Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
При этом их совершенно не трогала судьба «презренных простолюдинов», их прорывало дикой ненавистью и злорадством, когда речь шла о репрессиях против ненавистных им революционеров, о казнях якобинцев.
Что же это за «христианские» чувства, если они распространяются строго на один класс общества, или только на единоверцев,на одну нацию, одну расу?!
Все привыкли, что веками богатые и их дети «золотая молодежь» безнаказанно убивали бедных несправедливыми, жестокими законами и голодом, развлекаясь, безнаказанно насиловали крестьянок, но всех ужасают санкюлоты, штурмующие королевский дворец и убивающие аристократов.
Солидным и обеспеченным господам вполне безразлична судьба миллионов крестьянских детей и маленьких жителей рабочих кварталов, но нас хотят разжалобить судьбой герцогини, оставшейся без особняка и прислуги или судьбой принца, которого Революция лишила будущего трона и власти.
Горе, унижения и страдания бедных – привычная обыденность, но слезы изнеженной дворянки-эмигрантки, лишившейся роскошного имения, кареты с гербом и лакеев – преподносятся как «ужасная трагедия»…
Что же это иное, как не двойная мораль?
Лето 1804 года.
Куаньяр и Лапьер в это время оказались почти на нелегальном положении, тогда им выпала честь в 1800 году познакомиться с Бернаром Метжем.
Вчерашние якобинцы к тому времени сформировали тайное общество филадельфов – боевую подпольную революционную организацию, основанную товарищем Робеспьера итальянцем Филиппом Буонарроти, лучшим конспиратором начала 19 века. Чуть позднее именно от филадельфов, в первые годы 19 века отделилось новое тайное общество, известные карбонарии…
Но даже слухи о существовании организованной активной оппозиции не должны были проникнуть в печать, общественность должна считать все эти покушения делом рук отдельных личностей, конечно же «дураков» или «фанатиков», будто-бы не имеющих, ни малейшей поддержки. Так поддерживалась иллюзия непоколебимой прочности режима и единодушной «всенародной любви» к самопровозглашенному императору…
Бернар Метж – уникальный человек и "добрый патриот", в том смысле, в каком понимали это "люди 93 года", родом с юга, из Каркассона, до термидора он был членом местной администрации. Люто ненавидимый местными роялистами и дельцами-нуворишами, он бежал из Каркассона в Париж, подобно тому, как парижские якобинцы после термидора торопились выехать из столицы.
При аресте в его портфеле были найдены «крамольные сочинения», в которых автор требовал смерти диктатора… Из под ареста Метж бежал, нанеся при этом полицейскому несколько ударов кинжалом.
Скрывался Метж в нечеловеческих условиях, бонапартистские псы преследовали республиканца так активно, что ночевал он каждую ночь в разных местах, нередко не самых подходящих…
Но он лишь гордился своими страданиями и репрессиями, сравнивая свое положение с положением Марата в 1789-1791 годах!
Но на этот раз сам Метж, осторожный и крайне недоверчивый посоветовал Куаньяру и Лапьеру неожиданное убежище в Сен-Жерменском предместье, населённом аристократами. Что ж, самое темное место – под фонарем!
– Эта женщина из «бывших», молодая вдова, герцогиня д, Аркур, понимаю ваши опасения, но она не от мира сего и я скрывался в её особняке уже много раз. Теперь знаю, не выдаст. Поверьте моей интуиции, другого выбора у нас сегодня нет.
Лапьер согласился охотно, он слишком устал, а безопасный кров предполагал еще сытный ужин и ночлег…
– Мы должны хорошо отдохнуть, учитывая, что ждет нас завтра, «адскую машину» следует испытать где-нибудь на глухом пустыре, чтобы от корсиканского выродка наверняка не осталось целого клочка! Роялисты сделали ценное изобретение, но устроенный ими взрыв на улице Сен-Никез не достиг желаемого, теперь послужит оно нашей святой цели, граждане!
Норбер оказался на удивление хмур и упрям:
– От усталости вы оба сошли с ума! Вы можете доверять проклятой аристократке? Ублюдкам Бонапарта мы поднесем свои головы на золотом блюде!
Метж сделал небрежный жест:
– И всё же мы остановимся у неё, Норбер! А вот и интересующий нас особнячок, ждите, граждане, я вас позову!
