Софи Вёрисгофер
Из Лондона в Австралию
– Ну, это мы посмотрим! – заметил капитан. – Скажите, а что же делает английский фрегат, который должен был прибыть туда уже много дней тому назад? Почему он не оказал колонистам никакой помощи?
– Фрегат своими орудиями причинял вред не столько черным, сколько самим белым, Если бы он продолжал бомбардировку, то скоро уничтожил бы всю колонию.
– Но капитан Максвелл делал, по крайней мере, попытки высадить десант?
– Два раза, но оба раза безуспешно. Шлюпки должны были возвратиться обратно с большими потерями. Эти бумеранги дикарей поистине страшное оружие.
– Да, мы это испытали на себе! – заметил капитан. – Следовательно теперь «Игл» стоит на якоре в бездействии?
– Нет, сэр! После второй неудачной попытки высадиться он ушел и тогда мы потеряли окончательно всякую надежду на спасение.
– Ушел?.. Но куда же? В море?
– Нет, вдоль берегов.
– Это дело другое! Очевидно, Максвелл ищет удобного места для высадки своих людей, с тем, чтобы атаковать туземцев с тыла. Ну, мы ему поможем, с своей стороны, и Дадим этим темнокожим животным добрый урок!
– Это действительно животные, а не люди, – подтвердил Дженкинс. – Коварны и трусливы, кровожадны и мстительны… С первого дня нашего прибытия сюда мы не переставая деремся с ними… Происходили ужасные вещи! Стоило только белым людям немного отойти от колонии, чтобы тотчас же попасть в руки этих дикарей, а те неукоснительно убивают и пожирают каждого пленного. Тогда мы высылали отряд солдатов, которые загоняли всех попадавшихся диких в кусты, окружали их и зажигали кустарник со всех сторон. Предсмертные стоны обгоревших дикарей возбуждали только насмешки и хохот, а тех из них, кто пытался бежать из пламени, загоняли обратно холодным оружием.
– Дженкинс, – спросил Уимподь, видя, что капитан молчит, поникнув головой, – видите этого бледного юношу с встревоженным лицом? Это сын Петра Кромера. Он отдал бы все на свете за известие о своем отце, но у него не хватает мужества спросить, жив ли его старику.
– Жив, конечно! Жив и здоров, и первый любимец сэра Артура Филипса, как и прежде. Я видел его не дальше, как третьего дня!
Радостное известие тотчас же было передано Антону и тот, не помня себя от восторга, подбежал к Дженкинсу. расспросам не было конца и когда бродяга сообщил юноше все, что знал об его отце, разговор естественно перешел на планы дальнейших действий отряда.
– Скоро ли мы, наконец, доберемся до колонии?
– О! Если ничто вас не задержит, то вы дойдете к утру после завтра.
– Слава Богу! Ну и зададим же мы этим черным собакам!
Всю эту ночь Антон не спал и горел словно в лихорадке.
– После завтра! Но ведь если идти хорошенько, то можно быть там и завтра?
И он не сводил глаз с востока, дожидаясь утренней зари…
Глава XXIV
В виду осажденной колонии. – Атака. – Встреча в пылу битвы с туземцами. – Взятие в плен Тристама и разоблачение обманщика. – Искупление и смерть голландца. – Укрепление колонии. – Конец всем бедам.
Капитан Ловэлль не скрывал от себя всех предстоящих трудностей освобождения колонии от осады. Не сомневаясь в окончательной победе белых над дикарями, он останавливался над вопросом, как быть с прокормлением нескольких сот солдат с здоровыми аппетитами, которые, освободив колонию, явятся туда к голодным колонистам без малейшего провианта!
Правда, на «Игле» нашлись бы достаточные запасы зерна и хлеба: далее, пробившись к морю, можно было бы заняться рыбной ловлей, но прежде, чем воспользоваться и тем и другим, надо выдержать кровопролитное столкновение с дикими.
