Софи Вёрисгофер
Из Лондона в Австралию

– Аминь! Аминь!..

Лишь очень постепенно возвратилось к ним прежнее веселое настроение, но далеко еще не восстановилась та беззаботная веселость, которая обыкновенно господствует между молодыми людьми во время таких путешествий. Туземцы тосковали о своем погибшем короле, белые, напротив, тяготились неизвестностью и своей беспомощностью в случае серьезной опасности. Правда, корабль их еще стоит прочно на якорях, но где был его экипаж, товарищи этого путешествия, столь чреватого событиями? Богу одному известно!

На каждом шагу путешественники натыкались на следы недавно происходивших здесь происшествий. Перуанцы шли здесь со своими пленными прямым путем к морю; по-видимому, они питались исключительно сырьем, ибо нигде не видно было следов от костра и на всем пространстве лишь в одном месте нашлись следы бивуака, на котором, по-видимому, происходила продолжительная остановка.

– Это понятно, – объяснил унтер-офицер. – Разбойники оставили на своем судне известное число людей и все время втайне беспокоились за них. Как знать, что эти добрые люди не воспользуются их отлучкой на остров, чтобы угнать судно в любой ближайший порт, где его легко продать за чистые деньги, или даже предпринять за свой счет и страх охоту за невольниками и торговлю ими?.. Поэтому им нельзя было не торопиться изо всей мочи.

– Ужасная жизнь! – заметил лейтенант. – На ней лежит печать проклятья?

– Что там такое? – внезапно остановился Аскот.

Все бросились к нему. – Женщина! – воскликнул унтер-офицер, – И, судя по положению тела, мертвая!

Оба юноши бросились к трупу. – Совсем еще молодая женщина! – воскликнул Антон, – и в руках у неё новорожденный ребенок.

Мульграв осмотрел оба тела. Головка ребенка была раздроблена, по всей вероятности, прикладом ружья, на трупе же матери не было заметно ран. Вероятно, когда она упала от слабости и истощения, то чья-нибудь сострадательная рука прикончила ребенка, чтобы избавить его от мук медленной смерти от голода. Эти создания в глазах перуанцев были не более, как домашний скот, и в случае нужды и к нему можно было проявить известное грубое сострадание.

Разбитая головка ребенка лежала на груди матери, темная кровь окрасила траву кругом трупа; при приближении белых, крысы шмыгнули от тел в разные стороны.

Наши друзья с содроганьем смотрели на мертвых.

– Какая ужасная судьба постигла эту бедную молодую мать!

– И все же так лучше, чем сделаться невольницей. Нет ничего ужаснее рабства.

Аскот бросил пригоршню цветов, на лица обоих трупов. Хоронить их было бы слишком затруднительно и отняло бы, пожалуй, целых пол-дня, даже туземцы покачали головами при одном предложении заняться этим. Какое бесчисленное множество их братий лежало непохороненным там вверху между утесами на ноле битвы; все они были брошены в добычу коршунам, и почему же и этой женщине не разделить одну с ними участь.

Путники двинулись дальше и остановились на отдых только когда стало совсем темно. Туземцы разложили огонь, все наелись и легли спать, но не слышно было веселого смеха на этом бивуаке… им казалось, что тяжелый меч все еще висит над головами.

Антон все время был занят своей коровой и её теленком, который стал уже совсем ручным; да и корова не была уже так дика, как сначала. Она позволила накормить себя и надоить, не отшатывалась с испугом от юноши, как прежде, покорно шла за ним на веревке и беспокоилась только, когда теленок отводил от неё далеко.

– Дело идет на лад, – говорил юноша с видом знатока. – При хорошем корме у нас будет ежедневно достаточно молока.

– С отваром из таро, вместо кофе? – допытывался Аскот.

– А вот там увидишь. На корабле была кофейная мельница… я заберу ее.

Корабль! Корабль!.. Мысли летели вперед и заняты были только одним фрегатом. В каком-то он виде? Невредим или разграблен разбойниками до чиста?

Неужели перуанцы, посетив брошенное судно, ушли с него с пустыми руками?.. Это очень сомнительно.

