Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
Почему здесь орудует эта фантастическая «рота Марата», прикрывшая кровавые расправы и произвол красными колпаками санкюлотов? Где Карье и его помощники Фуке и Ламберти их всех нашли? Кому пришло в голову назвать этот карательный отряд именем Друга Народа? Надо же..
. Что же ожидало несчастную гражданку Робер, не появись он так вовремя?! Изнасилование, беспредметный арест и казнь, скорее всего без суда?!
Он затруднился бы теперь определиться в своем отношении к Карье. Вначале оно было терпимым, даже относительно позитивным. Суровый, прямолинейный человек, несколько фанатичный, не страшно. Главное, ничего общего с Тальеном, Баррасом или Ровером.
Но сейчас… К тому же, в личном общении он показался Куаньяру человеком с явным отклонением, уже очень странными были некоторые его реакции. Нервное возбуждение не давало заснуть.
Скоро, совсем скоро обо всём узнает в подробностях сначала Неподкупный, потом и весь Комитет, возможно даже, мы выпишем путёвку любезному Карье до площади Революции, в один конец! И после этого еще мило удивляются, для чего же нужны чистки в наших рядах?
При прощании Анриэтта Робер неожиданно обняла за шею растерявшегося Норбера и крепко поцеловала в губы:
– Прощайте! Я никогда не забуду вас и того, что вы сделали для меня и моей девочки…Может мы еще встретимся в скором времени.. в Париже!
В своей комнате Норбер появился только рано утром и для себя уже решил, что завтра же они с Жюльеном допишут донесения и вернутся в Париж, здесь они видели уже всё… всё то, о чём потом отчаянно и напрасно захочется забыть…
Карье в памяти Жюльена, эмиссара Робеспьера, остался слишком нервным, даже слегка неадекватным человеком, чья крайняя жестокость возможно и объясняется именно этой неадекватностью, он был словно перевозбужден той огромной властью, которая неожиданно свалилась на него.
Почти недоступный для рядовых посетителей, он постоянно и много пил, отвечая угрозой на каждую просьбу о помиловании кого-либо, иногда он принимал молодых женщин, дочерей, невест и жён арестованных… но и эти унизительные для несчастных интимные визиты не спасали от трибунала и эшафота их отцов, женихов и мужей.
Возомнивший себя неприкасаемым восточным царьком, ультра- радикал Карье позволял себе кричать на своих местных коллег.
Иногда, встречая противодействие и несогласие в чем либо, в припадке бешенства он даже угрожал им, хватаясь за саблю, этого не избежал даже сам Жюльен, а затем рискнул напасть на местных патриотов из Клуба, что было явлением чрезмерным даже для этого сурового времени.
Дело было в том, что 132 человека, притом республиканцы, не из «умеренных», чистейшие якобинцы, выразили открытый протест против варварского произвола…
Скованных попарно их этапом отправили в Париж. Содержали их отвратительно, почти как африканских невольников, так что несколько человек умерло в пути. Они измучены дорогой, истерзаны душой и только проходя под конвоем по улицам очередного города, через силу еще могут кричать: «Да здравствует Республика!», за которую они теперь умирают в каком-то ужасном, непонятном кошмаре по вине властного самодура Карье.
Несчастные находились в тюрьме до самого лета 1794 года. Они стали страшными свидетелями со стороны обвинения на процессе бывшего комиссара…
Жаркое лето 1794 – заговор разрастается
Вечерело. Розоватое солнце устало бросало последние лучи на черепичные крыши старых домов Парижа, на облупившийся, заваленный пожелтевшими пачками бумаг подоконник.
Филипп Дюбуа устало уронил голову на руки. Заседания в Якобинском клубе часто затягивались допоздна, но, пожалуй, что никогда дебаты не принимали столь остро ожесточенный характер, казалось, самые стены накалялись от взаимных обвинений и ненависти…
На календаре месяц прериаль II года Республики (июнь 1794 года) …
Он поднял голову и снова взял лежавшую перед ним свежую газету. Убит депутат Конвента гражданин Марни и его секретарь Данжу, исчезла папка с документами, касающимися охраны Тампля. «Кого еще может интересовать судьба маленького Капета? Лондон? Вену? Роялистов барона де Батца? Снова Батц…»
Раздался резкий стук в дверь и на пороге возник невысокий худощавый молодой человек лет 30 с трехцветной кокардой на красном колпаке, лихо сдвинутом набок.