Весь следующий день люди питались исключительно кореньями и кислыми сливами и только ночью удалось застрелить и сжарить нескольких кенгуру, которые были съедены под вой волков, буквально осадивших лагерь белых. Их отгоняли горящими головешками, но не стреляли, ибо мясо у них оказалось на вкус отвратительным. Точно также не трогали и муравьедов, которые всю ночь лакомились красными муравьями, запуская свои длинные языки в муравейники, находившиеся всюду кругом в бесчисленном множестве. Эти муравьеды были с виду похожи на наших ежей и точно также скатывались в клубок из игл в случае нападения на них.
Наконец, настал давно желанный последний день похода. Выступили чуть свет и шли все время в гору, пробираясь между глубоким ущельем, с одной стороны, и густой чащей леса – с другой.
– Как только мы взойдем на этот перевал, – объявил Дженкинс, – мы увидим море под ногами.
– Море! Море близко! – разнеслось по всему отряду.
Это известие словно пришпорило людей. Солдаты почти бежали в гору, стараясь обогнать один другого и вот, наконец., открылся перед ними вид на море. На всем его необозримом пространстве, однако, не было видно ни одного паруса, ни одной черной точки, которую можно было бы признать за лодку.
– Где же колония? – спрашивали солдаты наперерыв.
– Она левее! Отсюда не более двух часов ходьбы.
– Надо, однако, условиться относительно плана атаки! – сказал капитан. – Я полагаю, что нам нужно разделиться на несколько отрядов. Ведь колония, конечно, вся деревянная, и ее окружают со всех сторон дикари?
– Да, но на расстоянии выстрела. Вокруг наших блокгаузов местность совершенно ровная, открытая, это все бывшие наши нивы, уничтоженные туземцами. Они расположились лагерем, кругом колонии, заняли также и берег, к которому не подпускают ни одного судна, а выстрелов из орудий негодяи не боятся, ибо ядра непременно долетали бы в колонию. Если бы все шесть шлюпок «Игля» вздумали причаливать, то ни один из солдат не вышел бы на берег. Дикарей здесь тысячи и они засыпали бы их своими убийственными бумерангами.
– Ну, с помощью Неба, попытаемся разогнать эту сволочь, – воскликнул капитан, горя от нетерпения. – Вперед, ребята!
Колонна стала спускаться в долину и скоро все увидали в некотором расстоянии нисенькие крыши блокгаузов. Все было тихо кругом, не слышно было мычания коров, ни кудахтанья кур, ни звука. Конечно, вся живность в колонии давно уже была приедена осажденными или пала под ударами беспощадных туземцев.
Гавань (нынешний Сидней) имела множество рукавов, покрытых бесчисленными островками, окруженными высокими утесами, и представлялась чрезвычайно живописной, особенно теперь, когда она была убрана в свой весенний наряд из всевозможных цветов. Главная бухта далеко входила в твердую землю, местами покрытую высокими старыми деревьями; местами прибой волн ударял в гряду высоких утесов, позади которых расстилался обширный бассейн, гладкий и сверкающий, подобно зеркалу. Эта местность действительно представлялась земным раем, как ее описывали американские моряки, побывавшие здесь.
Ряды хижин дикарей окружали колонию со всех сторон, прячась то за утесами, то за группами старых деревьев или за чащей кустарника. Очевидно, дикари были здесь в безопасности от пуль осажденных, ибо они спокойно занимались своими делами вокруг шалашей, удили рыбу в заливчиках моря, охотились на морских птиц. С виду эти дикари были совершенно такими же, как их родичи, оставленные колонной белых по ту сторону большой болотистой реки.
Вдруг Мульграв начал внимательно присматриваться, приложив руку к глазам в виде козырька.
– У дикарей происходит какая-то тревога! – объявил он. – Они беспокойно бегают взад и вперед, перешептываются, совещаются между собой!
– Мистер Дженкинс, – подозвал его капитан, – давно ли ушел отсюда «Игль»?
– Три дня тому назад, сэр!
– В таком случае весьма возможно, что экипаж его высадился где-нибудь подальше и тоже спешит сюда! Вот было бы счастье, если бы мы разом напали с двух сторон!