Через четверть часа лакей в ливрее («Словно при старом режиме!» – с крайней неприязнью подумал Норбер,– словно 89 год еще не наступил и Бастилия еще стоит!») предложил им войти:
– Госпожа герцогиня ждёт вас в столовой, время ужина, месье…я хотел сказать, граждане!, – кислая гримаса на лице старого «слуги феодализма» ясно показывала, что якобинцы ему не более симпатичны, чем он им, но раз приказ госпожи герцогини, что же делать? Принять «мерзавцев», как дорогих гостей и молчать об их присутствии в доме…
Лапьер и Метж с насмешкой переглянулись, Норбер, стиснув зубы, промолчал… Он не мог себе представить, какой роскошный и жестокий сюрприз ждёт его в этой изящной столовой…
Герцогиня Луиза д,Аркур
Герцогиня д, Аркур встретила товарищей в столовой, жестом приглашая к сервированному столу. Лапьер ухитрился отвесить вполне изящный поклон, уроки графа де Турнэ даром не пропали, Метж вежливо, но сдержанно склонил голову, а Норбер… он остался стоять неподвижно, не сводя остановившегося взгляда с лица молодой женщины…
Луиза, а это была именно она, тоже страшно побледнела и заметно изменилась в лице, под внимательным взглядом Лапьера она быстро взяла себя в руки.
– Прошу к столу, граждане, я ждала вас.
– Я должен представить вам моих спутников, – Метж жестом указал на Лорана и Норбера, – гражданин Лапьер и гражданин Куаньяр.
Если бы Метж был меньше озабочен едой, он мог бы заметить, что на этот раз разговор за столом был вял, и часто прерывался, наступало слегка неловкое молчание.
Менее голодный, а потому более внимательный Лапьер отметил странные взгляды молодой герцогини, обращенные на Куаньяра, тот же, напротив, демонстративно отводил взгляд, подчёркнуто изучал тарелку и содержимое стола…
После ужина слуга проводил каждого из секретных гостей герцогини в отведенные для них комнаты…
Поздно вечером, дверь в комнату Куаньяра бесшумно открылась. Норбер под впечатлением от встречи не мог заснуть, он сидел в кресле напротив камина, устремив неподвижный взгляд на огонь. Когда Луиза подошла к креслу, он не повернул головы.
– Норбер, выслушай меня, – её голос звучал робко и умоляюще.
– Я слушаю вас, мадам, – его голос прозвучал отстранённо и обманчиво ровно, она не могла понять, как мучительно трудно даётся такая холодность. Он задыхался…
– Сама судьба привела тебя в мой дом. Это мой шанс. Поэтому прошу.. нет, умоляю тебя, выслушай меня до конца.
Он не видел, как нервно дрожали её руки, стискивавшие платок, как стучали зубы, точно в лихорадке.
– Я вас внимательно слушаю, мадам, – лишь повторил он, не поворачивая головы от камина.
– История этих последних семи лет ужасна для нас обоих…
Не выдержав, Норбер впервые прервал Луизу:
– Отчего же для обоих, мадам? Вы нашли себе мужа «подходящего» происхождения, теперь вы богатая вдова, у вас двухэтажный особняк в центре Парижа, ребёнок.., ведь у вас есть ребёнок, мадам? Вы должны быть вполне счастливы, вы получили всё, чего хотели..
– Ты жесток, Норбер, – она помолчала, – впрочем, я это заслужила. И всё же в третий раз прошу выслушать меня. Прислушавшись к доводам дяди Этьена, я причинила страдания тебе и одновременно разрушила собственную жизнь, в моём поступке содержится и моё жестокое наказание, Норбер. Жизнь с нелюбимым человеком это просто физическое существование. Просыпаться на мокрой от слёз подушке, каждый раз придумывать для этого глупые объяснения вроде слабых нервов и ночных кошмаров..стыдиться за себя. Антуан был хорошим человеком, кажется, он по-своему даже любил меня. Но выходя замуж без любви, я так и не сумела его полюбить. Тогда я стала мечтать о ребёнке, чтобы посвятить себя малышу и отвлечься, но он был немолод, и как оказалось, весьма серьёзно болен, он и слышать не хотел о приемном ребенке, а Бог не дал нам своих детей, да, кажется, он и вовсе не хотел иметь их. Не хотел менять привычный образ жизни. Сейчас я думаю, что это правильно, детей надо рожать от любимого человека… Я часто скрывала в своем доме преследуемых республиканцев.., я думала, может и тебя тоже спасёт чье- нибудь милосердие. Тем более я отнюдь не стала бонапартисткой в отличие от кузена… Хватит обо мне.. А как сложилась твоя жизнь, у тебя есть семья?
