели в ярмо, развернули быков от реки. Хозяин потянул их за веревку. Канат натянулся. Быки почувствовали, что груз тяжелый, уперлись в мерзлую дорогу. С минуту они выбирали опору, проверяли копытами грунт. И вот с очередным возгласом хозяина неудержимо двинулись вперед. Когда большая часть грузовичка оказалась на берегу, Федор скомандовал «Стоп». Канат ослабили, перекинули через кузов поперек. Быки пошли уже вдоль реки и легко перевернули полоуторку на колеса.
– Ура! – пронеслось над переправой, так что с ближней ветлы взлетели вороны.
Федор приказал откатить авто ближе к их дому – казарме. Осмотрел. Видимых повреждений не было. Колеса вращались без сопротивления. Снизу ходовая часть выглядела без поломок. Мотором он наметил заняться завтра. Отвернул пробку для слива масла. Пусть стечет вода и подсохнет.
Хуторянин отобрал четыре обещанных ему бревна и на прощанье подошел к Федору.
– Дзенкую за колоды. Поправе хата. Джесли самоход потшебуе бензину, покаже си, где его сдобыть.
Слово бензин Федору не надо было переводить. Он подозвал рядовых Зяблина и Глухова. Приказал идти с местным за бензином.
– Ты, дядя, покажи воинам где бензин, получишь еще два бревна. Хозяин осклабился, закивал головой. Оставил быков на месте и махнул солдатам рукой, приглашая за собой.
А Федор уже разглядывал принесенные из подбитого танка трофеи. Там были два фугасных снаряда, дюжина гранат, полевой бинокль, аптечка, четыре больших куска мыла и подсумок с продуктами. А в нем две пачки эрзац – маргарина, литровая металлическая банка какой – то каши, жестянка с рафинадом и две шоколадки.
Он забрал себе шоколад, уже зная кому подарит. Остальное отправил на усмотрение кашевара.
– Ну, саперы – взрывники, – обратился он к бойцам, – пора заняться тем, чему учили. Вот пока майна не замерзла, мы и рыбки добудем.
Зайнутдиннов! Тащи с сарая вилы и мешок. Подсак сделай.
– Ясно, товарищ старший лейтенант! Понял. Сделаю.
Федор сделал из трех немецких гранат связку. Привязал их к полену на полуметровый шпагат. Это для того, чтобы гранаты не утонули и взорвались на глубине в пол – метра.
Когда подсак был готов, командир выдернул чеку и опустил полено в прорубь. Пока шли четыре секунды до взрыва, он успел отбежать за береговой увал, а полено отплыло по течению на середину проруби.
Над взрывом поднялся небольшой фонтан, и когда вода перестала бурлить, на поверхности стали появляться рыбешки. Сначала мелочь, а потом и три солидных, грамм по 700, рыбины. Зайнутдиннов ловко орудовал мешком на вилах. Выбрал почти всё, что всплыло, почти полное ведро.
Олесь увидев такое богатство, расплылся в улыбке.
– Вот добрая вуха будзе.
К обеду прибыли Зяблин и Глухов. Каждый нес по ведру бензина. Ведра были покрашены суриком, пожарные, другой тары не нашли. Глухов приложил руку к пилотке:
– Товарищ старший лейтенант! Докладываю. Обнаружен немецкий склад горючего. Бензин в бочках. Немцы, видать, так драпали, что даже и не сожгли. Думали и масло для мотора принести, но нету. Есть солидол.
– Молодцы, бойцы. Деду с волами дайте еще два бревна. Машину запустим, так первым делом горючку привезти надо. Поближе спрячем. Теперь масло надо в мотор где – то брать.
– Так в танке же. В моторе можно слить. Мотор не сгорел, – это вступил в разговор рядовой Зяблин, что ходил к танку за трофеями.
– А ты слить сможешь? Знаешь где пробка? – спросил Федор.
– Так я же трактористом в колхозе был. Под Муромом. Там хоть и леса, а пахали и сеяли. Давайте ведро, куда сливать.