Все корзины были наполнены светильными орехами с маслянистым ядром, все спины были нагружены припасами. На третий день проводники объявили, что спустя короткое время покажется море. Сами они тоже с нетерпением ожидали возвращения на родину, втайне мучаясь опасениями и страхом. Их жены и дети прятались в лесу, но разве враги не могли их и там выследить?

Но вот и конец лесу. Прохладный ветерок подувает сквозь листву деревьев, слышен шум прибоя волн, вот засинели между деревьями морские волны, ярко облитые солнцем.

А вот и «Король Эдуард» покачивается на волнах. Мачты без парусов, без снастей торчат на палубе, нигде не видно вахты, птицы сидят на немногих уцелевших реях. Ни одной из шлюпок фрегата не видно на их местах, только та ореховая скорлупа, в которой нашли Аскота, пестро размалеванная лодочка висит по-прежнему в такелаже.

Первое впечатление было так сильно, что никто не мог вымолвить ни слова. Все молча переглядывались.

Лейтенант отвернулся и лишь после некоторой паузы нашел в себе достаточно силы, чтобы заговорить. – Не попросить ли кого-нибудь из туземцев поплыть на судно и доставить оттуда лодку? – спросил он нерешительным голосом.

– Это я сам сделаю! – воскликнул Аскот.

– Это немыслимо, в виду акул. Туземцы не только умеют беречься от них, но справляются с ними голыми руками… поэтому их можно без зазрения совести послать в такую экспедицию.

Он кликнул одного из проводников и Аскот объяснил тому, что от него требуется, но тот только головой покачал. – Лодок довольно, – сказал он.

В реке, пониже водопада, под гигантскими листьями береговых растений была припрятана целая флотилия лодок с боковыми брусьями; лодочки эти были очень быстроходны и легки, но в каждой из них могло сидеть не более двух человек.

Услужливые островитяне тотчас приготовились к перевозке своих друзей на судно, перенесли свои лодочки в море и в то время как одни из них остались сторожить всю поклажу белых, другие доставили их на палубу корабля.

Как усиленно бились сердца у них, как беспокойно дышала грудь, особенно у Антона!

На палубе не видно было следов посещения посторонних. Весь такелаж, каждое ведро было на своем месте, все двери были тщательно приперты, равно как и все люки и лестница, ведущая вниз.

– По-видимому, перуанцы вели себя здесь благородно! – заметил Мульграв.

– И ни один дикарь сюда не заглядывал!

Лейтенант Фитцгеральд отпер дверь в капитанскую каюту; дверь была замкнута, но ключ торчал в замке. Здесь тоже было все в порядке.

На среднем столе лежали два исписанных листа бумага без всякого адреса на них.

Фитцгеральд осмотрелся. – Все ли здесь на лицо? – спросил он.

– Кажется, все! Вы будете читать, сэр?

– Да. Вам всем придется затем подписать протокол. Может случиться, что я…

Голос его внезапно оборвался. Четырнадцать товарищей обступили его, каждый с бьющимся сердцем ожидал разъяснения, которое заключалось в этих строках на двух листках бумаги. В тесной каюте была мертвая тишина. Слышно было, как жужжат мухи на оконных стеклах.

«Пятница, 12 апреля, – начал читать лейтенант. – Сегодня минуло пять дней после, того, как тридцать человек экипажа фрегата были отправлены на берег за водой и провиантом. Из них пятнадцать направились берегом и на следующий день вернулись с пустыми руками. Они прошли большое пространство, но не нашли ничего годного в пищу. От других пятнадцати человек до сих пор нет никакого известия. С берега нам уже нечего ожидать пищи и по зрелом размышлении, мы, руководители судна, решили отпустить на волю всех арестантов и предоставить им самим о себе позаботиться. Кто желает оставаться, тот волен разделить нашу участь, кто предпочитает высадиться, может уходить. Мы считаем непозволительным морить арестантов голодом в тюрьме. Капитан Ловэлль, Мак Ферлан, Вонурофт и Грэй – офицеры».