Ответ был предельно короток:
– Нет, мадам.
– Опять мадам? Ты забыл моё имя, Норбер?
– Я знал Луизу де Масийяк, но герцогиню д, Аркур я не знаю…
Она с трудом проглотила тяжелый комок:
– Почему ты не отвечал на мои письма? Всё могло быть иначе! Я ждала единственного шага с твоей стороны, чтобы на коленях умолять тебя о прощении и вернуться, но ты для такого шага слишком самолюбив…
Норбер порывисто повернулся в её сторону и впервые за всё время взглянул прямо в глаза:
– Письма? Во-первых, я не получал никаких писем! И мои письма также оставались без ответа! Только через пять месяцев де Бресси удостоил меня письмом, в котором сообщил, что ты вышла замуж, и настаивал, чтобы я исчез из твоей жизни!
С минуту они смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, первым опомнился Норбер и мысленно послал проклятие де Бресси: ( «Всё-таки подозрения не напрасны! Так вот кому всё-таки обязан! Твой любезный дядюшка, ну спасибо! Отблагодарил за всё!»)
– Как же он мог, он совсем не жестокий человек и он уважает тебя, Норбер, я не понимаю, зачем!
Луиза вынула из шкатулки письмо: «Держи, прочитай это. Дядя прислал мне его тогда, в мае 1796, это письмо оказалось провокационным, подогрело мои глупые сомнения и колебания… Ты имеешь право это прочесть.. ты должен знать об этом..»
Норбер молча развернул листок:
«Я лишь высказываю свое мнение, но не стану его навязывать, решать тебе, в любом случае, я приму твой выбор… Это жестокий и фанатичный человек, пусть и не лишенный налета дикарского благородства… вспышке его страсти все мы обязаны свободой и жизнью, но всё же, не строй себе иллюзий о глубине его чувства… эти люди не умеют любить, в их сердце существует только одна прекрасная дама, их Революция, знаю, что тебя отталкивают его якобинские убеждения и его товарищи, депутаты Конвента, агенты Общественной Безопасности… не поймет, не пожалеет и не простит, твои чувства разобьются об это бронзовое сердце!… Я тоже очень благодарен ему, никогда не откажу в помощи, если таковая понадобится, но никогда не забывай, этот «добрый и нежный» кавалер в Майенне легко подписывал сотни смертных приговоров роялистам, людям нашего общества… Добрый?! Побойся Бога! Тигр тоже умный и красивый хищник, но лучше держаться от него на расстоянии. Вы из разных миров и семьи из вас не получится…», – подавляя закипающий гнев, не дочитав, Норбер вернул Луизе письмо.
С минуту он молчал, опустив голову. Вот как, спасибо господин де Бресси, спасибо за всё.. значит «хищник», «бронзовое сердце», значит, вы лучше меня знаете, умею я любить или нет…
Луиза тоже молчала и не сводила с него широко раскрытых глаз, пытаясь понять, подействовала ли на него её страстная исповедь и это старое письмо.
Огромным усилием воли Норбер сумел взять себя в руки и сохранить невозмутимый вид, он вспомнил о том важном и опасном деле, что ожидает завтра и решил оставить решительное объяснение на потом.
– Завтра рано утром я уйду, – коротко бросил он и увидел даже в свете камина, как сильно побледнело лицо Луизы, из этого ответа она сделала свой вывод, сердце Норбера больно сжалось, и всё же он это сказал – а теперь прошу вас, мадам, оставьте меня, я чудовищно устал»…
Прижав руки к груди и опустив голову, с трудом сдерживая рыдания, молодая женщина вышла из комнаты.
