Софи Вёрисгофер
Из Лондона в Австралию

Фитцгеральд покачал головой. – Странное племя! – шепнул он. – Люди справляют какое-то веселье, когда еще не так давно свыше тридцати человек их земляков погибли в экспедиции!

– Гм! охота и вам-то вспоминать об этом, сэр!

– Мармадюк! Я вижу среди них одного белого. Клянусь, это тот самый, которого арестанты звали голландцем!

– Где? Где? – шепнул Антон.

– Разве не видишь? Вон там возле двух сросшихся пальм.

– Да!.. это он!

– И там же тот, что с рубцом на лице.

– Маркус! Я узнаю и его!

В этот момент рядом с ними из кустов вынырнула стройная фигура Туилы. – Вы уже тут! – шепнул он. – Это хорошо. Никто еще не подозревает о нашем присутствии, они и не думают, что огненные палки белых у них за спинами… Сейчас начнется рыбная ловля короля!

– А где же этот страшный старик? – спросил Аскот.

– Он в лодке. У него удочки с крючком из перламутра, в знак его королевского достоинства.

– Чорт побери! И этим знаком королевского достоинства его величество изволят удить рыбу?

Туила, смеясь, покачал головой. – Сейчас сам увидишь, чужеземец! Это не простая рыбная ловля…. Когда, король, выезжает на ловлю, то исключительно за бонитами, которые не берутся ни на какую приманку, кроме живца.

Офицер посмотрел кругом себя. – Понимаете ли вы в этом что-нибудь, джентльмены?

– Абсолютно ничего!

– Вот его лодка! – шепнул Туила.

Из бухты вдруг появилась, скользя по воде, небольшая лодочка с двумя туземцами, и направилась к большому камню, торчавшему из воды и служившему пристанью. Средняя лавка лодки была постлана пестрой циновкой. Тотчас же на берегу загремели барабаны, зазвучали флейты и из одной группы дикарей выступила исполинская фигура короля, который направился к камню.

На нем и сегодня не было никакой одежды, но зато он смыл с своего тела те краски, которыми был разрисован, идя против белых, и теперь заменил их ярко красными и желтыми полосами. Волосы его были соединены каким-то клейким веществом в высокую прическу и так же, как, руки и плечи, были вымазаны в белый цвет. Благодаря этому на его совершенно желтом лице выделялся, словно кирпич, красный нос, а по бокам головы торчали тоже красные уши.

В полном блеске зтой красоты, высокий повелитель острова, Ша-Ран, вошел в ладью под звуки музыки и занял место на средней лавочке. Затем он достал из тыквы, стоявшей на дне лодки, какой-то небольшой блестящий предмет и дал гребцам знак отчаливать от берега.

Лодка стрелой полетела по лагуне и за ней по голубой поверхности воды, словно бабочка, несся, сверкая на солнце, крючок из перламутра, привязанный к тонкой крепкой бичевке, конец которой держал король.

Лодка носилась туда и сюда с такой быстротой, какую только могли сообщить ей двое сильных гребцов. На берегу толпа замерла в ожидании.

Все привстали с своих мест, поднимались на ципочки и прикрыв глаза рукой от солнца, внимательно следили за королевской лодкой.

– Туила, – сказал офицер, – подойди сюда и объясни, пожалуйста, в чем тут дело? Король ведет крючек по верху воды, но не погружает его в воду?

– Да, господин! Бонит видит, что по воде скользит что-то и выскакивает из воды, чтобы схватить этот предмет, и тут-то и попадается на крючок.

– Занятная охота! – сказал офицер вполголоса.

– Вот! Вот! – воскликнул Антон. – Одна уже есть!

Действительно в руке Ша-Рана очутилась серебристая, трепещущая рыба, фута в два длиной, и он высоко поднял, ее над годовой, показывая своему народу, толпившемуся на берегу. Торжествующие крики огласили лагуну, все глаза устремились на короля, все руки протянулись к нему и каждый готовился подхватить королевский дар, если он будет удостоен получить его.

Гребцы умерили ход лодки и теперь она плавно и медленно скользила к берегу, под крики мольбы собравшихся.

