Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
Старые роялисты тоже часто отличались консерватизмом в одежде, но они предпочитали еще более устаревший, дореволюционный стиль 80-х гг. 18 века. Кафтаны и камзолы вместо фраков с коротким жилетом, пудреные парики, красные каблуки…
Он направлялся в «Тысячу колонн»… Оглядел зал, посетителей сегодня больше, чем обычно, знакомые лица, соседство давних товарищей приятно грело душу. Амар, Вадье.. Не без труда нашел свободный столик, но через четверть часа к нему подошёл высокий и тщательно одетый молодой человек, ровесник старшего сына примерно 22-23 лет.
– Месье Куаньяр, позволите присесть?
Норбер поднял на юношу спокойные, внимательные глаза и сделал приглашающий жест:
– Не имею чести знать вас и всё же.. прошу!
– Андрей Каржавин, сударь, я студент из России, товарищ вашего сына Максимильена…
Куаньяр слабо улыбнулся:
– Вот как.. Вы отлично знаете французский, никогда не подумал бы, что вы иностранец.. А учитель, судя по вашему выговору, как видно, был южанин.. Позвольте узнать, зачем вы здесь? Намеренно искали встречи со мной? Вопрос не праздный, поверьте, сюда ходят… не все…
– Я действительно искал встречи с вами, глупо было бы это скрывать.. Максим посоветовал мне искать вас именно здесь..Я… немного слышал о вас и познакомиться поближе стало буквально навязчивой идеей…
В тёмных глазах Норбера искрилась беззлобная насмешка, он догадался, какого сорта интерес привел сюда этого мальчика, но невозмутимо прикидывался непонимающим:
– Чем же я так знаменит? Бедный эмигрант, обреченный сдохнуть на чужбине без права возвращения..
– Я могу задать вам прямой вопрос?… Верно ли, что вы участник штурма королевского дворца.. бывший депутат и комиссар Конвента.. бывший якобинец..? Ответьте мне.. пожалуйста, для меня это очень важно!
Куаньяр смотрел на молодого человека серьезно, сузив глаза, помолчав, он наконец снизошел до ответа:
– Верно.. только в одном вы ошиблись.. якобинец не может быть бывшим, если он не стал изменником принципам Великой Революции…
Глаза студента засверкали страстью, схватив Куаньяра за руку, он горячо зашептал:
– Знаю, что могу доверять вам, сударь, у нас в России тоже есть республиканцы.. и я.. принадлежу к одному из таких обществ…
Смуглое лицо Норбера сразу стало непроницаемым, как маска, умный и опытный конспиратор, он сознавал, что этот, юный и с виду наивный романтик может на деле оказаться шпионом королевской Франции, ведь все якобинцы находились под неусыпным надзором. Как карбонарий, он отлично знал о существовании Северного и Южного обществ в императорской России и много чего еще, но сути это не меняло. Мальчишку следует проверить…
– А вы не боитесь своей предельной откровенности?, – холодно поинтересовался он, – вдруг она неуместна и я как раз из тех, кто не ищет неприятностей на свою седую голову и предпочитает «набросить покрывало» на дела прошлых лет?
С интересом наблюдал Куаньяр, как юноша изменился в лице, увидел и долю разочарования, но более всего опасения и озабоченности. Подумав, Каржавин медленно произнес:
– Если бы всё обстояло так, вы не были бы высланы из Франции под надзор полиции Священного Союза…
Максимильен несколько неосторожен, с досадой подумал Норбер..
– Мальчик, они высылали всех подряд..Но если у вас действительно есть что-то для меня, я готов выслушать вас…
Молодой человек мрачно качнул головой и поднялся:
– Думал, что нашел брата-республиканца, но, вижу, что ошибся.. Теперь в вашей власти выдать меня…
– Не горячитесь и сядьте, – Норбер скупым, решительным жестом усадил его на место, – оставьте мне свой адрес и.. через несколько дней, мы поговорим более предметно, вы согласны?
За это время, думал Норбер, оставшись за столиком один, этого Каржавина проверят досконально, и тогда станет ясно, кто он, горе-конспиратор или банальный провокатор…
Через некоторое время, Куаньяр появился на пороге скромной квартиры русского студента на улице Сен-Фуа. Его встретила стройная золотоволосая девушка, его сестра Анна Петровна, как она представилась гостю, невольно залюбовавшемуся её юной грацией…
– Считали меня шпионом?,– первым делом с досадой спросил Андрей.
