Тори Майрон
В ритме сердца
Глава 18
Адам
– Добро пожаловать домой, Адам! Рад вас наконец-то видеть, – с вежливой улыбкой на пороге меня приветствует вечный дворецкий особняка семьи Харт.
– Взаимно, Фред.
И между прочим, отвечаю максимально честно. Встреча с обычной прислугой куда приятней той, ради которой я сюда приехал.
– Мы ждали вас гораздо раньше, – сдержанно произносит Фредерик, подолгу вглядываясь в моё лицо.
Я прекрасно знаю, что он пытается в нём увидеть, но его ожидает разочарование. Того доброго, жизнерадостного и вечно напуганного отцовской строгостью мальчика, которого Фредерик когда-то воспитывал, давно уже нет. И я нисколько об этом не жалею.
Пусть жизнь в нём ни на секунду не переставала бурлить через край, а безграничному полёту фантазий мог позавидовать каждый писатель, тот мальчик был жалок, слаб и наивен. В какой-то мере я даже благодарен отцу, что он открыл мне глаза на жестокую реальность ещё в раннем возрасте.
– Знаю, для вас это будет маловажно, но не могу не сказать, что я постоянно следил за вашими успехами в новостях и прессе. Вы сотворили невероятный прорыв, возведя компанию на совершенно новый уровень. Но меньшего от вас ждать и не стоило. Вы всегда оправдывали все надежды мистера Роберта, – добродушно произносит старик, как всегда одетый в безукоризненно отглаженную униформу с начищенными до блеска ботинками.
Он прав: мне абсолютно безразличен его радушный взгляд, переполненный отцовской гордостью. Той самой, которую я так и не увидел в вечно холодных глазах Роберта Харта. Для него все мои достижения всегда были не более чем добросовестное выполнение служебных обязанностей руководителя компании.
Но этот малоприятный факт, что когда-то вызывал во мне мальчишескую обиду и подпитывал стремление переплюнуть успех отца, лишь бы заслужить его благосклонность, сейчас является несущественной мелочью жизни. А мысль о самом Роберте не вызывает во мне ничего, корме пренебрежительной усмешки, которой я непроизвольно отвечаю на никому не нужную похвалу Фреда.
Старик явно воспринимает моё надменное выражение лица как знак помнить своё место и держать язык за зубами до тех, пока его не спросят. Но и до этого мне нет никакого дела. Пусть воспринимает как хочет. Он – никто. Его мнение меня совершенно не волнует. Хотя когда-то было иначе. В далёком детстве, когда Фредерик проводил со мной в разы больше времени, чем родной отец. Тогда он был для меня кем-то большим, чем просто дворецкий, даже невзирая на вечные напоминания Харта-старшего о том, что со служащим персоналом, будь это офисные работники или домашняя прислуга, категорически запрещается снисходить до равного общения.
– Всегда помни, кто ты, Адам. Даже на миг не позволяй дать им почувствовать себя на одном уровне с собой. Между вами пропасть. Ты – мой сын, будущий наследник всего моего состояния. Ты обязан соответствовать статусу нашей семьи и знать, как управлять всем, что видишь вокруг себя с самого рождения. Они – всего лишь рабочая сила, которая обязана беспрекословно выполнять каждый твой приказ. Ты должен внушать страх и уважение своим подчинённым. Никогда не задумывайся об их чувствах и не бойся их задеть. Быть наёмными рабочими – исключительно их выбор. Они за это получают деньги, так что всегда придерживайся правила: ты говоришь – они выполняют. То же самое касается и женщин. Ты ещё не в том возрасте, но запомни мои слова уже сейчас: никогда не подпускай женщин близко к себе, не позволяй затуманить свой рассудок и вертеть собой, как им заблагорассудится. Используй их так же, как и остальных, – исключительно для достижений своих целей или ради удовольствия.
– Почему ты так говоришь, папа? – озадаченно спросил я, держась перед ним как стойкий оловянный солдатик.
В тот вечер он застукал меня с Фредом за уборкой библиотеки. Роберт никогда не кричал, но было в его низком голосе нечто устрашающее, что всегда заставляло меня цепенеть как при зимней стуже.
