Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
Де Марси слегка растерялся:
– Это как? Причем же здесь личная жизнь?
Куаньяр огрызнулся:
– Вот как. Дворянину доступны женщины любого класса, и никто их за это не убьет, не кастрирует, господам всё позволено. При желании дворянин может даже жениться на девушке образованного, но незнатного среднего класса. Пофыркают, но стерпят и это в наше время. Но мужчина из народа иное дело… знай, плебей, свое место…
Де Марси вдруг осенило:
– Она аристократка?
Куаньяр лишь нахмурился и замолчал, не желая более поддерживать разговор. Он веткой ворошил красные угли.
Де Марси болезненно поморщился:
– Жестокая штука война, в особенности война гражданская. Человек в другом мундире, под другим флагом, с кокардой иного цвета уже вроде и вовсе не человек, а ходячий символ угрозы всему, что тебе дорого, тёмный носитель ненавистных идей, убивай их или они убьют тебя, не поддавайся никаким сомнениям, никакой жалости, будешь прав. Впрочем, на войне, в бою, всё более менее ясно, иное дело, расстрел и пытки пленных, иное дело, когда добивают беззащитных раненых…
Встретившись неожиданно близко, лицом к лицу, прикоснувшись к руке, встретившись взглядом, вдруг видишь, это такой же живой человек, как и ты.
Просто человек, не демон с кровавыми клыками, не порождение Тьмы, жаждущее уничтожить всё и вся, живой человек, со своими мыслями, чувствами, мечтами о будущем, вы говорите на одном языке, возможно даже выросли по соседству… и… нет никакой дикой ненависти, никакого желания его убивать…
Вы такое чувствовали когда-нибудь? У вас так было хоть раз?
Норбер молчал, несколько секунд не отрывая глаз от лица де Марси, но в мрачном неуверенном взгляде невольно отразился ответ, который сдержали сурово стиснутые губы.
– Но это ничего не меняет, если мы встретимся с оружием в руках в другой обстановке – продолжал де Марси, но как будто не без доли смутного сожаления.
– Да, – нехотя разжал губы Норбер, – это ничего не меняет
Прислонившись спиной к дереву и подтянув колени к подбородку, он пытался заснуть сидя, иногда приоткрывая один глаз и косясь на пленного роялиста.
Де Марси заметил это:
– Я не собираюсь вас убивать среди ночи. Жестокость и подлость не украсят дворянина и офицера… К тому же, без вашей помощи мне всё равно не влезть на коня и пешком далеко не уйти. Так что, доброй ночи, господин якобинец…
Де Марси плотнее завернулся в плащ и притих. Норбер отчего-то не мог отвести от него взгляд. Он невольно вздохнул.
Может, в самом деле, отпустить мальчишку и представить в трибунал одного маньяка Ленонкура? Согласится ли молчать Северьеф? Дьявол, как же всё непросто, когда сердце бунтует против жестоких требований долга!
И всё же нельзя, чтобы эмоции забегали вперед рассудка… Не всё так просто, молод и совсем неплох, как человек, он всё же роялист и враг, он убивал и будет дальше убивать защитников Республики, мне по-человечески жаль его, честно, и всё же, какое решение будет самым верным?!
Ладно, подумаю об этом утром! Знаю, ночь располагает к сентиментальности, утро всё расставит на свои места…
Мрачный Северьеф и вовсе боялся задремать, он не имел оснований доверять хваленой дворянской чести своего пленника. И всё же крайняя усталость брала своё…
Проснувшись с первыми лучами солнца, Норбер увидел замершего от ужаса Северьёфа, перед ним на пеньке невозмутимо сидел маркиз, и руки его были свободны.. Дуло пистолета смотрело прямо в живот председателю якобинцев Лаваля.
Маркиз щедро одарил республиканцев хищной белозубой улыбкой, удовлетворённо облизнул губы:
– А всё-таки есть в мире высшая справедливость, гражданин комиссар? Не настало ли время бросить оружие.. .или ваш товарищ умрет!