Таково было содержание первого листка, и теперь лейтенант принялся за второй. Все лица побледнели от напряженного ожидания.

«Воскресенье, 21 апреля, – прочел Фитцгеральд. – Мы пережили страшное время, девять дней, в течение которых мы питались одной водой и тщетно ждали спасенья. У туземцев нет никаких плодов, чтобы поделиться с нами, вблизи от берега каждое деревцо, каждый кустик давно уже обобраны. Мы варили траву и стебли листьев, ели червей и улиток, но нас слишком много, чтобы достать пищи на всех. Вероятно, всем нам предстоит голодная смерть».

«25 апреля. Парус в виду. Мы подняли флаг, сигнал опасности, стреляли ежеминутно. Заметят ли нас? Смилуйся над нами, великий Боже!»

«26 апреля. Судно оказалось английским, купеческим. Оно стоит теперь борт о борт с нами, нас снабдили провиантом и человеколюбивый капитан сделал нам следующее предложение. Трехмачтовое судно „Бьютэфуль“ направляется с грузом в Лондон…»

– Боже мой! – прервал Антон. – В Лондон!

Все остальные не могли также скрыть своего сожаления. – В Лондон!.. Другими словами, через весь свет взад и вперед…

– Да, год пройдет раньше, чем наши товарищи могут вернуться сюда.

– И еще больше пройдет, прежде чем мы будем в Австралии!

Все до такой степени были испуганы, что лейтенант Фитцгеральд не мог продолжать чтения. Прошло некоторое время прежде нежели люди овладели собой настолько, что сами, стали просить докончить чтение.

– Ведь, у каждого там, в Англии, осталась близкие, – сказал кто-то в виде извинения, – а теперь шансы увидаться с ними еще убавились.

Фитцгеральд подавил вздох. – А я, как вы думаете, не подвергаюсь той же участи, как и вы? И у меня в Англии остались старики родители, невеста, друзья, все, кого я люблю.

– У меня, – прибавил унтер-офицер, – в старом милом Лондоне остались дети… они в чужих руках, а матери у них давно уже нет. Поверьте, что иной раз нельзя не задуматься о них.

Аскот молчал, но в душе у него бушевала буря. Как испугаются его родители, когда капитан Ловелл явится к ним и все расскажет!

– Читай же дальше. Мармадюк! – сказал он, – задыхающимся голосом.

– «Трехмачтовое судно „Бьютзфуль“ направляется с грузом в Лондон, – продолжал Фитцгеральд, – и если мы не опасаемся неудобств такого путешествия, то может отвезти всех нас на родину и таким образом неразрешимый узел будет рассечен. Если остаться здесь, то наша гибель является вопросом немногих дней; для пятнадцати человек, исчезнувших бесследно на острове, мы не можем быть полезны ничем и, следовательно, благоразумнее всего принять предложение капитана Джаксона и вернуться сюда за пропавшими товарищами на другом судне, принадлежащем правительству. В виду неминуемой смерти, мы считаем себя вправе остановиться да этом плане, тем более, что это единственный способ спасти фрегат. Через двенадцать-четырнадцать месяцев мы вернемся и отведем его в колонии».

Затем следовали те же подписи, как и на первом листе, причем подписались еще и многие другие офицеры. Капитан Ловелл скрепил документ печатью и оставил на на столе.

Наступило тягостное молчание. «Что теперь делать?» Вопрос этот, скрывавший под собой массу ужасов, тяжелой горой лежал у каждого на душе.

– Что делать? – Останемся ли на корабле? – поставил вопрос унтер-офицер.

– Это не годится, сэр.

– Почему так, мой мальчик?

– Подумайте, сэр, о корове и о теленке!

Мульграв засмеялся. – Да, это правда. Их мы не можем взять с собой.

– И нам надо сделать запасы таро, надо набрать яиц, светильных орехов, надо устраивать правильные охоты за дикими свиньями и курами.

– Если тут найдется оружие и припасы к нему!

– Надо сейчас же взглянуть! – воскликнул. Мульграв.

