Натали Р.
Враг моего врага. «Конец фильма»
Что может быть серьезней, чем оборона Земли? То есть она могла бы, в принципе, накидать пару-тройку пунктов, но предположить, что ими может заняться Хайнрих – нет.
И тут у Линды, перебравшей шампанского, сорвало тормоза:
– Нам нужны внуки! Внуки! Такие маленькие мальчики и девочки, похожие на нас! А Хайни вместо этого занимается всякой ерундой! Машет железной палкой, коллекционирует звездочки, в рыцарей играет… как дошкольник, право слово!
Салима перевела на Хайнриха смеющийся взгляд. Но, видно, ему было не до смеха. Он уткнулся в тарелку, прикрыв побагровевшее лицо ладонью.
– Ему нужна молодая жена! Которая будет рожать детей!
Хайнрих тихо застонал сквозь зубы. И где была его голова, когда он радовался, что Салима поедет с ним?
Но она, кажется, не принимала истерику Линды близко к сердцу. Посмотрела на старушку весело и сочувственно:
– Не можете найти ему молодую невесту? Надеетесь, что я пособлю в промежутке между государственными делами?
– Мы находим! – Линда заломила руки. – А этот упрямый осел… наш Хайни… он не хочет! И все из-за вас!
– Я, конечно, в некотором роде отвечаю за все, что происходит на Земле, – улыбнулась Салима, – но вряд ли столь непосредственно. Ваш сын – взрослый человек и сам управляет своими желаниями. Если он чего-то не хочет – значит, не хочет. А если он хочет…
Если бы Хайни был Линде не сыном, а, скажем, мужем или женихом, то за взгляд, которым Салима искоса его одарила, она бы ее убила. Эта женщина не оставит его в покое. Она любит, и никакие истерики, топанье ногами, битье посуды не заставят ее отступиться. И даже не выведут из себя. Другая уже заплакала бы навзрыд или хлопнула дверью, а она сидит, улыбается, изящно тыча вилочкой в гуся. Линда ощущала беспомощность. Ей самой хотелось плакать.
Так или иначе, это знакомство должно было состояться. Но никого оно счастливее не сделало.
– Фрау Шварц, герр Шварц, – мягко произнесла Салима. – Прошу простить, но у меня не так много свободного времени. Приятно было с вами пообщаться, – улыбка даже казалась искренней, – а теперь не буду мешать вашему семейному празднику. Хайни, – поднимаясь, она чмокнула его в бритую макушку, – проводишь меня?
Бледная тень – вот все, что от него осталось. Старая одежда не держалась на мощах, и он вынужден был снова надеть черный монашеский балахон. С ледника дул вниз холодный ветер, заставляя кутаться в шерстяную накидку с капюшоном, но из долины уже явственно тянуло теплом. Небольшой караван спускался по тропе, вразнобой топали копыта лам, навстречу царящему в долине лету. Стоят самые длинные дни. Рождество Христово. Никогда еще этот праздник не казался Йозефу таким жизнеутверждающим – может, оттого, что в родных краях приходился на темную зиму? А может, и не поэтому.
Он и не думал, что уже Рождество. Потерял счет дням. День за днем, пытка за пыткой. Очередная процедура почему-то оборвалась на середине, и, когда мушки в глазах исчезли, он увидел склонившееся к нему лицо аббата Франциска. Морщины сходились к уголкам глаз и губ, старый аббат улыбался.
– Ты чист, сын мой. Сети дьявола разорваны полностью.
Йозеф судорожно вздохнул. Он так мечтал об этом миге, но ничего не чувствовал. Только легкость в теле: дунь – и унесет, но это от истощения. Что до самочувствия, то было ему нехорошо. Голова кружилась, противно ныла печень. От воспоминаний о недавней боли сводило живот.
– Я так рад за тебя, сын мой! Мы все рады.
Йозеф пошевелился. Монахи торопливо отстегнули конечности от стола, помогли сесть – постепенно, чтобы не потерял сознание, – подали простыню.
– В другом случае я предложил бы тебе пожить в монастыре еще некоторое время, – в голосе настоятеля звучало участие. – Набраться сил, укрепить дух. Но дух твой и так крепок, иначе ты не дожил бы до этого дня. А сил тебе лучше набираться в больнице. Монахи не обучены врачевать сугубо телесные немощи. Ты же не наказанный грешник, чтобы лежать в келье и молиться об исцелении. Тебе нужны умелые доктора.
– Я буду жить? – спросил он, не зная, верить ли.
– Вот у них и узнаешь, сын мой. Да поможет тебе Господь.
Остаток дня он отдыхал. Братья приходили прощаться. Говорили теплые слова, как умели – не всем был свойствен дар красноречия, не по этому признаку сюда попадали. Йозеф без труда догадался, кто из них искусно сплетал слова, наставляя кающегося грешника Энди Эверитта. Эверитт тоже пришел. Он до боли завидовал Гржельчику, хотя чему там завидовать – кожа да кости, где только душа держится. Но Гржельчик был герой, его здесь все уважали, к нему относились по-доброму и предупредительно, а теперь он покидал монастырь, где Эверитту, быть может, каяться до конца жизни. Энди просил прощения. Йозеф вспомнил, как чуть не задушил его в первый день. Простил, конечно: дело прошлое, надо жить дальше.
А утром, со звоном колокола, монахи посадили его на ламу, примотали хорошенько, чтоб не сполз, не надеясь на то, что всадник самостоятельно сможет удержаться в седле. Перекрестились, благословились, и караван тронулся в путь.
К вечеру телефон поймал сеть. Непослушными пальцами Йозеф набрал Хеленкин номер.
Хайнрих выскочил следом за Салимой в прихожую, как пробка из бутылки.
– Я с тобой!
– Ну, прекрати, – она увещевающе потрепала его по плечу. – Останься с родителями. Они странные, но любят тебя.
– А ты? – в глазах плеснуло отчаяние, когда он подал ей шубу. – Ты меня еще любишь, после всего этого?
– Люблю, – заверила она шепотом в самое ухо, воротник ее шубы щекотал ему шею. – Люблю лишь сильнее, потому что представляю, каково тебе пришлось в детстве, – она все-таки не удержалась от смешка.
– Тогда забери меня отсюда! Куда угодно – в клетку с дикими зверями, с десятком твоих любовников и парой сотен врагов… Только не оставляй меня здесь одного, они мне весь мозг сожрут!
Она снова рассмеялась. Они вышли рука об руку во двор, освещенный луной, светом из окон и разноцветными гирляндами. Он натягивал куртку на ходу.
– Дядя Хайни!
Наперерез им мчался малец из соседнего дома. Без шапки, в распахнутом пальтишке, только глаза сверкают. Телохранители дернулись было, но, разглядев малыша, похмыкали и успокоились.
– Дядя Хайни! – затормозив в снегу, он восторженно уставился на Салиму. – Она правда принцесса?
Зависть и восхищение в глазах ребенка расслабили тугой узел обиды, скрутивший внутренности. Пусть мама ворчит, сколько угодно. Ну нет у него своих детей, и не нужны они. Достаточно будет и того, если из этого шкета вырастет еще один настоящий мужик.
– Правда, – ответил он честно и гордо. И подмигнул пацаненку: – Если искренне мечтаешь о чем-то и не предаешь свою мечту, она непременно сбудется.
Замок щелкнул, закрываясь за последним телохранителем. Шварцы молча ждали, сделав перерыв в еде.
– Хайни! – позвала Линда и состроила мужу жалобную гримасу: – Пауль, где он?
Старик проковылял в прихожую, вернулся обратно, сел за стол, уронил тяжело:
– Он ушел.
И впервые за всю долгую совместную жизнь посетовал:
– Линда, ну как можно быть такой дурой?
По рельефной щеке старушки поползла слеза. Сердце предательски заныло, и ей как-то вдруг стало предельно ясно: сына она больше не увидит.
Хелена собиралась праздновать всю ночь, настругала салатов на целую бригаду грузчиков – женщине и девчонке еще неделю доедать. А после полуночи ее сморило прямо в кресле. Виктория Павловна расстегнула ей поясок на платье и прикрыла мягким пледом.
Утро было солнечным. Лучик защекотал нос, Хелена чихнула и проснулась. Сползла с кресла, завернувшись в плед, осмотрелась. На журнальном столике лежала коробочка, обернутая в упаковочную бумагу и перевязанная ленточкой. Подарок! Девочка быстро развернула блестящую бумагу и открыла коробочку, надеясь, что там не кристалл памяти с какой-нибудь обучающей программой – педагогические наклонности Виктории Павловны порой давали себя знать. Внутри были сережки с тоненькими подвесками разной формы. Хелена восторженно пискнула и подумала, что обожает Викторию Павловну. И тут же устыдилась своего подарка. Она сделала Виктории Павловне подушечку для иголок в виде сердечка. Но из-за того, что толком она ничего не умела, сердечко получилось кривым, а в промежутках между стежками из него торчала вата.
Хелена нацепила сережки, подошла к зеркалу и принялась вертеться так и этак. Потом сменила подвески, снова завертелась. И тут позвонил телефон.
Она схватила мобильник быстро, чтобы трели не разбудили Викторию Павловну.
– Да-а?
И тут же оглушительно завизжала, забыв о благих намерениях:
– Папа! Па-по-чка! Ты где? Приезжай скорее!
– Хелена, я еду в больницу, – а голос был веселым, словно не в больницу он едет, а в голотеатр. – Вряд ли мы сможем скоро увидеться. Но теперь я буду звонить.
– Папа, я соскучилась! Я хочу к тебе.
– Детка, пока рано. Я очень нехорошо себя чувствую, – почему же голос такой веселый? – Неужели тебе плохо с Викторией Павловной?
– Нет, она клёвая! – горячо возразила Хеленка. – Пап, а может, ты на ней женишься?
Папа обескураженно икнул.
– Э-э, Хеленочка, давай отложим этот вопрос.
– Ой, пап, – вспомнила он, – с праздником тебя! Христос воскрес!
Папа крякнул.
– Дочка, сегодня не Пасха, а Рождество. Чему тебя только эти монахини учат?
– Они классные, – вступилась Хелена за сестру Грету и сестру Юлию. – Это я тупая, – признала она с огорчением.
– Ты не тупая, – возразил отец. Помолчал, пытаясь не соврать. – Ты… альтернативно одаренная.
– Папа, я тебя ужасно люблю!
– И я люблю тебя, детка. Жди звонков.
Телефон отключился, а она закружилась по комнате с ним в обнимку. Внутри все пело. Папа позвонил! И обещал звонить еще! Все-таки на Рождество бывают чудеса.
Иоанн Фердинанд вбил себе в голову, что ему необходимо сходить на Рождество в церковь.
– С потолка упал? – забеспокоился Аддарекх. – Тебя там побьют!
– Это тебя там побьют, – возразил мересанец. – А я – христианин, и ходить в церковь не только мое право, но и обязанность.
В принципе, Аддарекх был с этим согласен. Побьют ли прихожане мересанца – вопрос. Могут и побить, хотя бы потому, что Церковь благословила войну с Мересань. Но могут и не побить, если поведет себя правильно: подойдет к попу, как там у них положено, перекрестится вовремя… А вот шитанн отдубасят точно, крестом по башке отходят – мало не покажется.
– И угораздило же тебя стать христианином! – проворчал он. – Жертвовать на храм ты тоже обязан? Ни монеты не дам, не надейся.
Все же он пошел с Иоанном Фердинандом. Проводил до церковных ворот, так спокойнее. Толп верующих, против ожиданий, не наблюдалось. Вечные бабки, несколько семей с младенцами… Пара шалопаев студенческого вида – небось, весь семестр бездельничали, теперь пришли молиться, чтобы к сессии допустили. Эти могут навалять синему, но вряд ли станут, у них сейчас другие заботы, а бабки-мамки не в счет. Он проследил взглядом, как мересанец, вежливо пропустив какую-то старуху, канул за ней в свечной полумрак. Отошел от калитки и принялся ждать.
Напротив затормозил полицейский джип, скрипнув колесами по снегу.
– Блин! – в окошке показалась знакомая физиономия, не слишком приветливая. – Опять ты!
Из джипа вывалился сержант Трифонов в зимнем облачении.
– Ну вот скажи мне, шитанн: какого рожна ты сюда приперся, а?
– А что такое? – окрысился Аддарекх. – Стою себе, дышу свежим воздухом, никого не трогаю. Я – законопослушный японский гражданин, и нечего ко мне по любому поводу цепляться.
Трифонову ужасно хотелось сказать надоевшему вампиру что-нибудь вроде: ехал бы ты в свою Японию и там воздухом дышал. Но с Японией облом. Он фыркнул, достал сигарету и закурил, щурясь на Аддарекха.
– Да бабки, вишь ты, полицию вызвали. Говорят, вампир вокруг церкви шныряет, наверняка какое-нибудь паскудство удумал. Ты не мог свои паскудства в чье-то чужое дежурство задумывать? Обязательно в мое?
– Ничего я не задумывал! Я подопечного жду.
Сержант встревоженно посмотрел на церковь.
– Еще одного вампира?
– Гораздо хуже, – ухмыльнулся Аддарекх. – Мересанца. Он внутрь пошел, а я тут.
– Тьфу ты! На хрена он туда пошел-то?
– Вот такой он чокнутый. Зачем туда все ваши ходят? Помолиться, свечек навтыкать – откуда я знаю?
Полицейский снова вытащил пачку, протянул Аддарекху. Шитанн посмотрел на сигареты скептически, но взял – почему бы нет?
– Да-а, дела, – Трифонов почесал голову. – Ну, а ты не боишься стоять так близко от церкви? Вот накрутят себя бабки, схватят по полешку да двинутся тебе клыки вырывать!
Он понял уже, что шитанн, на которого нажаловались бабки, угрозы не представляет. Разве что для самого себя, из-за своих необдуманных поступков. Трифонов решил на всякий случай остаться и проследить, чтобы Божьи одуванчики не устроили вампиру суд Линча. А еще ему было любопытно, что за мересанец такой и за каким интересом он потащился на Землю во время войны.
Аддарекх невольно потрогал клыки языком и недоверчиво переспросил:
– Бабки? Что они могут мне сделать, в них же жизнь едва теплится!
– Это ты, японец, наших российских бабок не знаешь! – засмеялся полицейский. – Бабки – страшная сила! А если их больше трех, вообще трындец. Самолет на лету остановят, поезд под откос пустят. А полешком помахать – им равных нет. Причем считают себя слабыми и немощными, а потому лупят изо всех сил.
В молодости рядовому Трифонову пришлось растаскивать потасовку бабуль на кладбище: у могилы старичка сцепились, с одной стороны, столетняя вдова и восьмидесятилетняя дочка, а с другой – две любовницы покойного, одной за семьдесят, второй под девяносто. С тех пор у него остался шрам от грабель во всю спину. Ужаснее всего, что этих ровесниц мамонтов даже посадить невозможно: мгновенно вываливается куча справок о тридцати трех неизлечимых болезнях, никак не совместимых с тюремным режимом.
Аддарекх поежился, закуривая.
– Чего тебя снова в Ебург понесло, шитанн? – спросил Трифонов.
– Мне ваш Ебург до старости бы не видать, – буркнул тот. – Наверняка на вашей планете есть местечки поуютнее. Но тут у вас все посольства стройными рядами – куда же, как не сюда?
– А на что тебе посольства? – полицейский лениво стряхнул пепел – в урну, чтобы не подавать гражданам дурной пример. – Японским дипломатом заделался?
– Да мересанец этот, – Аддарекх вздохнул. – Ему гражданство нужно оформить.
– Надеюсь, не российское? – осторожно уточнил Трифонов.
Где-то Аддарекх это уже слышал.
– Россия отказала. А также Япония. Как и Венгрия, Филиппины, Науру…
– Науру? Это чё такое?
– Это ваше земное государство, – злорадно просветил Аддарекх изумленного землянина. – Остров, сто червей могильных, в океане. Восемь тысяч жителей, триста червей могильных. И восемь тысяч первый, к червям, не нужен.
Аддарекх изрядно продвинулся в земной географии. Волей-неволей.
– Ты бы подсказал, сержант, куда обратиться. К кому пойти, чтоб наверняка?
– Ну-у, – задумчиво протянул Трифонов. – Может, в Африке что-нибудь. Конго, Заир…
– Было. Послали.
– А Центральная Америка? Никарагуа, Гватемала?
– Взяли заявку и тянут время. Думаю, откажут.
Полицейский покачал головой.
– Ну, тогда и не знаю. А на фига ему это гражданство? Он что, хочет непременно сам за координатора голосовать? Пусть берет рабочую визу, гастарбайтеров никто не гонит.
Аддарекх невесело хмыкнул.
– А что это вы курите? – с небескорыстным интересом спросил незаметно подошедший Иоанн Фердинанд.
Трифонов протянул ему пачку, внимательно разглядывая. Не сразу и поймешь, что мересанец: одет по-земному, малорослые мужики и здесь встречаются, а что с гарнитурой – многие телефон так носят, чтобы руки не занимать. Только синеватое лицо выдает.
Мересанец затянулся и скорчил гримасу. Его невеликие запасы травы кончились, и он уже намекал Аддарекху, что неплохо бы поискать земные аналоги. Но, у кого бы он ни спрашивал о траве для курения, все крутили пальцами у виска, а пару раз пригрозили позвонить в полицию. Сигареты Иоанн Фердинанд забраковал. Назвал сушеными фекалиями – столь же приятными и полезными.
– Сержант Трифонов, – представил Аддарекх полицейского. – Ангел-хранитель этого города, чтоб ему провалиться. А это Иоанн Фердинанд, лицо без определенного места жительства и постоянных занятий.
– Он что, стражник? – перепугался Иоанн Фердинанд. – И ты ему такое про меня говоришь? Он же меня арестует!
– Есть за что? – поинтересовался Трифонов, изобразив служебное рвение.
– Синий, не ссы. Сержант – нормальный человек. А что злой немного с утра, так с кем не бывает. Ну что, справил свой праздник? Можем заняться делами?
– Они говорят, что никакого праздника сегодня нет, – растерянно ответил мересанец. – Говорят, что Рождество через тринадцать дней. Но я точно знаю, что сегодня! Мне епископ в календарике отметил. Где мы могли попасть во временную петлю?
– Да ты своей травой обкурился, фантаст! Какая временная петля?
– Третий день не курю, нет ничего!
Трифонов кашлянул.
– Так, мересанец. Будем считать, что я ничего не слышал, потому что арестовывать тебя неохота. Но наше, православное Рождество в самом деле через тринадцать дней. А ты, судя по всему, католик. Верно?
Иоанн Фердинанд опешил.
– Я не знаю. Я просто христианин!
– Просто христиан не бывает, заруби себе на носу. Бывают православные, католики, протестанты, баптисты еще всякие… Ты не в ту церковь зашел.
– Но мне никто не сказал, что не в ту.
– Ну, будь ты мусульманин, сказали бы. И то не факт: пришел и пришел, постой, послушай – может, понравится…
– А где же мне теперь нужную церковь искать? – расстроился мересанец.
Трифонов полез было за наладонником, но Аддарекх это пресек:
– Эй, Иоанн Фердинанд! Я не понял. Ты хотел на Рождество сходить в церковь. Сходил? Сходил. Вот она стоит, и попробуй скажи мне, что это не церковь. Помолился? На иконы поглазел? Над свечками помедитировал? Все, хорош, программа выполнена. Ты не забыл, что мы еще до обеда к консулу Лесото записаны?
– Лесото? – озадаченно переспросил Трифонов. – А это где?
– На Земле, – Аддарекх показал в усмешке клыки. – У тебя в школе по географии что было, сержант?
– Трояк, – он смущенно махнул рукой. – На фига эту географию учить? Чтоб не заблудиться, спутниковые навигаторы есть. Не, ну правда, где Лесото?
Праздника не получилось. Что ж, оставалось заняться делами. Возвращаясь в Нью-Йорк, Салима просматривала на ноутбуке вновь поступившие документы. Новости, отчеты, справки, прошения, приказы на подпись… Хайнрих потерянно молчал, уставившись в иллюминатор. На что там смотреть? Облака остались внизу, вокруг – однообразная темнота, лишь на крыльях размеренно вспыхивают бортовые огни.
Она отвлеклась от ноутбука и погладила его по плечу.
– Хайнрих, родители любят тебя. Очень сильно. Но неумело, – она слабо улыбнулась.
– Я думал, они обрадуются, – несчастно произнес он. – Они так боялись, что девушка бедная, криминальная, из плохой семьи…
Она пожала плечами.
– Возможно, они и не догадывались, что боятся совсем иного. Боятся невестки с характером. Им нужна домашняя квочка, которую можно гонять за тапочками и которая будет рожать по ребенку каждый год, потому что настолько невинна, что не знает о противозачаточных средствах.
– Ни за что! – отрезал он, передернувшись.
– Кстати, Хайни, – проворковала Салима, – если ты примешь ислам, то сможешь завести вторую жену, которая устроит твоих родителей, и все будут довольны.
Ага, как же. Он представил себе реакцию родителей. Мама опять начнет хвататься за сердце, путая, где оно находится, а папа будет грозиться выдрать его ремнем, если он немедленно не завяжет с богохульством и развратом.
– Мне на фиг не нужна никакая вторая жена, – проворчал он. – Только ты.
– Надеюсь, ты не питаешь лишних иллюзий, дорогой? – усмешка была нежной. – Я не собираюсь варить тебе супы и рожать детей. У меня нет на это времени.
– Ну и не надо, – легко согласился он. – Так ты выйдешь за меня?
– Не торопись. Отметим окончание войны.
– Поверь мне, я буду приближать победу всеми силами! Я и так бы к ней стремился, но теперь – в особенности.
Хайнрих воспрял духом. Ну, это же другое дело! А то: ислам, ислам…
С корабля всех выселили, однако адмирал Шварц приказал, чтобы кто-нибудь из пилотов постоянно находился в гостинице Байк-паркинга – на тот случай, если явятся кандидаты в пилотскую бригаду. Кто-нибудь – это замечательно, но кто? Фархаду высказать свое мнение не дали. Федотыч на правах старшего товарища заявил:
– Мальчик, я еду к семье. А у тебя семерых по лавкам нет, ты и останешься тут за начальника.
– Фархад Фархадыч, ну какой из меня начальник? – он пожал плечами. – Чтобы кандидатов рассматривать, нужен человек солидный, авторитетный, умудренный годами…
– Даже не пытайся, юноша. Ты ведь принц, а принцам никогда не требовались годы и солидность, чтобы взойти на трон и править, это у них в крови. Не справишься – значит, хреновый ты принц.
И Федотов отбыл в направлении аэропорта, оставив Фархада размышлять о тяжкой доле принцев.
В Байк-паркинге он никого не знал. Девушек вокруг крутилось море, но это были не те девушки – никакой романтики, чистый профессионализм. Фархада такие не интересовали. За два дня он обошел все местные достопримечательности, включая свалку старой космической техники, и заскучал. Нет, развлечений в крупном транспортном узле было предостаточно, но – увы – рассчитанных на весьма непритязательный вкус, на массового потребителя. То, что здесь будут томиться в ожидании неизвестно чего одинокие принцы, в расчет как-то не принималось.
Вдобавок ему достался аквариум со шнурогрызками. Это капитан Гржельчик приказал не уничтожать всех шнурогрызок, а оставить парочку-другую для изучения. Ну и вообще, вдруг пригодятся? Никогда не знаешь, что тебе понадобится в будущем. При постановке «Ийона» на ремонт аквариум поручили Федотычу, а он свалил его на Фархада. В самолет, мол, меня с ним не пустят, так что храни. Фархада это не обрадовало, но от скуки он начал экспериментировать с тварями. Что будет, если кормить их не медными и алюминиевыми гайками, а, скажем, железными скрепками? Шнурогрызки лопали и скрепки, но исключительно с голодухи. А вот серебряное колечко гады сожрали с удовольствием – правда, надолго не хватило, стали волноваться и шуршать, требуя еще еды.
Первый явившийся соискатель должности резервного пилота уставился во все глаза на пятисантиметровое чудище с хоботком, топочущее по столу, гоняясь за тонкой золотой цепочкой, которой молодой человек в желтой майке водил туда-сюда. Чудище недовольно шипело и перебирало лапками все шустрее, но угнаться не удавалось.
– Э… здравствуйте, – пробормотал вошедший.
Он даже сразу не узнал лучшего выпускника Академии за прошлый год. Во-первых, был потрясен зрелищем. А во-вторых, он пришел к опытному пилоту, эксперту, проситься на его корабль и как-то не ожидал увидеть вчерашнего однокашника.
А вот Фархад его узнал.
– Гасан? Ты что тут делаешь?
Он отпустил золотую цепочку, и шнурогрызка радостно принялась заплевывать ее кислотой.
– А… – вырвалось у Гасана. – У… Ш-шайтан, что эта… эта пакость творит?
– Это шнурогрызка, – объяснил Фархад. – Или мегавошка. Сожрать пытается.
– Ы-ы… Это же золото! Неужели не жалко?
– Вот именно, – меланхолично подтвердил Фархад. – Это золото. Оно не растворится.
Гасан сглотнул и одернул курсантский мундир с маленькой серебряной звездочкой.
– Аль-Саид? – ага, идентификация прошла. – А кто на «Ийон Тихий» записывает?
– Я и записываю, – откликнулся Принц, наблюдая за шнурогрызкой.
– Шайтан! Я думал, тут если не капитан, то второй пилот.
– Видишь ли, я практически и есть второй пилот, – честно говоря, Фархада это обстоятельство несколько беспокоило. – Если учесть, что командир корабля незнаком с управлением ГС-крейсером, а из пилотской бригады, помимо меня, остался один.
Шнурогрызка сердито затрещала. Золото, такое вкусненькое на вид, никак не поддавалось.
– А ты чего пришел, Гасан? Неужели хочешь наняться на «Ийон»? Тебе же еще целый семестр учиться.
Парень опять сглотнул.
– Я подумал, может, вы меня на практику возьмете?
– Ты что, с вышки упал? «Ийон» – не учебная лоханка. Это боевой корабль!
– Я знаю, аль-Саид. Только если я этот шанс упущу, до пенсии буду голову пеплом посыпать. Да, я еще не получил диплом. Но ты сам год назад таким был. Помоги мне, как земляк земляку. Вы ведь Фархадов набираете, так чем я не Фархад?
Гасан – земляк весьма условный, сириец из Хомса. Тоже арабских кровей, и только. С другой стороны, в космических масштабах все земляне друг другу – земляки. И имени у него не отнять. Имя, конечно, не редкое, но и не так чтобы встречающееся повсеместно. Поди найди классного пилота, чтобы был Фархадом. Не на «Ийоне Тихом», а вообще.
– Тебе до практики еще зимнюю сессию надо закрыть, – напомнил Принц Гасану.
– Я все экзамены сдал досрочно. Вот, – парень выложил бумажку с печатями. – И вот еще, разрешение от ректора.
Фархад пробежал бумажку глазами. Действительно, ректор Академии расписывался в том, что позволяет курсанту последнего года Фархаду Гасану пройти преддипломную практику на ГС-крейсере, если будет на то согласие капитана. Он взял заверенную копию зачетной книжки, просмотрел придирчиво. Оценки «отлично», изредка «хорошо».
– Ладно, Гасан, – поколебавшись, Принц провел по лицу рукой, словно стирая сомнение, и протянул ему кристалл памяти с анкетой. – Заполняй.
– Спасибо, Фархад! – он схватил кристалл.
– Кстати, меня здесь Принцем зовут. И ты можешь себе прозвище придумать, пока не поздно. А то наградят и выбора не оставят. Обзовет тебя адмирал Недоучкой, и прилипнет на всю жизнь. Лучше придумай сам.
– А чего тут думать? – с энтузиазмом отозвался Гасан, доставая наладонник и втыкая туда кристалл. – Буду Джинном. Можно?
Фархад пожал плечами.
– Да хоть Иблисом, мне-то какая разница? Я тебе не папа с мамой.
– Принц, ты мне подарил новую жизнь, прямо как папа с мамой! – Гасан заполнял анкету поспешно, до конца еще не веря своему счастью. – Клянусь, я этого не забуду!
– Боюсь, что и мое начальство этого не забудет, – задумчиво проговорил Фархад. – Если адмирал Шварц мне мозги не выест, то Федотов убьет своим занудством.
Шнурогрызка грустно сидела возле золотой цепочки и обиженно стрекотала. Фархад натянул резиновую перчатку, кинул тварюшку в аквариум к товаркам и понес цепочку в ванную – промыть как следует от кислоты.
– Ну, и зачем это было делать, адмирал Шварц?
– А что я такого сделал-то? – опешил он.
Он даже еще не разделся. Всего и успел, что поцеловать. И как понимать – зачем? Затем, что это им обоим приятно, вот и все.
Оказалось, она имела в виду не поцелуй.
– Я ознакомилась со списками на награждение, адмирал. Что там делает некий Фархад аль-Саид?
– Блин! – и она туда же; ну как так можно? – В ходатайстве все сказано. Юноша проявил себя с самой лучшей стороны.
– Хайнрих, я рада, что ты о нем заботишься. И он, кстати, о тебе исключительно хорошо отзывается. Но нет совершенно никакой необходимости осыпать его орденами. Ему следует служить наравне со всеми. Я не хочу, чтобы о нем говорили, будто он делает карьеру благодаря мамочке!
– Черт возьми! – не выдержал Хайнрих. – Ты, видно, хочешь, чтобы его держали в черном теле и всячески дискриминировали. Чтобы он вышел на пенсию резервным пилотом без единой награды. Этого ты хочешь? Салима, он не может служить наравне со всеми, он – лучший. Ты сама в этом виновата. Ты его родила, ты его воспитала таким. Почему он должен из-за этого страдать? Мальчик заслуживает ордена. Будь на его месте любой другой, ты бы подписала приказ, не глядя на его мамочку. Ни один гражданин Земли не может быть ущемлен в правах из-за происхождения! Вступая в должность, ты клялась это исполнять, разве нет?
Салима глухо рассмеялась.
– Речь, достойная правозащитника. Не желаешь поработать в ООН адвокатом?
– Мне и в космосе неплохо, – заметил он. – А вернусь на периметр, станет еще лучше.
– Хайни, – ей явно понравилось звать его этим детским имечком; он не мог понять, как к этому относиться, – ну посуди сам: как я это подпишу? Люди скажут: мама подарила мальчику золотую погремушку.
– А когда ты подписывала приказ о моем ордене, тебя ничего не смущало? Вдруг кто-то скажет, будто я заработал орден в твоей постели?
Она хмыкнула.
– Сегодня ты пока ничего не заработал, так что очередной орден откладывается.
– Ненадолго! – пообещал Хайнрих.
К капельницам с глюкозой добавились жидкие кашки. Разведенные, почти одна вода, но выход из голодания был вехой на пути к выздоровлению, и Йозеф радовался этим кашкам, словно младенец.
Врачи утверждали, что от иммунодефицита нет и следа, и не верили ему, когда он предъявлял им анализы, сделанные Кларой Золинген в октябре. Говорили, что печень потихоньку восстанавливается, что мозг работает нормально, и воздействие наркотика не сказалось на нем необратимо.
Теперь он уже не сомневался, что будет жить. Самое страшное миновало. О бесконечной веренице мучительных процедур в монастыре, на грани жизни и смерти, он старался не вспоминать. Но монастырские привычки остались: над своей койкой он повесил небольшую икону и молился дважды в день, утром и вечером.
В палате был компьютер, и Йозеф изучал интернет, жадно впитывая информацию об изменившемся за время его отсутствия мире. Он узнал, что Ларс Максимилиансен отстранен от должности, что флотом командует кардинал Натта, не совершая особых прорывов, но вполне успешно. Узнал и об «Ийоне Тихом», отданном под руку Хайнриху Шварцу. Шварц ему не нравился, но он не мог не признать, что порядок у него на станции был образцовый. Каково, интересно, экипажу под его придирчивым началом? На стенку, небось, лезут. «Ийон» успел уничтожить мересанский линкор, замаскированный под райский, отбить попытку мересанцев захватить рудник на Нлакисе, выиграть сражение с превосходящим симелинским флотом. Писали, что крейсер сильно поврежден в бою с симелинцами, и есть потери; в данный момент он находится на ремонте. Йозеф испереживался, ему все казалось, что уж он-то уберег бы корабль, хотя и при нем «Ийону» порой приходилось ремонтироваться.
Церковные сайты пестрели проповедями о священной войне. Гъдеанский координатор Имит неоднократно предавался анафеме за то, что позволил разрастись гнездам тьмы на своей планете, а адмирал Ен Пиран – за открытое пособничество дьяволу. Если бы эти проклятия имели непосредственную, реальную силу, верхушка Гъде уже давно бы сгинула в геенне огненной. Но Йозеф уже кое-что понимал в разнице между светлыми и темными религиями. В светлой религии не может быть настоящих, энергетически оформленных проклятий, это просто слова, побуждающие верующих к определенным отношениям и действиям. Сила света – в молитвах. Энергетическую подпитку получает стремление к добру, любви, красоте, к совершенству духа и преумножению веры, но не проклятия.
