Михаил Израилевич Армалинский
Вызволение сути
В Риме мы жили в квартире в старинном доме с пятиметровыми потолками, с огромной входной дверью с кольцами для битья в дверь, с каменным двориком, на котором поставлены толстые горшки, бадьи и бочки с кустами и деревьями, чтобы уравновесить камень.
Везде приступки, порожки, ступеньки – идёшь и спотыкаешься.
Чтобы войти в любой магазин с улицы есть ступенька, с которой, выходя, забыв о ней под впечатлением купленного, сваливаешься на улицу.
Вообще говоря, самые мои любимые достопримечательности – это рестораны и магазины. Раньше первыми шли женщины. Но то – раньше.
Бесчисленные звёздочки (созвездия) площадей с лучиками улиц, с непременными церквями и тоскливыми рожами святых и самого батьки-сынка с душком – осточертели довольно быстро, несмотря на глубокомысленные комментарии частных гидов, которых я нанял, чтобы хоть как-то избежать толпы.
Порадовали меня и швейцарские клоуны из ватиканской охраны – оказывается, несмотря на пёстрые шмотки, в которые они наряжены, все они – супермены, так как их тренирует израильский Мосад. Вот уж где католическое деловое сотрудничество с евреями-антихристами. Католический антисемитизм не тревожится, что взбунтовавшаяся (под влиянием евреев из Мосада) охрана распнёт Папу римского.
Я изо всех сил боролся с побочным эффектом всякого путешествия – внезапным и резким обострением интереса к искусству, архитектуре и прочему. Меня больше тревожили дух места и его облик, а не художественная история, которая то и дело кроется крестами. Как посмотрю на богатейшее убранство церквей, то думаю – сколько же денег, сил, таланта ухлопано на эти, по сути дела, fake news: непорочное зачатие и порочное в своей лжи воскрешение да последовавшие горячечные фантазии попов, чтобы забить секс или давать его по одному в одни руки. Тогда как правильное понимание христового “не хлебом единым" подразумевает еating pussy.
Христианство разверзалось бездонной ёмкостью для семяизвержения художников, архитекторов, литераторов. А вот Генитализм (см. ниже) предоставил бы поистине божественные объекты для изображения и поклонения им.
Когда я предстал перед Пизанской башней, я ей сказал: “Что ж ты милая смотришь искоса…”. Также вспомнился Ницше: падающую подтолкни. Во всяком случае, карабкаться наверх по нудным ступеням я не стал.
Весь интерес к Пизанской башне основан не на ней самой, а на том, что она, видите ли, наклонилась. Это как интерес к перегнувшейся в пояснице женщине, которая предлагает тебе зад: лица и всего прочего ты не видишь и её не знаешь, но то, что она стоит перед тобой в такой позе является самоценным для пристального взгляда.
Если население Пизы утомится туристами, то надо выправить башню и туристы потеряют всякий к ней интерес и исчезнут .
Все поголовно фотографируются на фоне Пизанской башни, и это всё равно, что фотографироваться со знаменитостью. Хилая попытка приобщиться к его искусству, к его славе. Поэтому я тоже сфотографировался на фоне Пизанской башни, чтобы память о ней осталась в веках, ибо на фотографии она стояла рядом со мной.
Крупнейшая разница между Барселоной и Римом состоит в том, что в Барселоне все пьют воду из бутылок, а в Риме – из под кранов.
На корабле существование – сомнительное: то ли ты пьяный, то ли качка. Бесплатность выпивки угрожает алкоголизмом, а бесплатность еды – обжорством. Однако, самое сильное впечатление не столько от огромного количества разнообразной изысканной еды, а от того огромного количество еды, которое вынужденно выбрасывается. Я предложил, чтобы за нашим кораблём следовал “корабль бедняков", куда бы на радость им переправлялись остатки еды и питья с нашего корабля.
Вообще говоря, нет ничего прекрасней, чем сидеть в ресторане на открытой палубе, наблюдать за плывущей мимо водой и наслаждаться едой с вином и раболепным обслуживанием. Мой дорогой, непотопляемый Титаник!