Он поспешил в трюм и скоро раздавшееся там громкое «ура!» возвестило, что оружие на лицо. – Целых пятьдесят ружей, – кричал он в восторге, – мешки с припасами, множество сабель, четыре мешка с солью, мешок перцу, тюки и тючки с другими пряностями.

Антон уже бросился к нему вниз. – Нет, ли кофейных мельниц, сэр? Мне их необходимо нужно!

– Я нашел их штук пять, мой милый.

– Ура! этого больше, чем нужно! Проходя по острову, я видел много кофейных деревьев. Теперь ягоды их как раз созрели.

– Значит у нас будет скоро твой любимый напиток! – засмеялся Мульграв. – Только без сахару?

– А сок корня ти? – воскликнул Антон. – Может быть мы сумеем выпаривать его, сгущать, сушить? Надо все испробовать.

– Одно верно, – вздохнул лейтенант, – это, что у нас будут полны руки всякой работы. За это я благодарю Небо!

– И я тоже! – раздались голоса. – И я! И я!

– В таком случае, начнем, не теряя времени! – воскликнул наш друг. – Это лучшее средство разогнать тоску!

– Нет, – покачал головой Фитцгеральд, – сегодня воскресенье, а мы два месяца не слыхали богослужения.

Воскресенье! – Никто не думал о календаре, все забыли, находясь в дикой пустыне, об обычаях цивилизованных стран. Теперь же, все, словно сговорившись, разошлись по своим спальням, и при помощи мыла, полотенец и бритв, привели себя в порядок. У каждого нашлось свежее белье и другой костюм и когда последние следы одичания были отмыты и отчищены, все почувствовали себя по-прежнему бодрыми и сильными.

После этого Фитцгеральд вооружился Библией. Первое слово, которое попало ему на глаза, когда он раскрыл ее на удачу, принадлежало к числу тех, что приносят с собой утешение в скорбях и потому охотно читаются и легко истолковываются в свою пользу.

– И я пребуду с вами до конца мира.

Фитцгеральд произнес проповедь без всяких подготовлений, но все же сумел истолковать это обетование в таком смысле, особенно по отношению к судьбе слушателей, что как они, так и его собственное сердце, полное беспокойства, совершенно утешились и когда он кончил свою краткую речь, то все его люди смотрели на предстоявшие опасности уже гораздо хладнокровнее, нежели прежде, и вполне овладели собою.

Затем пропели гимн и в заключение держали совет на счет предстоящих построек дома и хлева. Пока туземцы еще невыразимо боялись коровы, но они не замедлят понять, какую пользу в состоянии извлекать из неё люди и тогда попытаются украсть ее. Поэтому величайшее их сокровище, корову с её теленком, решено было сторожить постоянно, а для этого нужно было немедленно приняться за постройку необходимых сооружений.

Глава XIV

Колония на берегу моря. – Недовольство туземцев. – Период дождей. – Туила, друг белых. – Борьба с муравьями. – Подозрительные признаки. – «Очарованное» дитя островитян. – Землетрясение.

Маленькая лодка Аскота ездила взад и вперед и перевозила с корабля на берег всевозможный строительный материал, доски, старые паруса, гвозди, плотничьи инструменты, канаты и цепи, окна и двери.

– Угловыми столбами у нас будут четыре дерева на корню, – объявил Антон. – Отрубленные от них сучья и ветви пойдут на топливо.

– Не перевезти ли нам железную печь из камбуза?

– Непременно. Дым сырых дров прокоптит нас насквозь.

– Надо выбирать на дрова такие деревья, на которых нет плодов, годных в пищу, Антон.

– Конечно, сэр, я имею в виду те отдельно стоящие старые мирты. Может быть наш дом выйдет несколько крив, но ведь это не беда.

Он был так усердно занят делом, что прочие только смеялись, глядя на него.

В числе матросов находился один, бывший раньше плотником. Антон взял его себе в помощники и оба влезли на выбранные для постройки деревья, чтобы отпилить от них все лишния ветви; прочие матросы складывали напиленный материал в высокие кучи, выравнивали почву, убивали ее колотушками, рубили жерди для стропил и т. п.