Вдруг Ша-Ран поднял руку и рыба вместе с крючком, отцепленными от бичевки, мелькнув в воздухе, упала к ногам одного из воинов, который тотчас же поднял ее над головой с криком торжества. Осчастливленный дикарь немедленно бросился разводить огонь, чтобы сжарить полученный им королевский дар.

В лодке сменили гребцов, королю подали другой крючек и снова произошла та же гонка по лагуне, окончившаяся новой удачей.

Но так как голодных на берегу было слишком много для того, чтобы их мог насытить царственный ловец, то народ принялся и сам за уженье, по тому способу, который ему был дозволен, и который представлял не менее интереса, нежели королевский.

В одной из бухт лагуны лежало некоторое количество больших, плоских камней; туземцы разместились на них и опустили между ними на коралловое дно какие-то небольшие предметы.

– Что это они делают? – спросил Аскот.

– Они кладут яд для рыбы.

– Неужели? Разве можно есть отравленную рыбу?

– И очень! Вот сейчас увидишь, господин!

– Брр! Отравленная рыба! Меня тошнит при одной мысли!

Рыбаки присели на корточки, каждый на своем камне, и нагнувшись к воде, внимательно следили за игравшей в ней рыбой. Когда среди кораллов происходило какое-то, вероятно, понятное для дикаря движение, он выпрямлялся, в руках у него оказывался острый нож из раковины, и подняв его он ждал момента, чтобы поразить добычу.

Вода начинала бурлить, пенистые волны били о берега и затем рыба показывалась брюшком вверх на поверхности. Туземец с быстротой молнии подхватывал ее, взрезывал своим ножом, выбрасывал все внутренности на берег в кусты и спустя несколько минут рыба, только что проглотившая отравленную приманку, уже поедалась туземцами; пока воин кушал ее, его жена и дети не смели смотреть на него, но ожидали в сторонке, что он милостиво швырнет им объедки.

Тем временем Ша-Ран то и дело таскал из воды крупных тонов и бросал их своим подданным, в числе коих особенно часто королевский дар доставался одному любимцу короля. Празднеству, казалось, конца не будет.

Офицеры переглядывались. Что делать? Неужели без всякого предупреждения, без объявления войны, открыть огонь по этим наивным детям природы? Неужели убивать людей, не подозревающих даже о присутствии неприятеля?

Немыслимо. Никто бы на это не решился.

– Я вам предложу вот что, друзья мои! – начал Туила. – Вернитесь в деревню, и когда Ша-Ран пойдет домой с своими воинами, примите его хорошим залпом холостыми патронами. А затем пусть кто-нибудь войдет к нему навстречу с плодом хлебного дерева в руке.

– Я пойду! – вызвался Аскот.

– Ни в каком случае, молодой человек! – покачал офицер головой, – Но то в том дело. Можно ли надеяться, что Ша-Ран уважит этот знак мира?

– Безусловно! – уверял Туила. – Я знаю это по опыту.

– Хорошо. Так и сделаем. Уйдем отсюда без шума, ребята!

Приказание было передано шепотом всему отряду и спустя четверть часа все англичане шли обратно к деревне, по несколько иным путем. Но дороге в одном месте общее внимание было привлечено довольно высшим холмом, очевидно, искусственного происхождения, в густой пальмовой роще.

– Что это? – спросили англичане туземца. – Вероятно, могила?

– Нет, – ответил тот, там наверху холма есть хижина, которую не видно с острова и с которой тоже ничего не видно кругом. Это жилище королей.

– А! Там и живет Ша-Ран?

– Нет, не то! Когда сын короля, будущий король, подрастает и в состоянии сам ходить и сам кушать, то его относят в этот дом и там его воспитывают до восемнадцатилетнего возраста особо приставленные к нему люди.; Он не имеет права спускаться с холма и к нему также никто не смеет ходить. Когда ему исполнится, восемнадцать лет, его приводят в деревню и весь народ падает перед ним на колени. Тогда он должен подвергнуться королевскому испытанию…

– Королевскому испытанию? Это еще что за штука?

– Выбирают двух лучших метателей копий и они оба разом пускают в него свое оружие, а он должен на лету поймать оба копья, и не дать им ударить в него. Если он не сумеет этого сделать, то никогда не будет королем.

– Этот обычай мне нравится, – заметил Фитцгеральд, – в нем есть что-то напоминающие рыцарские обычаи.

