Владимир Маркович Гринспон
Девяностые. Север. Повести
Премия
Рассказ
Землякам ленинградцам
Группа Орлова в институте славилась умением решать сложные, неординарные задачи. Сам Гена Орлов пришел в институт с красным дипломом физмата ЛГУ в 72 году. За восемь лет работы прошел положенные ступеньки от МНСа до руководителя сектора в одной из лабораторий. Путем проб и ошибок подобрал себе коллектив единомышленников из молодых, но со своими идеями и нестандартными подходами к делу. Институт на 50 % работал на оборону, и самые интересные проблемы решались, конечно, в этом направлении.
Сегодня в коллективе обсуждался вопрос далекий от нужд оборонной промышленности, да и вообще любых институтских проблем. Все восемь сотрудников с жаром и азартом обсуждали место, где они должны отметить знаменательное событие – получение премии.
Хоть такие случаи выпадали не часто, но в группе сложилась традиция: по получении премии – в ресторан. Без загулов, без излишеств. Начальство по такому случаю закрывало глаза на уход группы с обеда. Знали – ребята заслужили.
На этот раз премия была целевая. От Минобороны, поименно каждому из группы. И размер радовал – месячный оклад. Но мнения – куда идти и где потратить по червонцу с носа (так договорились) – разделились.
Наконец самый молодой Вася Попов заинтриговал всех рассказом, что его отец хвалил летний павильон на Выборгской стороне. Мы там каждый раз звездочки обмываем – рассказывал он сыну. И всегда довольны. А отец Васьки был адмиралом. После успешной службы на флоте заведовал кафедрой в Военно – морском училище. Так что только его звезд, начиная с лейтенантских, было обмыто много!
Добрались на метро и трамвае быстро. Июньский день был редким для Ленинграда светлым, солнечным. После прошедших накануне дождей город был умытым, чистым и праздничным. А распускавшаяся в парке сирень добавила настроения.
Ресторан представлял из себя старое, дореволюционной постройки, одноэтажное здание с центральным круглым залом накрытым стеклянным куполом и расходящиеся в обе стороны два крыла с кухнями и подсобками. Но друзей привлекли места на обширной террасе, примыкавшей к основному залу с противоположной от главного входа стороны, выходящей в парк.
Терраса была заставлена белой плетеной мебелью. Друзья составили для удобства три стола и расселись в креслах. Тут же к ним подошел пожилой официант, что стоял всё время у двери в зал, прислонившись спиной к косяку и внимательно наблюдавший за гостями. Это был довольно крепкий старик с глубоко прорезанными морщинами на лице, но сохранивший довольно густую седую прическу с зачесом назад, крепкими, видно было, что своими, зубами с двумя золотыми коронками. Держался он ровно с выработанной годами выправкой с неизменным накрахмаленным полотенцем на сгибе руки. Возраст выдавала только походка, с приволоком левой ноги и подшаркиванием.
– Здравствуйте, молодые люди! – обратился он к компании хитро поблескивая глазами из под кустистых бровей.
– Вы пообедать, или располагаете временем отдохнуть солидно?
– Да вот, отец, премию получили. Хотим отпраздновать. Время есть. – объяснил Орлов ситуацию.
Официант кивнул головой:
– Меня зовут Егором Ермолаевичем. Можно просто – Ермолаич. Заказывать будем потом, а сейчас я всё знаю. Дайте мне 10 минут. Надеюсь, в обиде не будете.
Быстро обернулся и зашаркал на кухню. Вася Попов, видимо самый голодный, даже обиделся:
– Вот старый! Даже меню не подал. Совсем уже не соображает!
Но даже и десяти минут ждать не пришлось. Старик выкатил сервировочный столик. На нем были две запотевшие бутылки «Столичной» и три тарелки с закусками. На одной лежало полтора десятка маленьких бутербродиков – селедка на черном хлебе с капелькой майонеза на уголке. В центр воткнута зубочистка. На другой тоже самое, но с ломтиками обычного сала с прослойками мяса. Тут присутствовала капля горчицы. На третьем блюде была горка небольших, пупырчатых соленых огурчиков и пучок зеленого лука.