Оперативная сводка за 21 января 1945 года
Войска 1-го БЕЛОРУССКОГО фронта, продолжая развивать наступление, овладели городами РАДЗЕЮЗ, СОМПОЛЬНО, ДЕМБЕ, УНЕЙУВ, ПОДДЕМБИЦЕ, ШАДЕК, ЗДУНЬСКА ВОЛЯ, а также с боями заняли более 600 других населённых пунктов; среди них – СЛУЖЕВО, ПШИСЕК, БРДУВ, КЛОДАВА, ДЖЕВЦЕ, ЧЕПУВДОЛЬНЫ, ЛЮБОЛЯ, БЖЕГ, КАМИОНАЧ, ВОЗНИКИ и железнодорожные станции ХОЦЕНСКЕ, ХОДЕЧ, КАМЕННА, ОСТРОВЫ, ТУЖИНУВ, БАРЛОГИ, ДЕМБЕ, ЯДВИСИН, БАЛДЖИХУВ, ОТОК, ШАДЕК.
5
Наступил февраль. За прошедшие дни на переправе многое изменилось. Федор поставил на ход полуторку. Пришлось прокалить свечи, повозиться с тремблером. Помогло его доскональное знание этого неприхотливого транспортного средства – детища Горьковского автозавода под маркой ГАЗ – АА. Когда машину первый раз завели заводной ручкой, называемой в народе «кривым стартером» – аккумулятора на ней вообще не было, или утонул, – восторгу личного состава не было предела.
И продовольственные дела пошли на лад. Таежный охотник Афанасий в полной мере оправдал свои сибирские навыки. Раз в два – три дня он ходил на охоту, заранее разведав места обитания косуль и кабанов. На косуль ходил один.
– Тут хитрость одна нужна. Ежели косуля тебя увидит, или учует – сильно пугается. Подстрелишь такую, мясо будет вонять. Есть можно, но не то. Ее надо скрадывать. Чтобы не заметила. Посторонние люди не дадут тихо добыть.
И действительно его косули были вкуснейшими.
На кабана он брал с собой пару бойцов, чтобы выгнать стадо из лесу. Сам стоял на опушке с винтовкой – трехлинейкой. Другое оружие отмел сразу:
– Этой, Мосинке, одной доверяю. И пристрелял, и почистил. Знаю, – не подведет.
Солдаты, что первый раз ходили с ним на кабана, увидев огромного секача, полезли на деревья. А Афоня стоял на кабаньей тропе, расставив ноги, прижав приклад и припав к прицелу. Кабан с налитыми кровью глазами с ревом, ускоряясь с каждым шагом, летел на него. Тут нужен был один точный выстрел, второго охотник бы сделать не успел. И он не промахнулся. Огромная туша пролетела по инерции еще метров десять и замерла, почти касаясь рылом сапога охотника. В кабане было 140 кг.
Позже охотник выбирал для добычи небольших свинок. У них мясо было вкуснее и мягче.
За половину кабана Яша Гайдамака выторговал в деревне мешок муки. Олесь пек блины, или оладьи на завтрак и свой домашний хлеб.
А Афанасий пообещал еще силки на зайцев подготовить. И еще одну находку он принес, которой сначала старший лейтенант не придал значения.
Охотник отдал кашевару на кухне очередную косулю и зашел в комнату.
– Разрешите обратиться, товарищ командир! Вот обнаружил в районе второй линии обороны немцев в блиндаже. Там всё взрывом разворочено, засыпано. Я сапог увидел, что из завала торчит. Дверь откопал. Там два трупа и вот это. Он положил на стол брезентовый мешок, скрепленный в горловине металлическими планками и опечатанный сургучом.
– Я подумал, может секретное что, – продолжал Афанасий, – вот еще документ у старшего немца забрал. По форме офицер. Себе вон сапоги оставил. На выход. Добрые.
Федор отпустил рядового и занялся трофеями. Перерезал шнурок с сургучной печатью. В мешке оказались деньги. 5640 немецких марок и списки с росписями, видимо ведомостями на выдачу жалования. А в аусвайсе значилось:
Wilhelm Krause, Leiter der Finanzabteilung der 34 selbstständigen motorisierten Brigade der Wehrmacht.
Ну и печати с орлами и подписи начальства.
– Ясно, финансами ворочал Вильгельм. Вроде бы и не воин. Да вот нашел смертушку, подумал Федор.
Он забросил мешок к себе на сеновал. Решил передать армейским властям, когда до них доберется.
А служба пошла веселее. Стало заметно, как личный состав стал входить в свой обычный вес. Больше стало шуток и прибауток, дружеских подкалываний.
* * *
Местные жители стали привыкать к советским воинам, хотя сначала боялись. Почувствовали разницу в отношении к ним немцев – хозяев, и русских – союзников.
