Софи Вёрисгофер
Из Лондона в Австралию
Глава V
На корабле «Король Эдуард». – Тристам. – Посадка на корабль преступников. – Поднятие якоря. – Лодка в открытом море. – Сын лорда. – Антон и Аскот. – Вода на корабле. – Ключ для бунтовщиков.
С корабля «Король Эдуард» спустили веревочную лестницу и по ней начали принимать по одиночке завербованных новобранцев. Они шли, пошатываясь, как пьяные, мутным взором озираясь по сторонам. За невинное желание отдохнуть в трактире и послушать рассказы о новых колониях они платились теперь принудительной поездкой за море, на противоположный полюс земного шара, сознавая, что если им придется вернуться когда-нибудь на родину, то, во всяком случае, не раньше, чем через год.
Один оставлял в Англии жену и детей, которые напрасно ждали его дома, другой лишался предприятия, дававшего ему средства к жизни, и мог вернуться на родину нищим. Между этими новобранцами были и молодые, и старые, люди из низших слоев и из более высших, и такие, которые с бессильным бешенством возмущались против насилия, и такие, которые униженно молили своих притеснителей о помиловании; иные пытались подкупить унтер-офицеров деньгами, чтоб вернуть себе свободу, другие ссылались на болезни. Человеческое отчаяние выражалось здесь, во всех видах и формах, одинаково не вызывая ни в ком ни малейшего сочувствия.
Всего более возмущался и шумел тот, который выражал свои чувства по-немецки. – Я не англичанин, кричал он, – со мной нельзя поступать, как с англичанином!
Много раз повторивши этот протест, он перешел к ругательствам и старался возмутить своих соседей. «Ведь это собаки, – кричал он, – это негодяи! Они хуже дикарей! Когда какому-нибудь шейху нужны деньги, он бомбардирует один из подвластных ему городов или держит его в осаде, пока подданные не заплатят ему дани, а англичане не довольствуются этим, они захватывают всего человека, – это убийцы по ремеслу. Неужели мы все это будем терпеть, ребята?»
– А вы, небойсь, знаете средство, как освободить нас?
Глаза немца вспыхнули. Так внезапно вспыхивают глаза лисицы, когда она сразу нападает на верный способ овладеть добычей.
– Выслушайте меня, – сказал этот человек, весь покрытый ранами и синяками. – Выслушайте меня, товарищи.
– А как ваше имя? – спросил кто-то.
Оборванец провел рукой по лбу. – Тристам, отвечал он, помолчавши.
– Ну, господин Тристам, что же вы придумали? Что можем мы сделать?
– Пока ничего, – был ответ. – Но в открытом море много.
– А! да только тогда мы будем далеко от Англии и не будем в состоянии вернуться. Ваш план ничего не стоит.
– Дайте мне рассказать, – сердито возразил Тристам. – Когда мы будем хозяевами корабля, разве не в нашей власти будет высадиться в каком угодно месте?
Насмешливая улыбка мелькнула на бледных лицах окружающих. – Да, когда мы будем хозяевами корабля! Только голыми руками трудненько этого добиться.
– Знаю. Но у нас есть хорошие союзники; вы об этом не подумали?
И Тристам многозначительно указал на железную решотку, окружавшую корабельную тюрьму. – Преступники, – прошептал он. – Эти несчастные по чужой воле едут истреблять дикарей и диких животных… неужели вы думаете, что они не предпочтут распорядиться своей судьбой иначе?
– Вероятно!
– Значит, у нас с ними интересы одни и те же… не правда-ли?
Новобранцы переглянулись.
– Вот это молодец, – сказал кто-то.
– Во всяком случае смельчак!
– Потише! – остановил их польщенный немец. – До этого еще далеко, но настанет день, и мы сделаемся хозяевами корабля.
– Так вы думаете действовать за одно с арестантами! – спросил один из слушателей. – Устроить настоящий бунт?
– Конечно. Храбрым Бог владеет.
– Да не саии-ли вы сначала кричали, что есть мочи?
– Так это на первых порах… у каждого есть нервы.