Каждый вечер талантливый квартет исполнял песни 70-х, под которые танцевали приодетые пассажиры. Каждый вечер, пара молодых родителей привозили свою больную неподвижную дочку в инвалидной коляске слушать музыку и смотреть на танцующих. Девочке было лет 15, шея не держала её голову, которая всегда была опущена на грудь и поэтому лица девочки было не разглядеть. И вот во время исполнения песни Dancing Queen отец, высокий и стройный, поднял дочку с кресла, положил её руки себе на плечи, и держа её в руках, стал с ней двигаться в такт музыке на краю танцплощадки. Голова девочки лежала на папином плече, и тут я увидел её потустороннее лицо с широкой счастливой улыбкой. Мать стояла рядом с ними и гладила девочку по светлым волосам.
Одна из причин существования калек, чтобы напоминать здоровым, насколько они счастливые.
Рядом я увидел танцующую пару. Голова красотки лежала у него на плече, глаза её были полуприкрыты от счастья, и губы раздвигала пьяная улыбка. Платье оставляло голой её спину и открывало доступ к большой груди, чем без стеснения пользовался её партнёр и мял тесто её грудей подготовляя наслаждений хлеб насущный.
Чужая похоть – это основа радости за других и доброжелательства к ним.
На пути домой, в римском аэропорту прохожу проверку через рентгеновскую установку, предварительно выкладываю на конвейер айфон, айпад, кошелёк и направляюсь в рамку проверочного аппарата. Служительница в итальянской форме, окликает меня на ломанном русском: “Шапка, ремень“. Узнала-таки во мне русскоязычного, хотя я всё это время молчал, не выказывая своего языка и держал в руке американский паспорт.
Пришлось вытащить ремень из джинсов и снять бейсболку.
По выражению лица служительницы было видно, как ей противно общаться с русскими.
Тут и мне стало противно.
Но в самолёте стюардессы не признали во мне русскоязычного и обращались исключительно по-английски или по-итальянски, принимая меня за итальянца, или просто потому, что не знали русских слов.
И я вспомнил, что в первые месяцы своего пребывания в США в 1977 году, прилетев из Рима, я в барах, знакомясь с девушками, стыдился говорить им, что я из России, и сообщал, что я из Италии, что было правдой, ибо я из неё прилетел. Так и сейчас, я опять летел из Италии в Америку, но по сути-то я был и оставался, о, проклятье! – из России.
Золотая серебряная медаль
1964 год, Ленинград. Я закончил десятилетку школы рабочей молодёжи, к своему и родительскому огорчению, лишь с серебряной медалью. А ведь я стремился к золотой, ибо с ней поступали в ВУЗ без экзаменов. Как оказалось, имелось секретное указание из верхов, чтобы евреям золотых медалей не давали.
Так мне за сочинение поставили четвёрку, придравшись к стилю какой-то фразы и к отсутствию запятой.
Поэтому я получил в руки “серебряник”, а значит надо было сдавать вступительные экзамены, причём только на пятёрки, чтобы наверняка поступить в институт и не загреметь в армию.
Решили не рисковать, и родители наняли мне репетиторов по математике и по физике. Занимаясь с ними, я с удивлением осознал, что в этих предметах я совсем не разбираюсь, но за пару месяцев интенсивных занятий я стал действительно отличником по математике и физике.
Несомненно, что без репетиторов я бы в ЛЭТИ не поступил. Но, нашпигованный репетиторскими знаниями, я на вступительных экзаменах получил все пятёрки, за исключением одной четвёрки: опять-таки за сочинение. Тем не менее, мне вполне хватило баллов, чтобы меня приняли. В технические вузы тогда евреев вынужденно, но сдержанно принимали.
И вот я подумал, не будь антисемитизма в СССР, мне бы дали золотую медаль, я бы поступил без экзаменов в институт, ничего бы не понимал на лекциях по математике и по физике, и на первой сессии меня бы выгнали за незнание главных предметов. Таким образом, я бы неминуемо загремел в армию.