– Остановитесь, месье!, – резко вскрикнул раненый виконт де Марси, пытаясь подняться, на секунды отвлек внимание товарища, этого было достаточно, чтобы Северьеф ловким движением вышиб оружие из руки Ленонкура, повалил на землю и со всем бешенством ударил им же по голове пару-тройку раз…
Потерявшему сознание роялисту предусмотрительно снова связали руки. .
Фанатик был достаточно силен и энергичен и в победе Северьефа можно было бы сомневаться, если бы не вмешательство виконта..
Но право, не благодарить же за это роялиста.. или как?
Внезапный шум привлек внимание всех троих. Топот множества копыт заставил их притихнуть и выглянуть через листья на дорогу. Всадников было не менее 50 человек, светло-серые мундиры, белые шарфы-пояса и белые же с лилиями кокарды на шляпах выдавали в них роялистов. Офицеры «белых».
Шуанов отличали широкополые шляпы, короткие куртки из козьей шерсти с характерной эмблемой «сердца Христова», вооружены они были по-разному, у одних в руках карабины английского производства, у других пики, за поясами у многих топоры, как у индейцев с берегов Потомака и Гудзона.
Сильные и отважные партизаны «белых», верные местным традициям, своим убеждениям и своим командирам из дворян и предельно, средневеково жестокие к республиканцам.
Отряд остановился, брошенные кони, и труп у дороги привлекли их внимание. Всадники опасливо кружились на месте, поднимая тучи пыли, переговаривались, сдерживая фыркающих коней, и нервно оглядывались, подозревая засаду.
Неожиданно де Марси громко закричал, призывая на помощь, и отчаянным усилием попытался вырвать у Куаньяра пистолет, они сцепились, но силы были неравны, Куаньяр быстро прижал раненого роялиста к земле.
Но было поздно, де Марси успел снять пистолет с предохранителя и произвести выстрел в воздух. Несколько всадников схватив карабины, спешились и направились к зарослям, откуда раздался крик.
– Будь ты проклят, де Марси!, – Норбер зло сплюнул под ноги, – будь ты проклят!»
Де Марси с трудом поднялся, держась за ствол дерева:
– Я… не собираюсь выдавать вас на расправу. Уйдите дальше в лес, я выйду к ним один. Мы для них свои, – он бросил взгляд на маркиза, тот всё еще был без сознания, – я найду, что им сказать. Сам Бог помог нам разойтись без крови! Ошибся я, как последний глупец или был прав… покажет время…
Норбер молча мерил его недоверчивым взглядом…чего вдруг этот аттракцион невиданного гуманизма?
Группа вооруженных роялистов между тем приближалась к зарослям.
– Да уходите же вы, исчезните, сгиньте, сумасшедший якобинец! Не нужна мне ваша кровь!, – бешено шипел де Марси сквозь стиснутые зубы., – и вас тоже это касается!,– обратился он к мрачному Северьефу, – проваливайте же, еще минут 10 и будет поздно!
Оба якобинца не заставили себя ждать. Через секунды поляна была пуста. Оставшись без коней, они только к вечеру вернулись в город…
Вернувшийся из лагеря Тюрро, Лапьер привез хорошие новости.
Отряд д,Эспаньяка уничтожен, сам роялистский палач, ожесточенно сражаясь, погиб, его труп комиссар Лапьер привёз в город, его и мёртвого ждала гильотина, схвачены ближайшие к нему люди, в их числе маркиз де Желамбр.
Куаньяр выразил желание увидеть этого человека в тюрьме, перед казнью. Желамбр был одним из тех мучителей, что били и пытали его там, на глухой лесной дороге. Он один остался в живых…
Его товарища, графа де Рошфор Норбер уже навещал в тюрьме Лаваля в аналогичных обстоятельствах, слишком хотелось взглянуть в глаза этому человеку..
Двое других палачей Куаньяра, Шарло, слуга-шуан погиб под пулями солдат Тюрро.
Лапьеру повезло, он, как делегат революционного правительства, вместе с Тюрро возглавлял республиканцев, преследовавших разбитую банду д Эспаньяка.. Куаньяр, как второй из делегатов должен был остаться в Лавале.