На этом разговор был прерван появлением боцмана с кожаной плетью, которою он начал разгонять их в разные стороны, смотря по тому, кто куда назначался. Молодые и сильные были отобраны для военной службы, остальных роздали в помощь заведующим кухней, арестантской, лазаретом и хозяйством.
Тристама назначили на самые тяжелые и неприятные работы, ежедневно носить из трюма в камбуз (кухню) топливо. Узнав об этом, он засмеялся. – У меня спина крепкая, – сказал он. – Не скоро дождутся, чтоб я запросил пощады.
Дошла очередь до Антона. – Ты назначен для личных услуг капитана, – сказал ему боцман. – Тебе, братец, везет.
Антон искал глазами лейтенанта, он знал, кому он обязан этой льготой. Ему назначили койку в некотором отдалении от всех остальных, а когда боцман роздал всем мешки с вещами, Антон нашел в своем все, что необходимо для путешествия. Платье, обувь, щетки, гребни, белье, ничто не было забыто, а на дне мешка оказалось даже приветливое письмо от лорда и порядочная сумма денег.
Антон был тронут до глубины души. Всем этим он обязан был человеку, которого привык считать своим злейшим врагом.
Вскоре после этого распределения новобранцев, фонари на корабле были потушены, и боцман протрубил приказ ложиться спать, а потому нашему другу не удалось больше увидать капитана, но и спать ему тоже не пришлось, благодаря непривычке к качке корабля на скрипучих якорных цепях. Кроме того, по всему кораблю раздавались подавленные вздохи, плач и ропот, тяжело действовавшие на душу.
На следующее утро Антон встал с бледным лицом и темными кругами под глазами. Он возблагодарил бы Бога, если бы корабль снялся с якоря сегодня же, – это переходное состояние было слишком мучительно.
Около полудня на берег явился немецкий хозяин харчевни, чтоб еще раз попрощаться с нашим другом. Верная душа! Антон долго махал ему шапкой, пока тот не скрылся из вида, а потом с жутким чувством отвел глаза в сторону.
Еще новая группа завербованных. Это снаряжали второй из шести кораблей; новые жалобы, новые проклятия понеслись к небу.
Лейтенант Фитцгеральд обратился к мальчику с несколькими ласковыми словами. – Это не так, как у вас, в Германии, – сказал он. – Но не придавайте этому значения, не печальтесь. Завтра рано утром на суда привезут арестантов, и мы направим наш корабль к другому полюсу земли. И красивый, стройный офицер вздохнул.
– Никому не легко, – прибавил он. – Я оставляю здесь родителей, невесту, сестер и любимых друзей. Чтобы выиграть жизненный приз, всегда приходится ставить все против всего.
– Разве вы неохотно едете, сэр?
– Конечно; жизнь моряка это призвание, которое я люблю, но ведь и меня от моих близких будет отделять такое же пространство, как новобранцев от их семей. Бог весть, придется-ли еще когда-нибудь увидать друг друга.
Антон весело закивал головой, только теперь понял он смысл этих дружеских слов. – Да, а меня как раз этот переезд соединяет с моим бедным отцом, – вскричал он, – о, я так благодарен!
– Ну, так смотри бодро вперед. Мой дядя не перестанет хлопотать о поимке Томаса Шварца, а когда его найдут, твой отец получит, быть может, свободу, и опять может начать хозяйничать? Относительно вас, у меня самые хорошие надежды.
– Ах, если бы мой отец попал на наш корабль, – сказал вполголоса Антон.
Лейтенант пожал плечами. – Ну, уж это вполне зависит от случая, – сказал он. – В Ньюгете собрано около 2000 арестантов, назначенных для перевозки.
– И всех их завтра перевезут на корабль?
– Да!
Антона охватила тревога, и ему казалось, что собеседник слышит каждый удар его сердца. Он считал часы и минуты, когда наступит следующий день.
Наконец, желанный срок настал. В тумане зимнего дня показалось медленно двигавшееся шествие, направлявшееся к месту стоянки военных кораблей. Благодаря условиям тогдашних тюрем, лица у всех были впалые, мертвенные, одежда изношенная, многие страдали теми или другими болезнями. Некоторые смотрели на суда со страхом, другие с надеждой, а некоторые даже с радостью и ликованием. Здесь, на родине их ожидала виселица, или безотрадная жизнь в рабочем доме, а за океаном известная доля свободы, которая давала возможность уже теперь предаваться мечтам и строить планы. Одни мечтали о богатстве и золотых россыпях, другие воображали себя королями какого-нибудь дикого племени. Бежать собирались все, как это само собой разумеется.