– А вы сударь, кажется, считали меня кретином, я был бы им, если бы не думал прежде всего о худшем.. В мои годы и в моем положении, доверчивость, роскошь непозволительная..
Итак, вы член Южного общества…Извините старика, но если другие члены вашего общества также непрофессиональны, как вы, мне трудно поверить в успех наших русских товарищей.. Не обижайтесь и не спорьте со мной, лучше послушайте .. Вот, что лично я думаю об этом..
То, что затеяли ваши коллеги в России это по существу вовсе не Революция, а банальный военный переворот..Северяне ваши, обычные роялисты, пусть и конституционные.. вы же, безусловно, республиканцы, но не нашего, не якобинского типа, ваши хотят управлять страной «для народа», но без всякого его участия, странная у вас выйдет Республика, если вся полнота власти окажется в руках прежнего дворянства, пусть и самой либеральной его части…Венецианский вариант? Чем это для народа лучше вашей монархии? И в чем тут демократия? Впрочем, важно начать…первостепенная задача уничтожение крепостного права и дворянских привилегий… для начала… в любом случае, задача благородна и грандиозна.
Но станут ли эти дворяне-либералы отменять крепостное право и откажутся ли от привилегий своего класса на практике, это еще большой вопрос…
– Вот как? И в чём же уникальность якобинской власти, сударь? Террор я тоже никак не могу обойти стороной, эта тема чрезмерно остра, как, почему он стал возможен? У меня есть счастливая возможность услышать это непосредственно от французского якобинца…
– Это очень серьезная тема, рассчитанная не на полчаса, месье Каржавин.. И всё же, если хотите, послушайте.., – Куаньяр на секунды задумался, – Революция процесс сложный, не только разрушительный, но и творческий, созидательный. Она начинается в умах, сначала группы образованных людей, постепенно её идеи распространяются в обществе и эта массовая заинтересованность и активное участие простых людей основное условие. И вот этот пункт станет опасной проблемой для наших русских коллег, в том, что они затеяли…ваше общество, простой народ к этому совершенно не готово…В задачи Революции входит не только радикально преобразовать политический строй и структуры власти, но прежде всего, изменить сами взаимоотношения личности и государства, человека и власти.
Это не банальный государственный переворот, какие мир знал даже в древности, это явление особого порядка, в нём участвуют не кучки заговорщиков, а по существу, основная часть общества в той или иной степени.
Это процесс радикальных преобразований, растянутый на годы и не заключающийся в одном факте штурма дворца и тем более в актах политического террора.
Что такое политический террор во Франции конца прошлого века.. Вы вероятно уже выслушали массу глупых инсинуаций на эту тему, ну да, «мы изверги, одержимые жаждой крови, фанатики, нелюди, безумные анархисты и экстремисты…, – выразительно поднял глаза на молодого человека и, увидев протестующий жест, помедлив, продолжал:
– Пункт первый: террор есть средство борьбы с контрреволюцией и экономическим саботажем, это так, но это далеко не всё.
Пункт второй: в якобинской Франции террор есть одно из важнейших средств «народного контроля» над самой избранной властью, осуществляемым через сеть клубов (народных обществ) в каждом городе и городке Франции, с центром в Якобинском клубе Парижа.
– Но как же осуществлялась власть и кому конкретно она принадлежала в таком случае?», – Куаньяр увидел удивление в лице молодого человека.
– Наша власть была сугубо коллегиальна на всех уровнях, и росчерк пера одного человека не мог решать судьбы страны и нации. Ни Робеспьер, ни Марат, ни Дантон не были ни непререкаемыми начальниками, ни тем более правителями, как думают те, кто не может представить себе государство без «государя»…где пирамида власти завершается не острием, а усеченной площадкой в лице Конвента и правительственных Комитетов и всё же без сети народных обществ никуда в принципе, это главный нерв… Если эту власть и можно было назвать диктатурой, то это «диктатура без диктатора» вопреки распространенным представлениям тех, кто органически не понимал наших принципов.
То есть, при якобинской модели власти избиратели (нация) оставляют за собой право контроля и возможности жёсткого давления на чиновников любого уровня, депутатов, генералов. Они – реальная сила, имеющая право требовать отчета и смещать своих избранников, а не стоять перед чиновником в позе смиренного просителя! Отзыв для отчета, смещение с должности, наконец, срок заключения или даже эшафот, вот основные меры воздействия…
Для того, чтобы эта система работала, нужен определенный уровень политической грамотности и активности населения.. Нация должна выйти из положения пассивного ведомого…Активности у французов было более чем, а вот с политической грамотностью простых людей все же были сложности..