А тут в ближайшей деревеньке один предприимчивый, зажиточный пан захотел шинок открыть. Не имея в округе никого из представителей советских властей, за разрешением он пришел к «пану офицержу».
– Препрашем, пане росийские офицерже. Проше позволение на отварче кнайпе во вшие. Мешканци вьоски бардзо теские за забаву.
Федор сначала не понял его бормотаний. Позвал Тараса.
Они попросил селянина говорить медленно. Тот повторил, сопровождая речь выразительными жестами.
– Всё ясно, товарищ старший лейтенант, – доложил солдат суть вопроса, – Вы для него один тут от Советской Власти. Так просит разрешения открыть пивнушку прямо у себя в доме. Так до войны было. Местные, говорит, совсем при немцах одичали, хотят развлечений.
– Так, так, – подхватил селянин, низко и часто кланяясь, – шо правда, нема еще водки монополёвой, але може речить за мой бимбер.
Тарас перевел:
– Нет, – говорит, – пока водки монопольной, но за свой бимбер – самогон – ручается.
– Запрашам панов войскович на вернисаже. Перша визита ест бесплатна – закончил проситель.
– Приглашает на открытие. Первый визит бесплатно.
– Хорошо, пан. Только сооруди личному составу баню перед визитом. Надо в человеческом облике прийти.
Договорились на завтра. Баня у него на усадьбе есть. В два пополудни будет готова. Ужин в шесть.
«Вернисаж» оказался вполне хорошим. Выпарив накопившийся телесный, да и душевный негатив в просторной бане, перестирав и высушив у печки нательное белье (тут пригодилось трофейное мыло из подбитого танка), воины проследовали через двор к дому.
Внутри было натоплено. В большой главной зале была оборудована стойка с посудой. Из раскрытых дверей в кухню вкусно пахло снедью. Вдоль окон шли лавки и к ним были приставлены длинные, на 6–8 мест столы. За одним, лицом в середину залы сидело три местных мужика. Когда вошли солдаты, посетители почтительно встали. Подскочивший молодой парень, видимо сын хозяина, прошелся полотенцем по лавкам и пригласил панство за табель. За стол. Тут же вышел из кухни хозяин, неся на вытянутых руках блюдо с горой квашеной капусты, от которой валил пар.
– Витам, панове войскове. Скоштуйтэ нашего бигосу с шкваркамы.
И быстро расставил перед ними стаканчики, куда сын сразу налил самогону из большой бутыли.
Федор дал сказать первый тост Ивану Зяблину, как старшему из присутствующих. Тот засмущался, но встал и твердо, без колебаний сказал:
– Что тут думать. За Победу. Будет она, будет у нас всё!
Через час зал был уже полон. Пришли селяне и с этого и с других хуторов. Зал наполнился гулом голосов, стуком посуды. А еще позже хозяин привел маленького, изможденного, неопределенного возраста человечка со скрипкой. Внешность его прямо говорила о семитских корнях.
Один из местных вскочил на ноги, всплеснул руками и почти закричал:
– Ицик! Жиешь?
И обратился к нашим, мешая русскую и польскую речь:
– Это есть сынове нашего башмачника Иосифа. Немци забили цало вродину, всю семью. А он жие! Живой!
– Я его на далнэй стодоле укрывал, в лисе, – вступился хозяин, – як мог.
Паренек, уже было видно, что ему лет 16, не больше, бочком сел на краюшек табуретки и заиграл Полонез Огинского. Федор слышал эту музыку по радио и помнил название. Играл музыкант виртуозно. Всё пережитое им в годы войны вылилось в мелодии, что и так была не веселой. Полонез ведь имел название «Тоска по Родине». А скрипач накладывал на эту мелодию еще и свою, рвущую сердце тоску по своим загубленным родным, по сиротской доле. У собравшихся в шинке слезы наворачивались на глазах. Многие проклинали фашистов, хвалили хозяина за смелость.
Когда тоска развеялась, парня попросили играть танцы. Некоторые мужики довольно красиво показали несколько фигур, сетуя, что на первый вечер не пригласили жен. Яша Гайдамака пошептался с музыкантом. Тот завел какой – то веселый еврейский фрейлахс, а моряк под него отбил, как он объявил, черноморскую чечетку.