Но уже около пяти утра она снова была в его комнате, слишком боялась, что избегая объяснений, он уйдёт на рассвете, и была права, Норбер уже был одет. Большую часть ночи он не мог заснуть. С отчаянием ловила Луиза его взгляд, я ещё увижу тебя? Ты вернёшься?… Понимаю.., значит, ты не простил меня…
Простил ли Норбер её? Сколько же лет он мечтал об этой встрече во сне, в своей одинокой комнате на улице Сен-Жак, наяву потеряв всякую надежду… Господи, более всего на свете хотелось ему сжать в объятиях эту женщину, прижать к груди, приласкать и успокоить, хотелось уткнуться лицом в ее колени, он не мог видеть слёз, катившихся градом по бледному лицу. Но именно поэтому он и отводил взгляд…
Для себя Норбер решил немедленно вернуться после испытания бомбы – «подарка императору», в случае неудачи их еще вполне мог ожидать арест, скорее всего и казнь, Норбер не хотел пока давать ей надежду.. Но, черт возьми, как же мучительно тяжело и больно видеть её страдания… Ну надо же было придумать.. «бронзовое сердце»!
Не имея сил взглянуть ей в глаза, у самого порога он бросил вполоборота: – «Прощайте, мадам!»
Норбер уже вышел из дома.
Он не знал, в каком отчаянии Луиза бросилась в комнату Лапьера, зная, что он еще там, и не задумавшись о том, как это может выглядеть, буквально умоляла его устроить так, чтобы «гражданин Куаньяр» вернулся в её дом, спохватившись, она сослалась, что имеет к нему очень важное дело…
Уже на улице, оставшись наедине с Куаньяром, Лоран со смехом рассказал товарищу о странном поведении гостеприимной хозяйки, он истолковал её поведение по-своему:
– Красавец санкюлот! Ты пользуешься успехом у аристократок, Норбер! Она вполне откровенно не спускала с тебя глаз весь вечер! Вдовушка просто взбесилась от страсти, ты бы видел, как она без ложной стыдливости умоляла меня уговорить тебя вернуться!
– Ты несёшь чушь!, – огрызнулся Норбер, – ему было остро неприятно, что Лоран говорит о ней в таком тоне.
А тот искренне не понял агрессивности товарища:
– Ты просто зануда! Нигде не написано, что к революционным принципам и патриотизму в нагрузку прилагается аскетизм! Где твои глаза, она настоящая красотка! И кажется, она хочет тебя! Пользуйся моментом!
– Заткнись и никогда больше не возвращайся к этой теме!, – потеряв терпение, зарычал Норбер.
Норбер не знал о разговоре, состоявшемся вчера вечером в кафе между Лапьером и Метжем после его ухода.
– Чёрт! Забыл ему сказать, что наши собираются здесь завтра вечером, но повод более приятный, чем совещание! Ты тоже не знал? У нас намечается вечеринка, хороший стол, доброе вино и хорошенькие и не слишком строгие девочки!, – спохватился Метж.
Лапьер отмахнулся:
– Он бы не пришел! Я уже забыл, когда мы в последний раз отдыхали вместе. После того, как его бросила какая-то аристократка, он совсем свихнулся и теперь ненавидит их еще больше, чем обычно.. если такое возможно.. Я вижу, что женщины им интересуются…У него хоть вообще есть женщина?
– Я за ним со свечой не хожу, но года три-четыре он жил с молодой особой из Нанта, её звали Анриэттой Робер, хорошенькая и добрая, кажется, она даже любила его и чего не жилось? Но сейчас не знаю женщины, которую с основанием можно назвать его любовницей.. А проституток он принципиально презирает…, – растерянно пожал плечами Метж.
– Я так и думал, а тебя завтра снова будет пасти твоя мадам Фуэс, чтобы не выпил лишнего и не залез кому-нибудь под юбку!, – при этих словах Лапьер наткнулся на беззлобную усмешку Метжа.
Вспомнив этот разговор, Лоран пренебрежительно взглянул на Куаньяра и пожал плечами, пришлось перевести тему, к ним подходил Метж с товарищами.
Якобинцы приближались к пустырю за госпиталем Сальпетриер…
– Гражданин Куаньяр! Беда! Остановитесь же.. я бежала за вами полдороги!
Куаньяр узнал горничную Луизы. Девушка задыхалась, прижимая руки к груди, лицо было очень бледным, в глазах настоящий ужас. Она поманила его к себе.