У вас же, в России, всё еще сложнее.. страна, где всего 10% населения свободны и образованны, из них половина аристократы, потенциальный враг, а 9/10 составляют совершенно неграмотные крепостные люди, которые даже не слышали.. не понимают, что такое Республика, демократия и как можно физически жить без «государя-самодержца», «отца народа»…которые эти декларативные заявления о свободе поймут скорее всего, как призывы к анархии.. это обычная ошибка бедных невежественных людей.. Не знаю.. как на практике это может выглядеть…вы рискуете вызвать банальную пугачевщину..хаос… либо провалитесь и погубите себя, а режим ужесточится еще более..
Так вот, слаженная работа сети обществ называлось режимом «прямого народовластия», в отличие от более привычной нам парламентской формы, где «избранники» получают право вполне безраздельно властвовать над населением, т.е. своим избирателем, а механизмы контроля фактически не существуют. Но не «прямая демократия», а именно такая форма Республики фактически и закрепилась у нас после Термидора, при Директории, отчего, сказать несложно..Не лично Робеспьера убивали 9 Термидора, чиновники уничтожали сам режим «прямого народовластия» и контроля над собой… – он выдержал паузу, внимательно наблюдая за молодым собеседником, – вы хотите что-нибудь сказать или возразить?
– Я желал бы выслушать вас до логического конца, и лишь потом выскажу свое мнение, сударь.
– Извольте. Что касается наших особенностей: якобинцу чужд и враждебен культ личности и рабское чинопочитание, возродившиеся в годы Империи ( за одно это мы выглядим анархистами в глазах сторонников единоличной власти), он исповедует культ принципов, темы уничтожения частной собственности мы не касались вопреки мифу…(идея пресловутого аграрного закона, которым жирондисты пугали своих богатых избирателей, исходила отнюдь не от якобинцев, а от группы ультра-радикалов из бедноты, возглавляемой сельским священником Жаком Ру.) И что касается вопроса о земле. В 1793 якобинцы предлагали, разбив дворянские земли на участки, продавать крестьянам в рассрочку. Но эта идея была реализована далеко не полностью по причине сильнейшего сопротивления крупных собственников, те требовали, чтобы земли не дробили, а продавали вместе с имениями.. легко понять, кто сможет в таком случае их покупать…Но всё же после этой реформы во французской деревне увеличилось количество зажиточных крестьян. – И всё же, где же корни Террора?
На губах Куаньяра невольно возникла слабая усмешка:
– Отчего-то этот вопрос мучает очень многих более прочего… По поводу происхождения революционного террора во Франции за истекшие 30 лет написано немало, на сотнях страниц нас усердно проклинают за «жестокость, тиранию этих 14 месяцев». Впрочем, никто из этих господ никогда не касался темы многовекового террора, которому подвергалась нация со стороны титулованных хозяев жизни, контрреволюционного «белого» террора, жертвами которого становились мои товарищи в 1792-1793 году, после Термидора, в годы Директории, Консулата, Империи и при реставрации монархии, то есть на протяжении целых 20-25 лет!
По примерным, пусть и не очень точным оценкам за 1792-1794 гг. были гильотинированы примерно 17 тысяч человек, в самом Париже 6 тысяч. Речь не шла ни о сотнях тысяч, ни тем более о миллионах, как любят писать ныне верноподданные господа, пугая нами людей…Всё население Франции составляло тогда 25 млн человек. Остальные потери можно отнести за счет войны с интервентами и гражданской войны и эмиграции…шуаны отнюдь не безвинны и схвачены с оружием в руках… но ведь интересуют всех именно непосредственные жертвы эшафота.. К тому же, в эти 40 тысяч входят отнюдь не одни аристократы, даже не одни роялисты, но и жирондисты, люди Дантона и Эбера, и мы сами, репрессированные после Термидора люди Робеспьера…
Будьте же справедливы и внимательны, те, кто более всех льет слезы, обычно озабочены только судьбой представителя высших классов, особенно дворянина и защитника трона, другая кровь для них подчеркнуто не имеет значения… стало быть это вовсе не гуманизм, не христианские чувства, а четкая политическая позиция! Нас пытаются разжалобить судьбой принца, лишенного Революцией трона, но этим авторам безразлична судьба умирающих с голоду ребятишек деревни в предреволюционной Франции…нищета маленьких жителей рабочих кварталов… Но мы отвлеклись…
Сделаем вывод, собственно аристократов из этих 40 тысяч даже не половина, а скорее всего гораздо меньше, тысяч пять-семь, учитывая, что самая ненавистная народу крупная придворная аристократия сбежала в эмиграцию… Тем более террор имел место не равномерно по всей стране, можете мне поверить, а областями, особенно это касалось мятежных запада и юга страны…где нас убивали особенно активно…
Так откуда же возникло впечатление о «чудовищном» количестве жертв? Может из-за активных репрессий именно в этих регионах? Право, самому интересно… Или дело в том, что аристократы привыкли, что это они могли безнаказанно насиловать и убивать простолюдинов и не привыкли чтобы убивали их самих, отсюда вопли об «ужасах»!
