Линда Летэр
Дым осенних костров
* * *
– Он даже не понимает, – с болью проговорил Ингеральд, когда за Алуином закрылась дверь, – что связывает этим и самого себя.
– Отдохни, мой зимний день. – Солайя накрыла ладонью пальцы супруга, тот сплел их со своими. Не менее остро она переживала деяния младшего сына, но не позволяла себе опустить руки. Ингеральд нуждался в ней. – Сегодня воистину нелегкий и великий день для всего Исналора. Он ждет тебя: не растрачивай силы. Остальные вопросы подождут и до завтра, – она бережно убрала платиновую прядь с его лица, коснулась щеки, – или до новой седмицы.
– Не могу, – признался Ингеральд. – Оно отравляет меня, как чистый яд ночного фрукта. Не отыскав противоядия для сердца Лаэльнэторна, напрасно будет трудиться лекарь, исцеляя члены. Дети наши выросли, мое зимнее утро, а с ними и когда-то невинные проступки. – И с тонкой улыбкой прибавил: – Должно быть, я старею. Не признаки ли это слабости?
– Ты просто устал, мой зимний день.
– Верно. Скоро придет время Ранальву принять корону. Но я желаю устроенным оставить ему Исналор.
Король открыл оправленный в бронзовые нити полупрозрачный зеленоватый пузырек, который носил на поясе и, смешав несколько капель в ладони, начал наносить на лоб и виски мятное и лавандовое масло. Впереди еще долгий день, возможно, полный неожиданностей и стратегических решений. Печально знакомая тяжелая пульсация, что охватывает голову и отвлекает на себя, не должна вмешаться в расчеты. Солайя наклонилась к нему – помочь. Потом перехватила его взгляд, завороженно склонилась еще ближе. Краткий миг нежности прервало объявление слуги от двери. Сначала вошел канцлер Сельвер и верным темным изваянием застыл по правую руку от кресел. Когда судит сам монарх, канцлер исполняет роль высшего свидетеля. Следом явился писарь.
В этот раз лорд Нальдерон предстал перед королем отрешенным и бесстрастным. Изможденное лицо, запекшиеся губы, безучастный взгляд.
«Выгоревший», – отметил Ингеральд. Дурной знак для столь юного эльнора, если тот не найдет вскоре силы вновь разжечь в душе огонь жизни.
– Я виновен перед Его Высочеством, мой король. Потеряв голову, совершил преступление, о котором сожалею, и готов понести любое наказание.
Глухой, сорванный голос роняет слова без всякого чувства.
– В чем заключается твоя вина?
– Вижу, что того не желает принц, но если вы прикажете, открою все.
Ингеральд поднял ладонь.
– Не стоит. В этом вы с ним удивительно единодушны. Он осудил тебя за тяжкое оскорбление, однако, в отличие от тебя, бодр, цел и невредим. Стало быть, то было оскорбление словом. Или ты потерял голову и ударил его, за что, несомненно, подлежишь серьезному наказанию.
Вот и случилось. Слишком долго бегал он от неизбежного.
Король слегка подался вперед, пристально рассматривая безмолвно преклонившего перед ним колено оружейника. Из-за двери донесся дружный приглушенный смех – возможно, это Кейрон не ограничился музицированием.
– Слушай мой суд. В кейол саэллон безвинно ты был отлучен от должности, заключен в собственном доме, покрыт поношением. Да вменится тебе теперь за дело. Работа, к которой ты вернулся, для тебя все еще тяжела. Не появляйся в Лаэльнэторне в течение года, этот день не в счет. Поскольку же успел ты вкусить наказания чрезмерного, против закона, остальные снимаются с тебя. Иди и служи династии Лаэльнэтеров, как обещал.
Наль осторожно поднял взгляд. Впрочем, ни тень облегчения, ни проблеск радости не оживили его лица.
– Снова, Ваше Величество? Вы слишком добры ко мне после всех доставленных разочарований.
– Назови хоть одно.
