Михаил Израилевич Армалинский
Вызволение сути
9 августа 2017
Вопрос для Одного
А С <sokale@mail.ru>
Кому: dmibykov@yandex.ru
Что Вы скажете о писателях-эмигрантах третьей волны, которые ни разу не приехали в Россию со времени своей эмиграции? А это уже более сорока лет.
Это Владимир Марамзин (в России он не издавался после своего отъезда), Михаил Армалинский (пять его томов вышли в московском издательстве "Ладомир"), Дмитрий Савицкий (одна его книга вышла в 1990).
Эта троица что – русофобы? Армалинский пишет порнографию, и его в России издали больше всех.
Как Вы объясните этот феномен?
Алекс Сок
10 августа 2017
Быков Дмитрий – А С
Упоминание Армалинского в одном контексте и даже в одном тексте с Марамзиным оскорбительно для Марамзина. Не нужно делать ему рекламу.
А С – Быков Дмитрий
Что вы имеете против Армалинского? Порнография у него необычная.
А в одном контексте с Савицким его можно упоминать? Или Савицкого тоже не надо рекламировать?
Быков Дмитрий – А С
Савицкий – писатель. А Армалинский – не писатель. Вы мне лучше не пишите о нем, а то я начинаю подозревать, что он вам платит – или что вы одно и то же лицо.
(Характерный симптом мании преследования, охвативший многих парапушкинистов, которым я мерещусь в каждом полученным ими письме наряду с российской повсеместной проплаченностью. – М. А.)
А С – Быкову
Армалинский мне не платит, я просто читал его книги и читаю его ЖЖ. Вы ведь сами говорили о нём недавно в своей передаче в связи с Тайными записками Пушкина. (см. выше – М. А.)
Вы как-то подозрительно чувствительны к упоминанию его имени. Я ведь задал вопрос о трёх писателях, а Вы выделили его и пишете только о нём, а на мой вопрос никак не ответили.
Меня интересует, почему Марамзин и Савицкий не издаются в России и в неё не приезжают? (Армалинского, как Вы попросили, уже не упоминаю).
На это последнее письмо Дм. Быков не ответил.
Читая сей "эпистолярный роман", трудно понять, почему Быков считает меня настолько опасным, что отважно взялся охранять Владимира Марамзина от меня, “опасного соседа”.
Почему соседство наших фамилий представляется Быкову таким оскорбительным для Марамзина? Неужели из-за того безобидного факта, что я – "не писатель"?
Кстати, определения, основанные на отрицании, являются содержательно недостаточными. Это-то Быков-суперэрудит, должен бы знать. Ставлю ему в пример его коллегу Александра Гениса, который меня тоже не возлюбил, так тот объясняет свои пылкие негативные чувства вполне определённо, а именно тем, что я – “развязный" и к тому же ещё и “городской сумасшедший" (см. ниже).
Быть может, Быков, говоря, что я "не писатель", имел в виду, что я – поэт? Не зря же охраняемый им Владимир Марамзин опубликовал мои стихи в одном из номеров журнала Эхо, который он издавал в Париже.
Не считает же Быков, человек большого ума, у которого, даже можно сказать, ума – палата, что Марамзин – мазохист, раз он занялся самооскорблениями, ставя в журнале мою фамилию рядом со своей?
Главная причина, по которой Быков мог назвать меня "не писателем" та, что такого порнографа, как я, в русской литературе никогда не было, и значит меня никак не загнать в цех писателей, людей пристойных и благонравных. А кто не в цеху, тот по определению – "не писатель".
Если сравнить количество написанного Быковым и мною, то, разумеется, именовать меня писателем будет затруднительно, ибо у меня всего лишь “ни дня без строчки", а у Быкова ни дня без книги.
Однако, довольно прочесть одну страницу Достоевского и сразу узнаёшь – это Достоевский.
Достаточно прочесть одну страницу Платонова и сразу тебя осеняет – это Платонов.
Лишь прочтёшь одну страницу Марамзина – и его уникальная писательская личность сразу выступает из текста.