– Очевидно, дикари извещены о приближении белых с той стороны, – говорил Мульграв. – Смотрите, как они прыгают, кривляются и потрясают кольями… Все это означает у них предстоящий бой!
Лейтенант Фитцгеральд, давно уже зондировавший в подзорную трубу лесную чащу по ту сторону колонии, вдруг тоже оживился.
– Наши здесь, г. капитан, это несомненно! Я вижу, как сверкают их штыки на солнце…
Он не успел договорить, как на лесной опушке, на которую он показывал, показался дымок, раздался ружейный выстрел, а за ним затрещал беглый огонь, открытый наступавшей с той стороны колонной. Пули пронизывали тонкие крыши и стены туземных хижин, били туземцев, показывавшихся на открытом месте, и многие из них уже валялись в крови, прежде нежели остальные успели вооружиться своими бумерангами и копьями и начади свою воинскую пляску.
– Долой весь багаж! – скомандовал капитан. – Заряжайте ружья!. – Вперед!.. Старайтесь подвигаться за прикрытием!
Все поняли его распоряжения, клонившиеся к тому, чтобы не попасть под огонь штурмующей колонны, которая не знала, что друзья атакуют неприятеля в то же самое время и с противоположной стороны.
Таким образом солдаты, избегая выходить на улицы между хижинами дикарей, быстрыми шагами вышли на открытое поле, где уже кипела рукопашная схватка между туземцами и экипажем «Игля». План этой атаки заключался в том, чтобы занять поле, отделявшее дикарей от колонии, и соединиться с осажденными.
– Не стрелять! – командовал капитан. – В штыки, ребята!
И он бросился вперед со шпагой в руках, а за ним и вся колонна.
– Ура! Ура за старую Англию! – загремели сотни здоровых глоток.
– Ура! – ответил им экипаж «Игля». – Теперь победа за нами!
В первый момент дикари смешались, начали бросаться из стороны в сторону, но всюду попадали на штыки англичан и падали десятками. Бумеранги нельзя было пустить в ход в такой схватке грудь с грудью, неудобно было также действовать и длинными копьями. Конечно, многие из солдат пострадали здесь и пали смертью храбрых, но перевес был решительно на стороне белых и на каждого павшего англичанина приходилось не менее десятка убитых туземцев.
Но дикари словно из-под земли выростали. Они бежали на поле битвы сотнями со всех сторон, их дикие крики заглушали шум битвы, и вскоре между атакующими и осажденными выросла словно черная стена туземцев. Тогда загремели винтовки, но и залпы их не могли пробить брешь в этой стене. На место каждого убитого появлялось несколько новых воинов. Очевидно, туземцы тысячами скрывались в здешних лесах.
Но вот дикарям пришла в голову новая мысль. Они начали разбивать своими палицами забаррикадированые окна и двери блокгаузов, чтобы ворваться в них и перебить осажденных, пользуясь тем, что англичане не будут в них стрелять из опасения бить по своим.
– Боже мой! – стонал Антон. – Отец мой!
– В штыки, ребята! – снова крикнул капитан. – Бейте эту сволочь!
Обе колонны молча ринулись на врагов. В тоже время и из блокгаузов выбежали англичане и рукопашная схватка закипела также и в тылу дикарей. И тут дикари не могли работать бумерангами, так же, как и англичане лишь изредка действовали пистолетами, но зато штыки и приклады производили страшное опустошение среди голых туземцев.
Вскоре небольшая кучка солдат пробилась к блокгаузам и заняла первый попавшийся из них. Из всех его окон тотчас же выставились дула ружей. Англичане решились во что бы то ни стало удержаться здесь.
– В том блокгаузе помещается сам губернатор, – объяснил Дженкинс, – он теперь лежит больной, и наверно страшно волнуется и беспокоится, хотя вокруг него, конечно, собрались все его приближенные.
– Значит, дикари не осмелятся напасть на него?
– Смотрите, они, кажется, отступают!
– Да, там опять раздаются залпы! Чего, в самом деле, смотреть! Если под пули подвернется кто-нибудь из бунтовщиков, туда ему и дорога!
– Как вы думаете, Дженкинс, мой отец, верно, с солдатами?