– Почему исключительно смертная казнь, будто нет других мер..
–Неправильно думать, что в любом случае «жёстких мер» речь у нас непременно шла о гильотине, существовали и обычные меры вроде отзыва для отчета, снятия с должностей, тюремного заключения.
Деятельность комиссаров Конвента во многих департаментах была в основном реформаторской, а не «террористической». Многое зависело и от личности комиссара, не все они свирепствовали как Карье в Нанте, не все грабили как Тальен в Бордо, люди добром вспоминали Филиппа Леба и брата Робеспьера, при них никогда не было ни произвольных арестов, ни массовых казней, ни вымогательства. Власть комиссаров Конвента действительно была огромна, они могли смещать местную администрацию, генералов, в их подчинении находилась деятельность трибуналов.
Миллионы французов жили, работали, занимались учёбой или хозяйством, женились-разводились, воспитывали детей, лишь малая часть населения жила активной общественной жизнью…
– Вас часто определяли чудовищной смесью анархии и диктатуры…
Норбер лишь глухо рассмеялся:
– Не замечая, что это обвинения взаимоисключающие.. До централизации 1794 года такое поверхностное впечатление могло иметь место, ведь разные структуры власти, чьи полномочия не были четко разграничены часто сталкивались между собой.. Администрация жаловалась на клуб и парижских комиссаров, клуб жаловался в Париж на комиссаров…, придушенная администрация жаловалась и на тех и на других…когда же началась централизация, чиновники уже привыкшие к демократической «вольнице», почувствовали себя ущемленными и стали жаловаться на «диктатуру Комитетов», в 94-м вопили о «диктатуре» и прижатые нами олигархи.. те самые, что были довольны в 93-м.. заняв особняки казненных аристократов…
– «Сударь.. а что касается законов этого времени.. знаю, что конституция 93 года так и не стала реально действующим документом?
Норбер задумался:
– Как точнее объяснить вам.. по порядку..Революционное государство находится в особом состоянии (внешняя война и внутренние угрозы безопасности, заговоры, шпионаж и на этом фоне коренная реорганизация всех государственных структур на всех уровнях, быстроменяющаяся политическая обстановка, требующая то введения, то отмены кратковременно действующих декретов для решения сиюминутных задач), конституция, рассчитанная на условия мирного времени в данной обстановке станет «мёртвым» недействующим документом. Так как ограждая права всех она при этом будет защищать опасных врагов молодой Республики, сохраняя им жизнь и свободу, а стало быть и возможность далее вредить и убивать.
Конституция в таких условиях сделает патриотов беззащитными и бессильными перед врагом, зато тем даст все преимущества. В чем? Роялист может дерзко заявлять, что имеет право агитировать против установленного республиканского строя, устно или со страниц газеты – «свобода слова», арестовать же, судить и казнить его никак нельзя – а как же «права человека», скажет, что имеет право собираться с единомышленниками, в том числе вырабатывать планы вооружённой борьбы с «новым режимом» и прикроется «свободой собраний»? Каково? Следовало вырвать у них эти козыри. Идеи нашей Революции чисты и лишены всякого человеконенавистничества по существу, но реальная жизнь мало похожа на «молочные реки с кисельными берегами» и для начала надо было выжить…Важно было соблюсти умелое сочетание демократических принципов и жёстких мер по их защите и уцелеть для начала. Это и есть «сочетание добродетели и террора" из доклада Робеспьера от 5 февраля 1794 года.
