Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
Куаньяр остановил товарища властным жестом. Лапьер слишком любит разъяснять свои решения, но к чему входить в споры и доказывать, когда имеешь право чётко распорядиться, и вообще «что такое» Ленуар?
Норбер резко вскинул черноволосую голову, смуглое лицо приняло выражение чеканной бронзовой суровости, в такие моменты он становился похож на вождя индейцев:
– Либо вы подчинитесь мне, либо отправитесь на эшафот через 24 часа!,– жуткий взгляд миндалевидных тёмных глаз с расширенными в холодном бешенстве зрачками и бесстрастная четкая фраза Куаньяра заставили Ленуара невольно пригнуть голову и отвести взгляд.
Это выглядело убедительно, а главное, страшнее громогласных воплей и ругательств…
– Да, гражданин…
Завершив посещение тюрьмы, а они увидели всё, что им было нужно, вернувшись в кабинет и закрыв за собой дверь, Норбер мрачно кивнул Лорану:
– Ты заметил, что внешне сдержанная, законопослушная здешняя администрация и трибунал куда более активно сопротивляются нашим решениям, чем местные якобинцы и их председатель? Мы обязаны подавить это сопротивление и установить твёрдый порядок, и председатель со своими людьми нам лучшие помощники в этом! Если подобных фрондёров обнаружим и в самом клубе, почистим и клуб! Что-то говорит мне, председатель Тенардье не станет чинить препятствий и строчить на нас жалобы в Париж!
– Да, я думаю, Моро должен быть восстановлен в должности для начала – Лоран откинулся на спинку кресла, – по счастью мы успели спасти не только честь, но и жизнь этого доброго патриота и его мальчика.
Норбер удовлетворенно кивнул и слабо улыбнулся:
– Вспомни выражение Барера, что гильотина чеканит деньги и это действительно так, ведь имущества осужденных аристократов конфискуются и поступают в казну Республики. Впрочем, это справедливо лишь в отношении аристократов и врагов нации…Так вот, интересно какую прибыль государству принесет казнь палача и вора Мэнье, думается, это будет сумма с немалым количеством нулей?
Резкий стук в дверь прервал их разговор.
Не дожидаясь разрешения войти, на пороге возник общественный обвинитель Жак-Люка Барбье, в руке он держал лист бумаги, возбуждённо повышая голос он обратился к ним, потрясая бумагой и глядя при этом на Куаньяра в упор:
– Граждане представители! Это возмутительно! Я надеюсь, то есть даже не сомневаюсь… это ошибка, ведь вы еще не в курсе здешних дел!
Это чудовищная ошибка, освободить Моро, этого опасного экстремиста и выдать свидетельство о благонадежности этому Фуке, попу, старому контрреволюционеру, защищавшему, если вам неизвестно, арестованных дворянских шлюх с их выродками!
Оставить на свободе Розели, братца местной Кордэ! Этот акт вовсе не свидетельство революционной бдительности! Как такое стало возможно, граждане? Гражданин Куаньяр, вероятно, вы еще не вникли в наше положение!
Почему молчит клуб Лаваля во главе с Северьёфом?! Это уже выглядит куда хуже…
Если потребуется, я даже отпишу в Париж, но…это, конечно, уже лишнее… извините мою горячность, я.. как патриот… слишком взволнован.. думаю, по размышлению вы сами всё осознаете и измените свои распоряжения, – более мягко сказал он и на глазах изумленного этой безумной дерзостью Лапьера Барбье небрежно бросил документ на стол.
Было видно, что Барбье привык держаться недопустимо панибратски с прежним комиссаром, какие-то тёмные общие дела объединяли их и вынуждали Мэнье сдерживать свой бешеный нрав.
Но у новых комиссаров не было причин закрывать глаза на хамские выходки Барбье. У дверей за его спиной застыли национальные гвардейцы…
Бледнея от гнева Лапьер поднялся из-за стола… С минуту Норбер беззвучно мерил общественного обвинителя мрачным, тяжёлым взглядом василиска.
Барбье насторожился и слегка позеленел от смутного предчувствия беды.