– Без сомнения! Он постоянно находится при губернаторе.
– Ага, вот показалась группа ссыльных… Да чуть ли они не дерутся заодно с нашими солдатами!.. Значит это не бунтовщики?
– Таких немного, большею частью это люди из высших сословий, сосланные вследствие несчастных стечений обстоятельств… Посмотрите, кто ими командует? Не видать ли между ними молодого человека очень высокого роста?
– Да, есть! – подтвердил Фитцгеральд, взглянув в подзорную трубу. – Красивый молодой человек с бледным лицом, темноволосый…
– Ну, это он самый… Вольф по имени. Старый Кромер с ним очень дружен.
– Значит, он превосходный человек! – воскликнул Антон с энтузиазмом.
– Он сослан, однако, за убийство. Но Кромер считает его невиновным, – прибавил Дженкинс.
Разговор их был прерван громким радостным «ура!» англичан. Одного взгляда в сторону бухты было достаточно, чтобы понять причину этого взрыва восторга: к берегу на всех парусах подходил «Игль», и все понимали, что это означает прибытие нового подкрепления, а кроме того и боевых и съестных припасов.
Дикари тоже заметили судно. Они бились с оетервенением, плясали, кривлялись и кричали, словно одержали полную победу, но тем не менее, отступали шаг за шагом и, видимо, уже не в состоянии были долее держаться ни на открытом месте перед колонией, ни между отдельными заливчиками гавани. Хотя из лесу и появлялись новые полчища туземцев, но залпы англичан немедленно вносили в их ряды полнейшее смятение.
А к англичанам не только подоспели свежия силы на подмогу, но усталым солдатам дали подкрепиться чаркой водки и куском хлеба. Теперь на поле битвы появился и капитан Максвелл и последним могучим натиском черные были окончательно оттеснены к своему становищу.
Но зато полетели и бумеранги. Бой продолжался теперь по образцу сражений с северо-американскими дикарями. Воины обеих сторон действовали каждый самостоятельно, то прячась за какое-нибудь прикрытие, то наступая, то отступая, не дожидаясь команды. Тут перевес, конечно, не замедлил оказаться на стороне белых, дикари отступали на всех пунктах, а с ними уходили и ссыльные, предпочитавшие присоединиться к диким туземцам, нежели тяжким каторжным трудом добиваться среди своих земляков восстановления своего доброго имени.
Англичане выгоняли штыками кривляющихся дикарей из всех углов и таким образом первая часть задачи была с успехом выполнена, оставалось только преследовать бежавшего врага и прогнать его подальше от колонии. Тем временем офицеры направились к дому губернатора, а с ними пошел, конечно, и Антон, весь забрызганный кровью, почерневший от порохового дыма.
– Где же Петер Кромер? – смеясь, кричал капитан Ловэлль. – Галло! Петер Кромер!..
– Здесь я, сэр! Что угодно?
В дверях блокгауза показалась высокая фигура немца, которого мы видели в последний раз в Лондоне в тюрьме. Но он держался также прямо, казался таким же сильным и крепким, как и тогда, и только немножко побледнел, да под глазами была синева и виски побелели. Он спокойно взглянул на требовавшего его к себе капитана.
– Что вам угодно, сэр! Его милость, господин губернатор, сегодня особенно нуждается в моем уходе.
– Верю! Вы Петер Кромер?
– Да, сэр.
– И у вас есть сын, не так ли? Может быть найдется у вас свободная минутка, чтобы повидаться с ним?
Вместо ответа этот сильный мужественный человек задрожал всем телом и всплеснул руками:
– О, сэр, сэр!.. Неужели мой мальчик здесь?.. Ради Бога, не шутите так жестоко!
– Боже сохрани шутить такими вещами, милый Кромер! Лучше всмотритесь в этих молодых людей, не узнаете ли между ними вашего сына?
Но Антон больше уже не мог выдержать, он бросил на землю свое оружие и кинулся на грудь отца с криком: «Отец! Отец!»