– Что случилось?!
– Она пыталась покончить с собой! Я оставила с ней сестру.. как бы она не вздумала еще раз..
Ужас девушки передался Норберу, он резко бросил товарищам, не считая необходимостью что-либо объяснять, решительно отмахнулся:
– Идите без меня!
Взмахом руки остановил извозчика.
Смертельно бледный, нервно вздрагивая, остановился он на пороге комнаты.
Луиза лежала на широкой постели, рядом сидела молоденькая служанка, увидев Куаньяра, она, молча, выскользнула за дверь.
Золотистые волосы разметались по подушке, она повернула к нему голову, припухшие глаза заискрились, побелевшие губы слегка задрожали:
– Ты всё-таки пришёл…
На неё было больно смотреть. Проглотив тяжелый комок, Норбер опустился на колени около постели, стал целовать тонкие руки.
– Прости меня.. если сможешь..Я действительно чудовище.. и у меня бронзовое сердце..», – вырвалось сквозь зубы, – за такую черствость я сам заслуживаю гильотину…
Она лишь слабо и счастливо улыбалась, и молча, гладила его по волосам, прижимая к себе.
Допрос схваченных якобинцев вёл важный молодой бонапартист д, Уарон с орденом Почетного легиона, приколотым к серому сюртуку. Немногого ему удалось добиться, арестованные держались уверенно и спокойно, хотя знали, что диктатор уже разрешил применение пыток к политическим заключённым, но в данном случае такого распоряжения явно не было.
И вот сюприз! Неподалёку, опираясь о подоконник, стояли старые знакомые Норбера, Клерваль и Кавуа, бывший регистратор трибунала и агент Общественной Безопасности, «бывшие» якобинцы, «бывшие» термидорианцы, а ныне «верные и убеждённые» бонапартисты…
О, эти всегда рядом с победителем и горе побеждённым!
Куаньяр, не присутствовавший лично при испытании «адской машины», сразу понял, что включен в список на арест не без их «дружеского» участия. Но на этот раз враги промахнулись, прямых улик против него не нашлось, потому оба выглядели особенно угрюмыми и злыми. Оба за всё время допросов не произнесли ни слова, спокойная беспристрастность чиновника не давала им шансов «закопать живьем» Куаньяра и других якобинцев.
– Какие люди, – не удержался от иронии д, Уарон, – я было уже заскучал, давно не видя вас, Шевалье, Демайи, Менесье, Куаньяр, Лапьер, Брио, Блондо..А где же Метж, Базен и Юмбар? Они тоже не могли остаться в стороне…
Изготовитель бомбы, якобинец, талантливый инженер Александр Шевалье невозмутимо утверждал, что она предназначалась для военного флота, проводилось испытание, последствия которого и были установлены следственной комиссией на пустыре за госпиталем Сальпетриер.
Гордый знаком отличия и новой должностью, д,Уарон решил изобразить снисхождение и сочувствие:
– Сколько же раз вас сажали, господа? Всё не успокоитесь? Не можете смириться с новой реальностью? У нас империя, на календаре 1804 год! Времена Конвента прошли безвозвратно, если вы не заметили! Ваш Якобинский клуб разрушен еще в 94-м, клуб Манежа закрыт в 99-м. Навсегда. На что вы все надеетесь?
До ответа снизошел Демайи:
– Пока люди живы, жива и надежда, только мёртвым надеяться не на что…
Чиновник назидательно поднял палец:
– Это верно. Мёртвым надеяться не на что. Так что берегитесь. Сейчас против вас прямых улик нет, вам всё сошло с рук, но в следующий раз… К вам только одно требование, присяга на верность императору, одна роспись и вы свободны. Право, что за непонятное упорство, его величество настоящий отец народа, он дал нам железный порядок, новый порядок!…
Лапьер спокойно пожал плечами:
– Если вам нечего нам предъявить, то мы свободны? Присяга не есть что-то обязательное, иначе миллионы людей гнили бы в тюрьмах…
– Враг нации, диктатор, корсиканский горец, укушенный желаньем славы.., – буркнул сквозь зубы Блондо и вдруг взорвался, – клянусь до самой смерти быть верным партии Робеспьера и убить Бонапарта!