– Разве ты не любил маму?
Отец еле слышно усмехнулся, посмотрев на меня с совершенно бесстрастным лицом.
– Твоя мать – самая коварная женщина из всех, кого мне приходилось встретить на своём пути, Адам. Никакой любви между нами никогда не было. Жаль лишь, что я понял это далеко не сразу. Но не могу не признать: этой хищнице удалось меня поразить и даже напугать своим нестандартным способом получить желаемое.
– Напугать? Тебя? Я не понимаю. Что она сделала? – с неприкрытым любопытством поинтересовался я.
Отец крайне редко рассказывал мне что-либо о маме, поэтому любая информация о ней была для меня на вес золота.
Затягиваясь сигарным дымом, он несколько долгих минут задумчиво смотрел на меня, восседая в громоздком кресле кабинета.
– Возможно, пришло время тебе наконец узнать всю историю твоей матери. Я расскажу, как Мирэле удалось обвести меня вокруг пальца, заставив поверить, что она для меня что-то значит. Я поведаю тебе о самой реальной и в то же время немыслимой иллюзии всей моей жизни, которая окончательно открыла мне глаза на то, что любовь – это самая сильная магия, которая превращает даже самых хитрых и умных людей в полных идиотов, совершающих крайне опрометчивые поступки. Твоя родная мать стала для меня главным подтверждением того, что я и так всегда знал: женщинам нельзя доверять, любить и посвящать им свои жизни. Их нужно только использовать в своих личных интересах.
Встав с кресла, он подошёл к большой настенной картине, за которой находился сейф, и достал из него папку.
– Что это? – спросил я предательски хриплым голосом.
Я будто заранее знал, что в этой папке окажется нечто сокрушительное, что сломает меня пополам.
Сохраняя гнетущее молчание, отец подошёл ко мне ближе и грозно, с весомой долей интереса осмотрел меня с головы до ног. Под его испытывающим взором я почувствовал себя одним из его редких экспонатов и древних артефактов, которые он любил собирать в свою коллекцию.
– Интересно, знала ли Мирэла, какой непоправимый след нанесёт своему ребёнку своими колдовскими действиями? – проговорил он, окончательно путая мои мысли.
– Колдовскими?
Мне было одиннадцать. Тогда я уже не верил в существование дедов морозов, зубных фей, супергероев, мифических существ и волшебства в целом, но также ещё не осознавал, какое неестественное влияние имею на женскую половину человечества.
– Прочитав всю информацию этой папки и услышав мой рассказ, ты наконец узнаешь не только о своей матери, но и о том, какой невероятной силой обладаешь. Возможно, ты ещё не понимаешь своей особенности, но я уже сейчас могу с уверенностью сказать, что не один десяток женских сердец будет тобой разбито, Адам. Ты, главное, к своему никого не подпускай. Поверь моему опыту – любовь переоценивают. Зачастую это всего лишь химия, окутанная флёром загадочности и романтики, которая в итоге оказывается пустым самообманом. Всё это только отвлекает, тратит наше время и сбивает с намеченного пути, а у меня на твоё будущее грандиозные планы, к которым тебе совсем скоро нужно будет начинать готовиться. Поэтому садись и слушай. Надеюсь, после ты поймёшь, о чём я говорю.
Я покорно сел и выслушал его. От начала до конца, боясь даже вздохнуть, чтобы не прервать его рассказ. А затем всё прочитал. Каждую страницу. Каждую строчку, по несколько раз поглощая в себя все слова и факты, что были изложены на тех проклятых листах о Мирэле Кано. Читал и каждый раз не мог поверить, что всё это правда, а не глупый вымысел, бред полоумного или просто сказка из мистической книги.
Но это была правда. Истинная история моей врождённой необычной силы и омерзительной причины отсутствия матери в моей жизни.
Поступок женщины, которую я никогда не видел, но всей душей любил с самого рождения, полностью объяснил и подтвердил категоричную позицию отца в отношении женщин. В тот вечер информация, хранившаяся в папке, разорвала того мальчика на сотни крошечных щепок.