– Вот вам для начала, для разговора и аппетит приглушить, – проговорил Ермолаич, ставя перед каждым по рюмке, – а я пока приборы принесу, накрою.
Компания увидев такое понимание насущных потребностей голодных организмов, сразу поверила, что попала в надежные руки. Пошли первые тосты, постепенно заговорили все. Курящие достали сигареты. И тут же на столе появились пепельницы и коробки спичек. Ермолаич успевал даже давать прикурить пользуясь старой, видимо бензиновой, зажигалкой.
– Я извиняюсь, – попросил он внимания, – вам меню нести, или положитесь на опыт старика? Скажите, какими финансами располагает компания, а я уж сам накормлю, исходя из возможностей.
Лауреаты премии, слегка разомлевшие от первых рюмок и одобрившие скорость и качество организованного стариком начала застолья дружно согласились на второй вариант, накинув к первоначально запланированному червонцу с носа, еще по пятерке. Гулять так гулять!
К этому времени перед каждым из них стояли приборы с набором вилок, ножей и ложек на все случаи. Фужеры сияли хрустальным блеском. Старик принес несколько бутылок холодного "Нарзана"
Он тактично поинтересовался насчет спиртного. Все дружно оставили основным, и единственным, напитком «Столичную».
Через несколько минут на столе появились два больших блюда с холодными закусками. На одном было рыбное – селедочка, шпроты, сардинки, немного балыков (палтус и кета). На другом – мясное, говяжий язык, два – три сорта тонко нарезанных колбас, ветчина. Всё украшено молодой зеленью, В соусниках появилась горчица и аджика.
По мере убывания спиртного, а Ермолаич успевал еще и доливать гостям в пустые рюмки, он приносил еще холодненькой водки.
Потом появилась большущая фарфоровая супница, видно из довольно старого сервиза. Когда старый официант открыл крышку, от запаха рыбной солянки у всех аппетит достиг пика. Разливали сами, добавляя в божественное блюдо кто аджику, кто сметанку.
Ермолаич стоял у ограждения террасы с полотенцем через руку и с отеческим выражением следил за предоставленным молодежи удовольствием.
Гости, отдав должное первому блюду, задвигали стульями, расслабились и заговорили на разные темы.
Ермолаич следил за пепельницами, меняя чуть наполнявшиеся, на чистые, Уносил тарелки, менял, если решал, что не свежая, салфетки.
Гости похвалили солянку. Просили передать восторг повару. Потом поинтересовались профессиональным мастерством официанта:
– Наверное, долго уже служишь, отец? Такой праздник нам устроил!
Старик, почувствовав не притворный интерес, рассказал о себе. Кратко и вежливо, не переставая следить за порядком на столе. Но сначала поинтересовался, когда нести основное блюдо. Получив заверения, что после такого старта надо отдохнуть, коротко поведал свою историю.
– Я уж давно на пенсии, молодые люди. Годков то мне 82. Живу на Ваське в коммуналке бобылем с войны. Всех соседей уж пережил. До войны хорошо жили, на Петроградской. Как на фронт ушел в сорок первом, только после прорыва блокады домой попал. Старший сын добровольцем пошел, да и в первом же бою погиб, а мать с двумя девочками в блокаде почти до конца выдержала. Да ночью наш дом бомбой, считай весь, снесло. Там и могилка их, как я считаю. На этом месте.
Меня из этого ресторана иногда летом зовут, когда своих молодых в отпуска разгонят. Я не возражаю. Дело знаю, почитай в четвертом поколении официант.
Ермолаич взял щетку и прошелся по скатерти, сметая крошки.
– Предки мои из Ярославской губернии. Почитай по пол – села в город в половые уходили. Традиция. По трактирам сначала служили, потом и ресторации стали открывать. Я родился уже в семье, где папка был официантом с репутацией, а мамка прачкой при центральных банях. Я с четырнадцати лет к профессии был допущен. Сначала полы мыл, да помои выносил. А с шестнадцати уже и самовары подавал и хлеб резал.