Пол был сделан из досок, чтобы предохранить себя от насекомых и грызунов, а все стены из бамбука и лыка, содранного с хлопчатобумажного дерева.

– Надо бы напилить побольше досок, – говорил Антон. – У нас есть большая пила, а деревьев здесь тоже не занимать стать.

– Но как отнесутся к этой рубке леса господа островитяне?

– Ба!.. Их двадцать человек всего на всего, а кроме того, я думаю, что для самозащиты следовало бы привезти с корабля хоть две пушки. Ведь надо позаботиться провести здесь в безопасности целый год, или и того больше.

Это напоминание вызвало не мало вздохов. Целый год, а может быть и более того, в этой уединенной пустыне! Страшная мысль!

В первую ночь на берегу оставили четырех часовых, все же остальные спали на «Короле Эдуарде», но с утра все, без различия, дружно вышли на работу.

Было уже время безотлагательно озаботиться ямой для таро. Матросы, вооружившись лопатами, взятыми с корабля, вырыли достаточно глубокую яму, в то время как другие набрали камней, тщательно перемыли их, и выложили ими дно. Бока ямы были прикрыты туго натянутыми кусками старых парусов, так, чтобы плоды таро нигде не прикасались к земле.

С тех пор как экипаж фрегата удалился отсюда, в части леса, объявленной табу, беспрепятственно выспевали всевозможные фрукты и потому наполнить яму плодами таро было очень не трудно. Однако, при этом туземцы бегали вокруг белых и, простирая руки к небесам, умоляли их не гневить богов этим грабительством.

– Кто поест этих плодов, немедленно умрет! – говорили они со страхом.

– А корни «ти» тоже «табу»? – со смехом спрашивал их Аскот.

– Все, что здесь произрастает – «табу»!

Молодой англичанин вытащил корень из земли, облупил его и начал есть.

– Вы видите, как это вкусно? Где же смерть?

– Берегись, чужеземец, берегись… ты погибнешь!

– Не приставайте ко мне, Ничего со мной не будет.

Туземцы переглянулись. – Смерть часто приходит, пропустив одну ночь, – решил один из них. – Завтра же она унесет дерзкого чужеземца.

Но настало и завтра, а Аскот по-прежнему поедал корни ти, не думая даже ни о какой смерти. – Ваши боги совсем не такие злюки, как вы думаете, – объяснял он дикарям. – Они, кроме того, вовсе и не заботятся о том, что вы кушаете.

– Неужели до этого времени вы давали сгнивать всему, что здесь произрастает? – спросил их лейтенант через посредство Аскота.

– Да, господин. Так хотели боги.

– Но вы видите теперь, что они вовсе этого не хотели. Вот, вся наша яма наполнена кружками таро из заповедного леса, в том ящике вложены сотни кокосовых орехов, из скорлупы которых мы наделаем себе чашек и плошек, здесь висит целыми гирляндами лук, там сложены яйца! И все это из местности «табу»!

Островитяне, собравшись в кучку, перетолковали между собой, и один из них выступил затем вперед в качестве оратора от имени этого жестоко истребленного врагами племени, ныне оскорбленного в священнейших своих верованиях. Он принял на себя торжественный вид, произносил каждое слово внятно и медленно.

– Чужестранцы, есть ли у вас свои боги на вашей родине?

Аскот, по-видимому, меньше всего ожидал от дикарей подобного вопроса. – «Разумеется, мы белые люди, веруем в единого Бога!» ответил он, подумавши.

– У вас всего лишь один бог?

– Да!

– Ну, так я теперь понимаю, – решил дикарь, – зачем вы явились сюда. Ваш бог хочет побороться с нашими, чтобы узнать, кто из них сильнее.

Аскот со смехом взглянул на своих товарищей, но ничего не ответил на замечание островитянина. – «Мы вас научим многому новому, друзья! Вот, для примера, видите этот маленький боб… как вы его употребляете в пищу»?

– Никак! – отвечал дикарь. – Он растет повсюду и гниет повсюду, ни один зверь его не ест.