Демайи насмешливо улыбнулся:
– Корсиканец должно быть отличный любовник, господин д ,Уарон, если вам и некоторым другим так понравилось прогибаться!
Молчавшие товарищи озабоченно переглядывались, как же некстати эта гневная вспышка, она ставит под угрозу их освобождение! В то время как мудрый реалист Буонарроти настаивал на формальном принятии присяги, хотя бы и с фигой в кармане, ради пользы дела они должны быть свободны…
Бонапартист был тоже потрясен, но по иной причине:
– Как! Вы восхваляете Робеспьера, этого «бича человечества» и проклинаете благодетеля нации, давшего Франции твердый порядок и мир?! Скоро мы пронесём наше победоносное знамя по всей Европе от Лондона до Москвы и Петербурга! Принесем наши ценности и свободу другим народам!
Неосторожно… Не надо было ему этого говорить…
Рывком Блондо перегнулся к нему через стол и бешено зарычал:
– Проживи Робеспьер хотя бы на три-четыре месяца дольше, если бы перед Термидором мы утвердили конституцию 93 года, то сейчас имели бы настоящую свободу и подлинный мир!
Д, Уарон в «верноподданническом» ужасе отшатнулся. Больше того, он искренне счёл Блондо сумасшедшим, «безумца» он приказал поместить в тюремный госпиталь!
Менесье и Демайи подумав, тоже решили срочно «сойти с ума», их также было решено поместить в закрытую клинику доктора Дюбюиссона, где находилось немало политических противников Бонапарта, таким образом, они отвели от себя угрозу суда и расправы.
Остальные якобинцы, насмешливо улыбаясь, поставили подписи под текстом присяги, сделав поправку на мысленную фигу в кармане, и за недостатком улик были отпущены, в их числе Куаньяр и Лапьер.
Норбер выходил из кабинета последним, но следом за ним вышел Клерваль, он шел рядом и шипел сквозь зубы:
– Ты знаешь, сидел бы я в этом кресле на месте молокососа д, Уарона, я бы сумел доказать твою вину, я бы заставил тебя не только говорить, но и кричать!
Норбер смерил его насмешливым взглядом:
– Поздравляю! Тебя назначили придворным палачом корсиканского конкистадора? Могу представить, как ты горд такой честью!
–Запомни, якобинская мразь! Твоё освобождение доказывает не твою невиновность, а нашу недоработку и это мы вскоре намерены исправить!
Кавуа медленно подошел к товарищу:
– Ты еще вернешься в эти стены, любезный, и тогда поймешь, что сейчас с вами обошлись буквально по-христиански..
На бледной физиономии Клерваля расплылась дьявольская усмешка:
– Я знаю теперь, как сломать тебя, ублюдок. Твои революционные принципы не мешают тебе мять шёлковые простыни в особняке герцогини д Аркур. Знаю..ты не станешь, фанатик, нарушать свои драгоценные принципы ради банальной связи..значит всё серьезно. Нам достаточно арестовать твою герцогиню, и от души побеседовать с ней в этих гостеприимных стенах. Я выследил тебя и знаю о твоей связи с племянницей де Бресси, пока держу при себе эту ценную идею, но скоро поделюсь ею с д Уароном…», – мстительная радость исказила бледную физиономию Клерваля, – уверяю тебя, ей здесь очень не понравится..я всё для этого сделаю.. Ты веришь мне?
Тёмные глаза Куаньяра вдруг странно заискрились, смуглое лицо побледнело, резко обозначились скулы, когда он обернулся к Клервалю, а тот не мог унять злобного торжества:
– Не радуйся освобождению, Куаньяр, это ненадолго.. А может тебе интересно будет узнать, как умер твой дружок Дюбуа?
Норбер вздрогнул:
– Прошло 10 лет…Что тебе известно об этом?
– Всё…Он был задержан в ночь с 9 на 10 термидора, не без содействия вашего покорного слуги, он имел неосторожность сунуться в зал Комитета. Как же он мог не увидеть вашего любимца в его последние часы, – бледные губы дёрнулись в злой усмешке, – 11-го «чихнул в мешок» Сансона. Жаль, тебя там не оказалось, зарыли бы в одной яме..