– Бедно, правда, было в молодости. Революция всё прахом пустила. Зато потом НЭП пошел. Золотое времечко. Нам и зарплату хозяин не платил. Чаевых хватало.
– Да я вижу, что компания и поесть готова. Вон повар знаки подает – жаркое поспело. Нет ли среди вас, уважаемые, кто свинину не ест? Судя по тому, что сало на закуску ушло всё, таких не наблюдаю?
Орлов его успокоил:
– Татар нет, а наш Сеня Фрумкин давно на кошерное внимание не обращает. Комсомолец без предрассудков.
Старик, припадая на левую ногу, пошел на кухню.
– Восемьдесят два года! А не присел за эти уже три часа ни на минуту! Вот выучка старая! – заметил кто то.
Появилось блюдо с роскошным жарким из свиных рулек, Запеченных с картофелем. Компания перешла к окончательному насыщению. Слышны были позвякивания фужеров, стук столовых приборов и редкие возгласы восхищения.
– По регламенту, заявленной вами суммы, – тактично заметил Ермолаич, могу принести еще две «Столичных». Или публика желает десерт?
Десерт был дружно отвергнут, и тосты к жаркому продолжались еще долго.
– А что это ваш комсомолец задремал? – обратил внимание официант на свернувшегося в плетеном кресле тщедушного Фрумкина, может норму перебрал?
– Да нет, – успокоил его Орлов, – скорее он от еды впал в прострацию. В его многодетной еврейской семье, где он пятый, но не последний ребенок, так покушать удается редко. Пусть отдохнет. Перед уходом разбудим.
А перед уходом и долгими прощаниями с радушным стариком, тот сходил на кухню и принес для не совсем проснувшегося Семена стакан крепкого кофе.
– Я туда лимон выдавил и столовую ложку коньяку добавил, – объявил Ермолаич рецепт, – пей юноша. Потом хоть за руль садись! Трезвым будешь, как пришел.
Все обнялись со стариком, пожелав долгих лет.
* * *
В августе Орловцы сдали важный проект и получили очередную премию. Все, не сговариваясь, решили ехать на террасу. Вдруг еще удастся так душевно посидеть!
Увы! Молодой, разбитной малый обслужил их не плохо. Но это было уже не то. Про старика он ничего не знал. Спросили у пожилого повара. Тот поведал, что две недели назад хоронил Ермолаича.
Очередной тост выпили не чокаясь.
Лимассол. 2020 г.
Мост
Навеяно рассказами родных, прошедших Великую Отечественную Войну.
Светлая им память!
Часть первая
ЛИЧНО И СТРОГО СЕКРЕТНО ОТ ПРЕМЬЕРА И. В. СТАЛИНА ПРЕЗИДЕНТУ г-ну Ф. РУЗВЕЛЬТУ
После четырех дней наступательных операций на советско-германском фронте я имею теперь возможность сообщить Вам, что, несмотря на неблагоприятную погоду, наступление советских войск развертывается удовлетворительно. Весь центральный фронт, от Карпат до Балтийского моря, находится в движении на запад. Хотя немцы сопротивляются отчаянно, они все же вынуждены отступать. Не сомневаюсь, что немцам придется разбросать свои резервы между двумя фронтами, в результате чего они будут вынуждены отказаться от наступления на западном фронте. Я рад, что это обстоятельство облегчит положение союзных войск на западе и ускорит подготовку намеченного генералом Эйзенхауэром наступления.
Что касается советских войск, то можете не сомневаться, что они, несмотря на имеющиеся трудности, сделают все возможное для того, чтобы предпринятый ими удар по немцам оказался максимально эффективным.
15 января 1945 года
1
Он был абсолютно черным, большим, лохматым. Котище! Раза в два больше Мурки, что последние три года жила в их доме в Бийске. Сначала кот боднул его откинутую руку, потерся щекой, выпрашивая ласку. Потом поскреб когтями рукав гимнастерки. И, вдруг, одним прыжком оказался на спине у Федора, лежащего ничком на сеновале. И там с низким, утробным рычанием вонзил когти в тело под левой лопаткой. Федор закричал, вернее, попытался кричать. И как всегда во сне, это было трудно. Голос застревал в горле, прерывался, не мог найти выхода…
Он сел. И еще не открывая глаз, пошарил по сену руками. Где же этот котяра!? И проснулся окончательно.