Мне потребовалось немало времени, чтобы смириться, принять и начать склеивать себя по крупицам обратно, пряча в душе глубокие шрамы, что по сей день не позволяют мне забыть о том, какую низость совершила моя родная мать.
Но я себя не жалею. Не страдаю. И давно уже не злюсь. Мне просто похер, а эти шрамы, что когда-то, собираясь удушливым комом в горле, колотили по нервам оглушающим эхом «ты просто вещь», сделали меня тем, кем я сейчас являюсь.
С каждым пройденным годом они не только придавали мне больше сил, упорства и стремлений добиться небывалых вершин, но и увеличивали скептическое отношение к женским желаниям, потребностям, страданиям и их разбитым сердцам.
– Вы голодны или желаете отдохнуть? Комната давно готова к вашему приезду.
Голос Фреда вытягивает меня из давних воспоминаний, которые мне, к сожалению, никогда не забыть.
– Нет, ничего не надо. Я не задержусь здесь надолго, – сухо отвечаю, минуя холл и оглядывая просторную гостиную отцовского дома, в которой время будто застыло на месте. – Я смотрю, здесь ничего не изменилось.
Комната в грузном викторианском стиле словно отправляет меня назад в прошлое. Объёмная, массивная мебель стоит на своих прежних местах, стены украшены средневековыми гравюрами и картинами в роскошных рамах. Старинные вещи, золотые подсвечники, статуэтки и любимый отцовский антиквариат всё так же располагается на многих поверхностях столов. А каменный камин, возле которого тот беззаботный мальчик любил часами сидеть, наблюдая за танцующими языками пламени, является заключительной частью этой экстравагантной, но изысканной обстановки.
Всё как всегда: строго и богато. Под стать Роберту Харту, чьё присутствие витает в воздухе в виде привычного терпкого запаха сигары с коньяком.
– Кое-какие изменения всё-таки произошли. Отец вас давно ждёт, – загадочно отвечает Фред. – Мистер Харт находится в саду внутреннего двора.
– Где?
– Наслаждается свежим воздухом и позирует художнице в цветочном саду.
Всего на миг я застываю в недоумении, вопросительно уставившись на дворецкого. Видимо, мне требуется время привыкнуть, что отец, внезапно оставивший все дела компании, теперь имеет в запасе уйму свободного времени, которое может тратить на что-то, кроме работы.
Я торопливо выхожу во двор, где моё внимание тут же привлекает девчачий хохот, доносящийся из ажурной беседки неподалёку от искусственно вырытого пруда.
– Прекрати издеваться и пошевелись. У меня уже все конечности затекли битый час сидеть в одной позе.
Узнаю властный баритон отца до того, как замечаю его неподвижно сидящим на мраморной скамье.
– Это ты прекрати бурчать, Робстер, – насмешливо отвечает обладательница звонкого голоса, чьё лицо до сих пор скрыто от меня за мольбертом.
– Сколько раз я тебе говорил так меня не называть?!
– А сколько раз я тебе говорила не дёргаться и сидеть спокойно? Опять все волосы растрепал. Ты что, хочешь получить портрет с безобразным хаосом на башке?
Бесшумно приблизившись к беседке, мне удаётся поймать поразительную картину: смуглая девочка, отложив кисть в сторону, вприпрыжку подбегает к Роберту и тщательно приглаживает ладонью его стоящие дыбом волосы.
Всё её лицо, шея и бесформенный комбинезон испачканы следами краски, а густые волосы связаны в небрежный пучок.
– Упс! – она виновато поджимает губы, заметив, что своей рукой измазала несколько прядей отца краской, а затем, явно довольная своей оплошностью, вновь разражается раскатистым смехом.
– Что ты опять заливаешься как умалишённая? – продолжает негодовать Роберт, но я отчётливо вижу, что в выражении его лица нет и капли присущей ему суровости.
– Обещаю, теперь твой портрет точно получится идеальным. Это именно то, чего не хватало, – сгибаясь пополам от неудержимого гогота, девчонка еле выдавливает из себя слова.