Окончив свою несложную работу, Антон стоял на шканцах и с замиранием сердца смотрел на движение, происходившее на корабле и на берегу. Железная дверь тюрьмы была раскрыта, койки с соломенными матрацами и шерстяными одеялами проветривались. Все корабельные солдаты в боевом порядке стояли по обеим сторонам входа, готовые при малейшем нарушении порядка арестантами употребить оружие и положить на месте всякого, кто будет оказывать неповиновение. Главный надзиратель ходил со связкой ключей в руках, эконом распоряжался раскладыванием кушаньев по оловянным блюдам.
Наконец, подъехала лодка с первой партией арестантов. Один чистый воздух казалось производил на них опьяняющее действие: некоторые, несмотря на свои кандалы, подплясывали; на бледных лицах глаза горели, как угли.
– Так это новый зверинец для нас, – вскричал один. – Что же, нас принимают за львов, или тигров?
– Очень лестно, не правда-ли?
– И пахнет клецками с вареными овощами. Вот так барская жизнь!
– Рай, одно слово. Увидим новые места, новых людей, – это не то, что стены рабочего дома.
Офицер скомандовал, чтобы молчали, но на его окрик никто не обратил внимания. Смех, остроты и всевозможные иронические замечания сыпались со всех сторон, а кандалы позвякивали в такт. Между тем внизу подходили лодка за лодкой, и высаживались все новые и новые исхудалые, испитые фигуры.
На многих лицах было полное отчаяние. Эти люди привыкли к тюрьме и сжились с узким кругом ежедневного порядка, у них оставалось одно желание – умереть в родной Англии; а теперь они лишались и этой надежды. Их насильно везли за море, на встречу тысячам неизвестных опасностей, на войну и борьбу, в новые мучительные условия тревожной жизни. Они казались совершенно разбитыми; оглушенные окружающим шумом, они растерянно и с ужасом смотрели на черные водны реки, с тайным сожалением о тюрьме, из которой только что вышли.
Темная церковь с её иконами, кроткая, утешительная речь священника, – все осталось там, а они ехали на чужбину снова начинать трудное, тяжелое существование, принимать участие в жизни суетливого, беспокойного дня, когда в сердце не оставалось ни малейшего следа надежды, впереди не было никакой цели, которая могла бы вознаградить за муки и тяготы настоящего.
Оскорбленные, с молитвой на устах и дрожью во всем теле, несчастные смотрели на свои койки. Ах, скорее бы закрылась эта загородка, и темнота скрыла бы их от всех глаз.
Арестанты проходили в некотором отдалении один за другим мимо того места, где стоял Антон, – отца его между ними не было. Со вздохом он стал смотреть на другие суда. Везде одно и то же, та же теснота и толкотня, веселье и недовольство, тот же однообразный звон цепей; те же стоны и проклятия, а на берегу, в немом отчаянии стоял рядами народ и со страхом смотрел на эту картину.
– Триста человек принято! – вскричал надзиратель.
– Все койки заняты.
Антон испугался; значит, надежды больше нет.
Он подошел поближе к последней группе только что высадившихся арестантов и чуть не вскрикнул от испуга: возле него, в арестантской одежде, с обычным спокойным и хладнокровным видом, стоял Торстратен.
Они тотчас же узнали друг друга. – Вы здесь? – быстро спросил, побледневши, голландец. – Ах, бедный мальчик, неужели по поводу нашего маленького приключения? Вы присуждены к высылке?
Антон покачал головой. – Нет, сэр, я завербован. Никто не знает, что я, да, что…
– Что вы до этого момента меня встречали? – подсказал Торстратен. – Тем лучше для вас, мой друг.
Антон подвинулся поближе. – Да, но только в том случае, если вы не донесете на меня.
Торстратен посмотрел на него спокойно. – Как, же это может быть, юноша? Это было бы недостойно порядочного человека.
Антон облегченно вздохнул. – А господин Маркус? – спросил он. – Что с ним?