Сцена эта тронула до слез всех присутствующих. Многие из них украдкой отирали глаза, глядя, как отец, не помня себя от радости, гладил сына по голове и по лицу, и старался узнать в чертах лица этого возмужалого юноши того мальчика, которого он так неожиданно и так на долго лишился.
– Да, это он! – говорил он, с трудом переводя дыхание. – Это глаза его матери! Только по ним его и можно узнать!
– Отец! милый, бедный мой папа!..
– Вот уж нисколько же бедный, особенно теперь, когда мы опять вместе!
Слезы градом лились по его лицу. Поняв, что всякие посторонние свидетели являются здесь лишними, Ловэлль сделал знак офицерам оставить отца с сыном одних радоваться своему счастью, и направился к сэру Артуру Филипсу. Небывалое зрелище представилось их глазам, когда они вступили в помещение первого представителя британской короны в Австралии.
Правда Кромер старший соблюдал всюду строжайший порядок и чистоту, но уберечь своего больного от лишений всякого рода он, конечно, же мог. На столе у постели больного губернатора не стояло никакого прохладительного питья, на окнах не было занавесок, самая постель едва лишь заслуживала это название. На каждом шагу видны были следы тех бедствий, которые пережила несчастная колония.
Тотчас же было послано на фрегат за врачами и всеми принадлежностями для ухода за больными и ранеными, и обменявшись первыми приветствиями с больным губернатором, офицеры возвратились к своим людям, которые продолжали сражаться с ожесточенным врагом. Оба Кромера, отец и сын, присоединились к ним, не желая оставаться в бездействии, в то время как англичане проливают кровь за водворение порядка в колонии.
Страшно было смотреть какая масса дикарей копошилась теперь под деревьями по всей опушке леса. Их плотные массы, одушевленные диким мужеством и непримиримой ненавистью, представляли собой страшного противника, и хотя в конечном поражении их никто из белых не сомневался, тем не менее ясно было, что победа над ними обойдется не дешево.
Теперь на поле сражения появились орудия, подвигавшиеся под прикрытием пехоты, но прежде нежели артиллерия заняла позицию, пролилось много драгоценной крови. Бумеранги сотнями летели из леса, несмотря на то, что стрелки поддерживали все время беглый огонь, причем ни одна пуля, попадая в густые толпы черных, не пропадала даром. Почти половина артиллеристов была перебита, но за то оставшиеся в живых открыли по неприятелю самый убийственный огонь, то картечью, то ядрами.
Кровь полилась ручьями и после двух трех залпов такая масса дикарей легла, подкошенная картечью, что они пришли в полнейшее замечательство. Очевидно, на стороне белых сражаются сами злые демоны, которые поклялись искоренить всю черную расу! После первых же залпов дикари наверное рассеялись бы, если бы среди них не было множества белых, которые неутомимо подстрекали их злобу и сулили им неисчерпаемые блага в случае их победы над белыми. Если же победят белые, уверяли ссыльные туземцев, то все дикари до последнего будут истреблены, и души их будут отданы во власть злых духов.
– Стреляйте по ссыльным, – распорядился капитан, – если бы не они, победа давно уже была бы за нами!
– Слушай, Антон! – подбежал к нему Аскот, – посмотри-ка туда… Узнаешь ли того человека с бледным лицом в лохмотьях?
– Где? Где?.. О небо, ведь это Тристам! Отец, взгляни, не это ли Томас Шварц, что стоит рядом с негром огромного роста?
– Томас Шварц, – повторил Кромер, прикладывая к глазам руку в виде козырька. – О, если бы Господ послал мне такую милость… Это он, он! – закричал он, вдруг узнав в ссыльном виновника всех своих злоключений, – ради Бога! – возьмите его живым.
– Сейчас он будет в наших руках! – воскликнул Аскот. – Ура за Англию!
Он бросился в самую густую сечу, посмеиваясь, когда пули свистали у него над головой, и через минуту уже вцепился в горло обманщика и моментально сшиб его с ног.
– Наконец-то ты попался мне, негодный!
– Нет, подожди еще! – хрипел Тристам, отбиваясь изо всех сил, – подожди торжествовать! Ко мне, друзья, помогите!