Вот почему я выношу благодарность антисемитам – они всегда делали меня лишь сильнее.
А что касается четвёрок по сочинениям, то и здесь я стал отличником, причём тоже не без помощи антисемитов, заставивших меня взять звучный псевдоним, и великих “репетиторов” от мировой литературы.
Разговорный и умелый язык
В 1977 году я прилетел в Америку “со знанием английского языка”. Это оказалось заблуждением и выявилось особо ярко на моём первом свидании.
Девица была медсестрой, и как следует в этой профессии, заботливой и терпеливой. Эти черты характера были весьма уместны при встрече с тридцатилетним голодным эмигрантом из СССР.
Мне дал её телефон сотрудник на работе, она была его дальней родственницей.
– Are you taking me on a date? – спросила она по телефону.
Я знал слово date лишь в смысле “даты”, и потому не понял, о какой дате она говорит. Я на всякий случай сказал yes, и медсестра дала мне свой адрес.
Я обрадовался, что она сразу пригласила меня к себе домой, ожидая быстрого избавления от непривычной голодухи.
Когда она открыла дверь, я сразу понял, что это не то, но анатомически она всё-таки была женщиной, и этого на тот момент мне было вполне достаточно. Она же, с другой стороны, вскоре призналась мне: I dig you.
Я удивился, каким это образом она меня копает, но не отрывался от её губ.
Вдруг она отстранилась и предложила:
– Let’s go out.
Меня это возмутило и я возразил: No, I want in.
Медсестра рассмеялась и позволила мне снять её лифчик и присосаться к груди.
Когда я лизал ей клитор, и она стала приближаться к оргазму, она властно прошептала: Don’t stop. Let me get off.
Ну, останавливаться я и так не собирался, но и позволить ей свалить с кровати я не намеревался – именно этот перевод get off я знал.
– Oh, I am coming! – Застонала она, – и тут я уже не стал задавать ей вопрос – куда она приходит, когда она и так уже здесь.
Приехав домой, я взялся за словарь американского слэнга, и понял, что моё незнание разговорной речи может быть препятствием только, если я буду с женщиной вести разговоры.
Сотрудник, что дал мне телефон медсестры, подошёл ко мне на работе и торжественно сообщил, что я понравился его родственнице. Это меня вдохновило, и я стал использовать своё "иностранство" как предлог, чтобы все разговоры с женщинами сводить к нулю, якобы из-за плохого знания английского.
Я пользовался этим приёмом несколько лет, даже когда я уже прекрасно знал что значит dp, airtight и rosebud.
Ведь секс – это та Вселенная, где ценятся не слова, а дела.
Из обычаев и нравов "строителей коммунизма"
В Ленинграде в 50-60х годах 20 века к подаркам в дни рождения было особое отношение. Оно было не во всех семьях, но в моей и многих, мне известных – было. Отношение это состояло в том, что жадно ожидаемый подарок был вместе с тем чем-то запретным, а именно: когда очередной гость, пришедший на празднование твоего дня рождения, вручал тебе свёрток с подарком, то ты его не открывал, не рассматривал и не радовался, благодаря гостя – это считалось не только невежливым, но даже неприличным. Ты относил подарок в дальний угол комнаты или в другую комнату (коль другая имелась).
И только после того, как все гости расходились, ты подбегал к подаркам, нетерпеливо их распаковывал и рассматривал.
Часто, приходилось гадать, кто что подарил, так как открыток с пожеланиями и подписями к подаркам не прилагали.
Уж не потому ли, что каждый подарок в СССР ассоциировался со взяткой, даже подарки на день рождения окружались подобным секретом?
Так что первый день рождения, на который я попал в Америке, стал для меня шоком, оказавшимся весьма приятным, потому как наслаждение подарками не откладывалось, давалось тотчас вместе с самим подарком. А я ведь ненавижу откладывать наслаждения.