По словам Лорана, шуаны дрались отчаянно, как звери, они знали, что в случае поражения всех их ждет либо расстрел, либо гильотина. На их совести немало сожженных городков и сёл департамента, немало трупов людей обоего пола и любого возраста, в том числе банальные грабежи, убийства и даже пытки пленных республиканцев, не исключая раненых и умирающих…
Но не за горами конец мятежам Вандеи! Еще немного усилий! Ca ira, граждане!
Вместе с Лапьером Норбер посетил Лаваль, откуда только что выбили банду д Эспаньяка.
Норберу очень хотелось снова встретиться с доктором Розели и Марией, но смутная внутренняя неловкость помешала этому импульсивному желанию.
Куаньяр отправил Розели письмо, в котором весьма эмоционально просил его покинуть Лаваль и вообще родной департамент Майенн и как можно скорее, бывший комиссар Конвента отлично понимал, что начнется здесь сразу после его отъезда в Париж…
В случае, если у Розели не найдется родных и надежных друзей, в доме которых можно переждать это опасное время, рискнул оставить ему свой парижский адрес и твердо обещал устроить доктору и его сестре максимально безопасное место жительства и с помощью своего влияния и немалых возможностей.
Для личной охраны семьи Розели он уже задумал подключить друзей детства Жюсома и Дюбуа.
Но так как никакого ответа от обоих Розели не дождался, решил, что они и без его помощи нашли себе укрытие.
Ну что же, главное, остались бы живы…
Кровавые зачистки «адских колонн» подчинененных Тюрро, Вестерманну и Россиньолю произвели даже на Куаньяра, идейного якобинца-робеспьериста и комиссара Конвента, человека далеко не сентиментального очень тяжелое впечатление.
Внутренне он сам сомневался, справедливо ли то, что происходило или уже чрезмерно бесчеловечно…
Поэтому, когда позднее вандейских генералов-карателей отозвали для отчета за превышение полномочий, почувствовал внутреннее облегчение. Значит, и Комитет в целом и Неподкупный думали об этом тоже, что и он сам…
Между тем, увлекшись местью республиканцам, маркиз даже не пошел на соединение с Ларошжакленом.
Он засел в этой, когда-то подвластной ему местности, где находился его особняк, и устроил кровавые расправы с местными жителями, перешедшими на сторону республиканцев. Разгрому подвергся местный Якобинский клуб, многие его члены казнены, а исчезнувший председатель Тенардье считался мёртвым, многие видели, как его убили выстрелом в голову по распоряжению Байи, предателя из вчерашних товарищей по клубу, трусливо и униженно перебежавшего к роялистам, изменник спасся, выдавая на расправу своих товарищей, составляя списки наиболее активных патриотов.
Господин д Эспаньяк занял свой пустующий особняк. В услужение людей возвращали силой, под угрозой убийства.. именно так вернулась к роли служанки Аннет Кенэ, ставшая после эмиграции маркиза школьной учительницей для сельских ребятишек.
Маркиз изображал импровизированный трибунал в одном лице, для него установили стол под навесом прямо на площади, подводили обреченных на смерть, люди успевали только назвать фамилию, одним жестом, он отдавал несчастного палачам. Крики ужаса и горя жён и детей казнённых сменялись тяжелым молчанием, скрывавшим бессильную ненависть.
Гильотину роялисты, эти хранители христианских ценностей, что интересно, привезли с собой…
А на вторую ночь после того, как республиканцы Россиньоля и Тюрро отбили у роялистов город, объявился «покойный» председатель с перевязанной головой.. Он объяснил парижским коллегам, что сумел затаиться, прикинулся мертвым, по счастью, проверять этот факт никто из роялистов не стал. Они отвлеклись на его товарищей, которых со связанными руками тащили к эшафоту..
Раненого Тенардье спасла соседка, добрая женщина, вдова Феро … По счастью, рана его была весьма поверхностной.
Все трое в ночь пришли к дому изменника, напуганный быстрой «сменой власти» он заперся и упрямо не желал открывать дверь. Негодяй, оказался суеверным, к тому же, он был слишком уверен, что председатель мертв, видел его лежащим без движения с простреленной головой, в крови.
– Тенардье?! Не может быть.. Все соседи говорят.. что ты мертв!