А вот если прочесть хоть тысячу страниц Быкова, то в этом словесном океане увидишь вовсе не Быкова, а косяки подобных талантливых современных русских писателей. Вся эта монотонность необходима для литературного процесса, ибо только на её фоне становится заметна самобытность таких писателей как Марамзин, Савицкий и "не писатель" Армалинский.
Несчётные стихи Быкова, как и его проза – добротные и абсолютно правильные по форме и содержанию. Однако подобные стихи, как и проза пишутся многими талантливыми поэтами, типа Игоря Иртеньева и писателями, вроде Захара Прилепина.
В отличие от Быкова, запрещающего меня рекламировать, я к нему отношусь положительно и в качестве рекламы хочу привести его неоспоримые достижения:
1. Быков прочёл и запомнил книг в тыщу раз больше, чем я.
2. Он написал книг в двести раз больше, чем И. Бродский и в сто сорок девять раз больше, чем Лев Толстой.
3. Быков – блестящий версификатор, который обязательно займёт все первые места на соревнованиях по скоростному писанию стихов на любую заданную тему.
4. Книги Быкова будут стоять на той же полке Б., впритирку с книгами Бродского.
5. Быков занял первое место в книге рекордов Гиннеса по количеству написанного и наговоренного.
6. Быков – вездесущий и круглосуточный молодец!
* * *
Дмитрия Быкова нельзя не заметить – он бросается в глаза большим жирным пятном на русской литературе. Обилие его таланта подобно маслу, которым кашу русской литературы не испортишь, но вот одежду ты им, переливающимся через край, точно изгадишь.
Эрудиция Быкова не имеет границ, и если в начале карьеры его называли ходячей энциклопедией, то теперь он зовётся сидячей википедией.
Дмитрий Быков ведёт регулярную радиопередачу под названием Один.
Я совершенно случайно выяснил, что название его радиопередачи Один исковеркано цензурой, а истинное название радиопередачи Дмитрия Быкова – Один хуй.
Кроме того, стала известна литературная кличка Дмитрия Быкова: Три толстяка,
Прорицания
На выход внеочередной книги Д. Быкова.
Дмитрия Быкова следует привлечь к ответственности за уничтожение лесного покрова Земли. Издание несметного количества его несчётных книг потребовало столько бумаги, что половина лесных массивов Сибири и берегов Амазонки превратились в болота и саванну соответственно.
Приключения Быкова со здоровьем, или Быков здоров, как бык.
Ой, в больнице Уфы
Быков в коме, увы.
Через пару дней:
Как давний знакомый,
он вышел из комы.
И слышно вещанье,
а не завещанье.
* * *
На litres.ru, где продаются мои книги, разместили мою биографию.
Согласно формату, под каждой биографией автора Литрес размещает рубрику с названием “Похожие авторы”.
И кто бы вы думали стоит первым в списке, похожих на меня?
– Дмитрий Быков.
Я опасаюсь, как бы он от такого кощунства и святотатства снова не впал в кому.
Я же воспринял его похожесть как оскорбление и настаиваю, что раздел “Похожие авторы” под моей биографией должен вообще быть пустым, ибо похожих на меня не имеется.
Хотя я к Быкову отношусь с многоуважением и от всего сердца желаю ему написать ещё 243 романа.
Дмитрий Быков – инопланетянин
Я вовсе не завожу речь о сути и качестве работ Дмитрия Быкова. Его "Пастернака", например, я прочёл с неназойливым интересом.
В данном случае меня интересует чисто техническая сторона творчества Быкова – его потрясающая производительность. За один день он пишет столько, сколько любой другой писатель соразмерного таланта не напишет за год. Сей громадный валовой продукт невозможно выдать, даже если писать по двадцать три часа в день с часовым перерывом на еблю.
А ведь Быков ещё и в школе учит, и лекции читает, и супружеские обязанности приходится выполнять (хотя на это, быть может, у него уходит всего две минуты, но он всё равно за это время успевает написать в уме стихообразную статью на две газетные полосы).
Не следует забывать и то, что Быкову удаётся регулярно наставлять население необъятной России, поясняя: что такое хорошо и что такое не очень.
Такая нелюдская производительность у Быкова может осуществляться только, если между его вторым и третьим подбородком вделан специальный чип, созданный инопланетянами. Таким образом, Быков передаёт тексты прямо из мозга в другие чипы, встроенные в типографские компьютеры теми же незаметными инопланетянами.
Если вербальную часть творчества Быкова можно объяснить с помощью вышеизложенной гипотезы, то скорость его невербального мышления можно объяснить только благодаря недавно открытой возможности перемещения со скоростью, превышающей скорость света.
Из всего этого следует, что сам Дмитрий Быков – инопланетянин. А значит надо изучать не столько его творчество, сколько его самого. Небось генов у него в мульон раз больше, чем у землян, и не известно, что ещё он с ними затеет – всю русскую литературу под себя подомнёт.
Война миров, бля.
Народный учитель русской литературы
Я уже отмечал замечательные версификаторские способности Дмитрия Быкова.
Я восхищался его литературной производительностью, не имеющей мировых аналогов.
Теперь пора изъявить глубокий восторг перед его преподавательскими талантами.
Я посмотрел и послушал несколько его Открытых уроков по русской литературе.
Ученикам и, особенно, ученицам невозможно не влюбиться в такого учителя – помимо того, что лицом Быков выглядит, как Амурчик с усиками, он восхитительно излагает колоссальный фактический материал, объединенный светлыми мыслями, догадками, теориями, с которыми можно поспорить, но не хочется.
Все его ученики, сидящие с серьёзным выражением лиц, доказывающим, что русская литература – дело не шуточное, являются счастливейшими учениками – их пестует самый вдохновенный, самый эрудированный и самый филологический учитель в России.
На уроке про Евгения Онегина он разоткровенничался и сообщил что Ленский полюбил дуру Ольгу, потому что для мужчины важен не женский ум, а красота. Реакцию дурнушек в классе на это откровение предусмотрительно не показали, но зато выражение лиц нескольких смазливых учениц стало ещё серьёзнее.
И тем не менее, Дмитрий Быков – поистине гениальный преподаватель, и по его урокам-лекциям-учебникам следует познавать русскую литературу любому, кто её любит.
А те, кто не любит литературу, придя на его открытый урок, обязательно в неё влюбятся.
Я-то её, родимую, уже давно люблю, но посидев на открытых уроках Дмитрия, ощутил, что любовь зла – полюбишь и Быкова.
Дмитрий Быков – поистине великий учитель литературы. Он для русских читателей, как Макаренко – для беспризорников.
Александр Генис
Бодался телёнок Генис с дубом
В своей активной рекламной деятельности, которая началась в 1984 году, когда я открыл своё издательство M.I.P. Company mipco.com, я использовал множество методов, приёмов и средств. Так, в результате использования одного из них – электронной почты – я удостоился почётного звания Первого Спамера Всея Руси38..
Одним из нынешних методов рекламирования моей литературно-издательской деятельности является гуманная эксплуатация Facebook. Вот типичный пример:
Я нахожу заметного литературного деятеля, у которого сотни друзей, большинство которых, разумеется, не следует даже пытаться познавать в беде.
Затем я выбираю свежий и злободневный пост этого деятеля и помещаю коммент, в котором косвенно или прямо даю рекламу моих книжно-издательских деяний.
Обыкновенно, умный владелец блога не реагирует на мою ненавязчивую рекламу, а читатели этого блога просматривают мой коммент. Они часто откликаются, как правило, по-дурацки – но дело сделано: я оповестил их о том, о чём хотел.
Иногда и сам блогер откликается на мой пост, тоже, как правило, по-дурацки, самовлюблённо полагая, что мой коммент обращён лично к нему. Я с радостью отвечаю так, чтобы спровоцировать негодование или иной шум, что является усилением рекламного эффекта моего коммента.
Точно такой случай произошёл намедни в блоге Александра Гениса. Он – писатель того же сорта, что и Дмитрий Быков: Оба они – апостолы культпросвета, однако Генис значительно меньшего масштаба, чем вездесущий супергенератор слов Дм. Быков. Тем не менее, смысл их деятельности схож – отсутствие писательской самобытности они успешно заменяют обширной эрудицией, бескрайней памятью, высокой литературной техникой и горячечной активностью.
Так вот, Генис опубликовал пост о шестимесячном правлении Трампа. Я пост не читал, так что не знаю, Генис за или против. Позиция Гениса меня вообще не интересовала – у меня есть своя собственная, о которой я и решил оповестить читателей его блога. Я поместил линк на мою статью “Почему я ненавижу Трампа”52.
Воспроизвожу то, что последовало, ибо оно кричит само за себя.
Alexander Genis: Вы на своей странице это печатайте, а не на моей.
Mikhail Armalinsky: На своей странице и печатаю, а здесь даю только ссылку. Не будьте злобным эгоистом – Вашим читателям польза.
AG: Мне нужны не всякие союзники. Вы, например, не подходите. Не терплю развязности.
MA: Да Вы мне – никто. Не терплю Вашей потливой вялости. Как я пояснил, меня интересуют Ваши наивные читатели. Пусть почитают мою прямую речь, которая зовётся развязной разными джентльменствующими. А теперь всё, на что Вас хватит – это меня забанить. Геройствуйте! Не забудьте также убрать эту запись – ведь правду тоже можно развязной звать.
AG: Запись оставлю, а Вас уберу. Я с городскими сумасшедшими не спорю.
Итак мораль из этой побасенки трёхмерная:
1. Генис, самонадеянно и без всяких на то оснований, возомнил себя моим союзником и спорщиком. А ему пора бы знать, что “кто спорит, тот говна не стоит”21 – не знать русского фольклора для русского писателя – самоубийственно.
2. Я, по мнению того же Гениса – городской сумасшедший.
Ну, если на то пошло, то я – сумасшедший явно не городской, ибо живу я не в городе, а в предместье, так что извольте, тов. Генис, называть меня – поселковый или посёлочный (suburban) сумасшедший.
3. Вполне очевидно, почему моя развязность так претит Генису. Он ведь сам-то пишет завязанным в смирительной рубашке приличий и традиций. Вот почему моё развязанное, а точнее, отвязное литературное поведение для Гениса – как вожжа под хвост.
Но Генис заглотал мою наживку и сделал уготованное мною дело – стал болтать, рекламируя меня.
А ведь мог бы и молчать в тряпочку, как это делают другие русские литераторы, из тех, кто поумнее.
Но я Гениса не виню, а лишь сочувствую ему, ибо удержаться от соблазна перепалки со мной нелегко. И в этому имеются множественные доказательства.
"Оргазм" в заголовках и в текстах
В 1988 году я издал книгу своих стихов под названием По обе стороны оргазма7 (покупайте в Apple iBooks, lulu.com цифру, а у меня – бумагу). Это было первое в русской литературе использование слова «оргазм» в названии книги.
В те времена это слово было уж очень малознакомым, а следовательно, непопулярным даже в подстрочных примечаниях петитом, не говоря уже об основных корпусах текстов.
Народ поначалу ошарашился и зашёлся моим «оргазмом», но тут пошла «перестройка», и люди быстро привыкли к сексуальной терминологии и стали это святое слово опошлять, упоминая его всуе.
Сначала по проторённому мною пути пошли пособия по сексу, вынося «оргазм» в заголовки:
Дарья Нестерова. Оргазм без проблем.
Анна Федорова. Секреты женского оргазма, или Как достичь удовольствия женщине
Александр Полеев. Вся правда о женском оргазме
В такой благоприятной обстановке осмелели и писатели худлита:
Дмитрий Стародубцев В поисках оргазма
Нина Дьяченко. Оргазм за миллион, или Деньги не пахнут!
Глафира Душа. Оргазм по субботам
И даже общеизвестный Владимир Сорокин в 1995 году решился на использование слова «оргазм» в тексте Тридцатой любви Марины.
Быть может, именно поэтому в эссе о своём любимчике, Александр Генис, заядлый русско-американский литературный критик, который испугался писать о Тайных записках Пушкина20, наконец, осмелел настолько, что дал заглавие своему эссе о Сорокине Цена оргазма.
Таким образом, сам того не ведая, Генис внёс экономическую составляющую в свои филологические сношения. В отличие от меня, Генис является более осведомлённым в ценообразовании, чем в феноменологии оргазма (см. моё эссе об оргазме Гонимое чудо11,13).
Мне стало известно, что Генис готовит к печати монографию, где он уже будет писать не только о В. Сорокине, но и об остальных своих любимчиках: Викторе Пелевине и Татьяне Толстой. И назовёт он свой новый опус Капитал оргазма.
После меня им уже всё можно.
Юнна Мориц
Талант и старость
Книжка стихов Юнны Мориц Суровой нитью 1974 года произвела на меня сильное впечатление, и поэтому, когда в начале 1975-о я поехал в Москву на "штурм поэтов", Юнна Мориц попала в список моих целей.
Я раздобыл Справочник Союза писателей и выписал домашние адреса Евтушенко, Вознесенского, Давида Самойлова и Юнны Мориц.
В 1974 году я сделал сборник стихов Вразумлённые страсти1, распечатал его на машинке в пяти экземплярах, переплёл и получилась опасная. по тем временам, самиздатовская книжка.
Один экземпляр я оставил себе, а остальные четыре решил вручить избранным поэтам. Я был уверен, что личный визит много эффективнее, чем посылать книгу по почте.
Эффективнее в том смысле, что кто-то из них влюбится в мои стихи и протолкнёт в печать. Мечты, мечты…
Евтушенко и Вознесенского не оказалось дома, во всяком случае дверь мне никто не открыл, несмотря на упорные звонки.
Давид Самойлов дверь открыл, даже пригласил войти. Помню комнату с роялем и какого-то парня. Я вручил свою книжку, что-то сказал, я не хотел навязываться на разговор и ушёл. Меня не задерживали. Ничего от Самойлова не последовало.
Насколько я помню, Юнна Мориц жила на Кутузовском проспекте, который меня восхитил своей яркой мощью. Сравнивать его архитектуру я мог только с той, что я видел в СССР, где ничего подобного не бывало.
Дверь мне открыла сама Юнна Мориц, за ней в глубине я увидел старую женщину маленького роста, тревожно в меня всматривающуюся. В прихожей я уже привычно вручил свою книжку. Не помню, был ли разговор, но если был, то весьма краткий.
Я вернулся в Ленинград и вскоре получил письмо от Юнны Мориц, где она благосклонно отзывалась о моих стихах и назвала стихотворение, которое ей понравилось больше всех:
Дождь царапает стекло,
и, без видимых причин,
вспоминается Лакло,
автор женщин и мужчин.
На мгновение сцепясь,
верх и низ, со слоем слой,
дождь – сомнительная связь
между небом и землёй.
Можно было считать, что моя поездка в Москву была не абсолютно бесполезной, хотя никаких публикаций в результате её не произошло.
При отъезде из СССР в 1976 году я письмо Мориц взять с собой не мог – было запрещено вывозить из родины что-любо рукописное или напечатанное на машинке.
Уже будучи в Америке, я купил Избранное Юнны Мориц, вышедшее в 1982 году, и нисколько не пожалел, а даже порадовался покупке.
И вот последние годы доходят до меня патриотические стихотворения Юнны Мориц, атакующие украинских фашистов и прочих русофобов.
Мутация её таланта, под влиянием радиации русских СМИ, страшна и удручающа. Преклонный возраст лишает всякого иммунитета к повсеместной и агрессивной лжи.
Вот свеженькое из её ФБ:
Я – странный человек, люблю свою страну,
Особенно люблю в трагическое время,
Когда со всех сторон хулят её одну
И травят клеветой – в эпохоти гареме…
Что ж, похоть – это хорошо, гарем – ещё лучше, а вот Эпохоть в гареме – это уже призыв близкого слабоумия.
Юнна Мориц старше меня на десять лет, и она служит мне зловещим предостережением, что может сделать старость с человеком, причём не только с его телом, но и с разумом.
Всё что я могу сейчас, это попросить у читателей прощения впрок, коль старость лишит меня разума подобно Юнне Мориц, и я стану писать о том, как я люблю Америку и что со всех сторон её хулят, пока я в гареме играю с похотниками.
Но лучше всего упросить бога оставить мне достаточно разума, чтобы я вообще перестал писать, а лишь почивал на лаврах до самой смерти.
Александр Григорьевич Гидони
4 июля 1936 – 9 марта 1989
Александр Гидони. Солнце идёт с запада : Книга воспоминаний. – Торонто : Современник, 1980. – 537 с.
В 1978 году я начал издательскую деятельность тем, что решил переиздать свою тогда наиболее рискованную, по стандартам того времени, третью книжку стихов Маятник3 – ленинградский самиздат 1976 года.
Я разослал её по русским эмигрантским журналам, среди которых оказался Современник, с давних времён издававшийся в Торонто. Через некоторое время в нём появилась рецензия Галины Румянцевой. Как я вскоре узнал, она была женой главного редактора журнала Александра Гидони. Мы стали переписываться, и в 1979 году я прилетел в Торонто, где мы познакомились лично и окончательно договорились о переиздании Современником моей книжки Состояние2.
Из своего визита в Торонто я не запомнил ничего из проведённого времени c Александром и Галиной. Перечитывая письма, я узнал, что они познакомили меня к какой-то эмигрантской семьёй, но кто эти люди и как они выглядели я не запомнил, как и самого знакомства. Единственное воспоминание от поездки в Торонто, которое сохранилось в памяти – это женское.
Выйдя вечером из своей гостиницы, я увидел стоящую неподалеку от входа стройную негритянку лет тридцати. На ней был элегантный плащ, и она уверенно стояла на высоких каблуках. Подойдя к ней ближе, я разглядел в сумерках красивое и опытное лицо. Не помню, какими словами я предложил ей пойти ко мне в номер, но денег я ей точно не предлагал – уж это я запомнил. Она смерила меня взглядом и кивнула головой, мы провели вместе часа два, и она ушла, не упоминая о деньгах. Пизда у неё пахла пиздой, что редко встретишь у американок. Но самое главное, что я ничем не заразился.
В 1980 году Гидони приехал в Миннеаполис давать лекцию в университете Миннесоты. Опять-таки я ничего не запомнил: ни о чём была лекция, ни наши общения с ним. Кроме женского.
Накануне его приезда, я познакомился с девушкой, отчётливой красоты. Она была яркой блондинкой лет двадцати пяти, и всё это вместе переполнило меня желанием. Я плотно приступил к ней, но она заявила, что не может вступать ни в какие близкие отношения. Оказалась, что девушка лечилась от кокаиновой зависимости в знаменитой клинике в Миннеаполисе, куда съезжались богатые наркоманы со всей страны. Девушка работала секретаршей у техасского адвоката, который приучил её к потреблению кокаина в процессе их совокуплений. А когда эта привычка стала для неё уж слишком обременительной, дорогой и заметной, адвокат послал свою любовницу лечиться. В процессе выхода из активной зависимости психика наркомана весьма хрупка и потому им категорически запрещается вступать в интимные отношения с кем бы то ни было.
Я предложил ей невинно пойти на открытие выставки знаменитого художника в одном из музеев, но она категорически отказалась.
И вот приезжает Гидони. Я хотел его как-то развлекать и повёл в музей на эту выставку. Сидим мы с ним на скамеечке в зале перед картиной – и вдруг проходит моя кокаинщица под ручку с мужчиной. Мужик, правда, хилый и даже страшненький. Я ошалел от неправомерной ревности, подошёл к ней, отозвал в сторону и что-то понёс на тему “как ты смела отказать мне, а сама…”
Она ответила мне спокойно и с улыбкой: “Мне с ним безопасно”. И ушла от меня через музейные залы с уродливым мужиком навсегда.
Таковы были мои личные встречи с Александром Гидони.
В Современнике Гидони опубликовал мою статью “Сексуальная контрреволюция в США” (см. ниже) после чего несколько членов редакции в качестве протеста вышли из редколлегии. Туда им была и дорога.
Мой коллега по инженерной фирме, где я тогда работал, бывший славист, перевёл статью на английский, и я разослал её в разные журналы. Отреагировал нью-йоркский еженедельник Screw – в номере от May 22, 1989 года – там опубликовали кусок, посвящённый сексу в СССР под названием In The Pinko, сопроводив порнографическими фотографиями, на одной из которых вставили Горбачёва.32
И вот, в 1980 году вышла книга воспоминаний Гидони Солнце идёт с запада.
В связи с этим я написал ему письмо 5 ноября 1981 года.
Саша, привет!
Получил твоё письмо и книгу. Прочитал и несколько раз главы типа “Дело ВСХСОН” (Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа – М. А.), не веря своим глазам. Ты знаешь, что я к тебе относился и отношусь без предубеждения. Когда я познакомился с тобой, я никогда до этого не слышал ни твоего имени, ни об организациях, упоминаемых в книге. Однако, все, кому я называл твоё имя, говорили: “… а это тот, кто выдал ВСХСОН”. Штейн даже прислал мне вырезки, которые показались мне неубедительными, о чём я ему и написал. Думал ли я, что лучшие доказательства я получу от тебя самого?
Ты на протяжении всей книги упрекаешь разных людей, что они малодушничали, тогда как ни физических, ни моральных страданий им в этот период не грозило. Однако ты сам идёшь на сотрудничество с КГБ без всякого давления с их стороны (душеспасительные разговоры, которые с тобой вели, ты и сам не станешь называть давлением). Заявляя о своём прямодушии, многократно на протяжении всей книги, ты так и не рассказываешь, что всё-таки ты сделал для КГБ, история с перепрятанной программой, а остальное ты заставил себя “забыть” (стр. 348). Сомневаюсь, что кто-либо поверит, что КГБ довольствовалось “красотой твоего слога”. За что конкретно тебя освободили раньше “заботами КГБ” (стр. 359)?
Ты оправдываешь свой донос на Бородина и Ивайлова тем, что во-первых, за тобой следили (ты из этого делаешь вывод, что это было из-за них), и, во-вторых, тем, что они бы проболтались. Но предательству нет оправданий – ты во всяком случае не находишь их для Тарасенко, который сделал абсолютно то же самое (стр. 509), потому что он, как и ты, боялся утратить вид “советской лояльности”.
Более того, помимо того, что ты донёс, ты на суде рассказал о планах вооружённого восстания (стр. 408) и тут же сам признаёшь, что несмотря на то, что воплощения на практике не было, но “в условиях советского суда такие вещи звучали очень грозно”. И ведь не только “звучали”, ведь ты знаешь, что грозит за подготовку такого преступления.
Больше всего меня удивляет в твоей автобиографии – это то, что ты запросто прощаешь себе предательства и обрушиваешься с гневом на любого, кто чуть гладит тебя против шерсти. Происходит это, наверно, от невероятного накала самолюбования, которым пышет вся книга. Ты старательно вкладываешь комплименты по своему адресу в уста большинства людей, встречающихся в книге, и думаешь, что этим ты демонстрируешь скромность мудреца.
Вся книга в целом оставляет неприятное чувство фальши, недосказанности, неимоверной претенциозности, от которой ты открещиваешься в предисловии, но тщетно. Ты очень хорошо запомнил, что ты красноречив и лезешь из кожи вон, чтоб это доказать на каждой странице. А я скажу, что ты велеречив и многословен.
Когда я читал твои стихи, художественные вещи – я испытывал подобное, но не в столь сильной концентрации, да и это было, что называется, художественное творчество. Здесь же ты пишешь, что это не роман, а автобиография. Здесь тогда смолчать мне будет подло. Поэтому пишу, прости, что грубо, но прямо.
И ещё – эта вещь безнравственна, так как ты не ведаешь раскаяния и наслаждаешься, упиваешься совершённым. После Солженицына твоя книга мне напоминает по своей бестактности рекламу стирального порошка, прерывающую сообщение о смерти великого человека. И не то, что такая реклама не нужна, а это бестактный способ привлекать внимание.
Очень меня твоя книга удручила.
Будь здоров.
Михаил.
Гидони не замедлил ответить письмом от 16 ноября 1981 года.
Здравствуй, Миша! (Думаю, что тут следует добавить и “прощай”!)
О твоём письме я могу сказать одно: это письмо врага и завистника и, естественно, о наших личных отношениях не может быть и речи ныне. Оставайся в болоте своей расслабленной “диссидентской” премудрости: люди моего типа тебе и тебе подобным просто не по зубам и не по плечу. Это картина, достойная кисти богов: человек, вообще ни в какой политической оппозиции советскому режиму не участвовавший, “читает мораль” тому, кто рисковал жизнью, показывая одним из первых, что надо и можно бороться, цепляясь при этом за то, что у человека были обстоятельства, совершенно исключительные, о коих он честно написал! Я-то вот хоть сейчас в случае войны готов взять автомат и идти сражаться против того режима, который я ненавижу по особым основаниям, именно благодаря моему опыту общения с этим режимом, а ты, боюсь, не только автомат – пера для высказывания твёрдого против Советской власти не возьмёшь (начнёшь хныкать, что, мол, “политика – не моё дело”, “не могу идти против моей страны” и что-нибудь в этом духе).
Мне абсолютно ясно, что ты, имевший в Союзе разве что опыт “дрожания” перед КГБ, – не в той позиции, чтобы рассуждать о делах, связанных с борьбой против этой организации. Сделай только, пожалуйста, одно логическое усилие мысли и вообрази на момент, что я, после публикации моей книги попал в лапы КГБ. Как ты думаешь, что бы меня ждало после этого? Я думаю, что живым от них уже бы не вышел, и тем самым, КГБ куда правильней, чем ты, способно оценить и значимость моей книги и то, против кого она направлена, и вообще, чего я стою. Так что уважаемый “диссидент”, постарался бы ты хоть логики чекистского уровня набраться, судя о политике и людях моего плана!
Вся-то проблема у тебя и тебе подобным, что вы – не герои, даже не борцы, и вам нужно, чтобы героев не было вообще. Точно так же твоё бытие поэта пишущего не делает тебя поэтом в жизни – куда уж тебе судить людей типа (опять приходится мне хвастаться, да ведь есть же чем!) Байрона, Петефи, Марти. Для тебя подобные персонажи отодвинуты в глубокую историю; в жизни твоей нужно, чтобы их не было. Их бытие – укор тебе и тебе подобным. В одной новелле Андре Моруа сказано: “Гений, конечно, имеет приятелей. Но как-то странно представить, что ваш приятель – гений.” И уж ты никогда подобным “крамольным” предположением в адрес знакомых тебе “приятелей” не задашься.
На частные твои замечания о моей книге мне смешно отвечать. Во-первых, ты демонстрируешь бездну невежества в политике, и во-вторых, всё восприятие книги настолько априорно-враждебно, что доказывать здесь уже доказанное для умного читателя – бессмысленно. Ты вопишь о ВОСХОН (что было в моей жизни боковым и проходным эпизодом, в ходе коего я, кстати, весьма насолил чекистам; уж ты бы в такой ситуации перетрусил – полагаю – до смерти) однако ты мельчишь, скажем, об истории забастовки, которую я возглавлял (сие тебе не очень и понятно и совсем уже не близко!). А главное так хочется видеть в Гидони “агента КГБ” и так же не хочется видеть в нём борца, одно имя которого – укор тем трусам от политики, которые нам проповедуют “непротивление злу” и бегство от всякой политики.