Ведь защитники старого режима и не скрывали, что не отменят, а переориентируют политический террор в случае своей победы, начнутся массовые казни революционеров и всех сочувствующих «новым идеям», это вытекало даже из переписки аристократов-монархистов. И это так.. сколько моих товарищей казнены или убиты без суда в 1815-1819 годах…
Революция есть процесс творческий, учреждающий, когда политическая модель еще не приняла окончательных, застывших «конституционных» форм, гибка и изменчива. Её защитники не имеют морального права на «наивное прекраснодушие», пока – нормы демократии еще в немалой степени декларативны, это заявка на будущее, которое предстоит сначала защитить в жестокой борьбе. Сами же демократические нормы по большей части неприменимы в условиях военного времени, это и осознали летом 1793 года, отложив введение новой конституции до окончания войны.
Марат летом 1793 писал о том, что спасти Республику во Франции поможет только «деспотизм Свободы», пришедший на смену деспотизму королевской власти. И это было верно, нельзя допустить, чтобы враги юной демократии ею же и прикрывались, убивая и вредя, прикрывались правами человека, «не позволяющими» равноценно ответить на их удары. Еще в июле 1792 года (за месяц до свержения монархии) в своей газете «Защитник конституции» Робеспьер писал: «Надо спасти государство каким-бы то ни было способом, антиконституционно лишь то, что ведет к его гибели…»
Временное революционное законодательство, официально принятое в декабре 1793 года рассчитано специально на период революции и военного положения.
– Но согласитесь, разве монархический режим позволяет нам открыто собираться, издавать свои газеты, вести агитацию против самого себя? Вспомните, как королевские власти в 1789-1791 преследовали Марата…Ради спасения существующего строя защитники монархии не стеснялись арестовывать, судить и казнить республиканцев и тогда никто не вспоминал о сентиментальности, о христианских чувствах, жалости и сострадании к ближнему…
Наивные люди иногда говорят, что старый режим был мягче и терпимее до 1789 года, чем революционеры впоследствии к его защитникам. Это не так.
Старое королевство было свято уверено в своей «вечности и неизменности», действия потенциальных революционеров воспринимали чаще как укусы клещей не способных сожрать большого и мощного слона, не верили в возможность собственного уничтожения.
Революционеры же, на основании приобретенного опыта, не имели никаких иллюзий касательно возможности своего свержения и вытекающих репрессий и защищали новый строй особенно яростно и непримиримо, тем более что свергнутые господа постоянно угрожали им свирепейшими расправами в случае возвращения к власти. И они бы сдержали слово, новая власть в этом не сомневалась, и это сознание ожесточало еще сильнее…
В Англии 1793 года, считавшейся «самой свободной» страной среди европейских монархий в связи с революцией во Франции был временно приостановлен в действии «Хабеас корпус акт» (закон о личной неприкосновенности) и начались массовые аресты британцев, заподозренных в сочувствии французским якобинцам.»
Некоторое время Норбер молчал, он устал от своей лекции, которые нередко произносил перед молодыми товарищами по партии, молчал, обдумывая его слова и молодой человек.
– У вас, Андрэ, вы позволите называть вас так? в России при жизни императора Павла людей обвиняли в «якобинизме» за малейшее несогласие с государственными порядками, как осуждение крепостного права, желание видеть Россию конституционной монархией и т.п. Нет нужды говорить, что настоящих республиканцев, якобинцев в екатерининской и павловской России просто еще не было или почти не было… Стремление слегка ограничить самодержавие конституцией это верх «революционности» для россиянина конца прошлого века. Жак Княжнин, Александр Радищев и некоторые другие это исключения… Я мог бы назвать еще некоего Теодора Каржавина.. неужели ваш родственник или совпадение?
– Фёдор Каржавин, – мягко поправил его молодой человек, – и это не совпадение, – но продолжайте…
–Режим Реставрации 1814 года был достаточно мстителен и к нам и к бонапартистам. Вернув власть, роялисты забыли и думать о какой-либо сентиментальности и сострадании к побежденным, они жаждали казней и ссылок, мести и крови! И начались высылки и казни! Я далеко не сентиментален, сударь, как вы это надеюсь, поняли, и всё же…чего они жалуются на жестокость революции в 1793? Разве сами они не расстреливали пленных республиканцев, а отпускали с благословением?
Разве не казнили якобинцев на отвоеванных у Французской Республики территориях?