Побег из зоны дискомфорта
Умники-недоумки подначивают: выходи (а лучше – беги) из зоны комфорта, ибо дискомфорт откроет для тебя новые возможности и принесёт счастье.
Однако, если пошевелить мозгами, а не ушами, то мы увидим, что в этом призыве всё перевёрнуто с ног (кривых) на голову (пустую).
Я с юности ненавидел дискомфорт. Я ненавидел туризм с палаткой в лесу (попробовал разок), я возненавидел фальшивую романтику дискомфорта целины (познал её разок), я ненавидел советские дома отдыха, где туалет общий в конце коридора, я ненавидел советские поезда со спаньём в плацкартном вагоне на влажном сером белье и с очередью в туалет. Этого я напробовался много раз.
Всё это означает, что я с юности стремился к комфорту.
Да и все люди, признаются они в этом или нет, стремятся к комфорту. Даже народ отчеканил поговорку: Рыба туда – где глубже, а человек – где лучше.
Приехав в США, я наслаждался обретённым комфортом и продолжал стремиться к ещё большему, предпочитая останавливаться к хорошем отеле, а не в дешёвом мотеле, стараясь купить машину, в которой более комфортабельно и т. д.
Другими словами, если у тебя интересная и беззаботная жизнь и ты счастлив, не тяготясь своей судьбой, то пренебрегать таким комфортом – это значит быть неблагодарным дураком.
Мой отъезд в 1976 году из СССР в Америку захотят назвать выходом из зоны комфорта – мол, как же? отправился чёрт знает куда из комфортной родины. Однако, после того, как я узнал и осознал, что существует Запад, который есть символ и воплощение комфорта, я уехал из зоны дискомфорта (СССР) в зону комфорта (Америку). Таким образом, именно мой выход из дискомфорта и стремление к комфорту стали наиболее продуктивным и жизненно важным поступком.
Или другой пример – я не хочу прыгать с парашютом, мне и на Земле хорошо (комфортно). Но если меня вдруг охватит неистребимое желание прыгнуть, то тогда этот прыжок будет мне желанным, а значит он будет воплощать моё стремление к комфорту. При выполнении своего желания мы оказываемся в комфорте, а если идём против своего желания или нас заставляют идти против своего желания, тогда мы оказываемся в дискомфорте. Всё определяется тем, следуем ли мы своему желанию или оно попирается.
Идея, что для продуктивной жизни надо взять себя в зоне комфорта за шиворот и вышвырнуть себя в зону дискомфорта – идея эта лжива и глупа.
Живёт себе человек и чувствует себя комфортно. Коль это чувство непреходящее, то и пусть живёт себе на здоровье.
Но ощущение комфорта – это чувство, как и всякое другое, меняющееся, притупляющееся. Сначала ты чувствуешь себя в какой-то обстановке комфортно, но потом эта обстановка приедается и ощущение комфорта пропадает и постепенно переходит в ощущение дискомфорта и тогда тебе становится не по себе и ты хочешь эту ситуацию изменить. Как? – Да так, чтоб тебе снова стало комфортно!
Таким образом то, что раньше было хорошо, стало ощущаться как плохо. То, что было комфортным стало дискомфортным и тогда и только тогда ты решаешься на изменения. Получается, что надо бежать не из зоны комфорта в дискомфорт, а из зоны дискомфорта, оттуда, где тебе стало плохо (предположим, постылый брак).
Если же ты продолжаешь жить в зоне дискомфорта, из которой у тебя нет сил или смелости бежать, то тогда дело – швах, и ты обрекаешь себя на несчастье.
Итого, призывать надо не к уходу из вожделенной зоны комфорта, а к побегу из зоны дискомфорта, в которой ты по той или иной причине продолжаешь жить. А значит, призывать-то надо – выходить из дискомфорта, стремясь в комфорт.