– Нарушенное слово, опоздание на корабль из Мидгарда, когда меня ждали здесь. Нынешние большие нестроения Лаэльнэтерам. Опоздание более чем в луну, выход на работу, что до сих пор завершаю с помощью лорда Мадальгара. Теперь это.
Слабая улыбка коснулась даже не губ Ингеральда – глаз. Он протянул Налю руку. Медленно, словно по тонкому льду, юноша приблизился и поцеловал унизанную фамильными перстнями кисть. Без малого все драгоценности эти – творение Фрозенблейдов.
– Иди.
Гул голосов и плавная, струящаяся музыка тронного зала. Пол казался зыбким. Говорят, чернильный напиток Мидгарда придает бодрости и сил, поднимает дух. Возможно, такое воздействие он действительно оказывал на людей. На себе Наль этого практически не заметил. Лорд Гервальд и леди Шириэль пили из любопытства, чтобы более смешаться с франкскими аристократами, потом ради необычного вкуса и по привычке. Быть может, узнать у скерсалорцев, не окажется ли у кого с собой этого заморского чудодейственного эликсира, и попробовать еще раз?
– Лорд Нальдерон, – перед глазами появилась Вартальда Кетельрос. Шелковое платье цветов Дома – лиловое с зеленым, черным и золотым шитьем, словно заросли диких лесных ягод. На тонкогубом холеном лице тень, причины которой не отгадать, да он и не возьмется. – Решив не появляться при Дворе без приглашения вы сами справедливо низложили себя до Третьего Дома. Но я прошу вас крепче держаться данного слова… ради душевного спокойствия остальных.
– Не знаю, о ком вы, высокая леди. Но спокойствие гарантирую не менее, чем до следующего теур саэллона.
Получивший наказ ожидать в зале Алуин ревниво наблюдал, как тот же слуга, что пригласил его в потайную комнату на разговор с венценосными родителями, теперь вызывает кузнеца. Когда последний вышел, по лицу его невозможно было прочесть ничего. Осужден? Оправдан? Леди Вартальда обратилась к нему, но тот будто смотрел поверх ее плеча. Во всем облике его сквозила сухая безучастная усталость.
– Что решил ты, отец?
Алуин вновь стоял в покоях при тронном зале, а за спиной полукругом – его свита. Многие из них с тяжелой совестью опускали глаза. Амаранта беспокойно теребила длинный расшитый мелкими самоцветами рукав. Присутствие канцлера сулило еще меньше доброго, чем сам повторный вызов. В положении принца неуместно было начинать с требований отчета, однако он рискнул.
– Я буду говорить с тобой, сын, – отмел Его Величество все попытки. – Подойди ближе.
– Что будет с оружейником?
– Он наказан, – спокойно ответил Ингеральд.
– Каким образом? Он признался?
– Ты отказался от обвинений перед лицом закона. Дело это теперь останется между мною и лордом Нальдероном.
– Он сказал?..
– Ничего не сказал, зная, что ты того не желаешь.
– Отошли его в Эстадрет! – вырвалось у Алуина. – Пусть служит малому Двору, а здесь останется Мадальгар! – Ингеральд медленно, с достоинством склонил голову набок, словно не верил своим ушам и внимательно вслушивался в советы младшего сына, данные при посторонних ему, королю. Было в этом жесте нечто исполненное неуловимого внутреннего благородства вперемешку с юношеским азартом. Сквозило любопытство грациозного хищного зверя, оценивающего возникшее на его территории мелкое беспокойство. Алуин торопливо облизнул губы: – Так будет лучше для всех, отец, для него тоже; видишь, что происходит иначе. Он и сам не рад находиться здесь.
– Принимая присягу, король дает слово: «Я не злоупотреблю твоей верностью и не потребую от тебя дела бесчестного или неисполнимого». Ты потребовал бесчестного дела. Верность компаньона обратил во зло. Будь ты королем, это обернулось бы потерей чести, а короне не место на бесчестной голове. Знаешь ли, как решают этот вопрос в Мидгарде?
Юноша гордо промолчал.