Разве дворяне не рукоплескали казням защитников ненавистной им Республики? К чему при этом слезно жаловаться на жестокость?
Считаю, что наша позиция, по крайней мере, честнее, не давая пощады роялистам, мы и не рассчитывали на пощаду с их стороны, не взывали к гуманности задним числом…
Ответьте же мне, почему убийства, аресты и казни республиканцев при монархии это «справедливо», это «защита существующего строя», зато аресты и казни воинствующих монархистов в революционной Республике это отчего-то уже «тирания и кровожадность»? Что же это, сударь, как не двойная мораль…
Вялым жестом Норбер поправил галстук и, наблюдая за юношей, понял, что переваривать полученную информацию он будет долго. Наконец Каржавин собрался с мыслями и сделал неожиданный вывод:
– Значит, вы считаете, что наши усилия, у себя в России …заведомо обречены?
Куаньяр вдруг отчего-то не решился встретиться с ним взглядом:
– Андрэ… этого я не говорил.. я ничтожно мало знаю о вашей стране, чтобы судить верно…
– Месье Куаньяр…возможно, Россия станет для вас не совсем чужой страной,…и вы станете думать иначе, неужели Максимильен ничего еще не говорил вам?
По выражению лица Куаньяра Каржавин понял, что поторопился с заявлением.
Невозмутимое лицо Норбера вдруг изменило выражение, этого юноши он мог не опасаться:
– Что вы имеете в виду, что вам известно, Андрэ…снова высылка.. эмиграция? Чьим приказом?.. и так далеко.. во имя Разума, зачем? Они решили добить нас в Сибири? Не молчите, Андрэ, скажет он мне это раньше или позже, это не изменит ничего. Вы можете не поверить мне, но я действительно невыносимо устал…
Выражение крайне взволнованного лица Каржавина стало смущенным и торжественным одновременно:
– Дело не в этом… Месье Куаньяр.. ваш сын и моя сестра…
– Я правильно понял вас?
– Совершенно. Но так как, наших родителей нет в живых, они могут просить благословения только у вас…
Норбер думал об очаровательной золотоволосой девушке, застенчиво скрывшейся в своей комнате после его появления, думал он недолго…
– Я рад.. честное слово, Андрэ.. я рад.., – улыбаясь, он протянул юноше руку…
– При возможности ждём вас в Петербурге, гражданин Куаньяр…
Якобинец в Санкт-Петербурге. После декабря 1825 года
Удивительно красивый город, названный Северной Пальмирой по праву.. Но едва ли охранное отделение позволит ему изучить все его достопримечательности, в этом Норбер не строил иллюзий.. Достаточно факта, что он никем не заподозренный пересек границу и уже более недели проживает в Петербурге…это уже много. С Максимильеном и Анной он уже успел встретиться, жаль, пока не удалось увидеть внучку.. девочке уже два года, он держал в руке медальон с изображением очаровательной черноволосой малышки.. удивительно, Мари похожа на него больше, чем оба сына.
О чём думал Куаньяр, с любопытством разглядывая Невский проспект… Сын прошёл хорошую выучку и остался на свободе после событий 25 декабря, подозрения против него возникали, но улик не нашлось никаких.. Положение Андрея Каржавина не в пример хуже, он был арестован, осужден и сослан в Иркутск… Парня нужно было выручать. Кто же реально был в состоянии вытащить его из острога и переправить за границу? Подкупленный чиновник? Есть лучший и проверенный вариант. Его давний товарищ с 1793 года, потомок Микеланджело справится и не с такой задачей…шифрованное письмо к Буонарроти благополучно покинуло пределы России.. Не стоит исключать влияние подкупа нужных людей и своевременную помощь местных товарищей.. по существу, за судьбу Андрэ можно было не переживать..
Он не слишком удивился, услышав позади шаги, чья-то рука тяжело опустилась на плечо. Тысячи раз знакомая ситуация, он был к ней готов.