Призывы к пренебрежению комфортом имеют свои корни в идеологии христианства. Самоистязания, обет безбрачия, клятвы верности, воздержание, всепрощение – это всё насильный и умышленный дискомфорт, который христианство возводит в добродетель. Христианство не позволяет своим пленникам бежать из этого дискомфорта, калеча людские души (стыдом, виной) и тела (воздержанием от плотских радостей).
Постоянный дискомфорт души и тела – вот основной инструмент христианства для подавления личности.
А чтобы хоть как-то облегчить земную жизнь людей, оно обещает после смерти вечный комфорт, именуемый раем.
“Сделка” – мой первый американский рассказ
Библиография с историографией
The Deal, (pp. 119-126) – a short story in
A special CONFRONTATION Anthology Issue
Exile and the Writer
Edited by Martin Tucker
Published by Long Island University, Nos. 27-28, 1984, 350 p.
ISBN 0-913057-01-0
До этого рассказа я писал в Америке только стихи. Но вдруг меня осенила прозаическая идея и, я написал этот рассказ, сидя на работе. На своей прекрасной инженерно-мэнеджерской работе. Постыдная моя неблагодарность по отношению к великолепной фирме, которая наняла меня. Но это было уже к концу моего пребывания в ней, в 1982 году. Теперь, в качестве компенсации, я литературно прославляю эту дорогую мне техническую фирму.
Рассказ образовался из услышанной от моего свояка истории: некий покупатель отказался от принятия заказанного груза, тогда продавец привёз и вывалил груз у порога нарушившего договор покупателя.
Меня поразили американские бесцеремонность и упорство продавца. Однако идея рассказа не имела отношения к этой истории.
Рассказ получился ладный, его опубликовали в Новой Газете, что в Нью-Йорке, и я решил перевести его на английский, чтобы показать американской литературе “кузькину мать”. Я прекрасно понимал, что сам сделать литературный перевод я не смогу, поскольку я убеждён, что язык, на который переводят, должен быть родным.
В то время я не знал хорошего переводчика, но зато у меня была в близких подругах толково-разговорчивая и умная американочка, которая, например, с увлечением читала Сартра “Бытие и ничто” и могла вполне связно обсуждать содержание этой книги. Она предложила отредактировать мой рассказ, который я перевёл, как смог. Она с воодушевлением переворотила весь текст, чтобы он звучал по-американски, внимая моим комментариям в перерывах между нашими сближениями. По-английски рассказ называется The Deal.
Я решил послать рассказ не куда-нибудь, а в Playboy. Что из этого вышло, описано в книге Правота желаний17 на страницах 323, 324
В итоге The Deal был опубликован в специальном номере литературного журнала Confrontation, издававшийся Long Island University. Этот номер был посвящён писателям в эмиграции.
На обложке перечислены имена главных авторов, в том числе Иосиф Бродский. В этом журнале появилась первая публикация его стихотворения на английском Cafe Trieste: San Francisco. Подробный филологический разбор этого стихотворения сделан С. Г. Николаевым.
В журнале также имеется перевод Бродского на английский Мандельштамовского стихотворения “Tristia” – моего любимого стихотворения ленинградской юности – времён пылкой влюблённости в девушку с обильно волосатым анусом.
Моё же имя на обложку не попало, а скрылось в “and others…” (и другие…).
Затем Сделка открывала мой первый сборник рассказов Мускулистая смерть6,
А через 17 лет рассказ перекочевал в кирпич избранного Чтоб знали!13
The Deal вошёл в мой сборник на английском языке Prostitution Divine19.
Рассказ этот стал первым в созданном мною жанре, не бывалом в русской литературе – в жанре романтической порнографии. Хотя порнографии в этом рассказе было – кот наплакал.
Кощунственный ряд
Наконец, появился электронный вариант книги, изданной ещё в 1999 году на английском языке.
Перевод названия этой редкой и необычной книги такой:
Пол Голдшмидт
Порнография и демократизация.
Узаконивание непристойности в посткоммунистической России.36
Разумеется, автор не обошёл вниманием мною изданные Тайные записки Пушкина, и он величает меня не иначе как "эмигрантским порнографом".