Потом расхрабрился и Тарас. Заказал гопака и давай наяривать вприсядку, да с вывертами. После аплодисментов пояснил:
– Я в нашем сельском клубе в ансамбль ходил. Солистом был.
А когда уселся на место, с тоской в пол – голоса добавил, – пляска меня и сгубила. Во Львове выступали. Потом в ресторане загуляли. Там подрался. Да еще и милиционеру глаз подбил. Вот и дали четыре года лагерей. Хорошо хоть с лесоповала за хорошую работу на фронт в штрафбат отпустили.
Так Федор узнал про его судьбу. Всё хотел раньше спросить, да не было случая. Теперь понял, что Тарас не вражина скрытая с западнянскими настроениями.
Он встал из-за стола, хлопнул Тараса по плечу:
– Пойдем, танцор, на крыльцо, покурим.
И там, на вопросительный взгляд солдата сразу задал вопрос:
– Ты же в лагере вместе с рядовым Кривых был? Скажи, можно на него положиться, или в оба глаза за ним смотреть?
– Я с ним три года лес валил. Работал он справно, не отлынивал. От своих же блатных держался подальше. Шестеркой нэ був. Я, каже, по кривой дорожке ходыв. С блатняками. Они ж меня и предали, всё на меня повесили. А беда моя, говорит, что сильно механику любил. По замкам – высший класс. Так сейф открыл. Вот на меня всех собак и спустили. Теперь отработаю и честным человеком выйду. На завод слесарем пойду. Мы с ним вместе в армию просились. Вместе и в штрафбате были. Не трусил он. В атаку бежал. Раньше меня пулю в живот получил. Еле откачали. Мы с ним в санбате и сошлись. Теперь вот у вас. Вы, товарищ старший лейтенант, нэ турбуйтэсь, вин нэ пидвэдэ. Прощайте за мову, волнуюсь, с российской сбиваюсь.
– Да не волнуйся. Я всё понял. Спасибо, успокоил. Про наш разговор молчок!
– Да я розумию. Могыла.
Прощаясь с хозяином заведения, Федор сделал для себя еще одно приятное открытие. Над стойкой появился прейскурант с ценами. Причем, в двух валютах – злотых и дойчмарках. На вопрос офицера, причем здесь марки, хозяин долго говорил о том, какие валюты ходили в Польше во время оккупации, сколько было подделок, какие изымались, какие приходили им на смену. Но из всего сказанного явно следовало, что самой предпочтительной валютой считается дойчмарка. Ну, пока новые власти не придумают чего другого.
– Там, за Вислой, я слыхау, вже новый злотый ходзит, – закончил хозяин.
Из меню было видно, что он берет одну марку за два оккупационных (Краковских) злотых.
Федор дал хозяину пять марок «за обслуживание».
– Ну, пока новый злотый сюда доберется, моим воинам будет на что погулять, – подумал он, вспомнив про мешок с валютой, что валялся у него на сеновале.
Часам к десяти Федор скомандовал личному составу на выход. Построил во дворе. Поблагодарил за поведение присущее красноармейцам, и отправил в расположение под командованием сержанта Гайдамаки.
Сам же пошел «на перевязку» в знакомый домик на соседнем хуторе.
Бабуся знахарка с пониманием отнеслась к роману дочери. Когда Федор первый раз при ней остался ночевать, она с ухмылкой бормотнула что – то себе под нос и объявила, что спать будет в дальней «коморе».
Вот и на этот раз, промыв и наложив мазь на рану, она собралась в свою спальню. Но Федор задержал ее, еще раз поблагодарил за лечение и подарил коробку с рафинадом из немецкого танка. Бабка поклонилась:
– Дзенькуе чи, – и повернувшись к дочери, добавила, – ох, маш пьенкна коханке, девчино!
И добавила по-русски:
– Красивый кавалер Агнешке достався!
Ночью любовники долго не могли заснуть. Разговаривали. Федор заметил, что с каждым свиданием всё легче понимает Агнешкину болтовню. А та, как настоящая женщина намолчавшаяся за время войны, со страхом прятавшаяся на дальних выселках во время редких наездов фрицев, не могла наговориться и щебетала без умолку. Вот и сейчас она целовала зарубцевавшиеся прошлые раны старшего лейтенанта и спрашивала, как он их получил. Федор, как мог, объяснял ей обстоятельства ранений, дождался, когда она заснула, а сам еще и еще переживал основные моменты своего военного пути.