– Корону снимают вместе с головой. То, как обошелся ты с другим подданным, лордом Нальдероном, не имеет оправданий. Все подданные – дети короля. Коли не король ты, должен смотреть на них хотя бы как на меньших домочадцев. Лорд Герстан, сын Грейнна из рода Фаэрнфьяллов, выйди вперед.
Герстан с побелевшими губами был явно напуган, но держался достойно. Он сделал несколько шагов, поравнявшись с Алуином, и преклонил перед Ингеральдом колено почти с той же готовностью встретить неминуемое, как недавно Нальдерон.
– Как случилось вчера, что охота на лесную дичь обернулась расправой над эльнором?
– Я исполнял приказ моего принца, Ваше Величество, – с глубоким поклоном отвечал поднявшийся Герстан. – Это мой долг. Принц Алуин велел наказать лорда Нальдерона, стало быть, тому имелось веское основание. Я верен моему принцу и всегда встану на его защиту.
– И не пришло тебе в голову, что принц может ошибаться? Или он занял для тебя место Создателя?
– О, нет, Ваше Величество!
Уши застывшего с поднятой головой Алуина алели, как осенний закат.
– Может ли кто-то из вас, – Ингеральд обвел взглядом остальных пятнадцать эльноров и эльнайри, составлявших свиту младшего принца, – предоставить лорду Герстану слово защиты?
Вопрошаемые мучительно замедлили. Любовь и узы верности обязывали их как защищать принца, так и отвечать королю.
– Говорите, – холодно поторопил Алуин.
– С вашего позволения, Ваше Высочество, – с усилием проговорила одна из эльнайри. – Лорд Герстан и другие четверо не желали исполнять приговор, Ваше Величество. Все предлагали иные решения: отвести лорда Нальдерона в Дом Правосудия, отдать охотникам.
– И все же никто не остановил неправедной расправы, кроме Ее Высочества Амаранты.
– Причина приказа была нам неизвестна, мой король. Нам осталось довериться словам принца Алуина. – Говорившая эльнайри опустила глаза. Кто где стоял и что сказал, легко восстановили в памяти остальные.
Ингеральд вновь обратился к Герстану:
– Верность, готовая преступить законы души и чести, подобна яду лесного дурмана. Отравляет подносящего равно, как и пьющего. Сладкой кажется она, ибо мнит себя достойной и правой. Чем крепче такая верность, тем сильнее дурман. Что если бы принц твой приказал тебе творить больше беззаконных истязаний?
– То означало бы помрачение рассудка.
– Много ли зол сотворил бы ты, доколе понял, что принц твой безумен?!
Все вздрогнули: в глазах Ингеральда полыхнул студеный синий огонь, а голос, не поднимаясь до крика, хлестнул по покоям горной метелью. Герстан смешался и поспешно опустился на одно колено снова.
Приподняв подбородок в попытке совладать с собой Ингеральд видел напротив принявшего ту же позу сына, как в зеркале. Он перевел взгляд на допрашиваемого.
– Приказам должно подчиняться лишь, пока они не преступают Небесного закона. За исполнение неправедного, беззаконного приказа и расправу над беззащитным без суда и следствия я, король Исналора Ингеральд III, отлучаю тебя, лорд Герстан, сын Грейнна из рода Фаэрнфьяллов, от Двора.
Свита младшего принца оцепенела, но это было ничто по сравнению с потрясением обвиненного. Тот глубоко поклонился королю и попробовал встать, но похоже, ноги плохо держали его. Наконец он с расширенными глазами и подрагивавшими уголками губ вернулся в круг своих товарищей, от которых был теперь отрезан невидимой стеной.
– Также ты выплатишь лорду Нальдерону виру, исчисляемую в статерах. Тайр-лорд Фальстан, сын Трессера из династии Лаэльнэтеров, лорды Атральд, сын Дельгара из рода Аэльдар-кейолов и Крэй, сын Сигринна из рода Эйторнбреннов, я отлучаю вас от Двора на двенадцать зим. Вы выплатите виру, исчисляемую в рысях. Да не забудет никто, что самосуд относится к числу тяжких преступлений, и лишь приказ, коему вы, однако, должны были противостать по закону, уберег вас от соответственного наказания. Лорд Легарт, сын Раннара из рода Аэльдар-кейолов, ты отлучен на семь зим.