Единственный из группы осужденных потребовал, чтобы его уложили на доску не так, как других.. а на спину..так, чтобы падающий топор оказался прямо перед глазами.. рисовался до последней секунды, изображая абсолютное презрение к смерти…и к нам…Бешеные фанатики,…в общей яме вам и место!
Норбер некоторое время молчал, наконец, с побелевших губ сорвалось:
– Когда-то, чтобы продемонстрировать свою власть и моё бессилие, ты силой заставил меня снять шляпу, а я обещал снять с тебя голову…Запомни это и жди…я приду!
– Что несёт этот бешеный?, – этого замечания не понял Кавуа.
Клерваль ничего не ответил, он всё понял, он вспомнил те дни в тюрьме, вскоре после 9 Термидора, невольно отшатнулся, сделав нервное движение, замер.
Лапьер, со стороны наблюдавший за разговором, и не слышавший ни слова, иронически улыбаясь, заметил:
– Как же сильно любят тебя эти двое! Просто африканская страсть до неприличия!
– Это старая любовь, – Норбер небрежно повёл плечами.
Они угрюмо шагали по тёмному коридору тюрьмы, окруженные конвоем. Норбер уже собрался возмутиться грубым обращением, когда под гулкими сводами раздался чудовищный крик боли, затем ещё и ещё, переходя в жуткий рыдающий стон.
Якобинцы невольно остановились. Лапьер и Куаньяр обменялись взглядами, полными нескрываемого ужаса. Конвоиры грубо толкнули их прикладами в спины, прикрикнув:
– Не задерживаемся, на выход!
– Значит всё же это не слухи, верные рабы Бонапарта пытают патриотов, – услышал Норбер свистящий шёпот Лорана, вздрогнул, но промолчал.
–Доквакались наши гуманисты, гильотина для них «слишком жестоко», зато пытки в застенках во имя самодержавного диктатора в самый раз! Курят фимиам своему идолу, подставляют задницы за очередной орден или титул, они изыщут обоснование любой жестокости, если она направлена против республиканцев! Если они считают, что в стране мир и гражданская война давно закончена, отчего же нас режут на фоне «мирного времени»? Нас убивают то из «государственной необходимости», то ради «защиты существующего строя»! Мы казнили роялистов во время интервенции и гражданской войны, но тогда они нас проклинали и обвиняли в варварстве, а этот корсиканский конкистадор для них «герой и гений»!», – не унимаясь, с растущим возмущением и страстью шипел Блондо, – кстати, наши генералы Мале и Моро едва ли менее талантливы..
– Помолчи, не ровен час одумаются и вернут нас всех обратно.
– А мне можно, – хитро улыбнулся Блондо, – я сумасшедший, в отличие от вас, меня и так ждет уютная комната в клинике Дюбюиссона..Это не тюремная камера, даже кормят неплохо и можно гулять во дворе…
Двое агентов отправились с Куаньяром в его квартиру на улице Сен-Жак. Но он был совершенно спокоен, все бумаги он перенес в подпольную типографию Метжа. И как же вовремя!
В гостиной оба на минуту замерли, разглядывая характерные достопримечательности в виде портретов Робеспьера и Сен-Жюста. Оба были очень молоды, принадлежали к тому поколению, что в 1793-94 году еще были подростками. Обмениваются впечатлениями.
– Взгляни-ка, прямо символ веры! Да за одно их хранение, любезный, можно брать сразу!
– Не отвлекайтесь, господа!, – вежливо отозвался Норбер в тоне легкой насмешки.
В спальне их взгляды остановились на портрете Луизы. Портрет 1789 года. Ей на нём не больше девятнадцати-двадцати лет. С розой в руке, одетая в сиреневое бархатное платье, длинные волосы струились по плечам, как золотистый шёлк..выразительные синие глаза, алые губы.. высокая грудь..
– Сразу видно.. не простолюдинка.. и даже не буржуазка.. Прямо куколка из старого Версаля и Трианона… И до чего хороша.. взгляни, Антуан..
– Откуда этот портрет, якобинец? А, ты же у нас герой 10 августа…Из Тюильри? Конфисковал именем народа?
Норбер побледнел от гнева и унижения, обвиняют в мародёрстве..но сдержался.
– Нет, господа, он достался мне законным путём.