– А я вернулся с того света.. поганец! Покойный председатель и бывший товарищ.. намерен узнать.. как это вышло.. что я.. как говорят.. застрелен второго дня..да еще по твоему приказу! Нехорошо получается, тебе не кажется?
Лапьер беззвучно рассмеялся:
– Революция внесла новое даже в мир мистики! Мы слышали о призраках королей и владельцев замков, но призрак председателя якобинцев?…, если господа так боятся нас живых, то что же за кошмар для них революционер, вернувшийся с того света! Эх, вот бы можно было вернуть Лепеллетье и Марата!
За дверью притихли.
–Открывай же дверь, выродок! Не откроешь добром, вынесем к дьяволу!
Раненый Тенардье был слишком слаб, чтобы исполнить угрозу лично, но ненависть в его голосе, однако звучала вполне убедительно и искренне..
Раздалось по-прежнему через дверь, слабеющим от страха голосом..
– Гражданин Тенардье! Клянусь чем угодно! Я не хотел.. меня заставили.. мне угрожали.. человек слаб.. гражданин Тенардье!
– Так. Открывать не желаешь.. и не надо, есть иное решение! Гражданин Лапьер.. прикажите бить в набат, собирайте людей.. пусть народ судит.. все те, чьи отцы, мужья и братья зарыты живьем.. или лежат в тех сараях на окраине!
Резко открылась дверь. Байи растерянно обвел взглядом мрачных и суровых, вооруженных людей стоящих перед ним и когда ни в одном взгляде не обнаружил ни малейшего тепла и сочувствия, вдруг рывком сполз на колени, ухватился за сюртук Тенардье, явно готовый целовать ему руки и, постанывая от ужаса и волнения, твердил:
– Пощадите, сжальтесь…
Тенардье вырвал руку и брезгливо отшатнулся. Байи, по-прежнему стоящий на коленях, теперь ухватился за высокие сапоги Тенардье, обнимая его колени, в ужасе прижимаясь…На лицах Куаньяра и Лапьера тоже отразилось презрение и досада от того, что стали невольными свидетелями тяжёлой и отвратительной сцены.
– Пусть судит народ, – медленно повторил мрачный Тенардье.
Куаньяр за воротник поднял изменника, тот не думал сопротивляться и совершенно сник, особенно когда обжёгся об его свирепый взгляд.
Послышался набат и шум возбужденных голосов, невзирая на поздний час, родственники убитых направлялись прямо к дому Байи.
– Граждане, оповестим членов трибунала, что первое заседание завтра, надеюсь, не всех убил д Эспаньяк? Живы председатель и общественный обвинитель? Сейчас это и выясним. Самосуда, мы безусловно не допустим, – Тенардье смерил скорчившегося от страха Байи брезгливым взглядом, – хотя от души бы…
Январь 1794 года и секретная миссия Куаньяра в Нанте
Бывший, теперь уже бывший комиссар Куаньяр в роли тайного агента вместе с 19-летним Марком-Антуаном Жюльеном, сыном депутата Конвента, несмотря на возраст, юноша пользовался расположением Робеспьера, был направлен в роли секретного агента Комитета Общественного Спасения в Нант, где комиссаром был в это время ультра-левый эбертист Карье.
Лапьер с той же целью тайного наблюдения отправился в Бордо для наблюдения за комиссаром Тальеном, Жюсом в Марсель, где хозяйничали Баррас и Фрерон. Оттуда поступали самые чудовищные жалобы.
Их роль состояла в наблюдении за деятельностью местного комиссара с точки зрения рядовых граждан, в наблюдении за проводимыми им мероприятиями, им предстояло опровергнуть или подтвердить все ужасные жалобы, которые доходили до Парижа…
Жюльен наблюдал массовые расстрелы близ каменоломен, лично видел ночные утопления в Луаре, видел барки, на которых грузили людей со связанными руками, видел, как барки были затоплены, в гневе и в ужасе он строчил одно за другим донесения в Комитет. Их наблюдения и решили судьбу Карье и его отзыв для отчета в Париж. Пока он этого не знал и чувствовал себя настоящим диктатором департамента!