– Какие люди! Можете даже не представляться, я сам расскажу о вас всё, Норбер Мари Куаньяр.. яркая биография… якобинец, бывший депутат и комиссар Конвента, агент Комитета Общественной Безопасности до 9 термидора…
Норбер спокойно обернулся и с интересом оглядел окружавших его жандармов и перевел взгляд на их начальника:
– Всё верно, но сведения слегка устарели… просто нотариус с 1800 года…Как видите, я ничего не скрываю…
Через короткое время, уже в гостеприимных стенах охранного отделения:
– Итак, просто нотариус.. уточните.. якобинец 93-года… и без сомнения масон, а сейчас без сомнения карбонарий…хотя разумеется это и не доказано, находящийся под надзором полиции Священного Союза, дьявол знает как, исчезнувший из их поля зрения.. пересекший несколько границ и объявившийся так далеко от Брюсселя.. в Санкт-Петербурге.. И что же вам, сударь, вдруг понадобилось в России? Чему обязаны честью принимать вас? Мое имя Павел Петрович Аверьянов, сударь, прошу садиться.
– Вы должны знать, что моя …предполагаемая принадлежность к этой организации не была доказана.. . итак.. просто нотариус Куаньяр..родом из Санлиса. В Петербурге у меня старший сын Максимильен с русской женой и внучка Мари.. я её ни разу даже не видел.. Как еще я мог приехать сюда, как не сбежав от надзора сюртэ? Это единственная, и надеюсь, по-человечески вполне понятная цель моего появления… или вы предпочитаете верить в теорию масонского заговора? Когда меня вышлют? У меня есть шанс увидеть сына и внучку?
– Французский якобинец… из тех самых.. 93 года… пересекает границу Российской империи в такое время, – чиновник выразительно поднял палец, – после заговора и бунта на Сенатской площади… и вы еще уверяете, что это случайное совпадение и дело только в невинном желании повидать сына и внучку? Вот как, месье Куаньяр…или вас правильнее называть «гражданин»?… Значит не карбонарий, оклеветали враги? В таком случае, с чьей помощью и как вы ускользнули из под надзора, пересекли Австрию и целый ряд других государств, наконец, пересекли границы Российской империи, оставшись незамеченным…то есть заметили, но слишком поздно. Наше охранное отделение не хуже французского сюртэ и всё же вы здесь…Впрочем, у нас договор с Французским королевством и ваша высылка вопрос ближайшего времени…
Царский чиновник видимо считал, что арестованный революционер должен в таких обстоятельствах картинно изображать презрение и кидаться пышными фразами о ненависти к тиранам и угнетателям народа,…театрально стуча себя в грудь,…возможно так вела себя экзальтированная молодёжь..
Хотя куда чаще эти новые молодые "революционеры" были дерзки и смелы лишь на бумаге и в узком кругу "своих", содержание в тюрьме и самое незначительное насилие сразу ломало их, они робко начинали умолять о пощаде, каяться в том, что еще вчера гордо считали своими "принципами и твердыми убеждениями" и даже нередко оговаривали друг друга… Тяжелое и жалкое зрелище представляли из себя эти молодые "герои".
Но отметил совершенно иное. Чиновник 3 отделения впервые видел перед собой одного из тех, которых называли "железными людьми 1793 года".
Француз держится с достоинством, глаза умные и внимательные, в них нет ни дерзкого вызова, ни страха. В этом спокойствии видна не столько флегма характера, сколь огромная внутренняя сила.
– Впервые вижу перед собой "живого якобинца, – не удержался от иронии Павел Петрович, – скажите мне, только честно, вы действительно совершенно не боитесь смерти или просто не до конца сознаете опасность своего положения?"
В умных глазах старого республиканца также заплясали иронические искорки:
– Что означает, что вы впервые видите одного из нас живым7 Значит ли это, что ранее вы видели нас только мертвыми? Шутка… понимаю. Я сознаю всю серьезность своего положения, месье. Не понимаю лишь, что именно мне можно предьявить. Что касается страха смерти.., – Норбер задумался, – конечно он не может отсутствовать, я не сумасшедший, но мы долгие годы жили как-бы «в тени гильотины» не защищенные от нее даже при Конвенте, и это естественное чувство несколько притупилось. Как верно сказал Робеспьер в 93-м «в наши планы и не входило преимущество долгой жизни…
– Но лично вам, кажется, повезло…Вы пережили Термидор и все последующие волны репрессий против ваших товарищей…
– Это с какой точки зрения взглянуть..», – Норбер слегка вздохнул, – иногда кажется, лучше бы мне честно умереть вместе с Робеспьером, чем увидеть власть предателей и торгашей при Директории.. диктатуру корсиканца и как итог бурбонские лилии над Тюильри…, – помолчав, добавил спокойно, – что меня ожидает? Новая высылка или всё-таки казнь?