– Тьфу! Сон в руку… Видимо, зацепился раной за какой-то сучек.
Он с трудом завел руку за спину и ощупал забинтованное место. Так и есть. Нательная рубаха была влажной. На руке в лунном свете он увидел кровь. Под лопаткой жгло.
– Вот ведьма старая! Третий день мажет своим вонючим снадобьем. А болит не меньше.
Он представил седые космы местной знахарки, грязные натруженные годами руки и торопливые бормотания:
– Бадж тиерпливый золнерж. Стара кобьета зна умове. Беджешь як новуй. (Терпи солдат. Старуха знает дело. Будешь, как новый)
Да он и рад терпеть. Так не заживает!
Он глянул на часы. 4–30. Понял, что уже не заснет. Решил проверить посты.
Чтобы не мазать кровью гимнастерку, оставил ее на сене. Под телогрейку накинул на плечи валявшийся на сене старый мешок, одел галифе, обернул ноги портянками и натянул свои яловые сапоги. Затянул на поясе портупею с кобурой.
Снизу слышался переливистый храп с посвистом.
– Тараса музыка, узнаю, – подумал он вскользь, – не буду бойцов тревожить. Сейчас самый сладкий сон.
Он выбрался с чердака через окно, по приставной лесенке. Не спеша, пошел под горку к мосту. Ночью дорога подмерзла. Подошвы даже иногда скользили на льду.
– Конец января, – думал он, – а погода, как у нас в Бийске в конце марта. Днем раскисает, ночью подмораживает. Да, в Европе не замерзнешь, легче живется.
Ночь была темной. Но небо ясное, с блестящим серпом молодого месяца. Даже и яркие звезды давали какой – то свет. Проглядывались тени придорожных кустов и деревьев, чуть блестели замерзшие лужицы. Метров через триста послышался заливистый лай.
– Не зря Яшка песика прикормил. Лучшего помощника в карауле не найти. Вон как далеко, метров за сто, начальство учуял. Мал Тузик, да удал.
И через пять минут ходьбы:
– Стой, кто идет? – услышал он голос сержанта.
– Я это, Яша. Командир.
– Пароль? И клацнул затвором.
– Знает службу, черт.
«Краков».
«Херсон» – прозвучал отзыв.
– Проходите товарищ старший лейтенант!
Они постояли молча возле караульной будки.
Он, старший лейтенант Федор Савельев, командир понтонной роты, две недели назад был назначен временно командиром отделения по охране моста через польскую речушку Варта. Мост во время наступления наших войск возводил саперный батальон, который на время наступления был придан отдельной танковой дивизии в составе Первого Белорусского Фронта.
Мосты, выдерживающие технику и все железнодорожные, немцы, отступая подрывали.
Оставив позади окруженную Варшаву, наши передовые части, и легкая бронетехника ушли вперед, переправились по льду. А для танков, вводимых следом в прорыв, тонкий лед не подходил. Пришлось лед взрывать, заводить по воде и выстраивать ряды понтонов. И поверх, в два наката, ладить мост, что выдерживает и легкие, и средние танки.
Работали, можно сказать, с комфортом, если не считать необходимость время от времени погружаться по пояс, а то и глубже в ледяную воду для быстрейшего крепления настила. Но это не шло в сравнение с артиллерийским, минометным обстрелом, или налетами авиации, под которыми приходилось работать раньше. Вражеская авиация не тревожила. Наши истребители полностью господствовали в воздухе. Основные бои, судя по канонаде, велись уже километрах в пятнадцати к западу.