Комиссар Карье окружил себя людьми, гордо назвавшимися «ротой Марата», на деле настоящими головорезами.
Ответственными за эти экзекуции были назначены Фуке и Ламберти, не дававшие отчета даже органам местной власти, никому, кроме комиссара Карье. Именно их руками совершались жестокие расправы, которые официальными казнями уже назвать нельзя! Эти типы сильно напомнили ему «деятелей» сентября 92-го…
По дороге в Нант Куаньяр еще сомневался в достоверности сообщений, разве это не могли быть эмоциональные преувеличения? Вождь вандейцев Шаретт чудовищно жесток к якобинцам, но и Паррен в ответ весьма свиреп, потому лишь и держится против него.
Всё крайне неоднозначно, комиссар Карье был отправлен в Нант именно в тот момент, когда в этом районе свирепствовали банды графа Шаретта. Им были расстреляны не менее 800 солдат-республиканцев, сдавшихся в плен.
Острова Нуармутье, по задумке графа Шаретта, должны быть отданы под военную базу англичанам для последующей высадки британского десанта и их союзников французских дворян-белоэмигрантов.
Резня в Машкуле, где роялисты и шуаны вырезали треть всего населения, аналогичная бойня в Шоле, где местных республиканцев, якобинцев убивали после самых извращенных пыток и надругательств, всё это никак не располагало к мягким мерам.
Роялистский «полевой командир» граф Шаретт всегда был чудовищно жесток к пленным якобинцам, не соблюдал никаких договоров и норм, и только человек аналогичного типа мог иметь успех в борьбе с ним.
И всё же… любая крайность в виде мягкотелого церковного всепрощенчества или неадекватного зверства одинаково плоха.
То, что он увидел своими глазами только утвердило его в этом мнении..
Норбер постоянно носил при себе охранное свидетельство от Комитета, на случай внезапного ареста, который считал вполне вероятным.
На улице ночного города он и убил человека, а точнее насильника. Как это произошло?
Он ехал верхом по слабо освещенной улице на окраине Нанта, чувствуя себя вполне уверенно, это грело душу свидетельство Комитета Общественного Спасения, спрятанное на груди.
В мрачном от всего увиденного настроении, Норбер закурил… Женский крик заставил его пришпорить коня…
Молодая женщина отчаянно кричала и вырывалась, но жители были напуганы и никто не торопился на помощь… Они боялись вмешиваться, кто знает, отчего она кричит, а вдруг ее «всего лишь» пришли арестовать?
Коренастый мужчина уже прижал её к лавке, еще чуть и он своего добьётся…
Что вызвало безудержное бешенство Норбера, то, что на голове разбойника гордо красовался красный колпак санкюлота! Ну же, уроды-хамелеоны, вы убиваете нас, но не позорьте!
Он резко остановил коня и соскочил с седла, положив руку на кобуру и уверенным, пружинящим шагом крупного хищника быстро направился к ним.
– Чего тебе нужно? Убирайся, езжай своей дорогой!, – огрызнулся, обернувшись, субъект – может сам не прочь, тогда после меня!»
От последней фразы кровь бросилась в голову, не вступая в спор или в драку, Норбер молча, выплюнул окурок и выстрелил в упор. Тип судорожно дёрнулся, съехал с лавки и затих.
Молодая женщина тихо плакала, нервно дрожа и села, прижимая светловолосую голову к коленям. В эти минуты Норбер внимательнее рассмотрел её, совсем молода, на вид ей не было и 25 …
– Гражданка, нам нужно немедленно уходить отсюда, я провожу вас до дома!, – он произнес эти слова подчеркнуто мягко и тихо.
– Господи, я должна была бы поблагодарить вас, а у меня нет ни сил, ни слов… я живу далеко отсюда, в центре, ради Бога, помогите мне найти мою дочь, они увезли детей в порт, в пакгауз, умоляю вас, надо торопиться, промедление грозит моей девочке смертью!
– Что здесь происходит?! Кто увез детей и зачем?!
– Кто?! Разве вы не понимаете, откуда же вы? Они уже арестовали так много людей, и какая разница, что среди них старики, даже молодые матери с детьми! Их там немало! Называют себя «ротой Марата»!