– Привет и братство, Филипп!
Дюбуа тряхнул длинными волосами:
– Не на приеме у австриячки, Пьер! Вижу по хитрой физиономии, есть что-то новое и если это не секрет…, – договорить Дюбуа не удалось.
– Скоро это ни для кого не будет секретом. Это дело для Комитета Общественной Безопасности, – Жюсом ткнул пальцем в газетную статью, – подумай, еще зимой по Парижу поползли слухи о похищении Батцем мелкого Капета и о подмене ребенка, но это лишь слухи..А если правда и об этом узнает общественность? Не надо гадальных карт девицы Ленорман, чтобы предсказать возможную судьбу революционного правительства! И главное: мы оба организуем для Норбера отличный сюрприз …если ты понимаешь, о чем я..
Дюбуа молча, поднялся, сгреб в стол бумаги и запер ящик.
– Выходи, я закрываюсь, поговорим на улице.
Спускаясь, по узкой лестнице, в темном, остро пахнущем кошачьей мочой подьезде, Дюбуа вспомнил то, о чем хотел спросить друга еще с утра:
– Норбер приехал? Или он все еще в командировке на западе?
В дверях подьезда Жюсом резко остановился:
– Нет, он уже в Париже, работает в тесном контакте с Героном», – метнул выразительный взгляд на друга, – так то…
При упоминании имени Герона Дюбуа неопределенно пожал плечами и неприязненно сжал губы. Анри Герон, главный агент Комитета Общественной Безопасности, олицетворение мира ловких, циничных политиков, толпившихся вокруг децемвиров, один из самых усердных поставщиков эшафота.
Анри Герон и Норбер Куаньяр, честный принципиальный революционер и якобинец, что у них общего, что за нужда в таком сомнительном сближении? Какая-то секретная задача, поставленная непосредственно Робеспьером? Вот это весьма вероятно.
Робеспьер использовал Герона для наблюдения за Комитетом Общественной Безопасности, а тот, в свою очередь думал, что пользуется услугами Герона для надзора за Комитетом Общественного Спасения…
Жюсом и Дюбуа, состояли не только в Якобинском клубе Парижа, но одновременно были членами клуба Кордельеров до событий весны 1794, в 1793 их идейным вождем был Марат.
После его убийства их уважение переключилось в большей степени на Эбера и Шометта, лидеров Совета Парижской коммуны, героев 10 августа, но в сущности оба в своих предпочтениях заметно колебались между ультра-левыми и центристами Робеспьера. Сильное моральное влияние Куаньяра побудили обоих уже зимой 1794 слегка дистанцироваться от ультра-левых в пользу фракции Робеспьера. Вовремя.
Норбер рискуя очень многим, поделился с друзьями некоторой информацией касательно закулисной деятельности «папаши Дюшена» и предложил им подумать, не выступать вместе с ним против революционного правительства. Очень вовремя.
Внимательный взгляд полицейского Дютара еще в 1793 подметил одну особенность: якобинцы не представляли собой однородной массы, люди из образованных и, что еще более важно, более обеспеченных делили свои симпатии между Дантоном и Робеспьером.
Простые люди, бедняки санкюлоты считали своим лидером Марата, а после его убийства Эбера, Шометта, Венсана, считая, что именно они выражают интересы самых беззащитных и малоимущих, до судьбы которых людям среднего класса, а тем более богатым нет никакого дела…
– Кстати, допрашивать нашу красотку, будет лично он, наш милейший Норбер, большой любитель аристократов, татуировка на руке которого гласит: «Святая Гильотина! Спаси Отечество»!… Или как иначе решит…, – усмешка Жюсома оставалась таинственной и хитрой.
– Расскажи-ка мне историю ареста нашей «принцессы» поподробнее, Пьер.