Затем в книге проклёвывается такая фраза:
"В апреле 1989 года Главлит дал доступ к работам почти всех писателей эмигрантов, включая сочинения Дмитрия Бобышева, Иосифа Бродского и Бориса Пастернака, в том числе, всем произведениям Набокова и порнографическим романам Михаила Армалинского."
Пол Голдшмидт включил в этот ряд Пастернака, наверно, потому, что тот был внутренним эмигрантом.
Автор книги допустил ещё несколько ошибок. Во-первых, роман у меня имеется всего лишь один, и он не роман, а романище "Добровольные признания – вынужденная переписка" (он включён в кирпич Чтоб знали!13)
Во-вторых, романище был издан в 1991 год, и в 1989-ом Главлит мог о нём только мечтать.
Я знаю, что найдутся литературщики, которые посчитают кощунством и святотатством, что я поставлен в один ряд с Набоковым и прочими. Я с протестующими абсолютно согласен, ибо я не принадлежу ни к какому ряду, потому что я из ряда вон выходящий.
Творческое заимствование
Смотрю я сериал Episodes (2011-2017)
Блестящий, утончённый, глубокий (а коль надо – поверхностный) юмор.
Муж и жена, создатели успешного юмористического сериала в Лондоне приглашаются сделать американскую версию сериала в Лос-Анджелесе. У голливудской шишки умирает отец, и раввин произносит речь над могилой, которую он начинает со старинного еврейского высказывания:
Say not in grief he is no more but live in thankfulness that he was.
Я встрепенулся – да ведь это перевёл на русский Василий Андреевич Жуковский в 1827 году:
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были.
Не знаю, где Жуковский вычитал или услышал это еврейское высказывание, но он сделал его прекрасным русским стихом.
Подобное удивление вызывало у меня недавно прочитанное английское выражение, которое, как оказалось, существует очень давно и широко используется не только в письменной, но и в устной английской речи:
Death is something that happens only to somebody else.
Это заимствовал Иосиф Бродский, восхитительно и лаконичнее, чем в английском, что случается редко:
Смерть – это то, что бывает с другими. (в стихотворении Памяти Т. Б.)
Я тоже очаровывался англоязычными прекрасными выражениями и перекладывал их на русский:
More Than a Feeling – строка из одноимённой песни группы Boston
Этой песней я буквально болел, когда она родилась:
Это больше, чем чувство,
это наша судьба…5
А также Hopelessly Devoted To You – из одноимённой песни в фильме Grease, которую исполняла Olivia Newton-John.
… И найдётся ль у тебя причина
вспомнить в оттесняющей толпе,
что живёт, чужой уже, мужчина,
безнадёжно преданный тебе. 5
С одной стороны, “идеи носятся в воздухе”, с другой – “нет ничего нового под солнцем”. Поэтому задача творца – распознать близкую ему идею и одеть её в собственные слова, чтобы она зазвучала свежо. Ведь только свежее звучание старой идеи обновляет силу её воздействия на людей.
Так, идея Женщины, должна постоянно облекаться в новою плоть, чтобы продолжать возбуждать мужчину.
Любовно-кладбищенское
Это кладбище я открыл для себя совершенно случайно. Однажды летним днём я гулял вокруг озера с многолюдным пляжем и толпой идущих, бегущих и велосипедствующих.
У меня была дневная программа: познакомиться минимум с тремя самками. В тот день я перевыполнил план, и с одной даже назначил свидание на вечер.
Я шёл с чувством исполненного долга, и вдруг заметил высокую металлическую ограду, тянущуюся вдоль озера, а за ней, в деревьях на холме я разглядел могильные памятники.
Я сел в машину и поехал вдоль ограды, пока она не раскрылась большими воротами для въезда автомобилей. Это было необъятное кладбище со старинными и современными часовнями, модернистским зданием для захоронения урн, и главное – с озерцом в центре, в котором плавала пара лебедей.