– А если копье вонзится в голую грудь молодого принца?

– Тогда ему тут же и смерть! – объяснил Туила. – Это случалось нередко, и даже, между прочим, на этом острове.

– Нет ли здесь и теперь молодого принца под арестом?

– Ша-Ран бездетен, – заметил Туила, – после его смерти им придется доставать себе короля с другого острова.

Наконец, отряд прибыл в деревню, и занял выгодную позицию между хижин. – Носят ли туземцы свои копья постоянно при себе? – спросил офицер.

– Постоянно. Ведь по ту сторону лагуны живет другое племя дикарей, с которым здешние туземцы находятся в постоянной вражде.

– И теперь с ним ведется война!

– Всегда. Если два племени поселяются на одном острове, то между ними никогда не бывает мира.

Белые качали толовой. В каком одичании живут здесь люди!.. Начальник экспедиции еще раз наказал своим людям нм в каком случае не открывать огня, пока он не отдаст приказа!

– Я хочу по возможности избегнуть кровопролития. – сказал он. – Если Ша-Ран выдает белых арестантов, то пусть сам идет себе на все четыре стороны.

– Внимание! – крикнул Аскот. – Кажется дикари возвращаются с рыбной ловли!

– Берите скорее плод хлебного дерева в руки… Скорее!

Туила бросился в первую попавшуюся хижину, достал там требуемый плод, и завернув его в большой зеленый лист, подал офицеру.

– Вот, чужеземец. Кому ты прикажешь выйти навстречу королю, когда он появится?

– Всего удобнее идти к нему мне, – воскликнул Фитцгеральд, – так как главнейшие из слов местного наречия мне известны.

– И я с тобою, Мармадюк!

– Ни в каком случае! – решил мистер Робертс, начальник экспедиции. – Разве возможно, чтобы оба наследника дома Кроуфордов рисковали своей судьбой в один и тот же час?

– Но, сэр…

– Прошу вас, лейтенант. Начальник экспедиции – я, мне и идти.

На эти слова, нечего было возражать. Мистер Робертс взял в руку хлебный плод, скомандовал своим солдатам к прицелу и спокойно, уверенной поступью, вышел перед хижинами навстречу толпам дикарей.

– Молодчина! – шепнул Аскот, сверкнув глазами.

Фитцгеральд провел рукой по лбу. – У меня скверное предчувствие, – сказал он.

– И у меня, сэр, – кивнул ему Антон. – Не пойти ли нам с мистером Робертсом.

– Нет, мой милый, это не годится. Разве можно поступать вопреки точному смыслу приказаний начальника, хотя бы и с добрым намерением!

В этот момент раздался пронзительный крик. Дикари увидали своих непрошенных гостей и стеснились вокруг короля. Произошла невообразимая суматоха, сопровождавшаяся ревом и воем как бы взбесившихся диких зверей. Мистер Робертс, не ускоряя и не замедляя шага, с той же самоуверенной осанкой, подошел ближе к толпе. Он поднял над головой свой парламентерский знак, так, чтобы его всем было видно и громко назвал короля по имени.

– Ша-Ран!

Гигант с отвратительно размалеванной рожей, с зверскими чертами лица вышел к нему из толпы своих поданных. Вместо ответа на вызов англичанина он испустил свой душу раздирающий вой, хорошо уже знакомый нажим друзьям. Высокий, сильный, мускулистый стан, поднятые дыбом волосы, дико сверкающие глаза, которыми он страшно вращал, – все это придавало дикарю по истинне страшный вид.

Он скрипел зубами и опять кусал свою бороду, заплетенную в косы.

– Ша-Ран, – повторил офицер, – желаешь ли выслушать меня?

Стоявший позади него Туила перевел его слова. Хотя и находясь под прикрытием английских ружей, бедняга дрожал от страха.

Ша-Ран проревел что-то в ответ, повертел копьем над головой, и затем снова издал те же дикие звуки.

– Король слушает тебя, чужеземец.

– Хорошо. Спроси же его от моего имени, согласен ли он добровольно выдать нам тех белых людей, которые находятся на его острове.

Туила перевел и вместо ответа Ша-Ран сильно ударил в землю тупым концом своего копья.