– Наемные головорезы, маскирующиеся под санкюлотов, завербованные Карье для исполнения приговоров?, – догадался Куаньяр.
– Бандиты или санкюлоты, какая разница!, – вдруг озлобленно вырвалось сквозь стиснутые зубы женщины.
– Думайте, что говорите, гражданка!, – чтобы подчеркнуть серьезность своих слов, Норбер резко поднял ее голову за подбородок и почувствовал, как она мелко и нервно задрожала, – это нервы, считаем, вы этого не говорили, я этого не слышал. Обычно такого я не прощаю! А сейчас к набережной…
Взял коня под уздцы…
Невзирая на ночной час, везде огни, везде нездоровая оживленность, опасность исходила отовсюду, Норбер ощущал ее каждой клеточкой тела. Женщина ни на шаг не отставала от него, слегка прижимаясь, бессознательно ища защиты.
В нём кипело бешенство и гнев, отвращение и некоторый ужас.. Среди этих вооруженных и озверевших людей возможно всё. Холодом и отвращением отозвалась память.. Аббатство.. сентябрь 92-ого..
Проталкиваясь среди них, он думал: «Какие к дьяволу это патриоты? Обычные наемники, причем с самым тёмным прошлым! Или… среди нас действительно есть такие фанатики, готовые лично топить и поднимать на штыки?!»…
Красный колпак сам по себе еще не делает человека революционером, эту честь нужно заслужить, а по этим плачет эшафот, причем при любом режиме! Среди настоящих патриотов свидетельство Комитета спасение, а среди этих? Застрелят или отправят под нож без суда?…И всё же надо рискнуть!»
– Гражданин!, – остановил он первого попавшегося человека за рукав, – где я могу увидеть председателя якобинцев?
Тот пытался отмахнуться:
– Где его искать в такой час! Должно быть он дома! Ищите его сами! Откуда вы взялись, такой умный!, – попытался вырвать руку.
– Из Парижа, – резко отозвался Норбер, – именно сейчас он мне и нужен! Дело срочное! К тому же я должен знать, что в данный момент здесь происходит, на набережной и особенно в пакгаузе. Что бы это ни было, акция должна быть приостановлена. С Карье буду говорить сам. А пока мне нужен председатель!
Человек перестал вырываться, он растерялся, Куаньяр держал себя строго и властно, как человек, имеющий право приказывать:
– Даже не знаю.. Возможно, он еще в клубе…
– Вот вы нас и проводите и как можно быстрее…
Человек встретился взглядом с Куаньяром и счёл разумным согласиться.
У входа в основной зал с трибуной и амфитеатром скамей Куаньяр мягко сказал женщине:
– Останьтесь здесь и подождите меня!
Председатель местного якобинского общества Венсан де Ла Монтань выглядел крайне усталым, мрачным и озабоченным. Он поднял брови, прочитав свидетельство Комитета Общественного Спасения.
– Есть небольшая проблема, гражданин Куаньяр. Приостановить акции мы никак не можем, хотя и пытались выразить протест, это решение комиссара Карье. А объяснить, пожалуй, сможем. В переполненных тюрьмах Нанта началась эпидемия тифа, люди крайне напуганы. Были предложения частично освободить тюрьмы, выпуская наименее опасных заключенных, но были и другие предложения, наиболее экзальтированные кричали: «Бандитов в воду!» В конечном итоге решение было за комиссаром, и он принял именно это последнее предложение..Отчего? Рискните спросить у него сами. Если вы о том, что происходит на набережной, там стоят барки, готовые принять этих заключенных…
– А что касается пакгауза?! Что вообще там происходит? Зачем? Там заперто немало священников, стариков и даже подростков обоего пола, я видел даже беременных женщин, их что же, тоже на барки и за борт, гражданин?!, – тон Куаньяра против воли стал крайне жёстким.
– Говорите всё это Карье, почему вы с этим пришли сюда?!, – в тоне председателя звучала досада и злость от собственного бессилия, – только будьте осторожнее, данные вам права это всего лишь полномочия наблюдателя, а если что-либо помешает вам вернуться в Париж и представить доклад?