На крик его бросилось несколько негров с дубинами, но оба Кромера, Фитцгеральд и Уимполь заступили им дорогу с ружьями на перевес. Произошла короткая схватка, окончившаяся полной победой белых. Аскот тем временем так стиснул горло Тристама, что он даже посинел.
– Помнишь ли, негодяй, первый урок, который ты от меня получил?.. Лежи же спокойно, не то второй будет много больнее!
– Я не ссыльный, – кричал Тристам, задыхаясь от бешенства. – Как вы смеете поднимать на меня руку?.. Прочь, пустите меня!
– Томас Шварц, – обратился к нему Кромер старший, – Томас Шварц, узнаешь ли ты человека, которому ты причинил своим злодеянием столько горя? Взгляни на меня и сознайся во всем. Возврати мне мою честь?
– Ты старый полоумный болтун! – крикнул ему в ответ Тристам. – Что он тут болтает о каком-то Томасе Шварце? Какое мне дело до твоего Томаса Шварца? Мое имя Тристам, а этого долговязого дурака я вижу в первый раз в жизни.
– Томас! Томас! – повторял Кромер в то время как негодяя заковывали в кандалы, – скажи правду! Ведь я брат твоей матери, неужели ты это забыл?
– Ты лгун и обманщик! Я тебя не знаю!
– Да оставьте вы в покое эту гадину, – вмешался капитан. – Теперь-то он уж не убежит от нас.
– Но ведь он не хочет сознаться, ваша милость! Ведь кроме него, никто не в состоянии доказать, что я не прикасался к чужому добру!
– Нам не надо подобных доказательств, Кромер! Вам и без того поверят, и даже более того; вероятно, на днях вы будете совершенно свободны и лорд Кроуфорд даст вам и вашему сыну средства к безбедному существованию. Я вам говорю это от имени самого лорда.
– Следовательно, мне верят, что я честный человек? – весь просиял Кромер. – О, сэр, сэр, я большего и не желаю!
– Полоумный! – воскликнул Тристам, расхохотавшись.
Но на него никто уже не обращал внимания. Его повели снова в тюрьму на фрегате, приняв все меры к тому, чтобы он более не мог убежать.
Между тем бой все еще. продолжался с прежней силой. Более пятидесяти человек ссыльных все еще воодушевляли черных и они держались стойко, хотя полчища их и начали заметно редеть. Бой продолжался уже более пяти часов под ряд, весь корабельный лазарет был битком набит ранеными, убитые лежали бесконечными рядами, а все еще не было видно конца кровопролитному сражению. Черные прятались за каждым деревом и новые залпы только ожесточали их.
– Если нам попался Тристам, то где-нибудь по близости должен быть и Торстратен, – сказал Антон. – Не видал ли ты его, Аскот?
– Нет, не видал. Я замечал от времени до времени в рядах туземцев одну довольно странную фигуру, которая тщательно пряталась от нас: мне казалось, что этот человек снял с себя верхнее платье и с помощью его привязал себе что-то на спину, так что издали он похож на дромадера.
– Белый? – спросил его Антон.
– Да. Вот я сейчас покажу тебе его.
В это время к ним подошел стройный молодой человек, которого все называли Вольфом.
– Кромер! – воскликнул он, с ужасом накрывая себе лицо руками. – Кромер, какой страшный день!
– Страшный, Джон, страшный, но, слава Богу, он положит конец всем нашим бедствиям и лишениям.
– Смотри, отец, дикари, кажется, обращаются в бегство!
– А вот и человек с искусственным горбом! – воскликнул Аскот.
– Да, да! И он останавливает бегущих дикарей, он…
– Боже мой! – воскликнул Вольф. – Я знаю этого человека. Он даже был некогда моим другом, пока…
– Это Торстратен! – сказал Антон.
– Вы ошибаетесь, сэр! Его зовут Корнелий Тер-Веен! Я отлично знаю его.