– Я не отдам ни одного белого человека, а твоих друзей вместе с тем изменником, который пришел сюда с вами, я прикажу убить и трупы их выкинуть в море на съедение рыбам.

Лейтенант Робертс пожал плечами. – В таком случае нам не о чем больше разговаривать! – сказал он.

Страшный дикарь словно ожидал того момента, когда Туила кончит переводить эти слова. С ревом он кинулся на англичанина и метнул в него свое копье с наконечником из зубов акулы – с такой силой, что острие пробив грудь несчастного офицера, высунулось у него между лопатками.

Он взмахнул руками, слабо застонал, кровь хлынула у него из горла, и мертвый повалился на траву, заливая ее горячими пурпурными потоками крови.

Невольно вырвавшийся у англичан крик ужаса смешался с диким воем и ревом туземцев. Первая, дорогая жертва была принесена, человек, намеревавшийся пощадить закоренелого преступника, желавший действовать не силою, а кротостью, снисходивший к невежеству диких, лежал мертвый, в крови. Безграничное ожесточение овладело англичанами… это новое преступление заслуживало примерной кары.

Второй офицер без лишних слов принял на себя начальство и, встав во главе отряда, скомандовал: – Пли!

Но Ша-Ран, вероятно предвидел это. Сильным, неожиданным скачком в сторону, он спрятался за хижины и с зверским насмешливым хохотом ободрял оттуда своих Воинов на бой с белыми. Воины отвечали ему пронзительным криком. Полетели копья, посыпались пули и ряды дикарей начали валиться на сухую землю, заливая ее темной кровью.

Среди дикарей находилось несколько человек белых, всего, может быть, человек с десяток. С самого начала боя, исход которого для них, конечно, не подлежал сомнению, они хотели было незаметно скрыться, но командующий офицер сразу это заметил и часть его матросов сделала обходное движение в тыл дикарям, с специальной целью задерживать белых, пытавшихся бежать.

Между шалашами дикарей произошла настоящая травля. Арестанты метались туда и сюда, будучи не в состоянии действовать непривычным для них оружием дикарей, и не имея в руках ничего иного, но в то же время одушевленные пламенным желанием избежать плена и позорного наказания. Они все еще надеялись ускользнуть от своих преследователей, или по меньшей мере выиграть время.

Но пули пробивали насквозь жалкия хижины, кровавые следы обозначали путь отступления арестантов, ближе и ближе настигали их солдаты.

Здесь один из арестантов лежал мертвый с раздробленным черепом, там другой, загнанный в тупик между двумя рядами хижин, не имея возможности двинуться ни взад, ни вперед, все, еще не терял безумной надежды на спасение. Он поспешно разбрасывал жалкия постройки, заграждавшие ему путь к свободе, стены их трещали по всем швам, целые облака пыли и соломы летели ему в глаза, но гибкий бамбук только гнулся, а не ломался, пробраться через него было невозможно, хотя у несчастного были уже все руки в крови.

Он долго озирался на приближавшихся к нему англичан, бросая на них взгляды, полные ненависти.

Лицо его было по истине страшное, до того оно было искажено ненавистью и ужасом… в нем было что-то скорее дьявольское, нежели человеческое, и при взгляде на него сердце замерло бы даже у самого храброго человека.

Случайно глаза этого арестанта встретились с глазами Антона, и на секунду взоры их были прикованы друг к другу.

– Маркус! – воскликнул юноша в испуге.

– Я вовсе не Маркус! – бешено крикнул беглец и губы его покрылись пеной. – Вы ошибаетесь, ошибаетесь… Тот, кого вы ищите, не здесь.

– Сдавайся, – крикнул ему унтер-офицер, – сдавайся!.. Или смерть! Раз… два…

– Будьте вы прокляты!..

Маркус вдруг совершенно неожиданно изменил свою тактику. Бросив полуразрушенные стены хижины, он с ловкостью акробата, пригнувшись к земле, шмыгнул под ноги солдат. Не ожидавшие такого маневра, матросы не успели схватить его, двух из них он опрокинул сильным ударом под коленки, и как заяц бросился бежать.

Но пуля догонит самого искусного бегуна. С секунду Маркуса было не видно между хижинами, но затем волей неволей пришлось бежать по открытому месту, и он не оборачиваясь летел, куда глаза глядят.