По сути дела, это был роскошный парк, с высокими деревьями и большими пространствами между ними, в которых высились памятники, склепы и лежали надгробные плиты. Что меня поразило больше всего, так это моё одиночество – никого из живых, кроме меня, я не увидел. Неподалеку за оградой полоскался людской шум и гам, а тут стояла мёртвая тишина.
Я поездил по извилистым дорожкам между памятников, потом мне показалось, что я попал в лабиринт, но всё-таки я смог выехать к воротам.
И подумал я: – Вот из смерти умудрились сделать красоту.
Тут мне пришла идея привезти сюда девушку, с которой я назначил свидание на вечер.
Девушка поразилась местом, выбранным мною для встречи. Но когда мы стали пробовать друг друга на вкус и на ощупь, то у девушки не было предела радости от нашей укромной тишины и страстного одиночества .
С тех пор я стал возить всех новых самочек на это кладбище на первое свидание. Кладбище это действовало на девушек магически – когда я, целуя их, лез к ним в трусики, ни одна не отталкивала мою руку, а только прижимала к себе.
То же самое происходило, когда девушка приходила на свидание без трусиков.
Тогда мне и в голову не приходило, что именно это кладбище станет последним приютом для моих родителей, и, как я распорядился, станет им и для меня.
Когда папа вышел на финишную прямую к смерти и встал вопрос о захоронении, у меня не было никаких сомнений, где его похоронить.
Разумеется, что мама легла вместе с ним.
Ну а я, никогда не покину своих родителей.
И вот, через годы, всякий раз, когда я прихожу безответно поговорить с папой и мамой, я вспоминаю разные случаи из нашей прошлой жизни и дивлюсь как же это всё странно и как же это всё страшно. А я ещё смел писать стихи об одиночестве, когда родители были со мной?!
Однако, печаль от воспоминаний о последних днях и похоронах папы и мамы, которая охватывает меня при посещении кладбища, нет, не компенсируется, а сочетается с воспоминаниям о моих счастливых кладбищенских свиданиях.
Покидая кладбище, я вспоминаю упоённые наслаждением лица девушек, я ощущаю пальцами их жар и влагу и прошу их не забывать меня, если они ещё живы.
Выезжая из кладбищенских ворот на оживлённую улицу, я не прощаюсь с папой и мамой, а лишь желаю им:
–
Дай вам бог здоровья и счастья на том свете.
Один день счастливого студента
1968. Утренние лекции по теории поля и телемеханике, на которых я писал эпиграммы31. Впрочем, я писал эпиграммы на всех занятиях.
После лекций я, проходя мимо, всегда заглядывал в институтскую книжную лавку. В тот день я купил билет книжной лотереи за 25 копеек. Минимальный выигрыш был 50 копеек, а максимальный – 10 рублей.
Когда я оторвал края и развернул билет, на меня уставилась строчка “Десять рублей”. Восторженный, я ринулся в магазин старой книги на 1-й линии Васильевского острова. Я вошёл в дверь и сразу посмотрел на полку справа, где всегда стояли книги серии “Литературные памятники”, которые я жадно собирал. И даже читал. Иногда там вообще не было памятников. Но тут я увидел болотисто-зелёные корешки нескольких томов. О чудо! Это были три тома Опытов Мишеля Монтеня и Жизнь 12 цезарей Светония, которых у меня не было и которые я увидел в продаже впервые.
Я схватил их – три тома Монтеня стоили 7 рублей, Светоний – два рубля, у меня ещё оставался рубль. Я заглянул в отдел поэзии и нашёл толстый красный том Шандора Петефи – он стоил точный рубль. С этим увесистым богатством, добытым за 25 копеек, я отправился домой.
Перекусив, я пошёл в свою комнату осматривать, разнюхивать, перелистывать и читать книги.
А вечером ко мне пришла моя горячая любовница. Она была работящей и после первого орального оргазма не доверяла мне следующие – она садилась на меня и скакала к восторженной цели по лишь ей известному кратчайшему пути. Я подхлёстывал её, сжимая соски и дотягиваясь пальцем до её ануса.