– Что ты несёшь, Милла? – отец всё ещё пытается хмурить брови, но от заразительного смеха девчонки его обычно бесстрастное лицо озаряется улыбкой.
– Добрый день, Роберт, я не помешаю? – наконец я нарушаю их беззаботную идиллию.
– Ой! – поперхнувшись смехом, озорная девочка застывает, меряя меня настороженным взглядом.
На вид ей не больше шестнадцати, но не могу не отметить, что её природной женственной красоте уже сейчас могут позавидовать многие женщине.
В юной метиске с пухлыми губами, длинными ресницами и смуглой кожей без сомнения чувствуется примесь южной крови, а миндалевидные глаза цвета переспелой вишни выделяются на фоне её золотисто-карамельных волос.
– Адам, ты здесь, – отец быстро возвращает голосу привычную строгость, величественно поднимаясь со скамейки. Лишь ярко-жёлтые пряди в слегка поседевших волосах подтверждают, что увиденный весёлый эпизод между ними мне вовсе не приснился.
– Фред сообщил, что ты меня ждёшь, но вижу, он ввёл меня в заблуждение.
Прохожу мимо трясущейся девочки к мольберту, оценивая степень её художественного мастерства.
– Неплохо. Очень даже неплохо, – честно отмечаю я, всматриваясь в поразительную схожесть внешности отца даже в незаконченной версии картины. – Меня тоже сможешь нарисовать?
– Нет! – твёрдо отвечает вместо девочки Роберт, разжигая во мне желание узнать о талантливой художнице больше.
– Почему нет? Думаю, мне уже давно пора обзавестись собственным портретом, – игнорируя негативную реакцию отца, я приближаюсь к хорошенькой девчонке, от которой явственно исходит мой любимый запах страха.
– Ты меня не слышал, Адам? – отец встревает между мной и фигуркой художницы точно её личный защитник и с непоколебимостью во взгляде смотрит на меня.
Так… Это становится уже очень интересно.
Я с тем же напором сверлю его непроницаемое лицо, которое за последние годы видел лишь через монитор компьютера.
– Не представишь меня своей очаровательной гостье? – интересуюсь спокойным голосом, даже не думая отступать. Не столько из-за реального интереса к прелестной девчонке, сколько из-за сильного желания подействовать отцу на нервы – всегда любил вызывать в нём хоть какой-то всплеск эмоций.
– Меня зовут Камилла, – несмотря на ощутимый страх, её голос звучит вполне уверенно.
Отец же так и продолжает загораживать девочку своим телом, не позволяя нам с ней познакомиться.
– Всё нормально, Роб, не переживай. Я не буду сдирать с себя одежду и накидываться на него.
Она подходит к нам сбоку, крепко сжимает руку отца, всматриваясь в его лицо с непонятной мне теплотой во взгляде, и он мгновенно расслабляется.
– Так ты, значит, Адам, – Камилла с нескрываемым интересом оценивает меня так, словно я не человек, а инопланетное создание. – Боже! Какой уникальный свет от тебя исходит! Никогда не видела ничего подобного. Когда мне рассказывали о твоей особенности, я не верила, что такое возможно, но сейчас…
Прижимаясь вплотную к Роберту, девчонка аккуратно касается моей ладони. И этот невинный контакт вмиг заставляет её учащённо задышать, а гладкую кожу – покрыться мурашками.
– Охренеть просто! Это невероятно! – восторженно добавляет она.
Мне казалось, в большем замешательстве, в какое ввела меня дикарка несколько дней назад, я уже быть не смогу, но я знатно ошибался. Чем дольше я смотрю на парочку, крепко прижавшуюся друг к другу… Чем дольше анализирую нетипичное поведение отца и его непринуждённые отношения с девчонкой, которая знает гораздо больше, чем следует знать какой-то левой художнице, тем сильнее поражаюсь выводу, что приходит мне на ум.
– Может, объяснишь? – единственное, что получается выдавить из себя.
Роберт, конечно, никогда не выделялся мягкостью характера, чистотой совести и добродетельностью, но, чтобы на старости лет связаться с несовершеннолетним ребёнком, нужно вконец лишиться всех остатков своих нравственных устоев.
– Адам, идём в кабинет! – отец ловким движением отцепляет от меня руку Камиллы. Её глаза от вожделения уже потемнели на несколько оттенков. – А ты, Милла, иди на кухню. Пусть Фред даст тебе выпить что-нибудь освежающее.
– Но я не…
– Я сказал – быстро на кухню! – своим фирменным повелительным тоном повторяет Роберт, и девочке мгновенно удаётся сбросить с себя чарующую пелену и поспешить скрыться с наших глаз.
А я даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть ей вслед. Мне на неё глубоко параллельно. Сейчас всё моё внимание принадлежит Роберту, от которого я жду подробных объяснений: что за хрень здесь вообще происходит?
Глава 19
Адам
– Я тебя слушаю, – строго произношу я, когда отец закрывает за собой дверь кабинета.
– Присядь.
Быстро закурив сигарету, я продолжаю стоять на месте и терпеливо наблюдаю, как он обрезает запечатанный кончик сигары, поджигает её и, наполняя рот дымом, не спеша смакует его вкус.
– Я ждал тебя ещё несколько недель назад, – наконец начинает Роберт, оглядывая меня безразличным взглядом.
– Я был занят решением гораздо более важных дел, не терпящих отсрочки.
– Просто скажи, что не хотел меня видеть.
– Не стану скрывать – ярого желания не было, но думаю, обойдёмся в эту редкую встречу без обсуждений наших отношений, а сразу перейдём к делу. Что это за малолетняя художница, которой дозволено коверкать твоё имя, пачкать краской голову, а затем столь трепетно прижиматься к тебе?
Отец подносит руку к волосам, нащупывает пальцами засохший кусок краски и задорно усмехается, чем вновь заставляет меня знатно оторопеть.
Возможно, вам до конца не понятна моя реакция на столь обычное проявление человеческой эмоции, но за всю свою жизнь я могу на пальцах одной руки сосчитать моменты искренней улыбки отца, два из которых мне повезло наблюдать сегодня.
– Ты уверен, что именно ради этого дела явился сюда? – проигнорировав мой вопрос, отец подходит к зеркалу и тщательно стирает произведение искусства со своих волос.
– Вовсе нет, но ты меня заинтриговал. Я понимаю, всем нам хочется свежего мяса, но ты не мог найти себе совершеннолетнюю охотницу за богатством?
Насмешливо поглядываю в отражение зеркала и замечаю, как его лицо теряет всю живость, превращаясь в подобие каменной маски. Лишь только чёрный взгляд, пронзающий меня насквозь, выдаёт его негодование.
Что-то в моих словах ему крайне не понравилось, но только что?
– Когда дело касается женщин, ты всегда думаешь не тем местом, Адам.
– Мне с женщинами вообще думать не приходится, но только при чём тут это? Лучше ответь, каким местом думаешь ты в данной ситуации?
– Неужели тебя ещё способно что-то смутить?
Его идиотская манера отвечать вопросом на вопрос заставляет меня глухо раздражаться.
Снимаю с себя пиджак и ослабляю галстук, наполняя бокал порцией шотландского виски. Не в моих правилах пить посредине дня, но последняя неделя была чересчур напряжённой. Как в делах в компании, так и в моём физическом, крайне неудовлетворённом состоянии.
Обжигая горло алкоголем, беру все эмоции под контроль, ведь как никто другой знаю, что перед отцом не стоит устраивать громких сцен. Вместо ответов этим от него добьёшься лишь ещё большей отчуждённости.
– Мне всё равно, кого ты трахаешь, Роберт, но журналисты немало смутятся твоим выбором малолетней пассии и непременно обрушат на тебя шквал осуждений и судебных исков. Не боишься, что тебя посадят за совращение несовершеннолетней?
– Не стоит переживать о том, что тебя не касается, Адам, – отец неспешно проходит мимо меня.
– Это ещё как меня касается. Пусть ты оставил дела в компании, но подобный скандал с твоим именем может сказаться не лучшим образом на «Heart Corp», а этого я допустить не могу. У нас и так сейчас проблем хватает.
– Насколько всё серьёзно? – он вмиг сменяет тон на деловой, вглядываясь в окно с видом на сад, куда уже успела вернуться Камилла.
– Весьма. Во время пожара на фабрике сгорело всё оборудование и большая часть изобретений. Нам пришлось разорвать договора со многими заказчиками. Компания понесла немалые убытки, но радует хотя бы, что никто из работников не погиб, а тем, кто получил серьёзные ранения, мы обеспечили должное лечение и выплатили компенсацию за ущерб.
– Причина пожара?
– В этом и есть главная проблема – это был предумышленный поджог.
– Кто?
– Пока неизвестно, но определённо кто-то из своих. Посторонние на производство попасть никак не могли. По камерам, к сожалению, не видно точное место взрыва, а это лишь подтверждает, что виновник прекрасно знаком с внутренним видеонаблюдением. Полиция уже передала дело моим людям. Они опрашивают каждого работника. Они мастера своего дела, так что скоро мы узнаем, кто из наших конкурентов решил таким образом нам навредить.
– Хорошо, – коротко отвечает крайне спокойным голосом.
– И это всё?
– Я узнал всё, что меня интересовало.
– И с каких пор ты так мало заинтересован в «Heart Corp»? – подхожу к нему почти вплотную. – С тобой вообще всё нормально?
– И вновь, Адам, за кого тебе и стоит переживать, так только за себя, – он детально сканирует меня как под рентгеном. – Слава богу, на мужчин твоя энергия не действует, но даже я ощущаю, как от тебя сейчас искрит. С тобой-то всё в порядке? – спрашивает таким тоном, будто его в самом деле волнует моё самочувствие.
А оно, мать твою, хреновее некуда!
После того, как безумная дикарка умудрилась вырваться из моих рук, сколько бы я ни удовлетворял себя в компании рыжеволосой шлюхи «Атриума», я так и не смог утолить голод, вызванный её отражающей защитой. Мой неизвестно откуда появившийся хищный зверь остался крайне недоволен, когда его здорово раздразнили, помотав перед носом сочным куском мяса, а затем подсунули соевый текстурат быстрого приготовления, который никак не мог принести ему чувство насыщения.
Пусть самый адский пик этой ломки мне и удалось унять, но ощущение полного удовлетворения так и не появилось. После встречи с ней постоянное возбуждение вынуждает меня быть крайне рассеянным, и это непривычное для меня состояние чертовски раздражает.
– Давай не будет тратить время и делать вид, что тебя это беспокоит, – сквозь зубы цежу я, бросая беглый взгляд на часы. – Лучше ответь мне, какого хрена ты поставил на своё место конкретного идиота, который создал своими действиями немало дерьма?
– Да… Время – наше всё, – на сей раз полностью пропустив мой вопрос мимо ушей, задумчиво произносит Роберт, продолжая следить за своей любовницей-подростком как загипнотизированный.
Вконец обескураженный поведением отца, я неспешно встаю за его спиной и присоединяюсь к наблюдению за Камиллой. Она сняла с себя испачканный комбинезон, уселась на траву в купальнике и теперь вслух читает книгу.
Вот же дьявол… а она в самом деле бесподобно красива. В какой-то степени даже понимаю безрассудное увлечение Роберта. Такая юная, свежая и уже невероятно аппетитная с лёгкостью покорит любого. Но почему-то она выбрала именно богатого мужика, который годится ей даже не в отцы, а в деды.
Камилла – лишь ещё один наглядный пример тому, что за внешней невинностью прячется хищная расчётливая потаскуха, которой ничего не стоит раздвинуть ноги ради собственной выгоды.
Да… Всё всегда вращается вокруг денег. Я это уяснил ещё с самого детства.
И запомните, что я вам скажу: любого человека можно купить, а женщины так вообще все поголовно продажные шлюхи. Вы можете согласиться с моим утверждением, либо оскорбительно возмутиться, но я делаю этот вывод с такой уверенностью, основываясь исключительно на своём многолетнем опыте контрактных отношений.
Купить можно каждую, а не только искательниц красивой, богатой жизни или вконец отчаявшихся особей с безмерно тяжёлой судьбой, у которых есть тысяча веских оправданий, почему жизнь вынуждает их торговать своим телом.
Купить можно и тех, кто на протяжении всей жизни не перестают зарекаться, что никогда и ни за что не станут продавать себя за деньги. И самое смешное, что подобные моралистки сами искренне верят в свои твёрдые убеждения, которые я каждый раз с поразительной лёгкостью опровергаю, предлагая им сумму, что в мгновение ока рушит все их высоконравственные устои.
У всех есть своя цена. Просто у каждой она разительно отличается.
Некоторые женщины – дорогие, как гениальное произведение искусства или редкий драгоценный кристалл, что будет не только радовать глаз своей ювелирной огранкой и блеском, но и возводить на заоблачный пик наслаждения. Кто-то стоит дешевле, как простой, комфортный автомобиль. Такие женщины не принесут того же всплеска эмоций, какое принесёт первая группа, но тем не менее без проблем выполнит свою основную функцию – доведёт до оргазма, сняв тем самым физическое напряжение.
Далее следуют представительницы из серии «цена – качество». К ним я отношу профессиональных проституток. С ними обычно проще и понятнее всего: платишь сугубо в соответствии с уровнем их рабочих навыков. И напоследок для меня существует группа, которую я прозвал благотворительной акцией. С этой категорией женщин всё происходит совершенно бесплатно, и в моём случае – чрезвычайно редко. Настолько, что сейчас я даже не вспомню, когда в последний раз трахался с обычной случайной незнакомкой без контрактов и оплаты предоставленных услуг.
Тони был прав: бизнес у меня везде и повсюду, и я не собираюсь это менять. Мне лишь до жути интересно узнать, в какую из вышеупомянутых групп попадёт моя дикарка, или, как она не уставала повторять, «стриптизёрша, которая не спит с клиентами».
Её слова позже подтвердили оба брата Мэрроу. Эти два идиота в ту ночь просто-напросто решили проверить – будет ли мне под силу раскусить крепкий орешек «Атриума», вытурив из её головы все моральные принципы. Но я-то знаю, что если это не удастся сделать моему «притяжению», то крупная сумма денег быстро изменит её позицию.
– Так что насчёт Паркера? – напоминаю отцу свой вопрос и с трудом отрываю взгляд от стройных ножек Камиллы, ощущая, как к вечно возбуждённому члену ещё сильнее прилила кровь.
– Он был моей правой рукой на протяжении последних трёх лет. Я полностью доверял ему. Твои люди уже успели побеседовать с ним?
– Успели, но пока безрезультатно: молчит как рыба.
– Значит, он причастен к случившемуся. Паркер всегда отличался излишней болтливостью, лишь в делах работы этот изъян неким образом превращался в способность дипломатично вести дела с клиентами.
– Ты хоть оцениваешь тот ущерб, что он нам нанёс, помимо произошедшего взрыва?
– Оцениваю, но для этого у меня и есть ты. Я уверен, что нет проблем, решить которые было бы тебе не под силу.
Я мог бы счесть это за комплимент, ни произнёс бы он всё столь бесцветным голосом.
Не дав мне ничего ответить, отец резко меняет тему:
– Я надеюсь увидеть тебя на моём приёме, Адам.
– О-о, так я всё-таки приглашён?
– Тебе не нужно приглашение. Приём будет проходить здесь, у нас дома. Я собирался сообщить тебе об этом сразу, как ты ко мне приедешь, но ты сам решил повременить с нашей встречей.
– Почему ты мне не рассказал про планы об основании фонда? Что это за показной знак милосердия?
– С чего ты решил, что показной?
– Я тебя умоляю, Роберт, ты за всю жизнь и пальцем не пошевелил ради кого-то без личной на то выгоды. Поэтому колись, в чём дело?
– Ты можешь не верить, но на создание фонда меня побудили исключительно добрые намерения помочь детям, – сообщает он так, будто всегда только и делал, что всячески помогал окружающим.
