Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
В целом небольшой город жил вполне спокойно, по крайней мере, простые жители были довольны новым мэром и не имели причин бояться его.
Он родился и вырос в Санлисе, и судьба жителей родного городка не была ему безразлична.
Он был человеком идеи и принципа, и жажда обогащения его не мучила совершенно, чего не могли понять «деловые люди» и оттого ненавидели и боялись еще больше. Он не был против тех из них, кто ведет дела в соответствии с законом. Но в основном после Термидора они привыкли устраивать свои дела совсем иначе, уже, поэтому мэр-якобинец вызывал у них крайнее озлобление и ужас.
Не берет взятки, не нужны банкеты и доступные женщины, тем хуже, думали новые господа, значит, он чудовищно властолюбив и опасен, если же и не взяточник и не властолюбец, значит ничтожный и жалкий глупец, такие люди обо всех судят по себе…
Норбер в их глазах должен был выглядеть особенно опасным уже потому, что не поддавался их привычной классификации, и не вор, и не властолюбец, и при этом далеко не глупец…так кто же он? Конечно «опасный фанатик»!
«Новые хозяева жизни», расплодившиеся после Термидора по-прежнему боялись и люто ненавидели Куаньяра. Один из них, лощёный «господин-гражданин» явился как-то в его кабинет…
Поправив дорогой белоснежный галстук, он уверенно вошёл и решил представиться:
– Гражданин Арно. Коммерсант. Новый житель Санлиса, решил перебраться поближе к Парижу из Лаваля, департамент Майенн.
Кого-то он смутно напоминал Норберу. Но, заметно изменившийся в лице, гражданин Арно узнал его первым и его губы сложились в недобрую ироническую улыбку:
–Так это вы.. бывший комиссар Куаньяр.. Всё еще живы.. не ожидал увидеть вас..
– Мэр Куаньяр, – холодно поправил его Норбер, – и я тоже менее всего ожидал встретить вас здесь..
– Мир тесен, гражданин Куаньяр, – усмешка Арно выглядела вызывающей – признаться, я не могу забыть тот…сказать мягче очень суровый приём, который вы оказали мне в 1793-м.. В моих глазах вы навсегда останетесь комиссаром Конвента…
– «Вы деловой человек, гражданин Арно, и пришли сюда не ради этих сентиментальных воспоминаний, ближе к делу..»
– Вы совершенно правы, гражданин мэр. Рад, что вы тоже настроены по-деловому, и то верно, на календаре давно не 93 год, те времена по счастью прошли…, – Арно уселся удобнее, положив ногу на ногу. Он почувствовал себя более чем уверенно.
Норбер, откинувшись в кресле, вдруг неожиданно прерывает его:
– А что происходило всё это время у вас в Лавале? Вы знали доктора Розели, с ним всё в порядке? Честный добрейшей души человек…, как сложилась жизнь его сестры? А Северьёф, председатель местного клуба, добрый патриот.. Анж Эрбо, общественный обвинитель, что стало с ними?
– О, у вас отличная память, гражданин! Доктор Розели с сестрой уехали в Париж в прошлом году, – Арно, помолчав, с минуту, мерил Норбера тяжелым пристальным взглядом, словно пытался залезть в душу.
– Вы же понимаете, последствия Термидора не обошли стороной Лаваль, как и прочие города, и Северьёф, наш Робеспьер, и Эрбо, и назначенный вами председатель трибунала Моро и журналист Макэ, наш местный Марат.. многие другие, очень близко познакомились с ножом гильотины, которым так привыкли размахивать в 93-м…»
По бесстрастному лицу Куаньяра нельзя было понять, что он думает и чувствует, впрочем, как всегда. Эту обманчивую невозмутимость Арно истолковал по-своему, как хороший знак.
– Прошу вас, гражданин Куаньяр в свободное время изучите эти бумаги, – он положил на стол пачку документов, – это касается национальных имуществ, я занимаюсь недвижимостью. Вы знаете, здесь несколько конфискованных особняков эмигрантов, из здешних «бывших» один де Бресси рискнул остаться в стране,… я намерен купить один из них,… это не было запрещено даже в 93-м, – Арно подозрительно покосился на Куаньяра.