– Задержана она благодаря чистейшей случайности, бдительный гражданин указал на нее, как на скрывающуюся аристократку.
Я хорошо помню Луизу де Масийяк по Санлису, но ясное дело, что госпожа графиня меня не помнит, все санкюлоты для господ «на одно лицо». Девушка была совсем без сил, в глазах затравленность и ужас, я отчего-то сразу почувствовал, что дело тут не только в том, что мы ее задержали, ее конкретно кто-то преследовал, и она боялась быть схваченной ими ничуть не меньше, чем боялась нас…
Вид у нее был совсем несчастный, честно сказать, даже жалко, хотя конечно и виду показать нельзя. Назвалась чужим именем, ясно, не дворянским. Подумай только «гражданка Дюпон».
Ну, тут я не выдержал, и так вежливо намекнул мадемуазель, чудесный, мол, городок Санлис и не могли ли мы там встречаться летом 92-го, поинтересовался также здоровьем и местопребыванием господина де Бресси и его детей. Тут уж ей совсем стало плохо.
Я решил закрепить успех и наудачу спрашиваю, вас задержали на углу улицы Вивьен, когда там произошло убийство депутата Конвента и его секретаря, что вы можете сказать по этому поводу. И тут понял, что случайно попал в точку… Не без труда удалось убедить девчонку, что она слишком важный свидетель, чтобы мы позволили уничтожить ее, что первым делом сделают те, другие…
Выслушав самое начало ее истории, я сразу понял, что надо срочно разыскать Норбера и как следует спрятать нашу аристократку, тем более что у него, кроме служебного интереса в этом деле есть и кое-какие иные…
Кстати, милейший де Бресси с детьми на момент ее задержания был уже в тюрьме, осталось срочно выяснить, где именно, первым делом нужно их разыскать и также надежно спрятать, Норбер ради нее все равно этого потребует.
– И всё же, отчего же ты не пошел в Комитет Общественной Безопасности?
– Ага, как бы не так… .Я не зря успел перехватить ее у агентов Комитета буквально из под носа, трудно сказать, кого ей нужно бояться больше, их или людей барона де Батца или всё еще хуже, у них тут общий интерес…
Дюбуа выразительно присвистнул и надвинул на глаза шляпу.
В пятиэтажном доме через дорогу на третьем этаже зажегся свет. Погода портилась, грозила к ночи разразиться дождем, ветер азартно гонял по тротуару сухой песок и мусор.
Жюсом показал другу на золотисто светящееся окно:
– Есть предложение славно закончить вечер у старины Мунье, ты помнишь Мунье? Он был председателем трибунала у нас в Санлисе, сейчас тоже перебрался в Париж с семьей. Возьмем пару бутылок рейнского…
Норбер Мари Куаньяр, смуглокожий молодой человек лет 28 с длинными по моде конца века иссиня-черными волосами, одетый в строгий темный костюм, перепоясанный трехцветным «национальным» шарфом, означавшим революционного чиновника нервно курил за столом служебного кабинета на улице Мартруа около городской Ратуши. По настоянию Жюсома он хотел допросить таинственную гражданку Дюпон в неофициальной обстановке без посторонних…
С весны 1794 года его новое место службы Секретное Бюро при Комитете Общественного Спасения. Его принципиальности, суровой непримиримости боятся не только роялисты, его ненавидели и казнокрады-нувориши, и своекорыстные аферисты, прикрывшиеся революционными идеями и триколором молодой Республики.
Перед своей совестью республиканца Норбер честен, только тех, чья вина фактически доказана, а также тех, только тех, кто безусловно виновен, с точки зрения революции и законов Конвента, без колебаний отправит он под трибунал и на гильотину, но жестокости ради самой жестокости, наслаждению властью над чужой жизнью бывший комиссар совершенно чужд. Убеждения его были самые крайние, но искренние.
Совесть республиканца, здравый смысл и революционная целесообразность – прежде всего. Это знали искавшие встречи с ним, в отчаянном поиске защиты и справедливости люди.
По-прежнему опыту комиссара Конвента Куаньяр отлично знал, как легко могут привести к непоправимой трагедии наговоры и интриги личных врагов, брошенные в запале эмоций резкие слова и необдуманные поступки.
Суровый и собранный «солдат Революции» с бесстрастным лицом, уверенными властными жестами и умными жестокими глазами, «идеальный якобинец» с плохо скрытым нетерпением ждал таинственную незнакомку, гадая кто она, и какое имеет отношение к недавнему убийству депутата и передаче секретных документов? Так кто же именно из членов Комитетов на самом деле является предателем? Что за сюрприз имел в виду Жюсом?
Резкий стук в дверь прервал его мысли. Вошли трое. Жюсом в карманьолке и в надвинутом на лоб красном колпаке слегка удивил хозяина кабинета. Агент Общественной Безопасности, зачем эта подчеркнутая простонародность? С целью раствориться незаметно в толпе простых парижан? Возможно…
Рядом с ним стоял Дюбуа, держа в одной руке шляпу-цилиндр с трехцветной кокардой, другой придерживая локоть молодой женщины, хотя она и не вырывалась.
– Мы полностью в вашем распоряжении, гражданин Куаньяр,»– и улыбаясь, протянул ему руку, – привет, Норбер! Куаньяр молча кивнул и подал ему руку. И верно, барские поклоны, и версальские церемонии чужды истинным патриотам, тем более старым друзьям.
Взгляд его темных внимательных глаз вдруг остановился на миловидном, но бледном от напряжения лице девушки. Гражданин Куаньяр замер.
«Гражданка Дюпон» стояла, судорожно выпрямившись, и нервно перебирала тонкими пальцами складки скромного, но изящного сиреневого платья, красиво облегавшего ее гибкое тело. Увидев Куаньяра, она вздрогнула, как от удара и обреченно сникла.
Удивительное дело, обычно собранный и крайне жёсткий, он стал неуверенно запинаться, отчего Жюсом и Дюбуа явно получали удовольствие:
– Ну же… не бойтесь… вы под защитой закона,– бархатистый баритон Куаньяра завораживал, и девушка подняла на него усталые темно-синие глаза, в ее взгляде смешались напряжение нервов и нескрываемый страх.
Куаньяр вглядывался в ее тонкое лицо, синие глаза с длинными ресницами, изящный носик, по-детски пухлые губы, пушистое золото волос и его зрачки расширились, невозмутимое смуглое лицо изменило обычное выражение, слегка смягчившись, чтобы после стать еще холоднее.
– Зачем..зачем, вы назвались гражданкой Дюпон? Я не мог не узнать вас в любых обстоятельствах. Но об этом позже… – Норбер не изменился, он сумел усилием воли подавить всякие чувства, – каковы обстоятельства, при которых вы оказались в ту ночь в злосчастной квартире на улице Вивьенн? Для нас… и для вас это одинаково важно… Вы поможете нам, мы спасем вас. Я вам это обещаю. Вам придется мне поверить.
В синих глазах снова метнулись затравленность , отчаяние и слабая искра надежды.
– Мы приехали в Париж еще в начале августа 92-го, впрочем, это вы знаете, мы жили очень-очень тихо, как буржуазная семья Дюпон, и нас не трогали почти весь 93 год, но в декабре… за нами пришли. Вернувшись от подруги, я обнаружила… квартира опечатана, мой дядя, кузены в тюрьме, меня приютила семья граждан Жели, я представлялась судомойкой в их семье, проживавшей в доме № 12 в том же квартале. Пять дней назад, вернувшись с рынка, я узнала, что гражданин Жели с женой также арестованы, как роялистские заговорщики, квартира опечатана и идти мне больше некуда, меня саму станут искать, считая сообщницей..
Куаньяр хмуро, с трудом подавляя нежность и жалость, рассматривал белоснежные точеные руки, не знавшие физического труда. Придумать же себе маскировку…судомойка…Вырвался вздох.
– Так откуда у вас ключи от той самой квартиры, в которой произошло убийство, кто дал вам их?
– Дня за два до ареста гражданка Жели, опасаясь худшего, дала мне их, советуя обратиться к привратнице от ее имени…
Повисло нервное молчание.
Первым, удовлетворенно улыбаясь, заговорил Дюбуа, барабаня длинными пальцами по зеленому сукну стола:
– Так-так. Семейка Жели, они же герцог де Жюайез с супругой, вернувшиеся в Париж эмигранты, шпионы Вены..найдена их переписка. Из них такие же буржуа, как из меня принц…
– Я догадывалась, безусловно, но эти люди приютили меня, к чему мешаться в их секреты, когда имеешь и свои тайны…
– Ну что вы в самом деле… Зачем вы лжете.. впрочем.., mais,c ,est clair comme le jour…(фр. «Но это ясно, как день»), ведь герцогиня де Жюайез родственница вашего дяди, – небрежно отмахнулся Куаньяр, – но говорите дальше..
– Эта квартира соединялась дверью с соседней квартирой, и дверь пока не была заколочена. Эти люди появились через эту дверь, услышав шаги, я спряталась в шкафу.
– Понимаю, это выглядело глупо, – к измученной девушке возвращалось спокойное достоинство, – но я была слишком напугана и считала, что они пришли за мной. Сидя в шкафу я слышала мало, а видела и того меньше. Их было несколько человек. Речь шла о каких-то особо важных документах, те двое, которых убили, видно и раньше передавали им что-то, но на этот раз от них требовали нечто невозможное. Эти двое пытались разорвать с ними отношения, грозили донести. Я поняла далеко не все, к тому же меня куда больше интересовало собственное спасение, чем чужие и столь опасные тайны…
– Гражданка Масийяк, вы кого-нибудь из них разглядели, смогли бы узнать?
– Пожалуй, да. Одного называли гражданин Кавуа и человека, которого называли бароном, не знаю титул это или просто кличка. Граждане, можно стакан воды?
– Дай ей воды, Жюсом.
– Гражданка Масийяк, звучали ли еще какие-либо имена, это очень важно…
Девушка опустила на стол пустой стакан и на минуту задумалась.
– Да, часто упоминали Амара, иногда Карно и Лавиконтри.
Куаньяр молча встал из-за стола. Сделав максимально серьезную мину.
– Парни, ее никак нельзя передавать Комитету. В тюрьме она долго не проживет. Хотя бы намек на связи барона де Батца с отдельными людьми из Общественной Безопасности пятнает весь Комитет. Ее постараются быстро убрать по какому-нибудь формальному обвинению, вроде аристократизма и связи с роялистскими заговорщиками Жели-Жюайезами, либо просто тихо отравят. Пока наш шеф Сен-Жюст, мы можем сопротивляться, и удержим ее у себя.
Оба якобинца понимающе переглянулись, именно такого решения товарища они и ждали.
– «Когда вам удалось выбежать из квартиры, кто-то из них успел вас рассмотреть так, чтобы запомнить?»
Вздрогнув при страшном воспоминании, девушка подняла глаза:
– Да, меня увидел, но чудом не догнал тот, кого называли Кавуа, два дня, сидя в подвале дома напротив, я боялась, что его люди найдут меня. Ожидание смерти хуже самой смерти.. Арест уже не мог сделать мне хуже.
Взгляд Куаньяра вселял в нее страх. Он словно знал о ней всё, видел ее насквозь, девушка замерла от ужаса, предполагая самое страшное, за арестом и допросом последует трибунал, скорый формальный суд и казнь.
Все эти люди в трехцветных шарфах выглядят такими холодными, свирепыми, не способными на малейшее сострадание и так ненавидят аристократов и роялистов, неужели всё кончено и спасения нет?!
Норбер в свою очередь крайне волновался, чувствуя острую жалость и твердое намерение спасти её, чего бы это ни стоило, но оттого выглядел еще более сосредоточенным, жёстким и бесстрастным, знал об этой особенности характера и мучился ещё больше.
– У вас в Париже нет больше родственников?,– спросил он, явно не ожидая положительного ответа, – граждане, на сегодня достаточно, подождите в коридоре, сейчас вы уведете ее по указанному здесь адресу,– он передал Дюбуа сложенный вдвое листок бумаги.
Когда за ними закрылась дверь, Куаньяр обернулся к молодой женщине, она встала.
– Гражданка Масийяк, – растягивая от волнения слова, произнес он, – сейчас эти двое граждан.. отведут вас…
Он не успел закончить фразу, которую начал «по указанному мной адресу, спрячут на частной квартире, и я наведу справки о судьбе вашей семьи», как лицо ее сильно побелело, прижав руки к груди, девушка стала медленно оседать по стене увешанной революционными плакатами…
– Чёрт побери! Не умею я говорить с женщинами!, – думал Норбер, неся её на руках к креслу и поднося к побелевшим губам стакан воды.Пойми же, «принцесса» Санлиса, я люблю тебя и никогда не сделаю зла, не чудовище я, только сумей это заметить, но с жестко стиснутых губ не сорвалось ни звука…
Оставшись в кабинете один, тяжело опустился в кресло.
Лавиконтри, незначительный член Комитета…
Карно, не может этого быть… «организатор победы»… заведует военным бюро внутри Комитета Общественного Спасения. Впрочем, «самое темное место под фонарем»…
Гражданин Андрэ Амар… Что о нём можно сказать.
Депутат Конвента и второй в Комитете Общественной Безопасности человек после Вадье. В 1793 был комиссаром в Энском департаменте, который жаловался в Париж на многочисленные и несправедливые аресты по его приказам…
Хм, речь все же шла об арестах, а не о многочисленных казнях, строчат жалобы по любому поводу… Какая уж тут борьба с контрреволюцией, хотят, чтобы и овцы были целы, и волки сыты…
3 октября внес доклад по поводу 73 депутатов, остатков партии Бриссо, остававшихся в Конвенте. Один из главных обвинителей жирондистов, а также, уже весной, людей из окружения Дантона, Фабра, Шабо и прочих. Против него рискнул подняться ультра-радикал Эбер, но и сам закончил свои дни на площади Революции…
До энного времени ничего дурного о нем не скажешь, честный революционер, патриот, якобинец. Но последние месяцы всё изменилось…
Враждебен к Робеспьеру вполне откровенно, в чем, впрочем, вполне солидарен со своим шефом Вадье…Что поспособствовало такой метаморфозе, какие цели на самом деле они преследуют?
Дюбуа остановился на пороге, а Жюсом и мадемуазель де Масийяк прошли в гостиную. Жестом он указал ей на кресло и поставил на стол корзинку с продуктами.
– Ну же, проходите, не бойтесь. Временно вы поживете здесь, тут есть всё, что нужно, если чего-то не хватает, вы можете сказать об этом мне или гражданину Дюбуа. Две комнаты, гостиная, кухня. Но бежать отсюда невозможно, квартира под строжайшим наблюдением и это исключительно для вашей безопасности.
Девушка устало опустилась в мягкое кресло и недоверчиво покосилась на Жюсома.
Санкюлот стоял перед ней, опершись рукой о стол. Красный шерстяной колпак с кокардой, из под него выбивались длинные пряди каштановых волос, тёмная карманьола и потертые брюки, стоптанные низкие сапоги. Но теперь его тон был гораздо мягче и манеры значительно вежливее, чем совсем еще недавно.
– В моём положении что-то изменилось?
– Безусловно. К лучшему, теперь вы под нашей защитой. Но вам всё еще угрожает опасность. Поэтому даже не пытайтесь сбежать и скрыться, вас схватят те, другие, и тогда, шансов спастись, у вас больше нет
– Те… другие это…
Но Жюсом прервал девушку.
– Не пытайтесь сами в этом разобраться, вам это ни к чему. Теперь это проблема гражданина Куаньяра. Для него это крайне серьезно и не спрашивайте меня почему.
В усталых глазах мадемуазель де Масийяк мелькнула искорка надежды:
– Гражданин Жюсом… раз вы всё знаете, что же будет с моим дядей и кузенами? Нельзя ли что-нибудь сделать и для них? Если мои показания так нужны гражданину Куаньяру, пусть он хоть что-нибудь сделает и для них, надеюсь, очень надеюсь, что еще не поздно…Эти люди вся моя семья, больше у меня никого нет…пусть даже их не освободят, пусть только они будут живы, – слезы против воли навернулись на ее глаза.
Жюсом помолчал некоторое время и вдруг, прихватив со стола корзинку, развернулся и ушел на кухню. Девушка в отчаянии проводила его взглядом. Что это значит, как не отказ? Жестокий санкюлот и слышать не хочет о милосердии?
А в соседнем кресле небрежно устроился Дюбуа, он слышал весь разговор.
– Хочу сказать то, чего так и не сказал Пьер, мы уже получили распоряжение прямо с сегодняшнего дня заняться поисками вашей семьи, уверен, что вы скоро встретитесь… А пока как можно удобнее устраивайтесь здесь. Пьер, ты куда исчез? Нам надо идти!
Жюсом возник на пороге с двумя тарелками нарезки колбасы, сыра, хлеба и зелени. И заметив округлившиеся от удивления глаза мадемуазель де Масийяк, уронил с оттенком плохо скрытой неловкости:
– Ну… как-то так… Сейчас вам нужен отдых, а мы уходим.
И развернувшись на каблуках возле порога, бросил через плечо:
– Считаете, что я был груб? Извините…
Нажимая на эмоции, наёмные писаки из числа врагов Неподкупного утверждали и еще будут утверждать впоследствии, что уничтожая фракции «ультра» он будто бы этим предавал прежних друзей, присоединяя к политическим обвинениям моральные, человеческие.
Но и это обвинение, подобно другим, эмоционально выдвигаемым против него, не выдерживает критики.
Эти люди могли быть политическими единомышленниками на определенном этапе, союзниками, но они никогда не были Робеспьеру друзьями. Никто, кроме Демулена…и с этим всё сложнее…
Что касается судьбы журналиста Камилла Демулена, то излишне эмоциональный и крайне неустойчивый как женщина в привязанностях и убеждениях он сам разорвал отношения с другом юности.
Сначала он «друг Мирабо» – огромные деньги, банкеты, красивые женщины… затем переметнувшись к Дантону, по тем же причинам, и «танцуя под его дудку», судя по ядовито-враждебному тону последних номеров «Старого кордельера» показал зубы вчерашнему другу.
Слава и популярность, большие деньги, красивая жизнь и доступные женщины, всё это привлекало его куда больше, чем следование каким-либо идеям и принципам…
Этого не отметить нельзя, но нельзя не оценить по справедливости и яркий талант революционного пропагандиста.
Тон газеты становился откровенно контрреволюционным, автор и те, кто стоял за его спиной «пели в общем хоре» с тайными и явными врагами Революции, подрывая уважение и доверие к правительству.
На радость роялистам они называли Комитет Общественной Безопасности «Логовом Каиновых братьев», а их агентов «корсарами мостовой», нападали на Робеспьера лично, притом в весьма грубой форме, в этом ясно чувствовалась рука Дантона…
Этого нельзя было более терпеть и прежние заслуги автора перед революцией вспоминать уже не к месту.
Дело не в чьих-то личных отношениях и обидах, Эбер и Дантон «раскачивали лодку» и влево и вправо одновременно в крайне опасных обстоятельствах, намеренно роняли авторитет революционного правительства в глазах общественности.
Интересно даже, насколько обе фракции самостоятельны в своей активности.. нет ли у них тайных покровителей? А ведь они есть, и искать их надо даже не в Париже, в Лондоне…
Не зря Неподкупный сказал по этому поводу:
«Это всё слуги одного хозяина, судите о них не по различию их речей, а по сходству результатов…»
Увы, это дело скрывает нечто гораздо более серьезное, чем чье-то личное соперничество, как кажется на поверхностный взгляд…
Тайная завязка дел Эбера и Дантона уходит еще в осень 1793 года
Нередко центрами шпионажа в 1790-х становились банкирские конторы, шпионаж дополнялся грязными финансовыми спекуляциями.
Примером может служить деятельность роялиста барона де Батца, который не без оснований считался автором плана спровоцировать кровавые столкновения между фракциями Конвента на почве коррупционных скандалов и таким образом разложить якобинцев изнутри и погубить Республику. Батц имел определенные связи и среди видных жирондистов.
Батц состоял на секретной службе в британской Форин Оффис, во всяком случае, контактировал с ними, последнее дает возможность объяснить гигантские денежные ресурсы барона. О, и тут не обошлось без длинной руки из Лондона…
Батц, несомненно, подкупил немало чиновников Республики, в числе агентов и даже вероятно некоторых членов Комитета Общественной Безопасности. Норбер отлично знал, под прямым подозрением, находится Лавиконтри и даже Карно из правительственного Комитета с его блестящей репутацией «организатора победы».
Этим можно объяснить сказочную, подозрительную в высшей степени «неуловимость» барона и странные факты, подобные тому, что произошел осенью 1793, когда «опаснейший заговорщик» вдруг сам явился в Комитет Общественной Безопасности, да еще зачем?! С жалобой на полицейского, задержавшего его! Не только не был схвачен и отдан под трибунал…но был вежливо выслушан и отпущен, а вот полицейский, «изловивший злокозненного Батца» сам был арестован! Знаменитый герой партии белых банальный двойной агент?
К числу агентов или тайных союзников барона относились австрийские банкиры братья Фрэй, выдававшие себя за «жертв политических репрессий». Пытаясь избежать всяких подозрений, они осенью 1793 года поспешно выдают свою 16-летнюю сестру Леопольдину замуж за депутата Конвента Шабо.
Шабо, член фракции Дантона, получил приданое в 200 тысяч ливров, а братья Фрэй по его рекомендации получили доступ в Якобинский клуб.
Шабо добился легализации деятельности английского банкира Уолтера Бойда – агента английского премьера Питта, а затем устроил ему безопасное возвращение в Англию.
Еще осенью 1793, Батц сблизился с людьми из ближайшего окружения Дантона, а ряд из них втянул в аферу, связанную с делом Ост-Индской компании. Депутаты Базир и Жюльен за полмиллиона ливров так скорректировали текст закона о ликвидации Ост-Индской компании, что она уклонилась от выплаты государству причитавшихся с нее денежных взносов.
И что же, люди из ближайшего окружения Дантона и Эбера густо замазаны в этом коррупционном навозе, а сами лидеры фракций «наивно» ни в чем не участвовали и даже ничего не знали? Ясно, что это бред.
Норбер нервно перелистывал разложенные перед ним бумаги.
Дантон совсем не тот «открытый парень», «любитель дольче вита», каким кажется на поверхностный взгляд. Этот человек имел козыри на случай победы роялистов, летом 1793-го через двойного агента Шоветеля имел связи с шуанами Бретани, не из христианских чувств он помог спастись немалому количеству роялистов – среди них братья Ламет, Талейран. Но если Республика устоит, эту связь можно объяснить военной хитростью… Двойственное отношение трибуна к установлению Республики заметно и из его разговора с герцогом Шартрским в сентябре 1792: «У вас есть большие шансы царствовать…» Он думал, что всё это останется в тайне?
Друг Дантона, Гара из министерства иностранных дел пишет, что вернувшись осенью 93 из Арси, вызванный коррупционным скандалом вокруг Ост-Индской компании он решился доверить ему тайну, речь шла ни о чем ином, как об уничтожении Комитетов и о восстановлении трона..
. По словам Гара, предполагалось посеять раскол внутри Комитетов, устроить их переизбрание или даже устранить их насильственным актом, то есть путем переворота…
Имеются в распоряжении Секретного Бюро письма роялистов А. Талона и Т. Ламета, жаль, что до самих авторов не добраться, оба в эмиграции, где подтверждаются факты, что Дантон предлагал спасти королевскую семью за 4 миллиона ливров золотом, но британский премьер отказался выделить такую сумму даже ради спасения французского короля. Самые крупные финансовые приращения Дантона совпадают с периодом тесных связей с роялистами с ноября 1792 по январь 1793 года.
