Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
– Верно, но это могли сделать ваши товарищи…
Норбер взглянул на д Уарона с возмущением и сделал резкий жест:
– Во имя Разума! Зачем? Наша с Клервалем давняя «страсть» никак не касалась их, к чему им усугублять свое положение, нас и так преследуют все десять лет подряд.., – он бросил выразительный взгляд на д Уарона, – моя единственная мечта сейчас, жениться на любимой женщине и… чтобы весь мир оставил нас в покое.. неужели мне так много нужно? За эти годы я чудовищно устал.., а тут выходит .. что бы в Париже не взорвали, какого облеченного властью мерзавца не пристрелили, я вечно под подозрением…
Д Уарон всё так же внимательно рассматривал якобинца, но тот держал себя спокойно, даже мягко, не отводил взгляда.
Но именно тут и началось нечто странное..
– Вынужден признать, что в случае с взрывом никаких улик против вас у меня нет. То же касается и дела Клерваля, хотя.. я интуитивно чувствую.. это именно вы приложили руку, но подозрения к делу не пришить..Пока вы свободны, но с этого момента за вами будет вестись строгое наблюдение со стороны сюртэ.. Мой вам совет, Куаньяр, женитесь и оставьте политику, она вас погубит.. Вы умный человек, не похожи ни на маньяка, ни на глупца, чем-то даже симпатичны мне.., – и добавил с каким-то особенным выражением, даже с нажимом – ведь никакого преступления и погибших на пустыре не было..ваши товарищи всего лишь проводили испытания.. для военного флота…Ведь так?!
– Верно, мне импонирует ваша справедливость и беспристрастность», – Норбер склонил голову, он счел необходимым польстить самолюбию молодого чиновника, – в то время, как нас готовы убивать без суда…
Но что же здесь не так…
Д Уарон был умным и способным человеком, но вероятно, слишком молод, опыта, но главное, жёсткости и хватки добермана ему явно пока не хватало…Но в данной ситуации это и было спасением…
И всё же.. что-то здесь не так, в чём же настоящая причина его везения? Обычно чтобы терроризировать нас, бонапартистам не нужны прямые доказательства, для них, как и для аристократов «хороший якобинец – мёртвый якобинец», даже если он явно невиновен, а тут …
Почему д Уарон дал делу «задний ход», сам чего-то испугался или получил указания сверху?
Лесть подействовала должным образом, выражение лица д Уарона заметно смягчилось, и он повторил:
– Вы свободны Куаньяр и помните о том, что я вам только что сказал…
Д,Уарон нервно постукивал по столу костяшками пальцев.
Вот и отлично.. Теперь, даже если герцогиня д Аркур обратится в суд, обоих официально виновных в ее незаконном задержании нет в живых, спасибо якобинцам…кто-бы мог сказать, что я могу быть им благодарен, а если ей намекнуть, что именно её любовник, чем пяти минут муж, приложил к этому руку, она сама сразу заберет заявление! В чём-то он был даже благодарен Куаньяру…
– Прислушайтесь к моему совету, месье Куаньяр, навсегда оставьте политику, а особенно дикую идею вернуть времена Конвента…
Куаньяр сдержанно поклонился и вышел.
Необычная свадьба в особняке д, Аркур
Гости были сдержанно вежливы и слегка напряжены, обе стороны внимательно приглядывались друг к другу. Каждый ожидал от другой стороны какой-нибудь резкости или враждебности.
Норбер, он же месье Куаньяр, одетый в дорогой и элегантный тёмный костюм, внешним видом ничем не уступал любому из аристократических друзей жены.
Женщинам за столом было несравнимо легче, они хорошо знали друг друга, но чувствовали себя свободно. Темы женских бесед были совершенно безопасны, новые моды и драгоценности, кто из общих знакомых дам с кем встречается, кто выходит замуж, кто ждет ребенка, кто освоил новые виды рукоделия…
Мужчинам было труднее, следовало поддерживать общий, ни к чему не обязывающий разговор, со всей осторожностью избегая общественно-политических тем, никаких упоминаний о революции и недавнем прошлом.
Но вполне приятно и светски начавшийся вечер вдруг оказался щедрым на сюрпризы.
– Розели… Арман… это же вы…ну же, Лаваль сентябрь 93-го, я попал к вам в дом раненым, почти умирающим, вы спасли мне жизнь, не ожидал когда-либо вас снова увидеть, но очень рад!, – тихо шепнул Норбер человеку напротив.
На душе стало теплее и легче, хоть один человек из этой компании роялистов не казался ему чужим и потенциально опасным.
Барон де Розели мягко наклонил голову и сделал жест, он также узнал нового мужа мадам и также очень тихо ответил, чтобы не привлекать внимание других:
– Поговорим позднее, не за общим столом! Думаю, у нас еще будет повод встретиться в более непринужденной обстановке?
– Когда вам будет удобно, не представляете, как я рад вас видеть…Почему не пришла Мария, с ней все в порядке?
– Да, у нас всё в порядке, спасибо. В другой раз мы придем вместе.
Удивительное дело, кажется, никакой другой роялист не способен был вызвать у Куаньяра такого взрыва позитивных эмоций…
Хуже другое, виконт Альбер де Марси близко рассмотрев Куаньяра, вдруг тоже о чем-то вспомнил и слегка отшатнулся, отрывисто вырвалось:
– Комиссар Конвента, верно?!… Вашу миссию в Майенн в 93-м никогда не забыть!
Куаньяр смотрел на виконта внимательно и спокойно:
– Напомните мне, пожалуйста, месье, где именно мы с вами встречались? Всё же прошло почти 11 лет…
– Извольте. Примерно в 3 километрах от Майенна, у дороги на краю леса, вы подобрали меня раненого и после оказания помощи собрались доставить в трибунал. Если бы вам удалась ваша затея, я уже не сидел бы сейчас перед вами.
На губах Куаньяра вдруг появилась слабая улыбка:
– Да, я вспомнил эту давнюю историю. И знаете, что я вам скажу, притом честно… я рад, что моя затея мне не удалась, будто камень с души упал. Я… теперь можно так сказать, не хотел становиться виновником вашей казни, но требования долга страшная вещь, сами понимаете. Ваши появились так неожиданно, как черти из табакерки. Так что выходит, это я вам обязан жизнью или, потом вы пожалели, что отпустили меня?
Какая ирония судьбы собрала сейчас их всех за одним столом?!
– Господа, пожалуйста!, – нервно улыбаясь, побледневшая мадам Куаньяр пыталась рассеять разом возникшее напряжение, – граждане, спокойнее, вы все дали слово, сегодня мой день…
Раздались возгласы извинений, снова поднялись бокалы.
В глазах де Марси появилась задумчивость и неуверенность, секунду он молчал, разглядывая Куаньяра:
– Чуть позднее, я сомневался, что поступил верно, узнав еще больше и подробнее о масштабах… вашей деятельности в Майенне… Это с одной стороны, а с другой… тогда в лесу, при коротком личном общении, мне даже стало казалось, что человек, сидящий передо мной…и страшный комиссар Куаньяр это разные люди…Ну и хватит об этом. Чему суждено быть… Я ни о чем не жалею.
Помочь хозяйке разрядить обстановку и сменить взрывоопасную тему решил Арман Розели:
– Господа, злая ирония судьбы состоит в том, что теперь у всех нас есть и то, что нас объединяет, я имею в виду наше общее отношение к самозваному императору! Господа… граждане, предлагаю тост, за Францию, за её процветание и мир!
Ситуация была спасена, новая тема, интересная обеим сторонам все же нашлась, но ненадолго.
Де Марси обернулся к доктору Розели и опустив глаза тихо сказал:
– Арман, согласитесь, если бы вы заранее знали, что второй муж мадам дАркур, не просто из якобинцев 93 года… этого уже достаточно, но тот самый майеннский комиссар, разве вы сами явились бы сюда… вспомнив о судьбе вашей сестры?
Розели изменился в лице и нахмурился, его ответ прозвучал очень тихо, но четко:
– При всем уважении, Альбер, никогда не трогайте эту тему, никогда.
Лапьера также нервно разглядывал через стол ухоженный мужчина лет 60-65, представленный как граф де Турнэ. Лоран также отвечал ему косыми взглядами, хотя и не мог вспомнить этого человека. И решил прямо выяснить это:
– Месье де Турнэ, могу я узнать, в чем причина вашей заинтересованности? Хотелось бы понять, в чем причина?
Тот нервно покрутил вилку в руке и наконец, медленно произнес:
– Так вы меня даже не помните? К чему? Сколько, наверное, нас было таких… Я… и моя семья были арестованы… находились в Ла-Форс летом 93-го… вы… именно вы предложили мне сотрудничать в обмен на наши жизни и возможность остаться с семьей в Англии…
– Я вспомнил вас, извините. И что же, вы теперь чувствуете ко мне ненависть? Не понимаю, ведь вы и ваши близкие живы…
Старый де Турнэ на минуту опустил голову и задумался:
– Ненависть? Не знаю, наверное, это что-то другое, но тоже тяжелое чувство. Увидел вас и словно время сжалось и не прошло этих лет, и снова 93-й год, когда за нами пришли люди из Общественной Безопасности… ваши люди.. Среди летней жары вдруг стало холодно…Впрочем, вы не поймете…Сейчас я здесь только из уважения к мадам и господину де Бресси, но больше я не приду в этот дом.
Что я чувствую? Я не хочу вашей крови, не хочу мести и «белого» террора, но… не хочу вас видеть, не именно вас… вас всех видеть рядом с собой и моими близкими…патриоты… герои 93 года… Мне жаль господина де Бресси, этот брак… эта выходка его любимой племянницы будет для него тяжелым испытанием..Он с детства заменил ей отца, но он не присутствует здесь сейчас… оба кузена тоже не явились. Да-да, семейные обстоятельства, понимаю, какого сорта эти обстоятельства…
Лоран закурил и все время, пока роялист говорил, не поднимал глаз от пепельницы. Другого итога он и не ждал от этой встречи непримиримых, пусть жена Норбера сама увидит последствия своего предложения.
Куаньяр обернулся в сторону Лорана и де Турнэ:
– Вы знакомы? Что за странный вечер встреч, верно? Кажется, только наши дамы и месье де Сен-Клер не знают ни меня, ни моих товарищей.
.– «О, да, месье Куаньяр…, – тут же прервался, – или я должен называть вас гражданин?»
– Это… как вам будет удобнее или привычнее, месье – Норбер сегодня просто сама любезность.
– Благодарю вас. Наше знакомство с… гражданином Лапьером давнее, тому 11 лет…некоторое время мы даже… поработали… вместе», – старый де Турнэ смотрел на Лапьера в упор, но тот упрямо изучал содержимое своей тарелки, – он сумеет уговорить кого угодно, найдет такие железные аргументы, что не откажешься.
Тон де Турнэ был слегка натянутым и ироничным с оттенком неуловимой горечи.
– Неужели… он никогда ничего не рассказывал об этом».
Странное застолье продолжалось не так долго, как предполагала молодая хозяйка. Встреча не доставила искреннего удовольствия никому, несмотря на всю подчеркнутую вежливость и корректность.
Обычные свадебные шутки и тосты звучали слегка формально и быстро исчерпались. Отвлеченных бесед на литературно-философские темы никак не получалось, как котят влечет шуршащая бумажка, всех влекли именно такие темы, которые ради мира за столом нельзя было поднимать. Положение усложнялось тем, что некоторых из сидящих за столом, десятью годами раньше, сталкивала гражданская война.
Один Розели держался вполне непринужденно и добродушно, перед уходом они долго разговаривали с Норбером на балконе, похоже было, что они договорились о новой встрече.
– Ну, вот и всё. Я честно сделал всё, что мог. Делай выводы сама, – обернулся Норбер к погрустневшей Луизе, когда они остались одни.
На следующий день Лапьера и Метжа Норбер застал у себя в гостиной, Луиза не понимала их таинственности, но оба товарища молча поднялись, в их взглядах светилось торжество, ведь Куаньяр свободен не без их участия! А он первым делом, ни произнеся ни слова, выразительно протянул Метжу руку. Лишь вырвалось короткое:
– Спасибо, брат!
Лапьер молчаливо улыбался, наблюдая эту сцену. Одна Луиза ничего не понимала и с удивлением наблюдала за ними.
Лишь тут Норбер узнал, отец бонапартиста д Уарона – старый республиканец, лично помогавший Шевалье доработать «адскую машинку»…Папаша поставил сына в сложное положение, если только молодой д Уарон не решится, в недобрый час, изобразить древнего римлянина.. и пожертвовать жизнью отца в угоду карьере… Но чиновники бонапартисты не римляне…
А пока, люди пили за удачу и успех общего дела, строили планы…
Что же ждет уцелевших якобинцев впереди? Впереди членство в подпольной франко-итальянской республиканской организации филадельфов, впереди отчаянные заговоры генералов-республиканцев Мале и Моро.
Пока мы живы, жива и надежда, пока мы живы, не всё еще кончено, господа, пособники Бонапарта и Бурбонов.
Реставрация монархии во Франции и белый террор 1814-1816 гг
«Бурбоны ничего не забыли, но ничему не научились».
Эмигранты делали вид, будто ничего и не происходило между 1789 и 1814 годом. Для них не было ни революции, ни Бонапарта. Историки-роялисты пытались вовсе вычеркнуть имена Марата, Робеспьера из школьных учебников истории.. А Бонапарт в их переписанной истории оказался всего лишь одним из генералов на службе у его христианнейшего величества Людовика XYIII!
Они не желали понимать, что король, занявший трон казненного, никогда более не будет «священной особой» в глазах народа. Мрачное молчание одних граждан, и трусливое, озабоченно-неискреннее «да здравствует» других, считались у эмигрантов за «всенародный восторг» от их возвращения..
Теперь очень многие били себя в грудь, что «все эти страшные годы» в глубине души «возмущались происходящим», «оставались в мыслях верными трону» и «тайно скорбели о судьбе королевской семьи», поспешно строчили сентиментальные мемуары, призванные выбить слезу или сразу орден, даже палач Сансон не оказался в стороне. Был ли искренен Сансон? Бог знает! Но доверять основной массе этих поспешно сляпанных мемуаров, оснований нет.
Вот трагикомическая ситуация! Кто же тогда столь ожесточенно воевал с роялистами, с интервентами в далеком уже теперь 1792- 94 году, кто же ценой сотен тысяч жизней не пустил англичан, немцев и австрийцев в Париж, если в 1815 все вдруг оказались «верными трону»?
То же самое уже происходило на рубеже 18-19 веков. Бонапарта вознесла к власти и прославляла именно та сила, которая убила и прокляла Робеспьера и якобинцев, французские олигархи, наконец, нашли себе покровителя, который защитит от трудящейся за гроши «черни» их наворованные капиталы и покончит с идеями подлинной демократии и социальной справедливости, о, теперь это называлось уже иначе – «непристойные вопли анархии…»
Люди, нажившиеся при власти Директории, могли быть довольны, в годы консулата и империи воплотилась их идея – «лишь там, где правит собственность, там правит закон».
Иное дело, что собственники создают законы в своих узких интересах и интересы их чаще всего чужды и враждебны народным, то есть обще-национальным, но об этом теперь говорить вслух уже нельзя, любые замечания вызывают бешеную агрессию, в выражениях не принято стесняться… – «экстремизм, подрыв основ человеческого общежития! Что, снова жажда крови замучила?! Хочется снова поставить на площади гильотину?!»
Но отчего и нет? Гильотина отличное воспитательное средство, как для прежних «хозяев жизни», так и для новых…впрочем, большинство республиканцев начала 19 столетия были реалистами и вовсе на этом не настаивали.
Агрессивны и нетерпимы к замечаниям республиканцев именно те, кому есть чего бояться и они знают это, и ограниченность других,… что толку пытаться отвечать на эти глупые обвинения, если вас не слышат и не хотят слышать принципиально?
Не только дворяне, вернувшиеся из эмиграции, но и банкиры, финансисты буржуа намеренно запугивали республиканцами малообразованных аполитичных обывателей, крича: «Они воплощение зла и жестокости!»
А кто же здесь воплощение добра и милосердия? Роялисты?
Они снова провозгласят Республику и назначат выборы в новый Конвент! (Так что в этом дурного?)
Вместе с ними вернется гражданская война и Террор!» Забывая с умыслом, что революционный террор 93 года не причина гражданской войны, а ее следствие, развязанной именно контрреволюционными дворянами и буржуа, теми, кто вернулись к власти на костях якобинцев…
Почва под корсиканцем заметно зашаталась только тогда, когда бесконечные военные расходы начали разорять поддерживающую его власть основную базу – всё тех же крупных собственников, человеческие и экономические ресурсы были истощены до предела, в армию стали призывать 15-16 летних подростков, призывники уклонялись, даже прятались в лесах, женщины стали делать аборты лишь для того, чтобы из их детей не сделали «пушечное мясо» для очередных «звездных» планов «дикого горца», в стране начался кризис производства…
Официальные вопли «ура!» и «Да здравствует император!» не выражали сути, попробовал бы кто закричать иное… Либо застенки «сюртэ», либо закрытая психиатрическая клиника…
Племянник Дюплэ, Симон, бывший секретарем Робеспьера, много лет позднее побывал и агентом полиции Бонапарта, послужил и в королевском министерстве внутренних дел после Реставрации…Такова низменная часть человеческой природы… Что толку скрывать, таких было немало… Впрочем, с другой стороны, выжившим тоже нужно было чем-то жить и где-то работать.
Благороднее и честнее прочих оказались те, кто не кричал «Да здравствует!» корсиканцу, кто, спустя 15 лет, мрачно молчал, надвинув шляпу на глаза, провожая взглядом развевающееся в руках всадников белое знамя с ненавистными лилиями Бурбонов!
Их ожидала волна нового, теперь уже монархического террора, очередная волна за истекшие с Термидора 20 лет.
В это время дворяне, вчерашние эмигранты не теряли времени, возвращали себе имения и замки, заняв прежние места при дворе и приняв привычную позу просителя, снова выклянчивали из казны подачки с немалым количеством нулей, возвращали свои привилегии, реставрации подлежало всё, из-за чего произошла революция 89 года…
Но не согласия и примирения желали эмигранты, а мести, крови ненавистных республиканцев и бонапартистов требовали вернувшиеся господа..
«Белый террор» захлестнул Францию. Заработали чрезвычайные суды, начались массовые аресты, казни и ссылки…убийства республиканцев и бонапартистов кровавым пятном расползались по стране.
Крови было так много, что даже Людовик XYIII увидел в этом угрозу взрыва общественного возмущения и новой революции. Он согласился принять Хартию, это убогое подобие конституции и Франция всё же стала конституционной монархией, но главенствующие позиции всё же оставались за дворянством. В особой чести теперь бывшие эмигранты, а также аристократы, избежавшие казни в период власти Конвента.
Тёмные годы для тех, кто пережил чудовищные репрессии Термидора, при Директории и Империи…
В январе 1816 года был утвержден новый репрессивный закон против уцелевших якобинцев, очередной за прошедшие 25 лет…
Норбер Мари Куаньяр, арестован среди прочих…
К этому времени старый де Бресси почти примирился с тем, что Куаньяр стал членом его семьи, но гораздо труднее оказалось для него согласиться с тем, что с этим «неравным» браком Луиза и двое их сыновей Максимильен Мари Исидор и Жак Анж Анри, которых он считал своими внуками, лишились дворянства.
К удивлению Норбера, де Бресси проявлял активное участие в его судьбе. Став пэром Франции, он приобрел нешуточное влияние, в том числе и при дворе Людовика XYIII.. Неизменно верный Бурбонам, «жертва революционного террора», не запятнавший себя службой Бонапарту, он имел значительный авторитет..
Жизнь Куаньяра некоторое время висела на волоске, на него градом сыпались обвинения, нередко ошибочные, преувеличенные и противоречивые.
Спасенные им когда-то люди в основном сами были республиканцами, их показания никого не интересовали, трудность в том, что многие спасенные им от эшафота даже не знали его имени, как и Робер Вольф, он не рисовался в качестве «благородного покровителя».
Кто же мог сказать теперь в его защиту? Несколько глубоко престарелых священников? Из тех, что были им спасены во время сентябрьской резни 1792… Вот уж кого Норбер не думал когда-нибудь увидеть.. Доктор Розели с сестрой?! Спасибо.. не затаили ненависть за судьбу сестры.. милая Анриэтта, и ты.., и мадемуазель де Сен-Мелен.. Он понимал, что любые слова Луизы не будут приниматься в расчет, она жена и лицо заинтересованное.
Лагерь врагов и сочувствующих раскололся, но перевес был всё же на стороне первых…Настроения аристократической, роялистской публики ясны – «хороший якобинец» – «мёртвый якобинец»…
Де Бресси взялся за дело защиты со всей серьезностью, используя всё своё влияние. Что же им руководило, может чувство вины?
Луиза приходила всё реже, в последнее время у неё начались проблемы со здоровьем. И всё же она приходила поддержать его, но выглядела всё более бледной и слабой. Однажды она не пришла.. Куаньяр метался по камере, как раненый зверь…первое, что граф услышал, появившись перед ним:
– «Почему она не пришла? Скажите мне правду, ей совсем плохо?!…», – Норбер искал взгляд де Бресси, – почему вы молчите?!»
– Нет.. не хотите же вы сказать..что… – смуглое лицо стало зеленоватым.
– Норбер…
– Когда?…
– Сегодня утром…
За свои 70 лет де Бресси пришлось увидеть немало, но чтобы так резко менялось человеческое лицо.. Смуглая кожа посерела, на лбу выступила испарина.. А взгляд стеклянных остановившихся глаз, из привычного выражения словно ушло что-то очень важное, но что именно .. внутренняя энергия и воля к жизни?
Но удивительный всё же человек, подняв на де Бресси совершенно безжизненные страшные глаза он лишь коротко спросил:
– Вас всё еще интересует моя судьба, господин граф? Завтра мне предстоит защищаться, но этого желания у меня больше нет..Не настаивайте больше на высылке, пусть господа увидят, как умирают якобинцы…люди 93 года…получат удовольствие…
Де Бресси сел рядом:
– Пассивным самоубийством вы ей не поможете. Но у вас растут сыновья, вы должны прежде всего думать теперь о них..Или вы намерены продолжить свою.. деятельность в эмиграции, а их решились оставить мне?
Короткое время Куаньяр молчал, а потом подал графу руку.
– Нет. Мои планы пусть остаются при мне, но детей я оставлять где-либо не намерен, извините, но даже и вам.. Мне не будет позволено увидеть ее.. в последний раз?
Де Бресси вздохнул:
– Сами должны понимать, что это невозможно.. Но ваша судьба не так страшна, вы отправитесь в Бельгию, в Брюссель под надзор сюртэ и союзников из стран Священного Союза..Согласитесь, Брюссель не малярийная Гвиана..»,– и продолжал, с удивлением заметив на мрачном лице Куаньяра тень отвращения, переспросил, – Господи, чем вы еще недовольны, безумец, для вас это лучший вариант!
– Этот мягкий приговор.. вам этого не понять.. роняет меня в собственных глазах.., – он мелко дрожал от нервного напряжения, – бешеный пёс мучается и сам ищет пули.. а ему бросают сладкую булочку.. Господин граф, сознаю, что звучит это весьма грубо, но в этом есть своя правда.. Что ж, скажите по совести, не заслужил я от роялистов гильотины? Стало быть, гражданин Куаньяр был скверным революционером и патриотом?..
Растерянно, с непониманием и ужасом глядел на него старый де Бресси:
– Я не желаю более этого слышать… Я знаю, что вы очень любили Луизу и тоже… очень виноват перед вами.. Без ложной гордости еще раз… прошу у вас прощения. Депрессия явление временное, но думайте больше о ваших сыновьях, они лишись матери, вы нужны им сейчас как никогда.. И в том, что вас так мучает.. хоть вы и правы, мне этого не понять.. разве все ваши товарищи, которых не казнили, а выслали из страны были скверными… патриотами, вот недавно выслали в Швейцарию некоего Буонарроти, уехали в Брюссель Давид, Амар и Вадье…
Заметив слабые искорки жизни в равнодушных темных глазах, он успокоился. Сильная натура, выживет, только нужно время.
Посетив камеру Куаньяра на следующий день, граф столкнулся с выходящим врачом.
– Могу я узнать, что случилось, месье?
– Схватило сердце.. Удивительно, этот якобинский выродок здоров как вол и кажется, если не отправят на гильотину, которой он заслуживает, то ничего иного ему не угрожает..и вдруг ..кто бы мог подумать…», – чёрствый тон и грубая насмешка сопровождались небрежным жестом.
Де Бресси вдруг жестко оборвал его:
– Выбирайте выражения, сударь! Перед вами дворянин и пэр Франции! Этот человек был мужем моей …покойной племянницы!
Врач побледнел и, запинаясь, ответил, прижав руку к груди:
– Извините,… господин граф!
Де Бресси присел рядом.
– Как вы себя чувствуете, Норбер?
Куаньяр слабо улыбнулся:
– Спасибо, не беспокойтесь, мне лучше.. А заодно и выяснилось, что сердце у меня всё-таки… не бронзовое…
– Вас выпустят в понедельник..Всё уже решено.. высылка.. Брюссель.. Я.. обязательно приду проводить вас и внуков, я стар, Норбер, не думаю, что мы еще встретимся…, – с минуту де Бресси молчал, а затем вдруг порывисто обнял республиканца.
«О, якобинцы, век наш недолог.
Где наша юность, наши мечты?
После победы – кровь Термидора,
После победы – изгнанья пути.
О, якобинцы, где же вы, где вы?
Вихрем жестоким разбросаны все.
Кто-то в Кайенне, кто-то в Женеве,
Кто на Монсо, кто-то на Эрранси.
Встретимся все мы, что уцелели,
Вспомним о мертвых, примем живых,
Нет ни Сен-Жюста, ни Робеспьера…
Как же теперь мы жалеем о них!
Вспомним еще раз небо Парижа…
Франция, как ты от нас далека!
Где-то в Брюсселе, кистью Давида
Заговорит монтаньяров тоска.
Что же теперь скажут нам наши дети?
Родины нет ни у них, не у нас.
Ветер судьбы разбросал нас по свету.
Если бы собраться в последний нам раз!»
(Елена Шонь, 1991 год. Спасибо автору стихов).
Изгнание якобинцев. Годы эмиграции 1816-1825 гг.
Массовая депортация французских революционеров в 1816-1819 годах, привела лишь к тому, что на территориях франкоязычных Бельгии и Швейцарии образовались целые компактные группы ссыльных якобинцев -эмигрантов.
Власти этих стран были обеспокоены таким положением вещей, а отчеты тайной полиции показывали, что отнюдь не случайно.
Республиканцы даже в таких условиях сохраняли прежние связи между собой и не потеряли своей обычной активности.
Интересно иное, даже в таких условиях эти несчастные упрямо продолжали делиться на жирондистов и якобинцев, а последние сохранили рознь между эбертистами, дантонистами и робеспьеристами.
Эти люди жили своим прошлым, у них была трудная, но яркая жизнь, им было что вспомнить, по существу это всё, что у них осталось, реальность давно стала беспросветной и жестокой.
Режимы буржуазной Директории и искуственной Империи были к ним остро враждебны, их убивали и бросали в тюрьмы. Они, которым одним было по силам построить новую модель общества, были вынуждены научиться банально выживать, бороться за жизнь…
Грозный 1793 год это их молодость, время очень сложное и очень светлое одновременно, там остались самые благородные мечты и надежды, там у них был Смысл жизни, они точно знали, ради чего стоит жить и умереть, ради чего можно стойко переносить личную неустроенность, любые опасности и трудности.
Те, кто хоть краем глаза достиг берегов Земли Обетованной, никогда не смогут повернуть назад, их считали замкнутыми, «фанатиками идеи», а они духовно задыхались в узких рамках буржуазной цивилизации Директории и Империи, в феодально-дворянском мирке Реставрации.
Даже приподнятый тон их речи происходил именно оттого, что сам духовный настрой их был слегка приподнят над беспросветной прозой повседневности, а их морально «жидкие» обуржуазившиеся дети и внуки сочтут это всего лишь красивым ораторским приемом, игрой на публику.
Что ж, кто-то и играл на публику, но не Марат, не Робеспьер и Сен-Жюст, не уцелевшие после Термидора якобинцы…
Расчетливые наследники их идей 30-35 лет спустя не слишком верили в их искренность именно оттого, что сами не были также искренни, теперь слова о «свободе» и «демократии» затаскали, употребляя не по существу те люди, которые сделав их них щит, прикрывающий их собственную власть, не имели на это морального права.
Репрессированных якобинцев стали расселять по территории Австро-Венгрии, на окраинах империи по берегам Адриатики..
Священный Союз – политический блок ведущих монархических государств Западной Европы и Российской империи, созданный с целью охранения самодержавно-монархических начал и не допущения распространения демократических, республиканских идей и настроений в своих странах и военная помощь в подавлении возможных революционных выступлений. А наиболее свободомыслящие современники говорили короче и проще: «союз королей против своих народов».
Священным Союзом было принято решение ужесточить надзор и расселять этих энергичных и непокорных людей и по другим странам Европы. Даже в таком положении эти люди и не думали о том, чтобы покориться превосходящей силе реакции, смириться, опустить руки, а тем более униженно каяться.
Тайное общество филадельфов, основанное загнанными на нелегальное положение якобинцами на рубеже 18-19 веков, преобразовалось в тайную организацию карбонариев. Одним из руководителей считался Филипп Буонарроти, тот самый, из «людей 1793 года», товарищ Робеспьера, один из отцов-основателей общества филадельфов.. Но никаких прямых доказательств против него не нашло даже бонапартистское «сюртэ», не нашли их и шпионы Бурбонов..
Даже Наполеон, не испытывавший уважения к людям, для него Право Силы всегда было важнее, чем Сила Права, считал этого человека одаренным, очень умным и опасным, как-то даже выражал сожаление, что не сумел привлечь его на свою сторону.
Однако, есть основания считать, что связи этой организации простирались не только на ближайшие к Франции и Италии государства, но и на восток до самой Северной Пальмиры, до Санкт-Петербурга…
Гражданин Куаньяр и русский студент.
Июль 1824 года. Брюссель. Кафе «Тысяча колонн» было излюбленным местом встреч старых якобинцев.
Удивительно, но даже эмиграция не примирила жирондистов и якобинцев, общаясь между собой эти люди часто, по-прежнему говорили «гражданин», вопреки и назло торжествующим победителям, сохраняли политические традиции 1793-94 года.
Норбер Мари Куаньяр был среди республиканцев – эмигрантов фигурой достаточно заметной. Время несущественно изменило его. Совсем не похожий на пожилого человека 60 лет, имеющего взрослых сыновей, его солидный возраст скорее угадывался, чем был виден. Стройный и подчеркнуто прямой, углубленный в себя холодный взгляд тёмных глаз, но в длинных чёрных волосах теперь серебрилась седина…
Верность прошлому он сохранил даже в одежде, его костюм, фрак, скроенный по моде 90- годов 18 века, высокий пышный галстук, короткий жилет «a la Robespierre» в вертикальную полоску, узкие брюки и высокие кавалерийские сапоги, невольно привлекал к нему взгляды, удивленные или даже враждебные. Норбера эти взгляды ничуть не смущали.
Такая приверженность старой моде, конечно же, не редкость для пожилых людей, но этот костюм вызывающе подчеркивал принадлежность этого человека именно к старым якобинцам.. Отчего так?