Но ободренный его спокойным молчанием он продолжал:
– И вот еще.. есть небольшая проблема, мне нужны земли около реки. Но эти упрямые фермеры-голодранцы никак не желают продавать свои участки…
Арно выразительно взглянул на Куаньяра из под опущенных ресниц и облизнув пересохшие губы, закончил:
– Если вы согласны мне помочь, я был бы весьма… слышите, весьма благодарен вам..
Куаньяр всё понял правильно, но не подал вида, решив понять дальнейшие планы Арно. Молнией пронеслась мысль, так не случайны три пожара подряд в той части города… «Деловой человек» не сумев договориться о продаже земли, угрозами решил выжить этих людей из их домов… Яснее некуда, не настало ли время наступить Арно на хвост?
– И чем я могу помочь?, – пожал плечами Норбер, – Эти участки кормят их семьи, без земли они ничто, что же им останется, идти к вам же в прислугу или пополнить число нищих в Париже? Что вы еще придумали, поделиться нет желания?
– При всём уважении, гражданин мэр, вы всё тот же… идеалист, – на холёной физиономии Арно появилось с трудом подавленное раздражение, – подумайте, прежде чем отказывать и не горячитесь, смею напомнить еще раз, на календаре давно не 93 год и Робеспьера с Сен-Жюстом больше нет!, – сейчас в его голосе Норберу почудилась скрытая угроза…
– Гражданин Арно, – тон Куаньяра был деланно ровным и мягким, – как вы думаете, – Норбер и сам чувствовал, что улыбка вышла отменно варварской, и облизнул губы, – посмею я или нет обойтись с вами так же, как 4 года назад?
Якобинец получал удовольствие от подобных ситуаций, его раздражали эти самоуверенные франты, привыкшие думать, что стоит им щелкнуть пальцами, сослаться на высоких покровителей в столице, тем более выложить перед ним пачку купюр и любое решение «у них в кармане», а ты – «верный лакей, всегда готовый услужить». А вот тебе комбинация из трех пальцев!
Чего все эти сентиментальные дебилы ругают времена Конвента?, непонятно… до Термидора в его руках были все рычаги воздействия на сомнительных дельцов вроде того, что самоуверенно развалился перед ним с видом «хозяина жизни».
Что, мошенник, забыл, как лил слёзы, стоя на помосте эшафота, рыдал и умолял о пощаде, когда сержант привёз гильотину?!
Чёрт, что бы тебе тогда поупрямиться чуть подольше и не щелкал бы сейчас передо мной пальцами…Что ж, накрахмаленный ворюга, теперь ваша власть, но запомните, мы еще живы …
Арно поднялся и взял шляпу и трость, меряя Куаньяра ненавидящим взглядом, он произнес:
– А вы не изменились, но я повторяю вам в третий раз, сейчас не 93 год, Робеспьера и Сен-Жюста больше нет, и управа на вас у меня найдется, я имею в Париже сильных, слышите, очень сильных покровителей, после Термидора ваших там очень не любят, троньте меня и ваша участь решена! Вам грозит нечто худшее, чем потеря этого кабинета! И всё же, гражданин мэр, поймите меня правильно, – Арно с трудом выдавил кривую улыбку, – я не думаю угрожать вам, больше того, пытаюсь договориться и хочу уладить наш конфликт и потому предупреждаю…
– Вы свободны, гражданин Арно, пока свободны, но эти документы останутся у меня, я должен их внимательно изучить..»,– Норбер сделал резкий отстраняющий жест рукой, – и если они заинтересуют общественного обвинителя вы первым узнаете об этом..
Побледнев от гнева больше чем от страха, взбешенный Арно рывком хлопнув дверью, покинул кабинет мэра Санлиса.
В злобе он чуть не порвал на себе галстук:
– Революционный фанатик, проклятый якобинец! Когда же наконец прикончат их всех! Он думает, общественный обвинитель рискнет тронуть меня?! Старина Лафоре еще не выжил из ума! Мой арест потянет за собой немало других .. Нет, нельзя терять времени, нужно немедленно писать в Париж.. чёртов ублюдок еще пожалеет, что связался со мной! Укоротят тебя на голову, ты дождался своего часа, тень Робеспьера!
От Норбера не укрылось замешательство председателя суда присяжных, он сумел вызвать Буайе на прямой разговор.
– Гражданин Куаньяр.. я не должен этого говорить, но зря вы затеяли всё это.. Арно не просто богатый влиятельный в Санлисе человек, у него устрашающе высокие покровители в Париже.., – понизив голос он назвал Норберу несколько отлично знакомых ему фамилий.
– Проклятье! Чего же мы не убрали этих выродков до Термидора? В этом наша единственная вина!, – с раздражением вырвалось вслух.
Взглянув на Буайе, Норбер с неприязнью увидел, как сильно побледнело его лицо. Боится… ну и как с такими работать?
Якобинцы были избраны в немалом количестве в администрацию города, их влияние вновь стало возрастать, с помощью участия Куаньяра , решившего, используя свой огромный моральный авторитет среди местных патриотов, заменить верного пса нуворишей, продажного Лафоре , новый общественный обвинитель Санлиса Морис Фурмарье, также был из местных якобинцев, и нувориши городка были весьма озабочены этим обстоятельством. Что же теперь последует? Что задумала эта «тень Робеспьера», как называли его в этих кругах…
Но всё это время…
Влиятельные люди Санлиса пытались расположить к себе мэра, власть этого сурового серьезного человека была весьма значительна, его прошлая близость к Робеспьеру пугала этих богатых состоятельных людей, им хотелось как-то задобрить мэра-якобинца, о котором в их кругах рассказывали байки, одна нелепее и страшнее другой.
Но Куаньяра повсюду приглашали, проявляли к нему особую неестественно подчеркнутую любезность и услужливость, замечая это, он чувствовал себя скверно, но всё же, был вынужден принимать эти приглашения.
Ему старались угодить и в то же время смотрели, как на опасного дикаря, только вчера переставшего есть людей.. Кажется, стоит сказать, что перед обедом любит выпивать стакан человеческой крови, эти нарядные глупцы, заранее предубежденные, поверили бы всему! Это могло быть смешно, если б не было так отвратительно и безнадежно глупо!
«Кровавые фанатики»! Куаньяр всегда нервно вздрагивал, слыша это, его больно ранило это новое определение якобинцев..
Отчего «кровавые»? Шла война и внутри Франции и вокруг неё, а на войне, как известно, убивают и умирают! Начало её правительство Жиронды в 92-м при жизни Капета, конечно же в своих целях, подозрительно сходных с планами Двора…А впрочем… короли и дворянство первыми объявили войну народу, обращаясь с ним, как завоеватели с покоренным племенем…
К тому же добрая половина пролитой крови наша собственная, о чём как раз никто не жалеет… значит расчувствовались исключительно к «бывшим»? но это уже открытая контрреволюция..
И почему собственно «фанатики»?! Или так господа крестят всех, у кого есть хоть что-то за душой, что нельзя обменять на статус и деньги?!
Опомнитесь! Разве мы спасли страну от роялистов и интервентов, не единственно ли ради будущего нации, в том числе и не для вас, неблагодарные зажравшиеся свиньи?!» Хотят пользоваться плодами Революции, но забыть о ней самой…
Как верно заметил Неподкупный еще перед 10 августа 1792 года: «Надо спасти государство, каким бы то ни было способом, антиконституционно лишь то, что ведёт к его гибели..»
А разве это не так? Но для этой расы циничных торгашей любой человек твёрдых принципов, совести и чести, «фанатик»… не потому ли?
В дальнем углу банкетного стола двое солидных с виду мужчин в дорогих костюмах, армейский поставщик из Парижа Фюмаль, компаньон Арно и местный коммерсант Леру вполголоса общались между собой, обсуждая Куаньяра:
– Мне кажется, слухи о его свирепости крайне преувеличены.. Он встретил меня спокойно и корректно, что мне бояться, мои документы и деловые бумаги в полном порядке.. Не думаю, что лично у меня с ним будут проблемы…
– Неужели? Значит, вы еще не знаете, гражданин Леру, как жестоко этот бешеный якобинец обошелся с моим компаньоном гражданином Арно 4 года назад, когда он был комиссаром Конвента в у нас в департаменте Майенн? Не понимаю глупость здешних избирателей!.. Впрочем, на выборы повлияли местные санкюлоты, они что-то слишком оживились в последнее время…
– А что собственно случилось с Арно, думаю, ничего ужасного, раз он жив-здоров? И местные жители вполне спокойны и довольны… Все сошлись на мнении, что он способный администратор… Не могу понять вашего предубеждения, гражданин Фюмаль.. И почему собственно «бешеный», он держится куда спокойнее, чем вы сейчас, не в обиду вам сказано…
– Да кто им доволен-то, прежде всего?! Местная голытьба, санкюлоты? Фермеры, подёнщики, кучера и сапожники, мелкие лавочники, фабричные рабочие или торговки зеленью?! Бросьте рисоваться, Леру, порядочные люди его просто боятся, его здесь хорошо помнят, в 1792 году он был председателем местных.. прости Господи!, патриотов, как они себя называют!
– И что же, гражданин Фюмаль, многие разделяют ваши опасения и ваш взгляд на нового мэра?
– Говорю же вам, все состоятельные, порядочные и благонамеренные люди Санлиса, гражданин Жели, владелец фарфорового завода, гражданин Крансэ, он здесь человек новый, как и Арно, недавно прикупил здесь именьице какого-то местного дворянина-эмигранта, уверен, согласится со мной милейший де Бресси, этот сам из «бывших», заметили, как откровенно избегает он общения с этим человеком…
Эти «бешеные» непредсказуемы, сейчас он возможно из хитрости сдерживает свои кровожадные инстинкты, а что будет дальше?
Вот, недавно опять казнили каких-то схваченных аристократов, нам, деловым людям весьма крепко наступил на хвост, прежний мэр действовал куда умереннее, удивляюсь при этом, отчего он игнорирует существование милейшего де Бресси, а тот безумно рискует и не думает скрываться.. Но тише..
Дочь местного предпринимателя Софи Воланж проявляла к нему особенный интерес, в ее взглядах бросаемых на молодого мэра ясно читались юное кокетство, любопытство и всё тот же скрытый страх.
Девушка переборов смущение, часто сама заговаривала с ним. И похоже осталась довольна, Норбер был с ней добр и предупредителен, безукоризненно вежлив, никакой грубости или злобы в нём она не обнаружила, лишь два недостатка, рассыпаться в цветистых комплиментах перед дамами он совершенно не умел и не любил танцевать.
А главное, несмотря на относительную молодость и привлекательную внешность не отличался лёгким нравом и общительностью, был чрезмерно серьёзен. Подруга Софи, Беатрис Марни держала себя иначе, она с трудом скрывала неприязнь, в ее глазах то и дело промелькивал необъяснимый и крайне раздражающий Норбера ужас.
Стоило ему взять столовый нож, как она не могла оторвать глаз от его руки, с болезненным любопытством наблюдая, как он режет бифштекс, из которого вытекает красноватый сок. Ему и не приходило в голову, о чём она при этом думала…
Откуда ему было знать, что в ее семье, в родной ей среде состоятельных «деловых людей» якобинцев люто ненавидели, между собой называли их не иначе, как «кровожадными фанатиками» и «свирепыми убийцами».
Девушка по-особенному вглядывалась в грубо-красивое смуглое лицо, стараясь найти отпечаток звериной жестокости, перетолковывая в худшем смысле каждую его фразу, каждое движение..
Вот дура! Норбер в который раз поймал на себе неприязненно-опасливый взгляд мадемуазель Марни. Что она себе думает? Что я психопат и прикажу ее казнить? Или зарежу, не выходя из-за стола?!
Когда началось время танцев, за столом остались только сам Куаньяр и Беатрис Марни.
– Гражданка Марни, – он мягко коснулся её руки и почувствовал, как она вздрогнула и слегка отстранилась, – вы не уделите мне несколько минут?
– Отчего же нет, гражданин мэр, – девушка смотрела на него чуть искоса, из-под опущенных ресниц.
– Дайте мне вашу руку.. хорошо.., но отчего она так дрожит? Чем я вам страшен? Я ловлю на себе ваши испуганные взгляды весь вечер.., – Норбер осторожно коснулся губами тонкой нервной руки. Она замерла…
– И в мыслях не было ничего такого, гражданин мэр, вам наверное показалось, – взгляд голубых глаз стал немного более твёрдым.
– Вот и хорошо. Кому здесь я причинил зло? Если вам что-либо дурное сказали обо мне, лучше верьте собственному сердцу и собственным глазам…
– Да, гражданин мэр..
Это уже диагноз…
Однажды на одном из таких банкетов, столь глубоко нелюбимых Куаньяром, но, увы, обязательных, выйдя на балкон, Норбер вдруг слышит обрывки разговора, заставившего его повременить с появлением в банкетном зале:
– Его победа на выборах для нас просто катастрофа! Видите, что происходит, сколько якобинцев собралось в новой администрации, а суд?! Поймите же, чем это грозит, суд, снова в руках этих «кровопийц», а назначение этого Фурмарье?! Поверьте на слово, я знаю, о чём говорю, Куаньяр это настоящее чудовище в человеческом обличье, безжалостный фанатик, палач Майенна.. у него руки по локоть в крови за 93-94 год. Вы не обратили внимания, почему он всё время так заботливо одергивает манжеты? Татуировка у него есть на правой кисти, из под манжета иногда виден ее край? Секретарю посчастливилось случайно ее увидеть… парень был под сильным впечатлением. « Святая Гильотина – спаси Отечество!» Как вам?
– Боже мой!.. Вот же чудовище… Может попытаться его умаслить, договориться? Ведь эти кровожадные недобитки способны на всё…
– Будьте осторожнее, Жели, эта недобитая «тень Робеспьера» тоже претендует на звание Неподкупного! Будь он проклят вместе со своими принципами! Сам не пойму, как он уцелел после Термидора, дочка доктора Гильотена рыдает по нему уже четвертый год! Может постараться помочь их скорой встрече?!», – в дрожащем голосе лютая волчья ненависть, чуть не до лязга зубов, – не добили их ни сразу после Термидора, ни весной 95-го, так сейчас следует организовать этим хищникам отстрел! Если мы хотим уцелеть и удержать власть, сделаем нашим лозунгом следующее: «Хорош только мёртвый якобинец!» Убивал бы их своими руками, поверьте, Жели…
– Но, Боже мой, Арно, это же снова террор?! Кровь, снова кровь…
– Кровь? – жёсткий смех, – а вам что же, жаль их? Неужели вы сочувствуете якобинцам, безумец? Поверьте, они то нас не пожалеют, если вернутся к власти, они не страдают сентиментальностью и отомстят нашему брату и за казнь Робеспьера персонально и за репрессии, которым подверглись и за все политические и экономические последствия Термидора!
– Нет, Арно, мне ничуть не жаль их, и я не трус, дело совсем не в этом…
– Именно в этом всё дело. Как же вы трусливы все-таки, Жели! Сами видите, этих варваров с их непоколебимыми принципами невозможно ни купить, ни запугать, а раз так, якобинцев следует уничтожать до последнего, изыскивая все методы, по любым обвинениям, не оглядываясь на нарушения формального права, как американцы в Штатах уничтожают непокорных краснокожих дикарей! Американцы нация практичная, у них нам есть чему поучиться, Жели…
Сколько яда и концентрированной ненависти… Давний «друг» Норбера Арно из Майенна и владелец местного фарфорового завода Жели.
Темные глаза Куаньяра сузились от гнева, лицо превратилось в неподвижную маску. Арно, скотина, да ты никак не уймешься?! Норбер вдруг вспомнил, что среди арестованных три недели назад по обвинению в связях с роялистами была семья родственника Жели, в том числе жена подозреваемого и дочь, совсем молоденькая девушка.
Норбер заинтересовался этой историей и через Фурмарье, ставшего его поклонником, а то, как же иначе, участник штурма Тюильри, бывший депутат и комиссар Конвента, больше того, человек вхожий в дом Робеспьера…он изучил их дела. В отношении этих людей, в том числе родственников Жели обвинения полностью подтвердились, невиновны лишь девушка и ее мать, следуя обостренному чувству справедливости, Норбер имел намерение добиться у Фурмарье их освобождения…
А вот теперь можно и появиться.
Гости притихли. Жели откровенно замер от страха, Арно напряжён и хмур.. Норбер мрачно смерил обоих тяжелым взглядом. Наконец он уселся за стол и с минуту молчал, опустив голову. Затем ровным и спокойным тоном обратился к Жели:
– У вас крупные неприятности, гражданин.. пособники врагов Республики среди нечужих вам людей.. это крайне серьезно.., – тон становился всё более режущим и жёстким, – они виновны все, слышите меня, все! Их судьба по существу решена! А вот.. что касается.. женщин.., что вы лично думаете об этом, что подсказывает вам республиканская совесть?!, – Норбер мерил перепуганного не на шутку Жели бешеным взглядом. Самому было интересно, сработает провокация или нет?
На удивление, думал тот не слишком долго, запинаясь и округлив от страха глаза, Жели наконец выдавил из себя:
– Думаю…, – облизнул пересохшие губы, – и их тоже…
Чего-то подобного Норбер и ожидал услышать, провоцируя своих обидчиков.
Неожиданно от толпы притихших гостей решительно отделился нарядно одетый молодой человек:
– Гражданин Куаньяр.. зачем такая жестокость.. сейчас не 93 год и вы больше не комиссар Конвента, гражданин Жели, это же трусливо и низко..мы все понимаем, что обе эти женщины..заметим, ваши родственницы, Жели, невиновны.. Что же вы все молчите, граждане?! Сейчас не 93 год!
Куаньяр поднялся и с размаху треснул ладонью по столу:
– Так кто же из нас чудовище, Жели?! Я обращался к вашей совести, а услышал голос трусости и подлости, больше всего крови пролито по вине таких типов, как вы! Прикажи я вам снять штаны и принять нужную позу, вы и то, не решились бы мне отказать!
И повернувшись в сторону растерявшегося юноши:
– Благодарю вас. Это и есть то единственное, что я рассчитывал, но уже не надеялся услышать…
Арно по-бычьи пригнул голову:
– Гражданин мэр, вы меня извините, но, кажется, вы взяли неправильный тон.. вы конечно глава администрации.. но и здесь тоже собрались явно не последние люди города… Молодой человек совершенно прав, вы не комиссар…на календаре не 93 год, времена Конвента в прошлом…
– И вам моя благодарность, – тёмные глаза Куаньяра блеснули мрачной насмешкой, – но не тычьте больше мне прошлым в нос,…я рискую потерять терпение, а вы голову…, я успел лишь немного ознакомиться с вашими бумагами, но и этого вполне достаточно…
Спокойно встал из-за стола, и едва поклонившись в сторону озабоченных поворотом событий представителей бомонда:
– Прощу прощения, граждане! Вечер, кажется, безнадежно испорчен. И смею заверить, не по моей инициативе, кого благодарить, …вы надеюсь, понимаете. Вынужден покинуть вас,.. дела..
У парадного подъезда гражданина мэра ожидала… отнюдь не карета, как можно предположить, а осёдланная лошадь, Куаньяр, верный своим убеждениям и привычкам, считал постыдным подчеркивать свое высокое общественное положение…
Чувствуя каждой клеточкой тела эту атмосферу, всё то, о чем думают, но о чем молчат все эти люди Норбер, задыхался от сдержанного отвращения и гнева, на лбу мелко выступил пот, хотелось сорвать с себя галстук, нет, никогда ему не найти общего языка с этими людьми!
Это же новое дворянство! Для того ли брали Бастилию и Тюильри, триста тысяч людей погибли на фронтах, не ради того они пережили всё, что произошло с 1789 года, чтобы эти, заняв место бывших господ закатывали тут балы и приемы! Как же верно заметил Марат ещё в 1790 году: «Что народ выиграет оттого, что аристократию крови сменит аристократия финансов?»
Не смогли мы сломать шею этим новым феодалам перед Термидором… и в этом наша единственная вина! Тем хуже, значит, закончить Революцию придется нашим потомкам…
Работящая и внимательная девушка, Изабелла предложила ему услуги домработницы и в мае 1798 года заменила пожилую Альбертину, которой стало трудно справляться с многочисленными обязанностями…
Девушку поразила спартанская скромность обстановки нового мэра, часто он приходил домой только ночевать.
Её удивляло, что этот человек заметно смущается малейшему проявлению заботы о себе, было видно, что он к этому не привык, неуверенно, трогательно и мягко этот свирепый с виду человек отвечает на малейшее внимание, самую сдержанную и скромную ласку.
К её удивлению примешивалась смутная нежность и неуловимая жалость. Она думала, человек честный и неподкупный, в отличие от этих нарядных господ, любителей рассуждать о демократии с трибуны, но в окружении своих, с презрением крестящих народ «дикой толпой» и «чернью», также как и прежние господа. Искренне заботящийся о простых согражданах, не ищущий роскоши и не озабоченный поиском грубых удовольствий, справедливый, но очень одинокий, за что, же все эти люди так ненавидят его?! И чего его боятся? За всё это время она не заметила с его стороны ни высокомерия, ни грубости, ни каких-либо непристойностей…
– Гражданин Куаньяр, я приготовила для вас ужин!
Норбер поднял голову от документов:
– Благодарю вас, Изабель, вы очень добры ко мне!
– Я так и знала, вы снова забыли про ужин, впервые вижу человека, который совсем не заботится о своем здоровье, да оторвитесь же от бумаг, гражданин!, – тон девушки был деловой и хозяйский.
Удивленный Норбер, молча, положил перо, вид у него был озадаченный.
– Вам принести сюда или накрыть в столовой?
– Сюда, если нетрудно, Изабель..
Девушка принесла тарелки, бутылку вина и остановилась рядом с ним. Неожиданно в её тонком лице что-то изменилось, она протянула руку и стала нежно гладить его длинные чёрные волосы.
Куаньяр был совершенно растерян, отшатнувшись от неожиданной ласки, и вид у него сделался весьма забавный. Его остановившийся взгляд замер на ее лице, когда он пробормотал запинаясь:
– Изабель, что с вами.. почему?
– Вы добрый, справедливый, но очень одинокий и несчастный, они вас не понимают и ненавидят…, – и застыдившись своего порыва, девушка выбежала из кабинета.
Норбер видел, что побуждения и чувства молодой девушки самые искренние, но он не собирался жениться или брать на себя любые моральные обязательства, а девушка не выглядела легко доступной, не искала интимных развлечений, поэтому скромные нежные заботы Изабеллы, выходящие за пределы простой доброжелательности особенно смущали его…
Будь ловелас Жюсом на его месте, вечная тебе память, бедный Пьер, мученик революции, этот уж ничем бы не смутился…
С тревогой Норбер чувствовал, что решительное объяснение должно произойти очень скоро и с виду строгий и холодный, как всегда, в глубине души волновался не меньше молоденькой девушки. Он боялся оскорбить её чувства, даже самая мягкая форма отказа всегда жестока и унизительна, особенно для женщины. О чем он при этом думал?
«Удивительно, кажется, не желая того, я стал ее первой любовью, она мила, ее преклонение и восхищение так бесхитростны и наивны, стоило мне лишь подать знак и кто знает? Возможно, она бы стала моей, но никакого желания подавать этот знак у меня нет.. Девочку даже жаль. Её детская непосредственность и невинность заслуживают лучшего. Всякое желание любить у меня затухло вместе с исчезновением золотоволосой принцессы Санлиса… Ну что ж, это очень больно, но к лучшему!
Отныне вся моя страсть, любовь и верность снова безраздельно принадлежат лишь одной прекрасной даме – нашей Революции. Отдаваясь ей, я теперь не рискую ничем и никем, одиночество ожесточает и освобождает одновременно!
Скорее всего, правы те, кто считает, что я холоден и жесток, но во имя Разума, почему, целый год меня грызет эта ледяная волчья тоска, не отпускает, свободными от работы одинокими вечерами она особенно невыносима, почему мне всё ещё так невыносимо больно?! Время лечит? Как бы не так!!»
Между тем клан дельцов возглавляемый Арно действовал активно, с их стороны на Куаньяра посыпались скрытые угрозы в форме вежливых предупреждений.
Норбер очень быстро понял, что поддержки ему не встретить нигде. Покровители клана Арно сидят в кабинетах Тюильри, когда же добившись приема у крупного парижского чиновника ему отчетливо дали понять, чтобы он оставил в покое «почтенных коммерсантов» и что ему «не забыли» ни близость к Робеспьеру, ни миссию в Майенне. Норбер вернулся в Санлис с твердым решением.
Каков его выбор? Как в сказке: налево пойдешь – соучастником станешь. Направо пойдешь – снова сделка с совестью – «умоешь руки» и станешь бессильным наблюдателем бесчинств «новых господ». А прямо напролом пойдешь – пулю в лоб получишь, чему никто не огорчится, или получишь вызов в Париж, скорый и неправедный суд… и приятную прогулку на площадь Революции с билетом в один конец! Все три варианта одинаково чудесны! Выбирай любой!
В июле 1798 года Норбер решает оставить пост мэра и снова вернуться в Париж. В этой должности он пробыл чуть более года.
Снова начиналась «охота на ведьм», травля якобинцев, многие из них в 1798 теряли должности и положение, вновь обретенные после Термидора. О чём он думал, возвращаясь в Санлис сдавать дела и должность?
Ловко господа-граждане Директории научились затыкать нам рот. Хоть слово о коррупции, нарушениях гражданских прав и тут же клеймо – «нарушитель общественного порядка», хоть слово о жёстком наказании виновных и ты «свирепый фанатик, жаждущий крови!» А еще слово и вообще катастрофа… «где вы служили до 27 июля 94 года?! Заткнись, недобиток, ваше счастье, что вообще живые, но это можно легко исправить!!!» Так с нами обращались после Термидора…
Бывший комиссар Конвента, участник войны с шуанами, решительный и жёсткий человек, обвиняемый врагами революции в свирепости, он не мог решиться на последнее объяснение с влюблённой девушкой, поэтому он оставил Изабелле письмо. На рассвете 17 июля 1798 года он выехал в Париж, избавив и себя и её от мучительного объяснения…
Куаньяр и Анриэтта Робер
Куаньяр снова снял комнату на той же улице Сен-Жак.. В этот вечер 28 июля он сидел в маленьком открытом кафе, которое облюбовал еще в июле 96-го. Почему эта традиция сложилась именно в это время? Всё просто, 28 июля 1794 он уже был в тюрьме и в июле 1795 тоже, арестованный снова после волнений весны.
С 9 термидора II года Республики прошло уже 4 года… 28 июля он приходил в это или другое кафе и заказывал бутылку коньяка или чего иного покрепче.. Этим жестом он поминал.., что именно? Самого себя, живьем изодранную душу? Саму Революцию и духовно близких ему погибших людей?…
Бывший мэр выглядел неважно, был слегка небрит, длинные чёрные волосы отросли чуть не до лопаток, а он не любил, как положено, связывать их в хвост, и выглядел настоящим вождём краснокожих. Сюртук был весьма потёртым, галстук небрежно полуразвязан, манжеты подмяты в рукава.
– Гражданин Куаньяр… Норбер! Вы ли это?, – услышал он мягкий женский голос. Подняв глаза, он увидел Анриэтту Робер, её поразил его вид, тяжелый остановившийся взгляд, он выглядел больным. Она присела рядом.
– Я рад вас видеть, Анриэтта.. Мы не виделись уже 4 года..Мне очень хотелось увидеть вас, честное слово, но.. сначала это было невозможно, позднее неловко..
– Что с вами? Что-то случилось? Вы..ты плохо выглядишь.. Как семья, жена, ребёнок.. у тебя ведь есть дети?
– Никого у меня нет, – бросил он коротко и налил вторую рюмку коньяка. Анриэтта отодвинула её.