– Это угроза, гражданин председатель?, – Норбер медленно поднялся со стула, – я приехал не один и если я не вернусь…
– Нет, по крайней мере, угроза исходит не от клуба…, – уклончиво ответил председатель.
– От самого Карье?, – Норбер понимающе кивнул, мрачно улыбаясь.
Председатель молчал. Но молчание было выразительнее слов.
– Последняя просьба к вам, гражданин председатель. Я понял, что вы честный патриот, я таких людей чувствую тонко. Дайте мне людей для сопровождения и охраны, мне нужно быть в пакгаузе, нужно срочно найти одного человека… одного ребёнка…
– Личная заинтересованность?, – на бледных губах председателя мелькнула усмешка, он видимо сделал свои выводы.
Теперь Норбер вежливо уклонился от ответа, пусть думает, что хочет, так даже лучше.
– Вот по залу бродят как потерянные человек 12, здесь от них сейчас толку нет, они и пойдут с вами, больше я ничем не могу вам помочь.., – и громче, – граждане, вы должны сопроводить этого человека в пакгауз и…подчиняться его решениям, он из Парижа от Комитета, но тсс, всем знать об этом ни к чему.. Хитро улыбнулся, взглянув на Куаньяра.
– Благодарю вас, гражданин, – Норбер выразительно наклонил голову и вышел в коридор, – гражданка, -он обратился к своей спутнице,– мы войдем в пакгауз вместе, сами будете искать вашего ребенка…
Пакгауз производил не менее тяжелое впечатление, чем нездоровое оживление на ночной набережной… Только через два часа несчастная смогла найти свою дочь, она вышла, дрожа и пошатываясь от нервного напряжения и держа на руках 5-летнюю белокурую девочку.
Норбер невольно вздрогнул от ощущения чудовищности момента, сколько же еще немощных стариков, женщин, детей и подростков должно было там остаться и что же их всех ждёт, его больно коробило от чувства абсолютного бессилия. Внезапно ему стало душно, так, что хотелось разорвать на себе галстук.
Гражданин Карье, есть же здравый смысл и предел человеческому терпению! Тебе придется ответить за всё!
Ждите своего часа Тальен из Бордо, Фуше и Колло из Лиона, Баррас из Марселя, друзья писали точно о том же…
Принимать страстную благодарность молодой матери было скорее неловко, чем приятно. А как же те, другие? Он ничего не может сделать для них!
Проводив их домой, Норбер был намерен тут же ехать обратно, но гражданка Робер, так звали молодую женщину решительно удержала его в своем доме.
– Это очень опасно, гражданин Куаньяр. Повезло один раз, не значит, что повезет в другой. Вы уже поняли, что здесь происходит? Не отказывайте мне, прошу вас, останьтесь до утра!
Норбер не стал отказывать ей, тем более что обстановка в городе ему весьма не понравилось.
Двухэтажный дом в центре Нанта выдавал обеспеченных хозяев, но всё же не аристократов, на этот пункт глаз Норбера был намётан. В небольшом холле их встретила перепуганная служанка, было видно, что она рада видеть хозяйку. Она тут же приняла из рук Норбера задремавшую девочку и унесла ее в спальню на втором этаже.
Куаньяр расположился в кресле в уютной гостиной, а гостеприимная хозяйка пошла отдать распоряжения кухарке. В ожидании ужина гражданка Анриэтта Робер составила ему компанию, сев в соседнее кресло. Только каждые четверть часа она поднималась в комнату дочери, чтобы убедиться, что с ней всё хорошо.
– Вижу, что вы тоже очень устали, – заметила молодая женщина, бросив внимательный взгляд на резко обозначившиеся скулы и впалые глаза.
– Что я, это вы пережили сегодня настоящий кошмар, – Норбер осторожно коснулся губами тонкой руки, – но признаться, чрезмерная жестокость и неадекватность Карье меня озадачила, поверьте, ему совсем недолго испытывать терпение местного населения, совсем скоро его отзовут для отчета в Париж.