– Стой! – крикнул ему еще раз унтер-офицер, – не то буду стрелять!

Маркус, не отвечая ни слова, несся стрелой к пальмовой роще.

Выстрел раздался, гром его затерялся в общем грохоте битвы, но результаты не замедлили обнаружиться, Маркус несколько раз перевернулся, затем упал ничком и остался недвижим. Пуля пробила ему голову.

Охота человека на человека между тем продолжалась. Одни арестанты попадались, в плен, другие, предпочитавшие смерть, погибали, подобно Маркусу, и, наконец, дело стало лишь за последним, десятым.

Шесть человек уже стояли в сторонке, связанные по рукам и по ногам, в крови, с обезображенными лицами, отупевшие от горя и досады, трое были убиты, не доставало десятого.

– Я знаю, кого недостает, – сказал Фитцгеральд.

– Это Торстратена.

– Голландца?

– Да!

– Ищите же его. Это самый зловредный.

И снова началась беспощадная травля под гром жестокой битвы между туземцами и солдатами. – Да, полно, был ли здесь голландец? – спросил кто-то из матросов. – Видел ли его кто-нибудь?

– Я знаю, что белых здесь было десятеро!

Антон молчал. Он-то знал, что Торстратен здесь, но у него не хватало силы выдать человека, хотя бы и преступника, который, однако, давал ему кров и кусок хлеба в то время, когда он погибал с голода.

Он беспокойно посматривал по сторонам. Если бы этому проходимцу с ловкими манерами, умеющему прикидываться знатным барином, и удалось бы бежать, то что за беда?

– Ищите, ребята, ищите! – настаивал унтер-офицер, – Подумайте о бедном мистере Робертсе и постарайтесь, чтобы кровь его не осталась неотомщенной.

– Быть может Торстратен убежал в лес?

– Нет, нет, этого быт не может. Лучше загляните ка под обломки этого шалаша.

Солдаты повиновались. Полуобвалившаяся крыша хижины была приподнята и под неи оказалась целая груда циновок, ветвей, сухих листьев.

– Есть тут кто-нибудь? – крикнул унтер-офицер.

Ответа не было.

Кто-то ткнул в кучу прикладом… и ощупал им нечто твердое… подвижное. Ха, ха! Что-то мягкое, живое… это человек!

Солдаты разбросали кучу прикладами. – Белая кожа! – смеялся один из них, схватив тело за руку и с силой потянув его.

– Не с господином ли Торстратеном имею честь?.. Пожалуйте-ка сюда, господин!

Сердце Антона забилось. Неужели несчастный, которому он обязан жизнью, действительно найден под этой грудой? Ведь, как бы то ни было он видел от него только добро!

– Г-н Торстратен! – невольно воскликнул он. – Г-н Торстратен! Сдавайтесь!

Сбросили еще пару другую жердей и вот показалось бледное лицо… голландца, а спустя мгновение, высвободившись из-под последней циновки, он предстал и всей своей персоной перед своими преследователями. Отчаяние его было так велико, что он не мог вымолвить ни слова…

Солдаты отвели его к остальным арестантам, он беспрекословно машинально повиновался и позволял делать с собой все, что угодно.

– Г-н Торстратен! – шепнул Антон. – Это я!

– Да, мой мальчик… я узнал тебя… Ах, это быстро пролетевшее время свободы делает возвращение в рабство еще ужаснее…

Он пожал руку Антона и затем дал связать себя. – Может быть в другой раз будет больше удачи! – пробормотал он по-голландски с приливом прежней своей несокрушимой энергии.

В то время как несколько человек солдат, окружив арестантов, вывели их с поля сражения, в другом пункте его разыгрывался заключительный акт драмы. Солдатам было приказано щадить короля и взять его живым, для того чтобы судить по всем правилам. Но задача эта оказалась не из легких. Ша-Ран с необыкновенным искусством отбивался от нападающих.

Его воинский крик не замолкал ни на минуту, копья, которые он метал, то и дело ранили кого-нибудь из белых, он появлялся на всех пунктах, ободряя своих воинов и поддерживая в них геройское мужество.

Мертвые и умирающие туземцы устилали всю землю, жены и дети давно уже скрылись в святилище, отовсюду слышались стоны, но битва все еще колебалась и все еще нельзя было сказать с уверенностью за кем останется победа.

Шум сражения привлек сюда жителей другой отдаленной деревни, целые полчища их появлялись из леса, затрудняя англичанам захват Ша-Рана настолько, что офицер, командовавший отрядом, уже подумывал об отступлении, особенно в виду нескольких попыток освободить арестантов. – Продолжая сражение, мы рискуем потерять уже приобретенный успех! – сказал он со вздохом. – Как вы думаете, товарищ!

Фитцгеральд показал ему на свирепую фигуру Ша-Рана, залитую кровью с головы до ног. – А вы разве не находите, что наша честь требует, чтобы мы захватили этого дьявола? – ответил он.

– Разумеется! – кивнул ему офицер. – Я готов пожертвовать жизнью, чтобы схватить его!

Он громким звучным голосом ободрил своих солдат, и они дружно бросились в штыки по обломкам хижин в последнем натиске. Дикари начали заметно подаваться.

Один за другим они падали под ударами англичан, действовавших то прикладом, то штыком, то пистолетом. Эта, по мнению дикарей, крошечная безделушка причиняла все-таки такие ужасные опустошения. Ша-Ран, давно уже угадавший план неприятелей, с ловкостью кошки прыгал среди хижин, постепенно подвигаясь все ближе и ближе к убежищу. Конечно, прежде чем ему удалось бы достигнуть этой цели, его можно было двадцать раз положить на месте, но тем же менее белые щадили его, стремясь по-прежнему взять его живым.

Вероятно, он считал себя неприкосновенным в убежище, ибо достигнув его ступеней, он обнаружил свое торжество еще более дикими и оглушительными криками и свирепыми жестами. Вращая над головой копьем, он не стараясь более прятаться и укрываться от солдат, стал на нижней ступеньке святилища.

Жены и дети лежали ниц кругом него, волны разбежались во все стороны, шум битвы смолкнул, на месте остались одни победители.

– Наконец-то он наш! – воскликнул командир отряда. – Вперед, ребята, загоните его в угол!

– А если он перелезет стену?

– Это невозможно! Вперед!

Солдаты ворвались во двор храма и со штыками на перевес теснили Ша-Рана, пока он не очутился в углу, откуда ему уже-не было никуда никакого выхода.

– Здесь убежище! – крикнул он громовым голосом. – Кто только прикоснется ко мне, немедленно умрет!

– А вот посмотрим! Берите этого негодяя!

Несколько солдат схватили дико отбивавшегося короля и повалили его на землю. Понадобилось шесть человек, чтобы связать его по рукам и ногам, после чего они вынесли его со двора святилища на площадку между хижинами.

Туземцы со страхом следили за этой сценой. Ни один из их богов, видимо, не хотел вступиться за короля.

Что же это значит?.. Все дедовские предания оказывались пустыми побасенками? Твердая вера в неприкосновенность святилища была разрушена. Белые взяли короля из этого неприкосновенного, якобы, убежища и преспокойно вывели его на казнь!

Все озабоченно переглядывались. Очевидно, бог белых сильнее и могущественнее их богов… которые, вероятно, обратились перед ним в бегство?

Всякое сопротивление прекратилось. Солдаты подбирали своих убитых товарищей, наскоро перевязывали раненых, сколачивали носилки из жердей, которые они выдергивали из хижин.

Шесть человек солдат с одним из офицеров во главе направились к берегу моря. Даже для непросвещенного ума дикарей было понятно, что они пошли за подкреплением, может быть, за перевязочными или перевозочными средствами. беспокойное, боязливое настроение все сильнее овладевало язычниками.

Ша-Ран не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, но не переставал кричать и выть, точно обезумевший, пока солдаты привязывали его к дереву. Затем они отошли от него и привели свое платье в порядок.

Воды было мало, не более того, сколько может заключаться в обыкновенных солдатских манерках, но тем не менее ее хватило, чтобы кое-как вымыть себе лицо и руки. Затем солдаты выстроились и настал момент казни.

– Право, я лучше уйду… я не могу этого вдеть!.. – шепнул Антон.