В перерывах я показывал ей купленные книги – она уже их читала и рассказывала мне о Нероне.
Поздно вечером я посадил её на автобус, остановка была прямо перед воротами моего дома, и он останавливался прямо у её парадной. Так что провожать эту удобную девушку не приходилось.
Несмотря на музыку из магнитофона, работавшего глушилкой наших половых новостей, я слышал как папа с мамой ходили по квартире, разговаривали, живые и почти молодые. А бабушка была, как положено, старая, но всё ещё жива.
Непозволенное самоубийство
Свадьбу Самуила Яковлевича Маршака сыграли через год после знакомства с невестой, в январе 1912 года. На счастье Маршака Софья Мильвидская оказалась столь же умна, сколь и красива: она училась на химическом факультете женских политехнических курсов. Это был на редкость разумный, равный, полноценный союз, заключенный по взаимной любви. В ближайшей перспективе у молодоженов было роскошное свадебное путешествие: на два года в Англию (Самуила пригласили продолжить образование на филологическом факультете Лондонского университета, Софью – на химическом). Жизнь ослепительно улыбалась им!
Но на следующий день после свадьбы Маршак вышел в сад, приставил револьвер к виску и нажал курок. К счастью, заклинило барабан. Позже Маршак и сам не мог объяснить, что на него нашло.
Я сразу стал хихикать – вот не встал у него в брачную ночь или излился, чуть прикоснувшись к телу красавицы, и от стыда, разочарования или ещё какой глупости решил он себе башку распотрошить.
У романтических юношей 19 века такое свершалось сплошь и рядом.
Но потом я узнал, что родилась-таки у Маршаков доченька. Было ей полтора годика, и однажды молодой отец сидел над своими каракулями, а молодая мать отвернулась на секунду от своей дочурки, а та опрокинула на себя самовар с кипящей водой. И умерла их дочка от ожогов.
Тогда я понял, почему Маршак хотел покончить собой после первой брачной ночи – он не хотел свершения этой предначертанной трагедии, которую он явно предчувствовал. Он хотел спасти свою нерождённую дочку.
Но пружина судьбы была уже взведена и семя выстрелило.
Орхидейная благодарность
Три года назад мне подарили орхидею в горшочке. Разумеется, она была вся в непристойных цветах.
Покрасовались они с месяц, а потом, как повелось, пожухли и опали.
А я продолжал, как и положено, поливать раз-два в неделю оставшиеся зелёные языки листьев.
Проходит месяц, другой, проходит полгода, а заново зацвести орхидея не желает. У моих приятелей этих орхидей – полдома, и все цветут одна за другой, не переставая. Я проконсультировался у них, но мудрые советы не произвели на мою орхидею цветущего впечатления.
Так прошёл год. Мне надоело ждать, и я повёз горшочек в специальный орхидейный магазин на консультацию. Орхидейщики пересадили мою бесцветную красотку в другой горшок, подрезали ей своенравные корни, которые растут не вниз в землю, а вверх в небеса.
Но орхидея не отреагировала даже на такой профессиональный подход.
Прошло ещё несколько месяцев. Тем временем я её исправно и регулярно поливал живой и мёртвой водицей.
Закралась было мысль – выбросить это строптивое растение и купить другое, но я её отогнал. Вообще-то я не люблю возиться с растениями. Я даю им полную свободу: хотите – растите, а не хотите – уламывать не буду. Но умерщвлять растущее я не хочу.
Моя малина от предоставленной свободы только густеет и ширится, заваливая меня ягодами. Это тебе не сложносочинённая орхидея.
И вот намедни, заметил я росток, на котором торчат пупырышки будущих цветов. Это после трёх-то лет…
Причём зацвести решила моя орхидея не весной, не летом, а в разгаре зимы, когда за окном 25 мороза.
Что же вдохновило её на цветение? Я ведь её не ублажал ничем, кроме как водой.