– Расстрелять!, – в холодном голосе Куаньяра зазвенел металл, – увести и расстрелять! Сержант Жютлэ выведите этого человека немедленно!
Солдаты увели ошеломленного и потерявшего дар речи общественного обвинителя.
Взглянув в глаза товарища, Лоран снова увидел в них леденящую волчью свирепость и понял, что узнал и оценил Норбера далеко не всесторонне. Но не одобрить его сейчас он не мог…
И всё таки это беспрецедентный шаг, Барбье всё же общественный обвинитель…слишком высокая должность. Какова окажется реакция Парижа?
– На должность председателя трибунала вернем честного Моро, это решено», – поправляя пышный кисейный галстук, сказал Норбер ровным мягким тоном, обращаясь к Лорану, – ты прав, справедливость должна быть восстановлена.
Поймав взгляд Лапьера, и угадав его значение, добавил:
– Ладно, не косись на меня как на кровожадного монстра, я не собираюсь нарушать закон, отправь человека за Жютлэ, пусть ведут негодяя в тюрьму.
Трибунал в обновленном составе и возвращенный на должность Моро решат его судьбу. Надеюсь, Моро не разочарует нас. Казнь Барбье станет предупреждением всем своевольным анархистам и пособникам контрреволюции, засевшим в местной администрации..
Кстати, что за бред, свой трибунал, общественный обвинитель? И так что, в каждой отдельной деревне, в каждом городке Майенна? Нет, после казни Барбье и его сообщников распустим их, пусть везут всех в центр департамента, к нам в Лаваль!
Но у Лапьера явно был вечер грусти и сентиментальных настроений:
– Так всё-таки казнь? Может некоторого срока заключения будет достаточно, чтобы как следует припугнуть их? Безусловно, я всё подпишу, но всё же, не много ли крови, Норбер?
Как не перемахнуть ту хрупкую грань, за которой принципиальность, целесообразность и суровая необходимость превращаются в банальную бесчеловечность, вроде той, за которую осужден Мэнье и еще будут осуждены, уверен, Баррас, Тальен, Фуше, Колло и им подобные сомнительные «герои»?
Неуклонное следование принципам и суровый долг невольно способствуют развитию неоправданной чёрствости, она что-то вроде брони, защищающей наши души. Но эта маска к несчастью прилипчива…
Человек, носящий её слишком долго, рискует действительно стать жестоким, хотя и против воли, не замечая этого. Я иногда думаю об этом и это немного меня беспокоит..»
Норбер мягко положил руки на плечи товарища:
– И я не зверь, Лоран и у меня есть сердце. Но это будет выглядеть лишь презренной слабостью с нашей стороны, только предельная суровость мер покажет им всю серьезность наших намерений.
Задержись Мэнье и его верный Барбье на должности, остались бы в живых несчастный журналист Макэ, Моро с сыном, эти женщины с детьми и другие невиновные честные люди, спасённые нами от гильотины? Нет и еще раз нет. Ну, так и нам не к лицу сентиментальность.
Экстремисты, жулики и финансовые аферисты, прикрывшие свои преступления революционными идеями такие же ненавистные враги Республики, как и защитники королевского трона. Если не хуже, так как эти изменники маскируются под товарищей, исподтишка предают и бесчестят имя французского якобинца! Впрочем, ты знаешь это не хуже меня.
И помолчав, рассеянно заметил, пожав плечами с долей искренней растерянности и грусти, Лоран сумел заразить его своим настроением:
– Может меня мой долг против воли уже сделал чёрствым и жестоким? Ты так не думаешь? Иногда останавливай меня, Лоран, если мои решения кажутся тебе неоправданно резкими и крутыми. Мы удачно дополняем друг друга! А это значит, наши решения будут взвешенными и справедливыми.
К удивлению Лапьера Куаньяр вскоре снова принял местного священника отца Фуке, скромно просившего оставить в покое их маленькую церковь и позволить продолжать службы.
Предшественник Куаньяра Андрэ Мэнье, ультра-левый эбертист, яростно проводил политику дехристианизации, поэтому все были крайне удивлены результатам этого визита: отец Фуке не был брошен в тюрьму и отдан под трибунал, более того, его просьба была удовлетворена.
Норбер знал, какое огромное моральное влияние имеет этот добрый и мягкий в личном общении, но несгибаемый в своей вере старик на местных жителей и решил поступить тоньше и умнее, чем Мэнье, привлечь его к сотрудничеству.
– Церковь не тронут, службы разрешат, но, … – он выразительно сузил тёмные глаза, – если здешние священники забудут свои духовные обязанности и вместо «Отче наш» затянут «Боже, храни короля» и « смерть Республике», вздумают призывать крестьян к «священной войне» с Революцией, обещаю, Майенн станет второй Вандеей и в жёсткости подавления мятежа мы не уступим, ни Карье, ни Колло!
Губы Норбера при этом невольно дёрнулись, он выглядел свирепым, но в это время думал совсем о другом, о том, что ухитрился привести весьма скверное сравнение, он не чувствовал в себе общности с обоими неадекватными героями и их методами…
А отец Фуке, скромный, пожилой человек вдруг неожиданно для самого себя рискнул сделать заявление делегату революционного правительства. Он робко заговорил о том, что не всё можно решить с помощью крутых мер, говорил, что всю жизнь прожил в этих краях, и хорошо знает здешних людей и их настроения.
– Молодые люди, те, кого вы зовете шуанами, это главным образом обычные крестьяне, напуганные и разозлённые крутыми мерами вашего предшественника. Они сложат оружие, если увидят в вас естественного защитника, а не карающую страшную силу. Вся их злоба от страха. Мне кажется, среди них не так много убеждённых роялистов и уверяю вас, Майенн не Вандея и не Бретань, не Прованс или Лангедок.. Но запугивают Парижем и подбивают их, чтобы превратить в пушечное мясо для своих целей, настоящие фанатики, озлобленные и непримиримые. Ни чувства христианина, ни человеческая совесть не позволяют одобрять Шаретта, д, Эспаньяка, Пюизе, Гуж ле Брюана, они и их люди палачи по призванию. Общеизвестно, что перемещения их отрядов по западным департаментам отмечены цепью преступлений извращённой жестокости, им мало просто убивать…им непременно надо мучить…
И помолчав, с удивлением видя, что его слушают, продолжил:
– Я читал ваши обращения к местным жителям, ваши декреты и… даже невзирая на сентябрьские процессы считаю, что по-своему вы недурной человек и вам не нужна жестокость ради жестокости, вам нужен только порядок и мир, а вашей цели можно добиться иначе.., я сам готов помочь, – и вдруг разом опомнился, – Господи, подвел меня мой старый язык.. влез не в свои дела. А хотел всего лишь ходатайствовать о неприкосновенности своей старой церкви…, – и спокойно поднял на Куаньяра смиренно-обреченный взгляд готового к смерти человека:
– Гражданин комиссар, я сказал лишнее, теперь я арестован ?
Куаньяр, слушал речь старика молча, в тёмных глазах вдруг зажглась искра неподдельного интереса, по губам скользнула беззлобная усмешка:
– А комиссару Мэнье вы тоже раздавали бесплатные советы?
– Упаси Бог, гражданин. Разве я сейчас бы стоял перед вами?, – простодушно развёл руками отец Фуке и сильно смутился, сообразив, не следует так откровенничать с этим молодым человеком, ведь он представляет ту же революционную власть, что и Мэнье…
Куаньяр вдруг задумался:
– Вы заронили во мне интересную идею. Раз, по-вашему, эти разбойники в первую очередь крестьяне, так стоит пообещать тем, кто согласен оставить ряды шуанов амнистию в обмен на сдачу оружия, боеприпасов и мирное существование, если расчет верен, затея будет иметь успех..
Но сдается мне, несмотря на седину и немалые годы вы наивны, гражданин Фуке и фанатичных, непримиримых роялистов, наконец, обычных бандитов, среди них гораздо больше, чем обманутых поселян. Всё сложнее… днем они как-будто мирные жители, крестьяне, а к ночи собираются в отряды и выкапывают оружие… Нет.. Майенн это один из очагов мятежа, то есть без пяти минут Вандея! И всё же идея ценна, – Норбер повернулся к товарищу, – нужно умелое сочетание принципов «пряника и кнута», разумного сочетания гуманизма и суровости, то есть «добродетели и террора», по словам гражданина Робеспьера, так как ни свирепость без меры, ни мягкосердечное попустительство не дают нужных результатов по отдельности!
Опустив голову на руки, он задумался, идея понравилась. Лапьер неуверенно пожал плечами, но возражать не стал.
Отец Фуке молча с интересом, наблюдал за ними и поразился, когда Куаньяр поднял на него глаза и спокойно произнес:
– Вы всё еще здесь, гражданин Фуке? Я уже сказал, что ваша просьба удовлетворена. Службы можно продолжать, но с известной вам оговоркой. Церковь не тронут. Но за малейший признак контрреволюционной агитации или укрывательства шуанов, роялистов вы лично ответите головой. Не поощряйте этих настроений и в своей пастве. Если вы будете честны со мной, и я не откажусь от своего слова.. Лоран, верни ему свидетельство о благонадежности..
Когда за старым священником закрылась дверь, Лоран вдруг опомнился:
– Черт побери, Норбер! Революционный Комитет забрал у него свидетельство о благонадежности. Ты даже не выяснял, присягнувший ли он?
– Если за ним не будет замечено ни малейших враждебных действий, я, возможно, даже готов закрыть глаза на этот важный пункт…
Вернувшись в Лаваль и оставшись в кабинете один, Норбер изучал документы, оставленные его предшественником, и думал: «Невесело же будет в Париже Мэнье, чёртов эбертист дико напуган и обозлён, он не может не сознавать, что его ждёт. Беспорядки начались относительно недавно… Умудриться превратить департамент в ад, может и есть некоторая доля правды в словах старика. Он местная копия страсбургского комиссара Шнейдера, бордосского Тальена, марсельского Барраса и тулонского Фрерона… Слон в посудной лавке, он не изменил состояние дел к лучшему, он всюду учинил дичайшие злоупотребления и разгром!
«Патриотические взносы» превратились во взятки от коммерсантов, ясно отчего Арно и Барбье были так самоуверены, они привыкли вести дела с Мэнье, практически «свои люди»..
Массовые аресты, осуществляемые столь массово лишь для того, чтобы за солидные «выкупы» освобождать состоятельных людей, в том числе может и заведомо виновных, а если у кого-то нет нужной суммы? Ну что ж, те несчастные и есть самые «подозрительные» и печальна их участь!
Ублюдок решал этой разбойничьей акцией две задачи разом, и карман набивал и создавал иллюзию яростной борьбы с контрреволюцией! А ведь настоящего роялиста он пожалуй и отпустит, если тот окажется достаточно щедр.. А то с чего бы так обнаглел дЭспаньяк?
А дело Рене Макэ, журналист имел смелость расследовать и разоблачать финансовые комбинации Мэнье и Ко, только смещение этого негодяя и моё появление спасло несчастного от гильотины!
Вспомнил Норбер и свой визит в здешнюю тюрьму, из которой он освободил товарища Макэ, председателя трибунала Моро и его сына, Моро взбунтовался против произвола комиссара Мэнье и сам был арестован и ожидал казни!
А спасенные из тюрьмы старики и матери с детьми, это ли «враги нации»?! Никого страшнее и опаснее не нашлось?! А сколько таких же погибло, не дождавшись помощи?
В чём же ухитрились обвинить честного патриота Макэ? О, обвинение стало стандартным для таких дел, неподкупность и гражданская честность трактуется этими господами как «экстремизм и анархизм», а разоблачение темных афер парижского депутата как «нарушения общественного порядка»! И безусловно, для этих «героев» все мы «чудовища и тираны», их ненависть наша лучшая награда…
Для нас «демократия» это власть в интересах нации, а не кучки «избранных и высокородных», это война юной Свободы с древним Деспотизмом, это уважение к достоинству простого человека и гражданина, впервые в истории поднявшегося с колен и сбросившего презренную роль верноподданного скота, это ненависть к любым формам угнетения и рабства, это уважение суверенитета и прав всех стран и народов без исключений.
Для них это возможность безнаказанно грабить, притеснять, наживаться, прикрываясь при этом нашими священными принципами.
«Деловые люди», нувориши это новые аристократы, они также презирают народ и угнетают его, как средневековые короли и принцы и также дождутся грохота падения новой Бастилии и перед казнью также не услышат ни слова сострадания…
Наша цель – указать место… а понадобится, так и сломать шею этой новой аристократии!»
Но что мы имеем сейчас? Возможно, что Лаваль временно придется оставить, роялисты перешли Луару и стремительно приближаются … Требуется срочное вмешательство армии.
Разгромленные части во главе с Анри де Ларошжакленом начали беспрецедентный «поход на север» в Нормандию, увлекая за собой семьи, которым также грозили расправы со стороны республиканцев. Они крайне рассчитывали на поддержку бретонских шуанов и английский десант…
Декабрь 1793 года. Отзыв Куаньяра в Париж и «адские колонны» генерала Тюрро
Войска генералов Республики Клебера и Марсо добивали группировки роялистских мятежников на западе Франции. Страшные карательные акции «адских колонн» генералов Россиньоля и Тюрро и тактика выжженной земли делали свое дело…
Боевые действия шли в нескольких километрах от Майенна, немного усилий и роялисты будут выбиты из захваченного ими Лаваля, до города отчетливо доносился грохот орудий.
Комиссар Лапьер с поручением от Комитета Общественного Спасения убыл в лагерь республиканцев и присоединился к людям генерала Тюрро, Куаньяр остался в городе. Оседлав гнедого жеребца и решительно отказавшись от сопровождения охраны в компании председателя Северьёфа, он поехал узнать, освобожден ли от роялистов Лаваль.
Решив сократить путь, Норбер и Антуан свернули на малолюдный участок дороги, поросший по краям лесом. Осёдланные кони, вороной и чубарый, одиноко пасущиеся в стороне от дороги привлекли их внимание, и Норбер смутно пожалел, что не взял охрану. Пришпорив коня, они быстро подъехали и тут же услышали стоны, доносящиеся из травы.
Стонал человек в коротких холщовых штанах и куртке из козьей шкуры, пропитанной кровью. Соскочив с коня, Норбер склонился над ним и сразу понял, что он безнадежен и умирает, притом очень мучительно, живот, за который он держался, был практически разорван штыком. Второй раненый, юноша 22-23 лет в светло-сером мундире, перепоясанный белым шарфом был ранен в бок и в бедро, увидев республиканца, он приподнялся на локте и даже попытался сесть.
Шуан (а именно эти лесные партизаны «белых» носили куртки из козьих шкур) был еще в сознании, давясь ругательствами, от боли и ненависти он цеплялся окровавленными пальцами за сапоги комиссара и жестом показывая на пистолеты, торчащие за трехцветным поясом Норбера, хрипя, просил об одном, чтобы его скорее убили…
Недолго думая, Куаньяр выдернул из-за пояса пистолет и спустил курок. «Недурно, если б и мне кто оказал такую услугу в подобном положении, – подумалось ему,– чёрт, он мучился, словно в камере пыток и всё равно умер бы и до города его было не довезти..»
Другой раненый, весь подобрался, не сводя глаз с республиканца, и даже перестал стонать в ожидании рокового выстрела. Но Норбер и не думал убивать его. Заложив руки за трехцветный пояс, он стал медленно приближаться к молодому человеку. Рядом с раненым в напряженной позе стоял, также заложив руки за белый пояс-шарф, мужчина лет под сорок и мерил республиканцев сумрачным, ненавидящим взглядом.
– Не подходи, якобинское отродье! Добей и меня, как убил несчастного Жанно!, – раненый отполз, приволакивая ногу, и обернулся, выставив перед собой руку с обломком сабли.
Норбер внимательно и мрачно рассматривал его:
– Я не намерен убивать тебя, «бывший», брось оружие!.