– Может быть, – согласился Антон, – но это, очевидно, тот самый человек…
Но дикари уже поняли всю невозможность для них дальнейшей борьбы с белыми и повсюду обращались в бегство. Плотные массы их рассыпались на отдельные группы и, наконец, начали разбегаться по лесу, покидая на произвол судьбы своих жен и детей, равно как и раненых и убитых. Еще не было отдано приказания прекратить огонь и отдельные выстрелы то и дело раздавались, когда одна из шальных пуль ударила в грудь человека с искусственным горбом. Он зашатался, взмахнул руками и, громко застонав, упал на землю.
Вокруг него собралась кучка черных, бросавших бешеные взгляды на своих врагов и не упускавших случая метать свои бумеранги с удивительной меткостью. По всей вероятности этот обходительный человек с привлекательной внешностью сумел привязать к себе даже и дикарей. Они нагибались к нему, осматривали его рану, поддерживали голову, возгласы соболезнования были у каждого на устах.
Но пули засвистали и кровь Торстратена смешалась с кровью туземцев. Вольф, наблюдавший всю эту сцену, вдруг отшвырнул от себя свое ружье.
– Тер-Веен был когда-то моим другом, – воскликнул он, – я не могу покинуть его в таком состоянии.
С пистолетом в руках он проложил себе дорогу через толпы бегущих негров, не обращая внимания ни на бумеранги, ни на копья, сильной рукой отбрасывая в сторону всех попадавшихся ему на пути темнокожих воинов, и наконец, добрался к голландцу, который еще был жив и в полном сознании, но уже не владел ни одним членом и не мог даже произнести ни слова.
– Бедный мои Корнелий! – обратился к нему Вольф, – узнаешь ли ты меня?
По телу раненого пробежала дрожь, он приподнял было голову, но тотчас же она бессильно упала на землю и он потерял сознание. Антон и Вольф, унося его тело с поля сражения на перевязочный пункт, считали его уже умершим, но врач, осмотрев раненого, объявил, что он проживет еще часа два-три.
– И может еще очнуться? – с беспокойством спросил Антон.
– Конечно!.. Но это доставит ему только лишния мучения, продлит агонию.
– Для меня это очень важно знать, – объяснил Антон. – Несчастный человек этот носил на спине огромный самородок золота, который он нашел, очевидно, по дороге, сюда из Ботанибея и который…
– Есть собственность короля! – подхватил врач.
– Конечно, сэр, но я думаю, что в данном случае ему будет дано другое назначение. Во всяком случае я буду просить об этом.
В этот момент голландец открыл глаза и с беспокойством начал оглядывать всех стоявших возле него, словно кого-то отыскивая между ними. Взор его не замедлил встретиться с глазами Вольфа, и он протянул ему руку:
– Не ты ли, Джон, вынес меня с поля битвы?..
– Я, конечно, Корнелий! Я хотел помочь тебе чем-нибудь.
– О, я уверен, что это так… Но мне еще необходимо распорядиться… – говорил с трудом переводя дыхание умирающий. – Исполнишь ли ты мою просьбу, Джон?
– Если смогу, то непременно исполню, Корнелий.
– Дай же мне твою руку, Джон, не отворачивайся от твоего грешного друга… Будь милосерден, Джон Дэвис!.. То преступление, за которое ты был приговорен к смерти, совершил… я!
– Как! – воскликнул Джон в величайшем изумлении. – Покушение на убийство твоего дяди в сообществе с Маркусом Ван-Драатен?
– Да!.. Да!.. Но сдержишь ли ты твое слово. Джон?.. Простишь ли меня?… С того времени у меня не было ни минуты покоя от угрызений совести, Джон… Не дай Бог никому испытать те нравственные мучения, которые я выносил…
– Своего дядю!.. Своего дядю!.. – повторял в ужасе Вольф.
– Прощаешь ли ты меня?.. Говори скорее!.. Я чувствую, что умираю…
– От всей души, Корнелий, пусть Бог простит тебя, как я прощаю!
Голландец вздохнул свободнее и лицо его просветлело.
– Позови же скорее авдитора, Джон, свидетелей, начальство… нужно составить протокол о моем сознании, чтобы ты мог получить свободу. Но спеши, спеши!