– Разве вы его не видите?
Он отошел немного в сторону, и Антон увидал человека с безобразным рубцом на лице. Маркус стоял со сжатыми губами, и когда Торстратен шепнул ему несколько слове, он небрежно кивнул головой, как бы желая сказать. «А мне какое дело!» На нашего друга он не обратил ни малейшего внимания.
– Маркус вас не выдаст, – тихо сказал голландец. – Он до сих пор не может простить себе, что потащился тогда за мной в ресторан… Дубина!
– Антон! – вскричал в этот момент голос с форка-стеля. – Антон!
Мальчик увидал лейтенанта и поспешил к нему. – Сэр? спросил он почтительно.
– У тебя есть знакомые в числе арестантов, Антон?
Это было сказано строгим голосом, и лейтенант имел суровый вид.
– Господин, с которым я разговаривал, это тот Торстратен, – сказал мальчик. – Я просил его не рассказывать никому о несчастной историй с банковыми билетами.
Лицо лейтенанта прояснилось, – Так, так. Ну, это меня сердечно радует. Но ты не должен говорить ни слова с заключенными, мой юноша, если бы даже они стали обращаться к тебе.
– Я постараюсь не попадаться ему на глаза, – отвечал Антон.
– И это не трудно сделать; потому что для него железная дверь не отворится больше во все время путешествия, а ты тоже не попадешь туда.
– А если он все-таки выдаст меня из мести, сэр?
– Это не может тебе повредить. Капитан Армстронг знает твою историю во всех подробностях, и для него тут не будет ничего нового. Но на нас обращено, внимание, – прибавил он. – Будь же покоен, твои дела в отличном виде.
Антон смотрел на него нерешительно. – Я хотел бы задать еще один вопрос, сэр!
– Ну, так поторопись, мой мальчик.
– Все шесть кораблей экспедиции все время будут держаться вместе, не правда-ли?
Лейтенант пожал плечами. – Это зависит от удачи, от ветра и от течения. Если начнется буря, то суда могут отстать друг от друга на несколько миль, – тут ничего нельзя сказать вперед.
Антон вздохнул. Если бы его отец был с ним вместе, на корабле «Король Эдуард», – какое бы это было счастье! Тогда они, по крайней мере, переживали бы вместе все, – и хорошее и худое. Он еще раздумывал обо всех этих подробностях, когда вдруг услыхал шум. Это солдаты в два ряда устанавливались у двери тюрьмы, а несколько фейерверкеров, на глазах у арестантов, заряжали орудия. Таким образом их предупреждали, что стоит протянуть руку, и двенадцатифунтовые ядра с двух сторон пронижут тюрьму. Однако, это нисколько не устрашило арестантов.
– Ну, для меня не очень-то страшны эти синие бобы, – сказал один. А чему быть, того не миновать.
– Шш! Не болтай!
– Триста человек под замком чего-нибудь да стоят, – вскричал кто-то. – Солдат-то столько не наберется.
– Только теперь нам с ними не справиться, ребята. Надо подождать удобного случая.
Ни фейерверкеры, ни солдаты не обратили на это бахвальство никакого внимания; замкнули железную дверь, сменили караул, и на корабле водворилась тишина до двух часов ночи, когда начался прилив, и звон якорной цепи возвестил близкий отъезд.
Все тесть военных кораблей обменялись сигналами, белые волны парусов надулись, под напором свежого утреннего ветра, и великаны медленно сдвинулись с места.
Болезненные стоны, с одной стороны, и радостное «ура» – с другой, ознаменовали этот первый шаг отступления от родных берегов.
На этот раз Антон оставался спокойным. Он уже пережил это тяжелое чувство тогда, когда корабль увозил его из отечества, покидая гамбургскую гавань; теперь он испытывал скорее чувство облегчения, – чем скорее начнется путешествие, тем скорее оно и окончится. Берег все дальше и дальше отодвигался в туманную даль, а корабли гордо, как лебеди, среди маленьких уток и чаек, подвигались вперед.
В арестантском отделении была тишина; люди, в ручных и ножных кандалах, сидели за железной решеткой, а на форкастале шло ученье, и новобранцев, посвящали в первоначальные тайны военной науки, не принимая во внимание ни тоску по родине, ни страдания от морской болезни.