– Убейте же хоть одного из этих выродков, месье! Рай и добрая память потомков вам обеспечены!, – зарычал старший, с бессильным бешенством отбросив разряженный пистолет.
В этот самый момент молодой роялист отчаянным усилием попытался сделать выпад, и Норбер, рассыпая проклятья, сильным ударом сапога выбил из ослабевшей руки обломок клинка и, бешеным пинком отбросил его в сторону. Противник, держась за раненый бок, снова повалился в траву.
– Чего же ты ждёшь, regicid (цареубийца)?, – зло вырвалось у юноши со стоном.
– Дайте слово дворянина, что не броситесь на меня снова, и я перевяжу ваши раны!
– Чёртов санкюлот, ты еще и сумасшедший?! – и помолчав секунду, растерянно добавил,– хорошо, я даю слово…
– Не можете же вы поверить якобинцу на слово?! Не сходите с ума, виконт, умрем с честью, как подобает французскому дворянину!, – старший из роялистов озлобленно сузил глаза.
Ненависть на бледном лице юноши сменилась недоумением.
А Норбер продолжал:
– Можете подняться? Нет? Тогда обопритесь на моё плечо, но от дороги надо уходить, – и добавил как бы для себя, – неровен час, вернутся «белые».
– Ага, или «синие, – губы раненого иронически дёрнулись.
Норбер свистом позвал коня, умное животное слушалось хозяина не хуже дрессированной собаки. Другие лошади рысью шарахнулись от чужого человека и остались у дороги.
Рядом Северьеф дулом пистолета подталкивал своего пленника в спину. Миновав поляну, вся группа устроилась за деревьями на самом краю леса, откуда открывался обзор на этот участок дороги.
Северьеф снял пистолет с предохранителя и выразительно положил палец на курок, не выпуская из поля зрения старшего роялиста ни на минуту, молча прислонясь к стволу дерева, тот мерил республиканца пренебрежительным взглядом.
Всё время перевязки молодой роялист молчал и не сводил глаз с невозмутимого лица республиканца. Он нервно вздрагивал от холода и боли и Куаньяр молча, отдал ему плащ и протянул флягу с коньяком.
– Благодарю вас, месье или мне следовало бы сказать гражданин? Я виконт Альбер де Марси, капитан королевской католической армии Вандеи, мой спутник маркиз де Ленонкур.. Как вы намерены поступить с нами?
Куаньяр пожал плечами:
– Отвезу в Майенн.
– Где нас ждёт ваш революционный трибунал?
– Да, – ответ был короток и сух,– а вы видите иное решение?
Де Марси с трудом разжал губы:
– Не знаю.. Могу я узнать ваше имя?
– Норбер Мари Куаньяр,– он хотел было добавить «депутат и комиссар Конвента», но по расширившимся зрачкам де Марси понял, что он личность известная в этих краях.
Побледнев, роялист рассматривал его как экзотическое чудовище.
– По вашему приказу недавно гильотинирована маркиза д, Эспаньяк и еще много других людей…
Де Марси произнес это таким тоном, что Куаньяр снизошёл до ответа.
– Разве старый режим был снисходителен к лицам, покушавшимся на чиновников, назначенных королём? Разве уместна терпимость к разбойникам и убийцам? На руках этих шуанов кровь сочувствующих нам местных жителей, сотни местных республиканцев убиты с исключительной жестокостью. Они не люди, на ваш взгляд, их кровь не в счет?
Молодой роялист с сомнением склонил голову, довод не казался ему абсолютно убедительным.
– Всё верно и всё же за три месяца здесь были казнены еще около трёх тысяч человек.
Словоохотливость молодого дворянина удивила Норбера, старший спутник юноши слушал их, замкнувшись в презрительном молчании, но Куаньяр счёл, что должен быть натренирован отвечать на любой выпад врага, это принесет пользу на трибуне Конвента и Якобинского клуба и только потому удостаивал юношу ответами.
– Да, врагов Французской Республики, схваченных с оружием в руках и их агентов, подкупленных англичанами и австрийцами. А как вы обходитесь с нашими пленными, разве отпускаете с благословением? К тому же их вовсе не три тысячи, а вдвое меньше…Это пустой разговор, господин роялист.
Норбер сделал небрежный жест и замолчал, он был разочарован, выпады юноши он счёл наивными и непродуманными. Но молодой роялист не сдался.
– Я так не считаю. Ваше народовластие и ваша Республика противоестественны, они источник зла. Вы восстали против законной власти короля и посеяли гражданскую войну и анархию..
Высокомерно-неумная реплика юного барчука вызвала невольное раздражение, пришлось ответить.
Норбер нехотя разжал губы:
– Власть одной семьи и кучки привилегированного дворянства в глазах нации не является законной, а с хаосом мы справимся в несколько месяцев. О том же, кто начал гражданскую войну во Франции говорить и вовсе постыдитесь, бунт в Бретани и Вандее начался еще при власти Капета, массовое дезертирство офицеров-дворян в Австрию, на германскую границу и вступление их в имперские контрреволюционные корпуса также началось в эти годы. Патриотизм у наших господ не в чести? Им ближе сословная кастовая солидарность?
Юноша был слегка озадачен, ему не приходилось общаться с республиканцами, иначе, чем глядя на них через прицел, тем более не приходилось выслушивать их мнение.
В его взгляде мелькнуло что-то детское:
– Я много всякого слышал о вас. Здешние люди говорили разное, но чаще всего так: «он строг и честен в отношении своих революционных принципов, неподкупен, иногда склонен к человеколюбию, может своим решением спасти от эшафота слишком юных или тех, кто по его мнению обвинен несправедливо», но часто говорят о том, что вы безжалостно жестоки, легко подписываете смертные приговоры роялистам, искренне ненавидите дворянство . И когда вы перевязывали меня, вместо того, чтобы добить я был крайне удивлен. И снова ваша поразительная непредсказуемость, тут местные правы, взяла верх, вы сохранили мне жизнь, но лишь для того, чтобы доставить в трибунал, который приговорит меня к смерти…И я не понимаю…
Услышав это, Норбер спокойно кивнул, теперь капитан де Марси казался ему просто наивным юнцом, которого трудно всерьез ненавидеть:
– Первое – человеческие чувства, второе – долг гражданина. В этом нет ничего странного. Вы тоже заинтересовали меня, господин роялист. Раз уж вы склонны говорить со мной, так расскажите мне о себе
Де Марси удивленно пожал плечами, но всё-же счел нужным ответить якобинцу:
– В этих краях нашей семье принадлежало поместье Гран-Шэн, оно конфисковано после эмиграции нашей семьи в Лондон. Мать и сестра остались в Англии, мы с отцом вернулись, объявленные «вне закона» как дворяне-эмигранты. Отец в июле погиб в Вандее в чине полковника королевской армии.
Юношески бесхитростное поведение виконта задело, наконец, аристократическую спесь Ленонкура…Ненависть нашла выход…
– Давно не видел так близко живых якобинцев! Что же вы.. лейб-гвардия Революции.. крестоносцы Свободы.. убейте же меня.. здесь и сейчас! К чему тащить меня в Майенн? К дьяволу вашу революционную законность!», – и переведя дыхание, – ты знаешь, что бы я сделал с вами обоими, будь сила на моей стороне? Ты, гражданин Куаньяр уже знаешь на своей шкуре.. Но это мелочи.. знать бы тогда, что в наших руках революционный ублюдок высшего ранга.. комиссар Конвента, цепной пес Комитета Общественного Спасения! С живого драл бы кожу чулком.. верь мне, якобинец! Разозлю я вас когда-нибудь или нет?! Я дворянин и роялист..посвятил свою жизнь защите Трона и когда от вашей поганой Республики не останется камня на камне буду убивать санкюлотов с глубоким наслаждением! У вас нет права на жизнь! Чёрт! Да это не якобинцы, а просто святые отцы.. вы намерены и дальше выслушивать меня?!
Ленонкура ввёл в заблуждение невозмутимый вид Куаньяра, но Северьеф уже мелко дрожал от бешенства, готовый пристрелить это паскудное сиятельство!
Сквозь зубы вырвалось:
– Твою мать, скотина! Если ты не заткнешься, я проверю, действительно ли у тебя голубая кровь!
– Свяжите ему руки, Антуан!», – бросил Норбер Северьефу, – не так.. он очень опасен..за спиной..и покрепче.. Не отвечайте на его провокации, будьте выше этого..
На губах роялиста змеилась саркастическая усмешка, он и не думал сопротивляться, когда Северьеф связал ему руки:
– Наши ушли далеко..территорию сейчас контролируете вы..Нелегко будет скрыться, на меня укажет из злобы любой местный оборванец…,о, простите.. человек из народа…Думали, что ночью я убью вас?, – жесткий смех, – э, нет! Это не в моих правилах.. Быть убитыми во сне, не прочувствовав неотвратимости смерти, не успев толком ощутить боли, страха, безысходности.. Нет граждане, такая легкая смерть не для цареубийц!
Де Марси слушал его молча, он слегка побледнел, в лице отразилось легкое отвращение.
– Если я останусь жив, моя месть будет ужасна! Убейте меня здесь и сейчас.. добрые патриоты и делу конец!, – фанатика распирала сосредоточенная злоба..
– С наслаждением!, – вдруг против воли вырвалось у обоих республиканцев, никогда еще Куаньяр и Северьёф не достигали такого трогательного единодушия…
Северьеф зарычал, теряя над собой контроль:
– Убью!.. А как эти твари измывались над моим секретарем?! И разве вас.. не подвергли пыткам и издевательствам его дружки во главе с д Эспаньяком?!
– Присоединился бы к вашему желанию.. даже из одного лишь принципа справедливости!, – тон Куаньяра был холоден, только темные глаза зловеще загорелись.
– Так в чем дело? Давайте не будем драться за то, у кого больше причин.. и убьем его вместе? Вы «за?,– понял ли при этом сам Северьеф, что сказал.. едва ли.. он был слишком взбешён..
– Нет, – спокойно и четко ответил Куаньяр.
Возмущению Северьефа кажется, не было пределов.
– Он роялист-фанатик, проклятый аристократ, враг французской нации и демократии! На нём кровь наших товарищей! Убейте… убейте его, гражданин комиссар и никто не осудит вас!
– Верно, и всё-таки нет, Антуан… Я и вас в роли палача не представляю.. а мне ближе.. как выразился этот вырожденец «революционная законность», его должны судить..я хочу увидеть эту надменную голову под ножом гильотины..в этом и будет высшая справедливость и моя победа..
Наблюдая за пленником, бросая на него косые взгляды, Северьёф вполголоса стал вызывающе насвистывать «Ca ira!»
На губах де Ленонкура появилась усмешка:
– Слышишь меня, якобинец?.. Означает ли это, что мне следует затянуть «Боже, храни короля» и нарваться на пулю, которая избавит меня от вашей оскорбительной и необъяснимой снисходительности?
Норбер отозвался первым, тон его был безжизненно равнодушен:
– И не надейтесь, вас ждет трибунал. Впрочем, в моих глазах вы уже мертвы…
Стемнело рано, двигаться с места было опасно, приходилось переждать ночь в лесу. Куаньяр тем временем разжёг маленький костер, и присев на сухой пень снова поднял глаза на молодого роялиста, озадачив его вопросом:
– У вас есть жена, ребенок?
– У меня есть невеста…
– Она здесь или в эмиграции?
– К чему вам это знать, господин якобинец? – с легким раздражением произнес де Марси, – она во Франции… и вы твёрдо решили сделать её вдовой до брака…Мне кажется, вы не слишком погрешите против своих убеждений, если.. мы мирно разойдемся в этой чаще.. подумайте об этом. У вас самого в Париже осталась семья?
– Нет. Моя жизнь и верность всецело принадлежат одной благородной даме, нашей Революции,– и коротко уронил, хмуро глядя в огонь, – и никому больше не нужна.
– Это плохо… – задумчиво отозвался де Марси.
– Да, это неправильно,– тон Норбера стал резче обычного, – простые люди и в этом вопросе лишены свободы выбора…