– О, это было бы чудесно! – воскликнул Вольф. – Но зачем отравлять твои последние минуты, Корнелий? А может быть ты еще и поправишься…
– Я не могу умереть с спокойной совестью, пока ты не будешь оправдан, Джон!.. Спеши же, спеши!
Вольф бросился бегом, а Торстратен тем временем обратился к другу:
– Антон, – прошептал он, – я вам обязан тем, что Бог послал мне эту великую милость. Помните тот вечер, когда я рассказал вам свою жизнь? Я не забыл с тех пор ваших слов и только и думал о том, как бы оправдать Джона. Теперь на душе у меня стало так легко, как в дни беззаботной юности… Но что же он не идет… о!.. я чувствую, что умираю… а Джона нет!
Пришлось послать еще одного солдата поторопить и вскоре свидетели и должностные лица стояли у ложа умирающего ссыльного. Его показание было внесено в протокол и вслед затем, по распоряжению больного губернатора Джон Дэвис был объявлен свободным. Правда, при условиях жизни в этой колонии, эта свобода не представляла собой ничего утешительного, ибо означала лишь свободу умереть с голоду, но доброе имя Джона было восстановлено, а это и было самое важное в данный момент.
– Теперь еще последняя просьба, – обратился умирающий к представителю власти. – С тех пор, как мой несчастный дядя со всей своей семьей попал в дом призрения бедных, меня не покидала мысль выручить его из этого бедственного положения. Но мне никогда не удавалось скопить достаточную сумму… По пути сюда из Ботанибея я нашел самородок золота… могу ли я считать его своей неотъемлемой собственностью?
– Я устрою это, – ласково успокоил его капитан Ловэлль, – даю вам мое слово, что ваши родственники получат стоимость этого самородка.
– Ну, теперь я могу умереть спокойно, – прошептал Торстратен. – Господь смиловался надо мной… Останьтесь возле меня еще немного, Антон…
Антон нежно взял его за руку и не выпускал ее, пока несчастный не сомкнул свои глаза навеки.
На следующий день вокруг полуразрушенной колонии шла деятельная уборка трупов и предание их земле. Колонию приходилось теперь устраивать заново уже в третий раз, но теперь все условия складывались гораздо благоприятнее. Туземцы получили памятный урок, а кроме того, одно военное судно назначено было на постоянную стоянку в бухте. Спустя около недели после кровопролитного сражения сюда прибыли шесть транспортов, доставивших новые партии ссыльных и огромные запасы всего необходимого для колонии, а также и почту из Англии. Кромеры получили щедрый подарок от лорда Кроуфорда и что важнее всего, Петеру, за его верную службу, было даровано королем полное прощение и довольно значительный участок земли.
Нечего и говорить, что Туила должен был остаться при Кромерах в качестве главного управляющего и он уже мечтал о лакированных сапогах и о фраке со светлыми пуговицами, в которых он будет щеголять по праздникам.
Аскот тоже был на верху блаженства, так как получил патент мичмана королевского флота и всю блестящую обмундировку. От радости он даже попросил извинения у мистера Уимполя, признав что тот был прав, назвав его неосторожный выстрел ночью в лесу «глупой выходкой».
Общая радость была омрачена только предстоявшей разлукой, так как Фитцгеральд, Мульграв и Аскот вскоре должны были отплыть в Англию.
Тристам, в качестве опасного преступника, неоднократно убегавшего, носил кандалы и работал наравне с другими каторжниками.
Старый Кромер никак не мог забыть, что в сущности он обязан теперешним своим положением все-таки Томасу Шварцу, без которого он оставался бы всю жизнь простым поденщиком в Маленте. Поэтому каждое воскресенье после богослужения он навещал племянника и уговаривал его во всем сознаться и раскаяться, обещая даже выхлопотать ему помилование через лорда Кроуфорда.
– Ха, ха, ха! – смеялся над ним Тристам. – Право вы полоумный, сэр!
Несчастный предпочитал носить кандалы и мечтать о бегстве и новых преступлениях, нежели о честном труде. Но старый Кромер не унывал:
