Ольга Юрьевна Виноградова
Якобинец
Ни 14 июля 89, ни 10 августа 92, ни 21 января 93 никогда не стереть из нашей памяти и 28 июля 1794-го мы никогда не простим вам…
Только эти мысли впоследствии не позволили Норберу впасть в глубокую депрессию и бездеятельность, не позволили банально спиться.
Боль в разбитой голове прервала все его мысли, он слабо застонал. Мучила жажда… Врача не было, а кто бы в этом сомневался..
Бешеные крики и брань десятков голосов заставили Норбера напрячься и прислушаться.
Раздался страшный, хватающий за душу крик боли, за которым последовал вопль:
– Да оставьте же вы этого негодяя! Он всего лишь мелкий клерк, служащий из продовольственного комитета, тогда как сюда привезли крупного зверя, одного из непосредственных виновников наших страданий! Хищник из агентов Комитета Общественного Спасения, руководивший арестами невинных людей, бывший комиссар Конвента, кровожадный тигр, лично подписавший сотни смертных приговоров, палач Майенна…
Мужчина видимо хотел продолжить список обвинений, но его голос потонул в чудовищном рёве. Топот приближался и Норбер вздрогнул, осознав, что имели в виду именно его.
Попробовав приподняться на матрасе, он сразу убедился, насколько сильно ослаб от потери крови. Где уж тут защищаться? Злоба и отвращение боролись с нарастающим ужасом. Умереть, как факт может и не так страшно, но весь вопрос в том, как умирать…
В мозгу невольно проскочила мрачная мысль: «Хоть бы.. всё произошло.. быстро… Тот несчастный был мелким клерком и всё же они безжалостно убили его, мне они могут предъявить большой счет…»
Помещение наполнилось людьми, мужчины и женщины вели себя агрессивно, истерически выкрикивали угрозы и оскорбления, некоторые порывались броситься на раненого, но более благоразумные сдерживали их натиск. Норбер молча наблюдал за ними, на оскорбления и угрозы отвечал лишь презрительным пожатием плеч, с усилием приподнявшись на матрасе.
– Якобинский ублюдок!, – с ненавистью шипела женщина лет 40-45, – ваши казнили моего мужа и сына, убийца, ты можешь вернуть им жизнь? Будь ты проклят!
– Добро пожаловать в ад!»,– кричал полный пожилой мужчина холёного вида, – ты достоин не только гильотины, но и участи Дамьена!
– Верный пёс Робеспьера! Отправляйся на свидание с гильотиной! Она заждалась тебя! Я не успокоюсь, пока не сдохнет в мучениях последний из вашего кровожадного племени!, – потрясал кулаками коренастый тип, медленно приближаясь. Его собственные кровожадные намерения были при этом вполне очевидны.
Куаньяр с трудом сел на матрасе.
Путь убийце неожиданно преградила хорошо одетая молодая женщина:
– Во имя Бога! Постыдитесь или у вас нет сердца?! Проявите милосердие, он даже не может защищаться!
Коренастый тип, сузив бычьи глазки, с трудом подавил ругательство:
– Я добрый роялист, сударыня, но отличие от меня вы еще и дворянка. Почему вы защищаете якобинца? Вы должны ненавидеть их еще сильнее, чем я. Отойдите же, мадемуазель и дайте нам расправиться с этим разбойником!
В бешеном возбуждении он грубо схватил ее за руку, девушка стала звать на помощь, грубияна оттащили. Отвлекшись на умиротворение, толпа успела слегка остыть и сразу расступилась, когда сквозь ее ряды протолкался низкорослый мужчина лет 37-38 с властными манерами. Сам арестант, он имел определенное влияние на людей даже в тюрьме.
– Зачем вы вмешались, Масье, чёрт побери!, – огрызнулся несостоявшийся убийца, – мир сошел с ума, если аристократка защищает якобинца!
Масье молча, отстранил его плечом и внимательно рассмотрел потенциальную жертву. Не сразу, но он узнал бледного до цвета зелени незрелой оливки окровавленного молодого человека, сидящего перед ним. Коренастый субъект, окинув Куаньяра бешеным взглядом сплюнул себе под ноги, но с вновь пришедшим отчего-то спорить не стал. Тем временем толпа заключенных, зло и разочарованно ворча, разошлась.
Жером Масье был из тех жирондистов, которые отвергли вождей-изменников и не поддержали федералистский мятеж лета 1793 года, честные республиканцы, они согласились на сотрудничество с якобинцами во имя общих целей и победы революции.
Люди Амара из Общественной Безопасности и ультра-радикалы Эбера однако, часто напоминали о них революционному правительству, упрямо стараясь отправить на эшафот.
Не раз Робеспьер личным вмешательством спасал жизни этим 73-м, навлекая на себя этим нелепые подозрения. Он не мог единоличным решением освободить их, но и не позволял уничтожить к немалой досаде и раздражению коллег из Общественной Безопасности.
– Пусть не будет новых и напрасных жертв гильотины…, – так отвечал Робеспьер по этому поводу.
Невзирая на ряд глубоких идейных разногласий Масье и Куаньяр сохраняли вполне добрые человеческие отношения, он часто справлялся об условиях содержания Масье.
– Вас трудно узнать, – сказал Масье. Еще бы, кровь, засохшая на лице, напоминала жуткую маску.
Молодая женщина ловко смыла кровь с лица и шеи раненого, перевязала ему голову и наконец-то принесла чистую воду. От Клерваля он не дождался ни врача, ни глотка воды!
– Благодарю вас, гражданка, вы очень добры ко мне. Не знаю, чем я заслужил такую заботу, – невольно сорвалось с его губ, – если вы действительно из «бывших», я не понимаю…
– Сударь, я не только дворянка, но еще и христианка. К тому же я вас запомнила. Это вы мне дали платок, когда потеряв от ужаса всякую гордость, я со слезами упала перед Клервалем на колени, это вы ответили, что моего имени нет в списке, в то время, как Клерваль только оттолкнул меня. Это была я, Анжель де Сен-Мелен.
Не без удивления Норбер, молча, выслушал ее.
– Не думал, Масье, что встретимся в таких обстоятельствах…
Жирондист энергично кивнул:
– Да.. Считаю, что на днях они объявят амнистию. Если повезёт и «умеренные» республиканцы вернутся в Конвент, я обещаю добиваться вашего освобождения, а если понадобится, то соберу подписи в вашу защиту.
Уверен, многих в Майенне и в Лавале росчерк вашего пера отправил на эшафот, на это обвинение и сделает упор, но многим невинно подозреваемым вы спасли жизнь, в этом числе и я, «ваш покорный слуга». Я помню об этом, считаю, что и другие не откажут вам в справедливости…
Губы Куаньяра дрогнули в горькой усмешке:
– Я не жду справедливости.. Где она? Его они убили без суда…
Масье сразу понял о ком идет речь и сухо произнес:
– Не будем об этом. Эту тему мы понимаем разно. Лично вам я постараюсь помочь.
Норбер повернул голову к молодой женщине и мягко коснулся ее руки:
– Вам повезло. Прериальский декрет сильно опустошил тюрьмы в эти жуткие для всех нас два месяца.
– Вы правы. Меня спасло чудо. Домогательства Клерваля поставили меня на край гибели. Этим чудом стало покровительство некоего гражданина Жюсома, человека видимо влиятельного и менее жестокого, чем другие якобинцы, – и тут же спохватилась, выдохнув, – ох, извините, пожалуйста, я совсем забыла, что вы… тоже…, – она смутилась окончательно.
Куаньяр устало пожал плечами:
– Цареубийца? Монстр? Революционный фанатик? Для роялистов всё так и есть.
Масье встал:
– Ладно, притащу свой матрас сюда. Не ровен час эти безумцы надумают вернуться и попробовать всё-таки вашей крови… На Клерваля надежды нет, он появится не раньше, чем с вами всё будет кончено, надеюсь, вы сами уже это поняли.
Девушка осталась сидеть рядом:
– Простите, кажется, я невольно обидела вас…
– Нет – он сделал слабый отстраняющий жест, – но скажите мне, ваш защитник, Жюсом, слегка рыжеват, невысок ростом, юношески сложен.. Пьер Жюсом?
Молодая женщина оживилась:
– Пьер Жюсом, да! Он был добр ко мне, куда он исчез?
– Я сам хотел бы это знать. Я прошу вас после освобождения, а я уверен, что через неделю максимум вы будете свободны, зайдите на улицу Сен-Флорантэн, дом 14 квартира 28. Скажите, что от меня. Эти люди тоже из «бывших», граф де Бресси и его племянница Луиза де Масийяк. Скажите, что я еще жив и содержусь в Карм. Очень прошу вас, сообщите ей, что я ещё жив!
Грустно, почти умоляюще смотрели на нее усталые темные глаза с покрасневшими белками. В порыве невольной жалости Анжель взяла его руки в свои:
– Обещаю, я найду этих людей, найду.. её, как только сама буду свободна! Один республиканец… его зовут гражданин Лавале, сказал вчера, что моё освобождение будет возможно уже совсем скоро… Правда, он так мрачен при этом, словно ждет чего-то еще худшего, а по мне так куда уж хуже?
Среди ночи Норбера разбудило чьё-то горячее прерывистое дыхание и торопливые, весьма откровенные прикосновения и ласки. Сделав резкий жест, он поймал тонкую женскую руку:
– Что вы делаете? Кто вы?
– Какая тебе разница, якобинец? Я женщина и этого достаточно!, – раздался свистящий шёпот. Рука действовала уверенно, влажные губы страстно приникли к его губам, целуя и покусывая их. Схватив женщину за обе руки, Норбер слегка отодвинул ее от себя.
– Что на вас нашло? Зачем? – шёпотом спросил он, невольно думая при этом, разбудила эта чокнутая эротоманка спящего по соседству Масье или нет?
– Я очень хочу заняться с вами любовью, до ареста у меня уже был любовник якобинец, это что-то особенное. Экзотика, всё равно, что заниматься этим с дикарём, кровожадным, свирепым, но чувственным и страстным..
– С чего вы решили, что я такой», – Норбер решительно отстранялся от её рук и губ.
– Я уверена в этом. Если у ваших товарищей столько дикой страсти на трибуне, столько бешеной энергии, чтобы ловить нас по 18 часов в сутки, меня арестовать пришли среди ночи, значит и во всём остальном у вас обстоит не хуже. Ты красивый, я рассмотрела тебя еще вечером, – тонкие руки ловко проникли под сорочку, и принялись умело ласкать его исхудавшее нервное тело. Боль в разбитой голове, усталость и воля боролись с растущим возбуждением.
– Что ты теряешь, якобинец? Тебя всё равно ждет казнь, стало быть, я последняя женщина в твоей жизни…
– Благодарен за лестные представления о моих мужских способностях, мадам, но прошу вас, уйдите. Я не расположен заниматься с вами любовью, даже если бы был здоров. Не в моих правилах развлекать распутных аристократок.., – и продолжал громко, обращаясь к Масье, – Жером, прошу вас, принесите мне воды..» Женская тень отшатнулась, вскочила и растворилась в темноте.
– Чертова извращенка!», – пробормотал он сквозь зубы, когда Масье подал ему стакан воды, – и добавил, морщась от неловкости, – не сомневаюсь, что вы всё слышали?
Масье , криво улыбаясь, пожал плечами:
– Такое в тюрьмах случается часто. Она мечтает переспать с якобинцем, подобно тому, как иные ваши получают особое наслаждение, делая это с герцогиней или маркизой, на которых при старом режиме им было запрещено даже поднимать взгляд.. Давайте уже спать, Норбер, больше она не появится, найдет себе другую жертву!
Судьба Филиппа Дюбуа после 9 Термидора.
Безумная дерзость помогла Дюбуа вывести Диану Жюно из тюрьмы, но еще большей дерзостью было поселить её у себя, что он и сделал. Эти три дня с 25 по 27 июля он редко бывал дома, таким образом, ничем не мог стеснить её и избавил себя от всяких болезненных для обоих объяснений.
Дюбуа был в помещении Комитета Общественного Спасения, когда туда на носилках принесли Робеспьера и положили прямо на стол, под головой у него оказался ящик с образцами солдатского хлеба. . Сен-Жюст, Флерио-Леско и другие узнали его, но молчали, давая шанс скрыться. Пейан не раз уже делал знак, призывая исчезнуть, но Дюбуа словно парализовало…
Неподкупный выглядел окровавленной, неподвижной, но всё же дышащей, и страдающей массой. Лишь время от времени он подносил к губам тонкий, пропитавшийся кровью кожаный мешочек ..В помещении было не протолкнуться от шумящих, озлобленно-возбужденных депутатов, журналистов.
Все они кричали, обменивались впечатлениями от ситуации, с удовольствием издевались над арестованными и обреченными на смерть якобинцами, от раненого так просто не отставали ни на минуту. Стая шакалов…
Защищаясь от зевак, Робеспьер из последних сил, принял отсутствующий вид. Казалось, он не слышит озверелого хамства, этих ругательств и проклятий.. и все же, один за другим, они нагибались к нему, стараясь заглянуть в расширенные от боли остановившиеся зрачки.. Он задыхался…На некоторые особенно озлобленные выкрики отвечал презрительным пожатием плеч.., если хватало сил.
– Что.. тиран..тебе плохо?! Я даже рад, что эта проклятая собака мучается!
– Слышали, он хотел короноваться под именем Максимилиана I и жениться на молоденькой дочери Капета, содержащейся в Тампле?!!
– Это что! Говорят, он распутничал в каком-то замке под Парижем.. этот.. блюститель нравственности…принуждал к близости жен и дочерей арестованных аристократов.. обещал, что спасет их мужей и отцов.. а на самом деле все они давно были казнены!», – голос принадлежит Клервалю, – сдохни, убийца Дантона!
– Ага, а в подвалах обнаружены шесть тысяч трупов.. все казнены по его личному приказу!», – бросает сквозь зубы бывший комиссар и палач Нанта, отозванный по настоянию Робеспьера, ультра-левый эбертист Карье, – монстр, убийца! Я всегда ненавидел его!!
– А-а!, – вопль выражает возмущение и бешенство. Любая клевета, любая анекдотическая чушь, любая мерзость охотно записывается присутствующими журналистами, как достоверный факт.. всё это теперь будет иметь успех у публики.. позволит хорошо заработать…
– Э-э.. а ты, гражданин Давид, что думаешь? Кажется, ты недавно готов был молиться на него?, – в голосе нескрываемая угроза, – ты называл его другом! Посещал обеды у мамаши Дюплэ…
– Это ложь.. чистейшая ложь! Я всегда ненавидел это чудовище и боялся,.. но.. теперь всё изменилось..это можно сказать открыто! Я был им.. грубо обманут! Плюю и проклинаю, так тебе.. чудовище.. за всё!
И всё же под пристальным взглядом жертвы Давид опустил глаза..
Из раны Неподкупного свободно текла кровь. Он бледнел и слабел на глазах. Но смерть до казни не входила в планы его убийц…
– На, утри рожу, ваше республиканское величество!, – услышав сдержанный слабый стон, жандарм, небрежно комкает листки бумаги и бросает на стол, – терпи и жди, гражданин Лакост ушел за врачом…»
Дюбуа прижался к стене с окаменевшим лицом и стеклянными глазами. Он вцепился в подоконник, чтобы не рвануться к столу… Казалось, стая шакалов окружила умирающего тигра и радуется.. славной победе!
Он задыхался… Может Норбер прав и старуха Тео в своей женской интуиции совсем не дура.. не Мир вам принес, но Меч…
Все видели, что Неподкупный тщетно пытался приподняться, чтобы подтянуть сползающие чулки, но лишь один молодой человек, из младших клерков Комитета, решился сделать доброе дело и помочь ему.
– Благодарю вас.. месье!, – прозвучало очень тихо, но все услышали.. что началось?!
– Что он сказал?! Месье?! Что это значит.. он оказывается роялист.. наш.. непреклонный и неподкупный?!», – ирония и торжествующая злоба, – я так и знал… Нерон века просвещения!!!
Дюбуа вздрогнул от брезгливого отвращения. Вот уроды! Да, он и раньше иногда говорил «месье» вместо «гражданин».. но его безупречная репутация говорит за себя.. он может себе это позволить.
Неожиданно к столу пробилась худенькая, скромно одетая девушка, она плакала.. слезы градом катились по бледным щекам. Зашептались: наверное, одна из жертв.. все родные погибли.. из-за этого..Плюнь ему в рожу.. девочка!!
Но подойдя к столу совсем близко, девушка порывистым жестом мягко взяла руку Робеспьера, прижалась к ней губами, целовала. Неподкупный медленно поднял на нее глаза, искривленные от боли окровавленные губы дрогнули.. но с них не сорвалось, ни звука. Встретившись с ним взглядом, она невольно оцепенела и на некоторое время замерла, не отпуская его руки .. Они обменялись долгим взглядом, но ни одним словом… Кто ты, добрая душа? …Какая теперь разница.. может я и есть.. тот самый..народ?
Это был почти единственный знак сострадания за эту страшную ночь.. последнюю ночь..
Онемев, толпа замерла, но тут же опомнилась. На девушку кричали, строили в ее адрес непристойные и хамские предположения, ей угрожали.
Дюбуа взял ее за руку, быстрым шагом оба вышли из помещения.
– Уходите быстрее! Спрячьтесь и о вас забудут! Я не знаю, кто вы.. но я .. от всех нас.. благодарен вам за этот добрый жест..
– Гражданин..я хочу помочь..Что нужно сделать? Неужели они.. убьют его?! Как же так?! Что же это..
– Прячься.. девочка.. Далее.. если хочешь быть полезной для патриотов…совесть подскажет тебе…А сейчас.. уходи!!
Девушка помедлив, скрылась в темноте коридора.
Хуже другое. Дюбуа тут же узнали. Клерваль бешено закричал:
– О, еще один «неподкупный!» А ну, задержите эту якобинскую тварь! Это клеврет Робеспьера, он должен присоединиться к своему шефу на площади Революции! Что?! Скрылся?! Так ищите! Ищите!! Не оставьте им ни одного шанса спастись!!
В страшной спешке забежав домой часа в три ночи 28-го, Филипп вручил Диане ключи от квартиры, она не успела ничего расспросить и понять, как услышала за дверью характерное:
– Именем Республики!
Когда жандармы уводили Дюбуа, молодая женщина в ужасе разрыдалась:
– Куда его, за что?!
Отчаянно уцепилась за рукав агента, пока тот не снизошел до резкого ответа:
– В Карм, мы ведем это якобинское отродье в Карм! Наконец получат всё, что заслужили эти убийцы Дантона!», – резко выдернул руку, – ну же, пошел!
Филипп никак не мог предположить, что Диана рискнет навещать его в тюрьме и всё же она пришла в то же утро…
Он стоял перед ней сосредоточенный, хмурый и бледный, опустив руки. Он знал, что это конец, но она надеялась спасти его, наивно строила планы, всё спрашивала, к кому надо обратиться. Филипп лишь мрачно покачал головой:
–Я не зря дал тебе ключи. В дальней комнате у окна стоит сейф, в средней ячейке деньги, не слишком крупная сумма, но всё же тебе хватит на первое время, хватит даже, чтобы снять комнату на улице подальше отсюда, молчи, не спорь со мной, сделай это как можно быстрее. Код ячейки один семь девять два, 1792, год установления Республики… Отчего ты плачешь? Плакать ни к чему.., – осторожно и неловко Филипп касается её мокрых щек, пытаясь утереть слёзы, – ты будешь в безопасности, если сделаешь всё, что я сказал…
– А я плачу не о себе. Я не брошу тебя погибать..Бедный ты мой, Господи, за что же… Скажи лучше, к кому мне надо обратиться, не будь упрямым!
Подойдя ближе, Диана берёт его руки в свои и слегка сжимает:
– Ну же.. А деньги я верну тебе,…как только тебя освободят..
К горлу Дюбуа подошел тяжелый комок, сдержав стон, он лишь вздохнул:
–Сделай всё, как я сказал, сейчас уже поздно, завтра к вечеру.. приходи,… если хочешь, если не придёшь, это ничего, я пойму…
Глядя ей вслед, Филипп прошептал сухими губами:
– Забудь обо мне!
Ближе к шести вечера 29 июля Диана Жюно снова пришла к мрачным воротам Карм.
– Кто вам нужен, гражданка? Дюбуа? Сейчас поищу в списках заключенных, так.. Дювалье, Дюфурни, Дюмербион, а вот и Дюбуа, Филипп Дюбуа!», – тут чиновник слегка присвистнул, – красавица, вы опоздали! Трибунал сегодня даже не собирался, в случае Робеспьера и его ублюдков это ни к чему..их давно увезли.. Он уже в общей яме с известью! Там им всем самое место!
Диана пошатнулась, как от удара в лицо. Сама не помнила, как очутилась на скамейке в городском парке, градом покатились едкие и горькие, тяжелые слезы, застилая глаза, тяжёлые рыдания беззвучно сотрясали тело, хотелось кричать дико, по-звериному, чтобы небесам было слышно…
– Раскрыт чудовищный заговор Робеспьера!, – как в тумане услышала она звонкий голосок подростка, разносчика газет, – борцы с тиранией принесли стране желанный мир и подлинную демократию, полное прекращение Террора и всеобщую амнистию!
Контрреволюционный психоз под маской «новой Революции»
Как и предполагалось, уже в начале августа 1794 года началась амнистия, слепая и неразборчивая. Наряду с невинно осужденными «жертвами внутренних репрессий и чужой клеветы» на свободу выходили тысячи настоящих врагов Республики, дворян, роялистов, озлобленных, жаждущих мести и крови.
Узнав об убийстве Робеспьера, некоторые якобинцы убивали себя, так покончили с собой парижский гравер Моклер и судья Будон. Особенное волнение проявляли якобинцы Арраса, родного города Неподкупного.
Первые месяцы после Термидора характерны определенным массовым психозом, смерти Робеспьера откровенно радовались не только уцелевшие аристократы-роялисты, освобожденные по слепой амнистии и даже не только богатые буржуа, которым надоела игра в построение демократии, и которые, теперь могут пользоваться своей наворованной собственностью совершенно открыто и безнаказанно.
Первое время этот психоз охватил даже значительную часть самих якобинцев и санкюлотов Парижа.
Санкюлоты в первый момент сочли события Термидора справедливой местью за своих казненных вожаков – Эбера, Шометта.
Якобинцы имели свои причины, одни вполне искренне поверили шумной пропаганде победителей, о том, что Неподкупный будто-бы готовил чудовищный заговор, который был предотвращен и Республика спасена, другие изображали радость скорее от страха, отныне быть «за Робеспьера» означало стать почти самоубийцей, лишиться должности и средств к существованию…
Террор отнюдь не был прекращен, как трещали послушные новому правительству газеты.
В тюрьмы теперь бросали якобинцев, по стране их казнили тысячами, рабочих, ремесленников и мелких лавочников, то есть санкюлотов из Сент-Антуана и Сен-Марсо убивали прямо на улицах обнаглевшие банды мюскаденов – «золотой молодёжи», среди них были и сынки нуворишей, дорвавшихся до власти и даже явные роялисты. Носить красные колпаки уже в недалеком будущем станет нежелательно, даже опасно…
Новая власть чаще всего закрывала глаза на эти погромы и убийства, многие дела до суда не даже доходили.
Газеты послушно прославляли заговорщиков, ставших членами нового правительства, захлебываясь от восторга, требовали казней всех тех, кого отныне крестили «охвостьем Робеспьера» и строчили опусы на заказ, в которых наперебой предавали анафеме свергнутое правительство. «Диктатор», «кровожадное чудовище», «тиран» становились отныне непременными эпитетами Неподкупного…
Якобинцев изображали либо «кровожадными хищниками», либо «тупыми фанатиками идеи».
Некоторые еще вчерашние члены клуба, в страхе репрессий, по-шакальи перебегали в лагерь победителей, шумно проклиная тех, перед кем вчера столь же шумно преклонялись, таким гнусным образом спасали и жизнь, и служебное положение.
– Эй, спляши карманьолу, вдова Робеспьера!, – насмехаясь, кричали нарядные франты бедно одетым женщинам из рабочих кварталов.
Робеспьеру они придумали циничную издевательскую эпитафию, стоит учесть при этом, что его тело бросили в общую яму:
«Прохожий, не печалься над моей судьбой! Ты был бы мёртв, когда б я был живой!»
Так, в сознании обывателя медленно закреплялся посмертный имидж Неподкупного – «одержимый жаждой крови монстр»…
Ультра-правые силы, чья революционность и республиканизм вообще сомнительны, торжествовали победу. Многие депутаты Конвента, желающие еще «поудить рыбку в мутной воде» и не попасть под маховик репрессий, отрекались от вчерашних товарищей, не сознавая еще, что отрекаются этим жестом и от самой революции, от своей совести, чести и достоинства. Многие из них мало выиграли от своего предательства, они всё равно сделаются «персонами нон грата» за прежнюю роль в событиях 1792-1794 гг.
Участники анти-якобинского переворота плохо сознавали, что послужили лишь орудием для теневых дельцов и после Термидора стали «ненужными» орудиями. Через несколько месяцев они уже не «сила и власть», даже не союзники этим новым господам, их очередь также скоро придет.
Первыми были отстранены от власти и попали под репрессии «перехитрившие сами себя» члены обоих правительственных Комитетов – Амар, Вадье, Колло-д, Эрбуа, Билло и другие.
Участие в устранении Робеспьера им более не засчитывалось в заслугу, зато всё чаще стали вспоминать об их роли товарищей и коллег Неподкупного.
Термидорианец Каррье, бывший комиссар Конвента в Нанте, один из врагов Неподкупного, отозванный с должности именно по его настоянию, вдруг превратился на страницах прессы в «охвостье Робеспьера», а уже в декабре 1794 года был отдан под трибунал и казнён. Сослан в Гвиану Колло-дЭрбуа, тем удивительнее, что уцелел его «подельник» по Лиону ловкач Фуше.
Левые республиканцы еще присутствовали в термидорианском Конвенте, защищали свои принципы по мере возможностей, но грозной силы уже не представляли.
Уцелевшие якобинцы постоянно подвергались нападкам ультра-правых отщепенцев Революции, олигархов и буржуа, без всяких оснований присвоивших себе звание «либералов и демократов»…
Кто бы знал тогда, что эта позиция крупных собственников станет «традицией» на добрых двести лет вперед…
Якобинцев увольняли с прежних мест службы, запрещая куда-либо переезжать, оставив под надзором новой администрации, а от этой меры один шаг до массовых арестов. Жаловаться и таким образом напоминать о себе, было нежелательно и даже опасно.
В театрах ставились «обличающие» и грубо высмеивающие их пьесы, пользовавшиеся успехом у богатой публики, радующейся унижению тех, перед кем еще вчера тряслись колени.
Защищаться побежденным не позволялось, их газеты закрывали в то самое время как в республиканской Франции полу-легализовалась роялистская печать, агитирующая за свержение Республики и рукоплескавшая любым проявлениям «анти-якобинского» террора!
В Лионе, в Марселе и многих других городах Юга поднявшие головы роялисты, часто объединившись с новой «золотой молодежью», жаждущей мести и крови, врывались в тюрьмы, рубили узников-якобинцев саблями, забивали металлическими прутьями.
Но совсем нередко убийцы лишь маскировались под роялистов, за расправами стояли буржуазные республиканцы, занявшие их места в Конвенте.
В Антибе был арестован как «опасный робеспьерист» молодой генерал Бонапарт, герой Тулона, получивший свое звание от прежнего правительства и состоявший в дружеских отношениях с младшим братом Робеспьера.
Будущий военный диктатор Франции подобно многим другим спас свою жизнь позорным отречением, ему повезло, или сказать точнее, крупно не повезло Франции, многим другим, куда более достойным людям и настоящим республиканцам «образца 93 года» похожие обвинения стоили свободы и даже жизни.
В тюрьме после Термидора
Куаньяра пожелал увидеть начальник тюрьмы, он знал, что этот суровый, непримиримый человек единственный защитник Ратуши, оставшийся в живых после 9 термидора.
В кабинете заключенного ожидал неприятный сюрприз. Новый начальник тюрьмы, гражданин Эли Бертэ сидел за столом, а за его спиной строгий и подтянутый, весь в черном стоял злорадно торжествующий Клерваль.
Бертэ откинулся на спинку стула, разглядывая заключенного.
– У вас нашлись влиятельные защитники в Конвенте, Куаньяр. Только поэтому ваша голова всё ещё на плечах, а не в корзине Сансона. И наш недавний подопечный Масье поднял шум и собирает подписи в вашу защиту. Думаю, уже на днях мы получим приказ о вашем освобождении. Хотя по мне, каждый робеспьерист, фанатик и маньяк, без исключений заслуживает казни»,– он сузил глаза, – и чего молчим?
Мрачное лицо Куаньяра не изменило выражения, выпрямившись и высокомерно вскинув голову, стоял он перед начальником тюрьмы, бросив сквозь зубы:
– Что вы хотите от меня услышать?
Ослабевший, худой и бледный, окровавленная повязка была почти не видна из под шляпы, которую он намеренно надел, заходя в кабинет, Норбер при этом отнюдь не производил впечатления запуганной жертвы репрессий.
Он хорошо знал систему, в которой работал раньше. Отправить в трибунал и приговорить к смерти они могут, притом без особых затруднений, но избивать и пытать, категорически нет.
Холодный, презрительный взгляд выводил Бертэ из себя. Его спутник и вовсе кипел от злобы.
Клерваль уже не знал к чему придраться, ненависть искала выхода:
– Держи себя скромнее, ты еще не понял, что ваша власть кончилась?! Сними шляпу, ублюдок!
– Она мне не мешает, – Норбер равнодушно разглядывал своего давнего врага.
– Тебе помочь?!, – Клерваля трясло от нескрываемой злобы, он резко приподнялся, готовый ударить заключённого.
Ему хотелось унизить, даже избить, изувечить этого человека, если бы подобное было разрешено, он сделал бы это не без удовольствия. Недавний тюремный эксцесс и пережитые страх и унижение, он никак не мог забыть. Теперь он надеялся заставить Куаньяра пережить безысходное отчаяние и ужас близкой смерти…
Норбер не дал ему повода применить силу и получить удовольствие, он пожал плечами и снял шляпу.
– Показываешь свою власть, наслаждаешься? Сейчас ты заставил меня снять шляпу, настанет мой час, и я сниму с тебя голову…-, прозвучало негромко и безэмоционально, но очень четко.
Клерваль снова рывком приподнялся, но взял себя в руки и сел, скрестив ноги в высоких кавалерийских сапогах:
– Сами видите, Бертэ, он действительно опасен, – и обращаясь к Норберу, – но мы готовы дать тебе шанс, подпиши вот это и ты свободен уже сегодня.
– Что это?, – хмуро скосил тот глаза на бумагу, чутко предчувствуя ловушку.
– Согласись, – на тонких губах Клерваля змеилась усмешка, – что ты сам лишь жертва обмана и не единственная со стороны коварного диктатора, согласись, что сам в ужасе от его раскрывшихся злодеяний и черных умыслов, раскаиваешься в невольном соучастии.. Что ты думаешь об этом? Некоторые уже подписали, например Давид, наш бывший коллега по Комитету.
Бледное лицо превратилось в неподвижную маску, но в выражении глаз мелькнула тёмная ненависть, он сделал резкое движение вперед и Клерваль невольно отшатнулся, опасаясь небольших, но сильных кулаков бывшего комиссара.
Он знал, этот не особенно высокий и сильно исхудавший человек более страшен своей внутренней энергией и силой, нежели огромными физическими возможностями. Но Куаньяр сумел сохранить самообладание.
– Давид? Ну что ж, в семье не без урода. Гениальный художник и при этом редкостно беспринципная скотина. Не удивлюсь, даже если Баррас или кто иной вздумает короноваться, этот мерзавец первым вызовется «запечатлеть исторический момент!
Клерваль, молча, переждал эту вспышку гнева:
– У тебя, кажется, нет выбора.
– Выбор есть всегда. Спасаешь либо шкуру, либо душу и честь,– в темных глазах плескалась ненависть, – отправляйся в ад и захвати своих новых хозяев, ничего я не подпишу.
Он выплевывал эти слова сквозь зубы.
Лицо Клерваля исказила злоба, он сжал кулаки и словно на минуты потерял голос, его змеиное свистящее шипение заставил Бертэ невольно отодвинуться:
– Ты как-то сказал, если враги сочтут меня недостойным гильотины, значит, мои заслуги перед революцией недостаточны! О, с этой точки зрения твои заслуги чрезмерны! Ты заслужил и пулю, и веревку, и нож гильотины, «неподкупный Куаньяр», верный ученик достойного учителя!