– А люди едят! – засмеялся Аскот. – Вот вы увидите, какой превосходный напиток мы приготовим на этих маленьких бобов.

С этими словами он вместе с другими занялся сбором кофе, в то время как десять человек были заняты постройкой дома, стучали молотками, пилили, рубили, измеряли. Вся окрестность преобразовалась, всюду лежали поваленные стволы деревьев, из которых резали брусья и доски, прежде всего был выстроен посреди колонии прочный амбар, с непроницаемой для дождя крышей, где предполагалось сложить боевые припасы и соль, затем наступила очередь хлева, и, наконец, жилого дома с кухней при нем.

– У меня еще много больших планов! – говорил Антон.

– Именно?

– Необходимо устроить курятник. Мы подрежем диким курам крылья, я знаю, как это делается.

– Отлично… А еще что?

– Я хочу жечь известь. Период дождей должен застать нас во всеоружии против него… Мистер Мульграв говорит, что в Европе не имеют понятия о силе тропических ливней.

– Это верно! – отозвался старик, отрываясь от работы. – Но каким образом ты соорудишь обжигательную печь, сын мой?

– О, у меня были родственники в восточном Фрисланде; – отвечал Антон, – и я научился у них этому делу; по крайней мере, знаю, как делают известь из раковин. А здесь целые вагоны этого материала валяются на берегу без толку.

– Прекрасно! – воскликнул лейтенант – Этот план заслуживает внимания… А еще какие планы есть у тебя?

– Еще один. Хотелось бы провести сюда воду из реки, частью для того, чтобы можно было сажать здесь таро и маис, частью чтобы не остаться без воды в случае осады.

– Ну, это трудное дело! Река от нас в ста саженях!

– Да, но условия почвы выгодны. Придется лишь выкопать канаву в три фута глубины и шесть ширины, а уж силой воды, сбегающей с гор, она всегда будет полна. Этим способом можно ежедневно наполнять водой большие железные бадьи, взяв их с корабля.

– Лишь бы нападение дикарей не расстроило все эти прекрасные планы. Туземцы посматривают на нас с неудовольствием.

– Но они ничего не могут нам сделать. А кроме того, мы сегодня же свезем с корабля несколько пушек.

Вскоре новый дом был совсем готов; в нем было несколько отделений и одна дверь, которую можно было держать на крепком запоре. Были в нем и окна, а с крыши по веревочной лестнице можно было легко подниматься на вершину высокого дерева, которое таким образом служило дозорной вышкой.

В одном из отделений по стенам шел деревянный помост, в роде нар, правда, жесткий и сильно пахнувший свежим деревом, но при помощи мешков с соломой и подушек, свезенных с корабля, отлично заменявший постели для здоровых, крепких людей, не привыкших нежиться. Посредине стоял большой стол, а в стены были вколочены длинные гвозди для платья.

Рядом с этой большой спальней о двух окнах находилась комната, прибранная лучше всех прочих всеми вещами из капитанской каюты, какие только можно было свезти с корабля на маленьких лодочках островитян. Тут, был диван, дюжина стульев, стол, несколько шкафов, гардины, зеркало, портреты короля и королевы и, наконец, книжный шкаф и небольшая фис-гармония!

К этому дому непосредственно примыкали амбар с солью и боевыми припасши, хлев и кухня. Крыша над всем этим была одна, общая, но каждое отделение было совершенно обособлено, хотя и соединено с прочими узкими ходами; в общем это была целая маленькая крепость, в которой были даже пушки. По зрелом обсуждении с корабля свезли целых четыре орудия, которые были поставлены по два с каждой стороны. Этого казалось достаточно, чтобы с помощью еще и ружейного огня держать на почтительном расстоянии сотни дикарей.

Снаружи вся постройка была обшита досками, убрана флагами и вымпелами, и теперь не доставало только извести, чтобы окончательно сделать стены непроницаемыми для дождя.

– По-моему счету дожди начнутся через две недели, – объявил Мульграв, – надо торопиться.

– Прежде всего я сделаю тачки, – сказал Антон.