А Тристам тем временем таскал из трюма топливо для камбуза; из всех послушных и покладистых он был самый покладистый, из всех усердных самый усердный. Покончив со своей обязательной работой, он находил еще время помочь повару; если ветер задувал в очаге огонь, он терпеливо разводил его хоть десять раз вновь, и при этом у него всегда на готове была веселая шутка даже там, где все другие сердились и раздражались. Даже солдаты смеялись вместе с веселым балагуром и охотно простили ему все побои и царапины, нанесенные во время драки при вербовке. Это было дело привычное и в счет не шло.
Зато по вечерам, когда изнуренные непривычными условиями жизни, разбитые по всем суставам, новобранцы собирались вместе в своем углу, этот пронырливый малый являлся перед ними в своем истинном виде, не таким, каким он казался перед начальством.
– Никогда не говорите им ничего на перекор, – советовал он, – вее переносите терпеливо, заручитесь доверием офицеров и везде, где только возможно, заявляйте о своем желании остаться в морской службе, тогда мы наверное достигнем своей цели.
– Но сначала мы должны выйти в открытое море, – сказал со вздохом кто-то из присутствующих.
– Конечно, мы должны даже обогнуть мыс Доброй Надежды и тогда, в Южном океане, всякий след потерян. Там есть множество островов, о которых еще никто ничего порядком не знает. А у нас много разных припасов, целые короба и ящики железной утвари и игрушек, чтоб задобрить туземцев. Но прежде всего мы должны отомстить за себя нашим мучителям. Еще будет время, когда я увижу этого Мульграва у своих ног, как дохлую собаку.
– Сегодня он меня ловко угостил плетью, – с раздражением сказал один из собеседников. – О, Боже мой, Боже мой!.. Я пошел в трактир за пинтой эля для больного брата, а теперь должен терпеть побои от этого пустомели.
– Погоди, погоди, – уговаривал Тристам. – Тут сердцем не поможешь, надо все обиды скрывать под улыбкой, иначе победа всегда будет на их стороне.
– Да она и так на их стороне, потому что у них сила.
– Которую мы у них отнимем. Будьте в этом уверены.
– О, Боже! корабль плывет еще только по Темзе, надо терпеть целые месяца, пока мы обогнем мыс Доброй Надежды.
– Но эти месяцы пройдут, – утешал Тристам, – завтра мы выходим в открытое море. Надо хорошенько все подготовить, и прежде всего надо попасть в караул, а на это требуется время.
И каждый раз, когда оборванец вел такие речи, все роптавшие в бессильном отчаянии, начинали чувствовать нечто вроде утешения и надежды. Мысль о возможности отомстить за себя возбуждала душу, как вино.
На следующее утро вдали показался знаменитый маяк, Эддистон, на одинокой, окруженной морем вершине которого служащие остаются нередко по целым месяцам отрезанными от всего мира. Короткия речные волны смешались длинными, плавно текущими волнами океана, глазу не на чем было остановиться, не попадалось больше рыбачьих лодок, не видно было живущих на суше птиц, и только море разбивало свои пенистые белые волны о пловучия тюрьмы.
Антон постоянно следил за другими кораблями. Один ушел уже далеко вперед, другой держался на одной линии с «Королем Эдуардом», но не подходил настолько близко, чтоб можно было разглядеть находившиеся на нем предметы.
Начал падать снег, хлопья садились на корабельные фонари, принимая красную или зеленую окраску, потом скатывались в воду и меркли. Но некоторые из них и там продолжали сиять, разростаясь все больше, так что за кораблем тянулась целая полоса, освещенная мерцающими точками, словно на поверхности воды лежали бриллианты. Антону казалось, что он видит чудо, нечто такое, что не может быть в мире обычных вещей.
– Это морские фонари. – сказал ему один матрос, случайно проходивший мимо. – их еще увидим не раз. Это живые существа.
– Разве не снег? – прошептал, совершенно сбитый с толку, Антон.
Матрос улыбнулся и прошел молча, а Антон все продолжал смотреть на это странное явление с возраставшим удивлением. – Какой блеск! Какие переливы цветов! Он благоговейно сложил руки.
Вдруг в недалеком расстоянии он заметил какой-то крупный предмет, который приближался, то исчезая из вида, то появляясь вновь.
Что бы это могло быть?
В этот момент с марса раздался голос матроса на вахте.
При тихой, безветренной погоде голос этот разносился по всему кораблю.
– Лодка впереди!
Палубная вахта передала приказ дальше и скоро появился офицер с подзорной трубой. Ледка здесь, среди открытого моря, – это было странно.
– Может быть, занесло рыбака, – предположил кто-то.
– Но это совершенно невозможно, ведь не было ни малейшего ветра.
– Теперь я вижу, – вскричал мистер Паркер, старший офицер на «Короле Эдуарде». – Самая обыкновенная лодка, ореховая скорлупа.
– Сколько человек экипажа?
– По-видимому, совершенно пустая.
– Ну, так не будем терять времени, а то отстанем от других кораблей.
Антон сильно волновался, каждое слово падало камнем ему на сердце. – «О, пусть бы маленькая лодка оказалась пустой!»
Но желанию этому не суждено было исполниться. – Теперь лодка, совсем близко, – сказал офицер. – В ней мертвый.
– Позвольте, пожалуйста, взглянуть мне самому, мистер Паркер.
Капитан Армстронг взял трубку и стал наводить ее на интересующий его предмет. Вокруг него столпились кучкой офицеры, в числе которых находился и лейтенант Фитцгеральд.
– В лодке лежит человек, господин капитан, – сказал он. – Я вижу и без трубы.
– Что у вас за глаза! – сказал, улыбаясь, капитан. – Во всяком случае, я вижу там юношу… совсем мальчик, мне кажется. Может быть, он еще жив, и мы должны поспешить к нему на помощь. Мистер Паркер, спустите маленькую лодку.
Антон тихонько вздохнул. «Еще новое несчастье!»
Тотчас были сделаны необходимые распоряжения и спущена лодка, в которой поместились четыре матроса.
На палубе с напряженным вниманием следили за всем происходящим, бледные лица арестантов безмолвно, смотрели сквозь железную решетку. Там, на дне лодки, лежал одинокий мертвец, может быть, умерший от голода, может быть, убитый.
Лодка с четырьмя матросами отделилась от фрегата. При каждом взмахе весел к дереву её приставали маленькие блестящие точки и она плыла как бы погруженная в полосу света, стройно подвигаясь к качавшейся на волнах лодке.
Громко и отчетливо раздался оклик.
Ответа же было. Тогда за борт лодки ловко зацепили абордажным крюком, и сильные руки подтащили ее. Послышался возглас сострадания: «Бедный мальчик, он умер!»
– Почти ребенок!
– И из господ. Какое хорошее платье!
– Не задерживайте! Может быть, он еще жив!
– Да, он совсем окоченел и похолодел. Тут нет никакой надежды!
Лодку привязали к шлюпке и направились назад, к кораблю. Не без труда доставили на борт безжизненное тело молодого человека и положили на скамью; солдаты убрали обе лодки, и «Король Эдуард» опять отправился в путь. Свет одного из фонарей упал на бледное лицо лежавшего без сознания юноши, и осветил красивое, благородное лицо, светлые, волнистые волосы и руку, белую и маленькую, как и девушки. Одежда мальчика была из тонкого синего сукна, белье изящно, на пальце правой руки надет был бриллиантовый перстень, а часы и цепочка были из золота.
– Маменькин сынок! – сказал один из арестантов. – Барчук, которого стерегли, чтоб на него не пахнул ветерок.
– Из тех, которые родятся, чтоб приказывать. Ах, бедный паренек! понадеялся на себя, и поминай, как звали!
Никто, по обыкновению, не обращал внимания на замечания арестантов. Все офицеры столпились вокруг врача, который осматривал юношу; всех интересовал этот загадочный случай.
– Он жив! – сказал, наконец, представитель науки; – по крайней мере, мне так кажется. Несите его вниз, в лазарет, ребята!
Лейтенант Фитцгеральд, как вахтенный офицер, распоряжался и давал приказания. Взглянув на мраморно-белое лицо обмершего, он остановился, пораженный.
– Разве вы знаете этого юношу? – спросил с удивлением старший офицер.
– Не знаю!.. Пожалуйста, мистер Паркер, не согласитесь ли вы взять на себя мои обязанности на минутку?
– С величайшим удовольствием, сэр.
Поблагодарив наскоро своего товарища, лейтенант Фитцгеральд пошел вниз, за матросами, выносившими молодого человека. В корабельном лазарете врач и два фельдшера тотчас начали приводить его в чувство. Его разделу и растирали щетками и шерстяными одеялами, пока, наконец, он не стал обнаруживать признаков жизни.
– Отощание, – сказал врач, – потеря сил. Но с этим он скоро справится.
Лейтенант Фитцгеральд не отводил тревожного и печального взора от лица незнакомца, и когда тот впервые взглянул на него, он вскричал неверным от волнения голосом: «Аскот!»
Мальчик лежал в согретой постели и жадно глотал вино, которое ему вливал фельдшер. – Что случилось? – прошептал он. – Ведь я был в лодке.
– А теперь ты на фрегате «Король Эдуард», мой мальчик. Мы вынули тебя замертво из твоей ореховой скорлупы.
Мальчик потер себе лоб. – Ты, Мармадюк? – прошептал он. – Неужели, правда, это ты?
– Как видишь, Аскот. Но по какому случаю ты очутился один в лодке, в открытом море? Как это случилось?
Мальчик пожал плечами. – Мне уже надоело жить в дрянной рыбацкой деревушке, – отвечал он. – Его преподобие с утра до ночи заставлял меня учиться, – благодарю покорно!
– Так ты хотел бежать?
– Разумеется. И это удалось мне, хотя не так легко, как я думал. Я продержался в лодке два дня и две ночи.
– И все поджидал корабля, который бы тебя подобрал и доставил в Лондон?
– Конечно. Когда мы там будем?
Фитцгеральд грустно улыбнулся. – Бог знает! – сказал он с таким выражением, которое заставляет слушателя призадуматься. – Пока мы находимся на пути к южному полюсу…
Юноша смотрел так, как будто с ним говорили на незнакомом языке.
– Мармадюк, – сказал он с запинкой. – Так мы едем не к Лондону?
– Совсем нет, к южному полюсу, Аскот.
– Но я не хочу! – выходя из себя, – закричал мальчик. – Я не хочу! В каком бы расстоянии мы ни были от Лондона, фрегат должен изменит свой курс и привезти меня в Лондон!
– Замолчи и постарайся заснуть, Аскот. Вместо того, чтобы благодарить небо за свое спасение, ты заявляешь какие-то совершенно неисполнимые требования.
С этими словами лейтенант повернулся к двери и вышел, не обращая внимания на гневные выражения своего юного родственника.
Некоторое время спустя, он дал капитану необходимые объяснения. – «Это Аскот Чельдерс, будущий лорд Кроуфорд, сэр, мой двоюродный брат».
Капитан Армстронг с недоумением покачал головой, а когда лейтенант Фитцгеральд рассказал ему некоторые подробности, он слегка улыбнулся. – Из таких шалых головорезов часто, со временем, выходят отличные люди, – сказал он. – Мы примем этого молодого человека совершенно равнодушно, не будем придавать его присутствию никакого значения; это, мне кажется, поубавит у него спеси.
– А что вы ему дадите делать? – спросил лейтенант.
– Это мы предоставим ему самому. Если он запросит книг, дадим ему, не запросит, и не надо. Услуг ему во всяком случае оказывать не будем.
На этом и порешили, и когда Аскот, через два дня, вышел в первый раз на палубу, на него никто не обратил внимания, кроме одного, и этот один был Антон. Он знал историю мальчика и, видя в нем только сына лорда Кроуфорда, перенес на него свою благодарность к его отцу. К тому же Аскот был так прекрасен! С нежным румянцем на красивом лице и вьющимися волосами, он скорее походил на картину, чем на человека с плотью и кровью, которому всегда присущи те или иные недостатки; а в этом юноше, напротив, все было прекрасно до совершенства. Особенно привлекателен был рот, с ясной, приветливой улыбкой, освещавшей все лицо и глаза. Это было олицетворение весны, и каждый взгляд, каждое движение его были исполнены жизни и ключем бьющей веселости.
– Эй, ты! – окликнул он нашего друга, – поди-ка сюда!
– Не могу, сэр. Сейчас позовет повар, и я должен нести завтрак господину капитану!
– А я хочу, чтобы мне почистили платье. Кто же это должен делать?
Антон украдкой подошел к нему поближе и сказал: – Я вычищу сегодня вечером, сэр, только потихоньку, и вы никому об этом не говорите.
Аскот засмеялся. – Теперь меня будут лишать всяких услуг? Еще новая душеспасительная мера. Посмотрим, поможет-ли.
И он пошел прочь, посвистывая, но тотчас же вернулся назад.
– Мальчуган! Почему ты хочешь чистить мое платье потихоньку? Ведь от меня не получишь ни пфенига.
И он, как клоун, вывернул целиком оба кармана. – Видишь, я гол, как сокол…
Антон невольно улыбнулся. – У меня другие причины, – сказал он.
– Убийственный говор! Ты, значит, иностранец?
Антон стал рассказывать и так разговорился, что юный собеседник узнал всю его историю, причем иные эпизоды пришлось повторять несколько раз, чтоб Аскот мог, наконец, понять, как следует, эту тарабарщину, как он выражался.
Когда рассказ подходил к концу, Аскот весело закивал головой.
– Вижу моего старика, как живого; вечно озабочен тем, чтоб не сделать кому-нибудь вреда, не оскорбить чье-нибудь чувство. Будь уверен, что он и впредь будет заботиться о твоей судьбе и не потеряет тебя из вида, разумеется, если ты не выйдешь из послушания, т. е. будешь смотреть на жизнь не иначе, чем он сам. Этого бы он тебе не простил. Впрочем, тебе ведь бояться нечего.
– Почему вы так думаете, сэр?
– Потому что ты добродетельный пай-мальчик. Невыносимейший сорт людей.
И он повернулся и ушел. Расхаживая по падубе, он с любопытством посматривал, неужели на корабле действительно никому нет дела до того, что на нем находится Аскот Чельдерс.
Арестанты возбуждали в нем неприяненное чувство, и он с отвращением отвернулся, проходя мимо тюрьмы. Почему эти господа не запрятаны в трюм? На палубе можно было бы играть в крокет, или в кольца.
Ах, почему свет вообще так скучен и переполнен неприятностями!
Вот и обед за офицерским столом был далеко не по его вкусу. Солонина! Брр!.. Такое вульгарное кушанье!
– Мармадюк, ты мог бы позаботиться, чтоб для меня приготовили хоть курицу, – сказал он. – Мой отец заплатит за все.
Лейтенант нахмурился. – Ты все еще самая важная персона, Аскот? И твои желания – закон для всего остального мира, не так-ли?
– Если я их оплачиваю, конечно. А кстати, не собираешься ли ты снова начать свои проповеди, Мармадюк?
– Для тебя – нет, – отвечал лейтенант, – потому что ты неисправим. Ты еще до сих пор не подумал поблагодарить капитана. Что ты на это скажешь, Аскот?
– Это ведь такая необходимая процедура! Вероятно, ты надеешься, что добрый человек имеет для меня в запасе назидательнейшую речь, но я разрушу твои надежды.
– Потому что совесть не чиста у вас, сударь. Незаслуженные упреки выслушиваются очень спокойно.
– Я не хочу ничего выслушивать, Мармадюк. Что мне за дело до твоего капитана? Спасать умирающего, это простой долг человека, и я не вижу, с какой стати мне рассыпаться в благодарностях и делать растроганную физиономию. Да кроме того, вы выказали мне так мало любезности, что я право не чувствую никакой особенной признательности. Например, неужели нельзя найти для меня каюты? прислуги? Не лишнее было бы достать для меня ружье и каких-нибудь интересных книг, а прежде всего кормить меня получше, давать вино и какой-нибудь дессерт, напр., плоды, или варенье. Троекратная кормежка и в промежутки стакан простой воды, – это хорошо для рабочего дома, а не для богатых людей. А ведь мой отец богат, и я наследник нескольких миллионов.