И тут, когда мост был практически готов, из – за ближайшей рощицы выскочили два немецких танка. Видимо отстали от своих, и прорывались на соединение с основными силами. Решили прорваться по готовой переправе. Саперы им не помеха. Не заметили фрицы две пушки сорокапятки, что были на всякий случай прикопаны на левом, западном берегу. Один танк вспыхнул сразу. Другой успел выстрелить. Снаряд был фугасный. Рванул в воде у сопряжения наката с берегом. Взрывом выворотило пару бревен. И надо же было такой беде случиться, что именно он, старший лейтенант Савельев, в это время был в воде рядом с этим местом. Проверял прочность скобяных соединений. Его вышвырнуло на берег, накрыло сверху падающим фонтаном воды с донным илом и обломками настила. А один крупный, как средней величины полено, впился остриями излома в спину, под лопаткой.
Второй танк успел скрыться за бугром и не пытался больше идти на авантюру. Федора привели в чувство, дали глотнуть из фляги чистого спирта. Под этой «анестезией» почистили от щепок и грязи рваную рану, промыли ее из той же фляги, и крепко забинтовали. Через час он уже носился по берегу, наводя последний марафет на переправе.
Потом пошли танки. Много танков. На башнях некоторых были надписи «На Берлин». За трое суток, частями, по их мосту прошло не менее дивизии. В основном Т-34 и приданные им самоходки. Переправа прошла гладко. Без обстрелов и налетов. Только один раз на мосту заглохла передвижная мастерская. Полковник, ответственный за успех переправы, отвечавший даже за минутную задержку, долго не думал. Ремонтников рассадили на другие машины, а полуторку идущий сзади танк просто столкнул в воду.
– Вот закончим с этой переправой и тоже пойдем наводить мосты на Одер, Шпрее, – думалось старшему лейтенанту. До Берлина дойдем!
Но вышло не так.
– Тебе, Савельев, после ранения надо оклематься, – комбат Майор Кутовой, продолжал не оставляющим возражений тоном:
– У тебя уже, считай, третье ранение. А у нас впереди работа на износ. Вон как воины вперед прут. Только успевай! Так что вот тебе отделение, заступай на охрану переправы. И рану залечи. Через неделю снимем. Бойцов тебе даю из вновь прибывших. Опытные понтонеры да саперы, сам понимаешь, там нужны. А в карауле и эти сойдут. Вот список. Получи недельный паек и устраивайся. Мы утром дальше…
Он просмотрел список. Всего восемь. Да, с бору по сосенке.
Сержант Гайдамака, из бывших флотских. После эвакуации из Севастополя и лечения был направлен в саперы. Говорит, что комиссия, увидев в его книжке специальность «минер», не сомневалась, что это сапер.
– Чтоб они понимали в морском минировании, сухопуты, – часто ворчал он. А в вещмешке прятал родную бескозырку.
Еще из опытных бойцов можно было выделить ефрейтора Шнягу. Пришел из партизанского отряда. Этот худющий, но крепкий белорус работал без устали. Видно было, что с топором и пилой он знаком не просто, а как профессионал. Нрава был покладистого, не обижался на подколы насчет фамилии.
– Гэта прозвища маю от дзеда. Зоусим бедным быу. Вось и дали мянушку шняга – глупства, дробязь. Ярунда па-русски.
Остальные рядовые были прибыли к ним в батальон за день – два до наступления. Темные лошадки. Особенно его беспокоили бывшие штрафники волынский хохол Билык и москвич Кривых, из блатных. Оба участвовали в боях в составе штрафной роты, оба ранены. Смыли кровью бывшую вину и теперь, после госпиталя, в войсках, на равных правах.
– За ними особо надо понаблюдать, – отметил Федор себе.
Еще он выделил для себя молчаливого увальня Афанасия Дрёмова. Тот был сибирский таежник, с повадками и походкой медведя.
Прошло уже две недели. Давно не слышно отзвука боёв. Войска ушли далеко. Связи у Савельева не было. Полагаться можно было только на свои силы.
– Гайдамака, – обратился он к сержанту, – ты с напарником после смены в 8–00 не спеши на боковую. Надо с личным составом положение наше обсудить. Как дальше действовать.
– Есть, товарищ старший лейтенант. У меня тоже соображения есть.