Вновь подхожу к нему почти вплотную, внимательно всматриваясь в до боли знакомые резкие черты его лица, в который раз за сегодня отмечая, что некий блеск в его глазах неизбежно вводит меня в ступор.
– Эта девчонка как-то связана с твоей запоздалой сердечной добротой к сиротам? – выдаю резонное предположение, глядя, как он следит за каждым движением Камиллы. – Только не говори, что ты на старости лет влюбился в какую-то малолетку, которая спровоцировала тебя открыть в себе более светлую сторону, – я больше не в состоянии удержать себя от ехидного смеха. – Уж прости, но я никогда не поверю в подобный абсурд о твоём волшебном превращении в бескорыстного благодетеля.
В ответ он только блаженно улыбается.
Опять! В третий раз за сегодня!
Я застываю в изумлении, а мой смех становится нервным.
– Да я, должно быть, умер! Не могу поверить, что бессердечный Роберт Харт, который всю жизнь повторял мне, что женщины – лишь постельные игрушки, сейчас пялится на смазливого подростка влюблённым взглядом. Это невозможно!
– Ты можешь думать всё, что хочешь, Адам. Я люблю Камиллу, как никогда в жизни не любил ни одну из женщин, и потому она будет жить со мной.
Теперь я давлюсь не только смехом, но и виски.
– Что ты сказал? – хриплю, стирая с подбородка капли алкоголя.
– Ты знаешь – я дважды не повторяю.
– Нет, ты лучше повтори. Мне кажется, я тебя плохо расслышал. Что за бред ты несёшь?
– Я не ждал от тебя понимания.
– Какое понимание? Да и какая, на хрен, любовь? Ты что, заболел?
– Я в полном порядке.
– Я в этом сомневаюсь! Может, тебя опять околдовали? – не сдерживаюсь от болезненного для него вопроса, и его косой, испепеляющий взгляд не оставляет от моего безрадостного смеха даже напоминания. – Ты хоть понимаешь, что, если кто-то узнает, ты будешь по уши в дерьме?!
– Это мои проблемы. Я разберусь.
– Я тебе уже сказал, что это не только твои проблемы.
– На этом всё, Адам, – резко обрубает разговор Роберт, выводя меня ещё сильнее. – Уверен, ты и так задержался с визитом, а меня ждёт Камилла, чтобы закончить портрет.
И с этими словами он порывается покинуть кабинет.
– Мы не закончили!
– Я – закончил.
– Не смей уходить, мать твою! – грозно произношу я.
– А ты не смей разговаривать со мной в подобном тоне! Не забывай, кто перед тобой стоит.
Стальная твёрдость его голоса, что в детстве повергала в лютый ужас, сейчас лишь вызывает раздражение.
– Я разговариваю с тобой так, как ты того заслуживаешь. Так, как говорю с теми, кто отказывается меня слушать.
Мои слова заставляют его остановиться у дверей.
– Я не твой подчинённый. Я твой сын, Роберт. И имею полное право возразить тебе, если вижу, что ты творишь тотальный беспредел. Ты хоть понимаешь, чем это всё может закончиться? Меня совершенно не волнует, если ты проведёшь остаток своих дней в тюрьме, но я не позволю твоему старческому помутнению рассудка ещё больше испортить и так пошатнувшуюся репутацию «Heart Corp». Одумайся, пока твой абсурдный роман с девчонкой не оказался во всех новостях. Избавься от неё и найди себе постарше. Да, чёрт возьми, я вообще не верю, что мне приходится тебе что-то разъяснять. Ты совсем спятил!
На несколько секунд в кабинете воцаряется зловещее молчание. Я не вижу лицо отца, но подсознательно готовлюсь к его негодованию на мою возмутительную дерзость, которую он никогда и никому не позволял в общении с собой. Однако вместо ядерного взрыва слышу совершенно новый, прежде не слыханный мягкий тембр его голоса.
– Я невероятно рад, что тебя настолько сильно заботит будущее нашей… хотя нет… уже полностью твоей компании, но уверяю, что тебе не о чем переживать. Совсем скоро ты всё поймёшь, – таинственно отвечает он, наконец поворачиваясь ко мне лицом.