Норбер смотрел прямо перед собой, перед глазами стояли сцены, увиденные на набережной. Тяжелые мысли вырывались сквозь зубы вслух.
– Нуайяды это действительно ужасно… плавающие в Луаре трупы, которые течением выносит в океан… это невозможно комментировать… Количество расстрелянных в каменоломнях превысило все разумные пределы… трупный запах уже начинает преследовать окраины города…скоро начнется эпидемия. Страшный замкнутый круг.
Но малолетние дети, гибнущие вместе с матерьми? Я отказываюсь это комментировать, гуманности, как и здравого смысла не отменял и не может отменить никакой декрет…Ответит за всё..Только сохраните это в тайне…
Зачем топить? Гильотина работает достаточно эффективно… – только сейчас Куаньяр замолчал, наткнувшись на расширившиеся от ужаса зрачки молодой женщины. Вот чёрт, отрезать бы тебе язык, братец, за этот один ее взгляд…
– Извините, я иногда бываю груб. Это своего рода мысли вслух, я очень расстроен всем тем, что здесь происходит.
– Я даже боюсь спросить, кто же вы, если не боитесь всех этих… людей и можете от них что-либо требовать. Я не имею права быть любопытной, я до самой смерти буду благодарна вам, вы спасли жизнь моей девочке…и мне. Если вы согласитесь оставить мне свой парижский адрес, я иногда стала бы писать вам, у меня мало друзей, а защитника и совсем нет, – она замолчала, чувствуя неловкость и нервное напряжение, ей было трудно сказать что-либо еще.
Норбер слабо улыбнулся и записал свой адрес на клочке бумаги.
– Отчего же вы боитесь спросить, кто я, вы имеете на это право. Я не преступник и стыдиться мне нечего. Норбер Мари Куаньяр, приехал сюда из Парижа. Отчего легко мог требовать помощи Клуба? И на это отвечу, я член Якобинского клуба Парижа и депутат Конвента…
Она слушала его молча, была всё еще бледна и бросала быстрые опасливые взгляды из под полуопущенных длинных ресниц. Он приписал эту реакцию нервному стрессу, искренне не предполагая никакой другой причины, и поэтому стал держать себя ещё более деликатно и мягко.
Он решил отвлечь ее от страшных воспоминаний разговором:
– Где же ваш муж, гражданка Робер?
– Я вдова уже почти год, гражданин Куаньяр..
– Извините… Но родственники, братья или сестры у вас есть?
– Я здесь совсем одна. Впрочем, в Париже у меня старший брат с семьей, тётка и кузены.. Но ехать в такое время в Париж
– Что вы имеете в виду? Там безопасно… в сравнении с Нантом…
Анриэтта Робер взглянула на него недоверчиво.
– Верьте мне, я знаю, о чём говорю. Но еще раз простите мою бестактность, как вы оказались… в такой ситуации.. если не хотите, можете не отвечать…
– Меня хотел арестовать патруль, я с дочерью сумела скрыться.. Потом нас схватили эти…девочку забрали… со мной остался этот.. сказал своим людям, что мы.. чуть задержимся.. они всё поняли.. смеялись.. простите, я действительно, не хочу весь этот ужас вспоминать!, – она запнулась, на глазах показались слёзы.
– Простите меня… если сможете…я чёрствое бестактное чудовище и за это сам заслуживаю гильотины, – глухо прошептал Норбер и осторожно прижался губами к тонкой нервной руке, – я больше не коснусь этой темы,… но если вы не передумали писать мне, я обязательно отвечу на ваши письма.. сделаю всё, в чём смогу быть полезен для вас!
Появление служанки, объявившей, что в столовой накрыт стол, слегка разрядило обстановку…
Ей было плохо, она три раза заходила в комнату девочки, проверить, спит ли ребенок, она не хотела отпускать гостя от себя, общение отвлекало мысли. Его присутствие давало ей чувство защищенности.
Норбер не спал до рассвета. Он пытался осмыслить и переварить всё, что здесь увидел, но это никак не удавалось.
Жестокости много, логики мало. За что именно её пытались арестовать? Зачем и на каком основании схватили её ребёнка и тех… других, которых он видел этой страшной ночью в пакгаузе?