– Чтобы свозить раковины?

– Да, надо дорожить каждой минутой.

– Взгляни-ка на запасы кофе! – воскликнул Антон. – Здесь наверное не меньше ста фунтов.

– Может быть и двести. Но теперь надо заняться добыванием извести. Берите сперва корзины и идем за раковинами.

Часть молодых людей рассыпалась по берегу и принялась под раскаленными лучами тропического солнца собирать белые раковины, которых море выбрасывало на песок, миллионами; другие таскали из реки большие плоские камни и, наконец, третьи на скорую руку соорудили самую примитивную обжигательную печь. То была большая яма, с трех сторон выложенная камнем, а с четвертой дававшая достаточно места для человека, наблюдающего за топкой; в нее наложили слоями дрова и раковины, и когда все перегорело, а пепел остыл, то первая порция извести была встречена с триумфом. Она была, конечно, несколько темна, в ней было много осколков и шлаков, но ее можно было отлично гасить, а это было главное. Большой корабельный сундук был обращен в творило, насыпали в него известь, налили холодной воды и облака пара весело поднялись к небу. В деревянном ящике закипело и забурлило, масса начала пузыриться, особенно при помешивании.

Туземцы все это наблюдали, покачивая головами. Все это казалось им злым колдовством на погибель их родине, – сомнения тут не могло быть.

– Вы будете это тоже кушать? – спрашивали они, указывая на известь.

Антон дал им объяснение, которое они поняли лишь на половину, а затем последовал первый опыт с добытым материалом, еще более усиливший недоброжелательное настроение островитян. Разумеется, за этими твердыми стенами скрыто было что-нибудь недоброе!

– Здесь будет жилище бога белых людей, – шептали испуганные дикари, – он хочет погубить всех нас.

И на каждом домашнем жертвеннике, в марай и под заповедными деревьями приносились жертвы, ветви с цветами и красные перья везде были пущены в ход, жрецы занялись гаданием по звездам.

– Будь у нас король! – вздыхали некоторые. – Он спас бы нас от чужеземцев.

– Ка-Мега!.. О, Ка-Мега! зачем тебя взяли от нас!

Они яростно сжимали кулаки, но по наружному виду не выходили из повиновения у белых. Последние события принесли им столько несчастья, что теперь они потеряли всякую уверенность в своей силе и не смели решиться на что-либо.

Между тем штукатурные работы были в самом разгаре. Антон ухитрился сделать из толстого кружка дерева колесо и сколотил из досок тачку. Когда это ему удалось, то он смастерил по тому же образцу несколько других и тогда подвоз раковин с берега пошел быстрее и не требовалось особых усилий. Один человек обжигал раковины, другой гасил известь, шесть или восемь работников укутывали гладкия стенки дома лыком, Антон смазывал их готовой гашеной известью, Абкот выравнивал за ним гладилкой, и под палящими лучами солнца, мягкая масса в несколько часов каменела.

Плоская крыша дома тоже была покрыта штукатуркой и таким образом вся постройка, с её косыми углами, лишенная всяких украшений, с неприветливыми черными бойницами, несколько напоминала те загоны для скота, которые в меньшем размере можно и теперь еще встретить во многих немецких деревнях. Здесь в стене отзывалось случайное углубление, там, наоборот – горб, где между стеной и крышей торчал какой-нибудь несрезанный косяк, местами белая штукатурка на стене была серой, или даже совсем черной, но все это отнюдь не умаляло прочности и надежности всей постройки. Она могла теперь противостоять тропическим ливням.

Топливо было сложено плотными штабелями, все ящики и сундуки были набиты до краев съестными припасами. Антон сбросил с себя костюм штукатура, жарил кофейные бобы, варил корни ти в их собственном соку, пока смесь не сгущалась в плотную массу, которую он просеивал через сито… но кроме всех этих мелочей, он достиг своей главной цели: корова, наконец, дала себя доить.