– Всех послушаю. До встречи. Пойду, Олеся на том берегу проверю.
Олесь Шняга не спал. Как положено, запросил пароль, назвал отзыв. Доложил об отсутствии происшествий.
– Таварысц камандиур, разряшиця абратитцау, – говорил он в основном на белорусском, сам был из полесского хутора, – как мы дальша будем? Мине вже варыть нечаго. Прадуктау нема.
Шняга был неофициальным кашеваром. Попросился на эту важную должность сам.
– Чагой – та мы тушанку с банки лопаем? Так на долга не хватит. Мы в партизанах так не жировали. Кашу, али пахлебку надо зварыть.
Ему и поручили зварыть. Потом не пожалели. Недельный паек он умудрился растянуть на две недели. То затирал похлебку мукой, пока была, то приносил желудей, мелко дробил и добавлял в еду. Копал на заброшенных огородах мерзлую картошку. Но сейчас и его таланты уже не спасали.
– В 8–00 решать будем. Сменишься и начнем.
Старший лейтенант Федор Савельев воевал уже почти два года. В этот предрассветный час он зашел в занятый его отделением заброшенный дом с примыкающим хлевом и сеновалом на чердаке. Осторожно, чтобы не будить спящих на полу бойцов, налил себе кипятку из стоявшего на плите чайника, бросил туда горсть трав, что дала им бабка травница. Присел на табурет и, прикрыв глаза, отхлебывая душистый отвар, вспоминал.
* * *
Родом он был из Бийска, городка на Алтае. Отец Николай был шофером. Возил грузы по знаменитому Чуйскому тракту. Там и погиб. Федору тогда было всего пять лет. Об отце он помнил только подаренный после очередного рейса большой красный леденец – петушок на палочке и плотное, крутое колено в армейских галифе, на котором отец его высоко подбрасывал, приговаривая:
– По кочкам, по кочкам… Привыкай, Федюня, скоро на тракт пойдешь шоферить. Не такие кочки встретишь.
Мать отца любила и сильно горевала. Так замуж и не пошла больше.
Федор вдруг вспомнил себя семиклассником. Зима 39 года. Морозы под 40. Он сидит у мамы на почте. Она в их отделении была за всех. Окраина. Раньше было село, да недавно приросло к городу. Так и осталось – в городе почта, и здесь, отделение. Принимала и выдавала посылки, переводы. Разносила письма. Жили они бедно. Он пришел к ней, чтобы в тепле сделать домашнее задание и не топить печь в их стареньком деревенском домике. Дров не напасешься.
Мать прибежала (ходила она быстро, будто бежала) с улицы. Разносила почту. Смела с валенок снег веником, сняла старенький полушубок, присела к нему, кутаясь в пуховый платок.
– Сегодня, сынок, первая похоронка с Финской. Егоровне на сына пришла. Смертью храбрых. Как отдаю, так душа на части рвется.
Она недавно мужа дядьку Павла схоронила. Седая совсем. Хорошо Светка дочка осталась. На пороховом работает. Приглядит, отплачут вместе.
– Мам, я уроки сделал. Можно к дяде Андрею пойду. Вчера звал. Он на ремонт встал, помогу.
– Да иди уж, механик, без тебя автобаза встанет. Скоро отбегаешься. Вот исполнится 14, на завод пойдешь, или в Ремесленное. На вот пирожок тебе. Матвеевы угостили. Письмо им от внука из армии отнесла. Рады!
Старший брат Фединого отца Андрей тоже был шофером. Но он не гонял по Чуйскому тракту. Работал в автохозяйстве Горторга, развозил товары по магазинам города и района. Для Федьки он был вместо отца, приглядывал за племянником, не навязчиво помогал вдове брата, с согласия жены.
Федор мечтал быть шофером, как отец и дядя. Уже знал досконально и правила движения, и устройство грузовика. А уж дядькину полуторку мог, кажется, разобрать и собрать с закрытыми глазами. Машина была с «биографией», чиненая перечиненая. А последние пару лет ни один ремонт не обходился без помощи Федора.