Молодой агент насмешливо присвистнул:
– Дама.. аристократка сама подарила его санкюлоту? Мало верится…
– А что, Пьер, обратил внимание, висит в спальне.. не с теми.. в гостиной.. без сомнения, он влюблён в эту красотку из «бывших»! Ай-ай.. прилично ли это для правоверного республиканца, а как же быть с вашей непримиримой ненавистью к аристократам?!
Норбер слушал их, молча, и с виду равнодушно, скрестив на груди руки и отвернувшись к окну.
– Ясно, отчего он висит отдельно, портрет не должен висеть рядом с иконами!
Видимо всеми этими насмешками они компенсировали служебную неудачу, ничего в его квартире они не нашли…
Якобинец и роялистка. 8 лет спустя.
Поздним вечером через три дня гражданин Куаньяр появился на пороге особняка герцогини д Аркур…Но вместо ужина в столовой в этот раз они сразу поднялись в комнату наверх.
Некоторое время оба молчали, Луиза подняла на него влажные глаза.
Слабая улыбка осветила его усталое лицо:
– Если позволишь, сейчас я подведу итог этой восьмилетней истории…
Молодая женщина снова побледнела. Что он еще придумал? Если он сейчас уйдет, то уже навсегда!
– Je vous aime plus que jamais et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur (фр. «Я вас люблю больше, чем когда-либо, и постараюсь сделать для вашего счастья всё, что в моей власти»).
Из кармана сюртука Норбер достал маленькую бархатную коробочку тёмно-вишнёвого цвета, – открой…»
Увидев кольцо, Луиза от неожиданности расплакалась, но это были слёзы счастья…
– Назначай сама день свадьбы,.. если не передумала назваться мадам Куаньяр!
– О, чем скорее это случится, тем лучше! Мы слишком долго этого ждали!
–Всё так, но извини, с моей стороны есть условие, что обвенчаемся мы тихо и спокойно, пышного и официального торжества также не будет, не обижайся и попытайся понять, я не в том положении, чтобы привлекать к себе общее внимание. Кого мы можем пригласить, родственников? С моей стороны родственников нет, ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. О вашем любезном дяде я скромно умолчу…мы не скоро сможем прямо взглянуть друг другу в глаза, но всё же, ради тебя я заставлю себя примириться с ним, обещаю, что не стану ворошить прошлое… Можем ли мы позвать своих друзей? И здесь трудность.
Наш круг общения диаметрально противоположен, согласятся ли общаться за одним столом какой-нибудь виконт или маркиза, ненавидящие республиканцев, как бешеных собак, возможно даже сидевшие в тюрьме до Термидора и бывшие депутаты Конвента, агенты Общественной Безопасности, члены Якобинского Клуба?
Ты сама хорошо представляешь себе такую очаровательную компанию за одним столом?
Честное слово, не знаю, что из этого выйдет, но ради твоего удовольствия, один раз.. я готов сесть с ними за один стол.. мои близкие друзья придут без сомнения, Лоран и еще несколько человек, если у тебя тоже есть такие друзья, в которых ты уверена и которых сразу не оттолкнет от твоего дома наш брак…Со своей стороны обещаю, что сумею держать себя в руках…
Досада и озабоченность, отразившаяся в тонких чертах Луизы, показала ясно, об этом она совсем не подумала.
– Ладно, не расстраивайся раньше времени, лучше покажи мне свой список гостей…
Норбер развернул сложенный вчетверо листок и слабо улыбнулся, – ты для меня, что-ли, специально, прописала имена с титулами или привычка?»
– Не придирайся, страшная гидра Революции…Тебе даже не понять, каких усилий стоило мне уговорить их…
– Итак, с кем мне придется сесть за один стол, а список то короток… видимо другие отказались, нашли даже временное сближение совершенно неприемлемым? Но это даже к лучшему… мне ровно ничего не говорят их имена, граф де Сен-Клер, виконт де Марси и граф де Турнэ с женами… ни о чем… барон де Розели… Розели?! Нет, конечно же, совпадение… За моих товарищей, думаю, тебе краснеть не придется, Лапьер, когда того хочет, умеет держаться не хуже дворянина, другие трое также вполне адекватные и вежливые люди....», – вдруг он на минуту замолчал и отвернулся к окну, – за этим столом я так хотел бы увидеть Пьера и Филиппа…