– Конечно, уйди! Что делать, если ты слишком мягкосердечен для такой сцены. Ты не солдат, ты можешь уйти.

С этими словами Фитцгеральд указал по направлению к морю: – Поди за теми солдатами, и не возвращайся пока все не кончится!

– Неужели вы, сэр, можете спокойно присутствовать при казни? Это ужасно!

– Конечно, мой милый! Это страшнее, чем рисковать своей жизнью в кровопролитном бою. Но нужен пример, и этого переделать никак нельзя. Беги же!

– Аскот, хочешь со мною?

Сын лорда только головой покачал. – Я хочу видеть, как умрет это страшилище! Не обратится ли его воинский рев в жалобный плач?

– Ну, не думаю! Итак, до свиданья!

– До свиданья!

Антон удалился быстрыми шагами и печальный конец драмы разыгрался без него. Туила встал рядом с командиром отряда, с тем, чтобы переводить каждое его слово; от времени до времени речь его заглушалась зверским ревом Ша-Рана, человека, убившего собственных отца и мать за то, что они стали ему в тягость своей старостью и беспомощным состоянием.

Он издевался над белыми, поносил их всеми возможными ругательствами и требовал, чтобы они кончали с ним. – Стреляйте! – ревел он. – Стреляйте! разве ваши пули заколдованы?

Туила торжествовал. Ша-Ран был побежден, и, конечно, будет убит, а следовательно ему не бывать повелителем ни здесь, ни на родном острове Туилы. С мстительной радостью он переводил пленнику речь офицера и его смертный приговор.

Ша-Ран расхохотался.

Затем десять человек по команде вышли – перед строем и встали против приговоренного. Унтер-офицер подошел к нему, чтобы завязать ему глаза.

– Не хочу! – кричал он. – Я не баба, я не боюсь смерти!

Унтер-офицер, пожав плечами, отошел от него и тотчас же раздалась команда.

– Пли!

– Ха, ха, ха! – смеялся Ша-Ран.

Но смех этот превратился, в неясный стон, широко раскрывшиеся глаза его выступили из орбит, голова упала на левое плечо… и все было кончено. Ша-Ран был расстрелян.

В рядах туземцев пробежал шепот полный священного ужаса. Тот, чья железная рука столько времени давила их, был так позорно убит белыми, несмотря на то, что искал покровительства своих богов в посвященном им святилище!

Бедняки толпились теперь как стадо овец, застигнутое бурей; может быть, опасаясь, что за королем наступит их очередь погибать от пуль белых людей, они призывали мысленно всех своих ночных и дневных богов.

Но англичане уже не обращали на них больше внимания, занявшись своими ранеными, и когда, наконец, явился еще отряд солдат с корабельным врачем, одеялами и лекарствами, то раненых и убитых уложили на носилки и все двинулись в обратный путь.

Двенадцать английских солдат было убито в этом сражении, а раненых оказалось свыше тридцати, в том числе и Томас Мульграв, получивший легкую рану в лоб. Но это, по-видимому, очень мало беспокоило старого солдата. «Английский флаг остался победителем!» – a это для него было важнее всего.

Аскот был необычно серьезен. – Мармадюк, – сказал он, оставшись с ним с главу на глаз, – Мармадюк! Какая страшная смерть! С проклятиями и хулой на губах Ша-Ран отошел в вечность!

– Кому мало дано, – ответил лейтенант, – с того мало и спросится.

– Смотри! – вскрикнул Аскот, случайно оглянувшийся на деревню и на поле недавней битвы, – смотри, дикари разрушают свое святилище!

Лейтенант обернулся. Сотни рук ожесточенно разрушали каменный забор вокруг святилища; мужчины, женщины, дети наперерыв с одинаковым усердием участвовали в атом деле, словно в дикой злобе они торопились опозорить этот храм и сравнять его с землей. Даже мальчики швыряли камнями в камни и весело вскрикивали, когда под их дружным натиском обрушивалась часть стены храма.

Тяжелые ворота были разбиты в мелкие щепки, груда камней разбросана во все стороны, и убежище было окончательно разрушено.

– Несчастные! – сказал лейтенант. – Они теперь вымещают свою злобу на богах!

Оба родственника погрузились каждый в свои мысли и молчали всю дорогу…