Сначала это дело было очень нелегкое, и много волдырей и синяков ознаменовали собой неудачные попытки юноши, но мало-помалу, особенно когда отнят был теленок, корова образумилась и дошла, наконец, до того, что подобно своим цивилизованным сестрам, ласково мычала при появлении в её стойле Антона с подойником в руках. Теперь не было недостатка в молоке не только для кофе, но и для супа.

Несколько человек матросов обходили остров и обирали все попадавшиеся им спелые головки маиса, чтобы к началу дождей снести под крышу все, что было возможно. Запасы белых были теперь в изобилии, амбар был набит до самого потолка всевозможными произведениями тропической природы, расточавшей свои дары, не заботясь о том, будет ли кто-нибудь ими пользоваться.

Бочки для мяса тоже были переполнены. Унтер-офицер был знаком с солкой мяса и на это пошли две огромные свиные туши. Таким образом у белых все было предусмотрено, и удалась даже попытка поджарить плоды хлебного дерева и приготовить из них муку.

Постройка курятника и проведение канавы, так же, как разработка земли под новые плантации были отложены до периода дождей. Теперь на безоблачном до сих пор небе стали уже появляться темные тучи, в воздухе становилось прохладнее и вот в одно прекрасное утро с шумом полились потоки дождя на плоскую крышу, имевшую все-таки небольшие скаты для стока дождевой воды. Как ружейный беглый огонь застучали крупные капли по крыше и целые водопады полились из желобов, сделанных по её углам.

Все глаза были обращены на крышу. Не окажется ли в ней слабое место?

Но нет! Проходили часы, дождь не прекращался ни на секунду, а в доме было сухо по-прежнему. Антон осматривал все углы, все щели – все было прочно и же пропускало влаги.

В воздухе господствовала приятная прохлада. Матросы сидели у открытых окон, над которыми были устроены из досок навесы от дождя, благодушно покуривая свои трубки, набитые вместо табаку разными благовонными травами, слушали чтение лейтенанта или предавались мирному занятию шелушения маисовых головок. Антон отложил часть зерен маиса для посева, а другая пошла на изготовление муки. Целый угол большего амбара был завален золотистыми зернами, хотя для повседневного употребления шло лишь ничтожное количество их. Молока, яиц, соли и сала было сколько угодно, не было только дрожжей, так что печенье скорее напоминало пирожное, чем обыкновенный хлеб, но со свининою или с фруктами, в которых не было недостатка, он был очень вкусен, а в этом все дело.

По временам в течение этого новейшего всемирного потопа к двери Ноева ковчега наших друзей подбирался какой-нибудь дрожащий от холода, весь промокший до костей, туземец, как бы для того, чтобы убедиться, что белые все еще сидят в своих твердых, как камень, стенах, но заманить его внутрь никогда не удавалось. Они качали головой и отмахивались обеими руками.

– Нет, нет! Ваш Бог всех нас погубит.

– Зачем? – уверял их лейтенант. – Подите, обогрейтесь у нашего очага, отведайте нашей пищи… вы увидите, что никакого вреда для вас не будет.

Дикари иной раз колебались. – А ваш Бог с вами? – спрашивали они.

– Наш Бог – Бог также и темнокожих людей; они так же ваш, как и наш. Ну, войдите же!

– Ото! – отскакивали дикари. – Вы заманиваете нас в западню. Ваш Боге там, не отрицайте того, что нам и без того известно!

И они убегали в свои промоченные, затопленные дождем хижины, где они жались друг к другу от холода и питались одним «пои» из перебродившего таро. Их ямы для варки пищи были залиты водой, дрова отсырели и не загорались, овощи загнивали на корню от непрерывной сырости, плоды осыпались с деревьев. На берегу все голотурии исчезли, нельзя было найти даже трепанга… приближалось время голодовки и крайней нужды; дикари должны были терпеливо переносить свои беды.

Над морем нависли серые непроглядные массы дождя, все листья осыпались с деревьев, река обратилась в бурный поток, вышедший из берегов и промывший себе новое русло, а с неба лились все новые и новые ручьи воды, и непрерывная дробь, которую выбивал дождь по крыше над головами наших друзей, не умолкала ни на минуту.