Все перечисленные поспешно кланялись, льняные и платиновые головы сникали. Какой удар благородным Домам! Какие вести принесут они своим родам в этот роковой для Исналора день! Ингеральд встретился глазами с Алуином.
– Ты не пойдешь на бал равноденствия. Сделайся полезным нашим потерявшим дом гостям. Алуин, сын мой, с завтрашнего дня на тебя возлагаются почетные обязательства посещать больных и нуждающихся. Далее на год вместе со свитой будешь отправлен к малому Двору в Эстадрет. Содержание твое до возвращения будет сокращено. И никаких балов. Можешь идти. Идите все.
Подавленные придворные начали кланяться королю и покидать покои.
– Ваши Величества, Ваши Высочества, – шелестели чуть слышные голоса.
– Нет, отец! – вырвалось у принца. – Только не это! Что-то другое, только не это!
– Что-то, что позволит тебе и далее предаваться бесконечным увеселениям, не неся ответственности за содеянное?
– Я пытался просить прощения! Я не хотел…
– Что ответил тебе лорд Нальдерон?
– Он… я…
– До этого не дошло, ведь так?
Теперь у Алуина пылали и уши, и щеки. Он рванулся к самому креслу, задыхаясь от отчаяния и обиды за наказание, что не укладывалось в голове.
– Отец!
– Ты желал правосудия – вот оно. Кстати, что это решил ты – возобновить старые законы? Тридцать плетей?
– Все равно в законодательстве нашем путаница! К чему список тягчайших преступлений, когда из всех мы едва склонны ко двум? – первым было убийство, а вторым тяжкое оскорбление родителей, и юный принц невольно подобрался, не дав себе совершить слишком резкий жест.
Король начал поднимать руки, Алуину показалось, что тот закроет лицо, но Ингеральд устало прикрыл глаза и сжал пальцами виски, словно его вновь одолела головная боль.
– Скажи, сын, с каких пор у нас слабые легкие?
– Я не…
– С каких пор, – бесстрастно, но с нажимом повторил Ингеральд.
Алуин перевел дух, однако, то был не признак успокоения. Просто пауза.
– С Огненного Дождя, – нехотя бросил он.
– Прародители наши увидели в том предупреждение. Они познали, что мир ширится и начертали эти древнейшие законы, дабы не пойти по следам мира. Дабы даже вздох через приобретенную слабость напоминал, предостерегал нас от погибели.
Спорить с королем о законодательстве и истории было нелепо.
– А принцесса Амаранта? Ты и ее накажешь? Или разлучишь нас так скоро после свадьбы? Ужели твое сердце не дрогнет, отец?
– Принцесса Амаранта невиновна. Она последует за тобой. Такова участь верной супруги.
47. Снег
Больше прежнего эльнарай появилось со вчерашнего дня на улицах Фальрунна. На мощеной дороге у ворот особняка Фрозенблейдов играли Дирфинна, шестиродные кузены – дети Бринальда Сальдиэн и Уннар, а с ними друзья – Хальда, Иолик, Мейлин и самый маленький в компании, Айларт. У Хальды был зеленый ярмарочный леденец в виде кораблика, а у Уннара красный, видимо, изначально представлявший собой заморскую тыкву. Ребятишки подбежали к Налю, обступив его, загомонили тоненькими звонкими голосами.
– Кузен Наль пришел!
– О'од Найдеон!
Они еще не знают, с чем столкнутся.
Пухлые щечки, блестящие доверчивые голубые глаза, тонкие, как пух, платиновые волосы, из-под которых виднеются раскрасневшиеся от игры и беготни маленькие уши. Запах молока и меда еще так силен, что чувствуется на расстоянии.
Невинная безмятежность. Не отвечать, обойти, уйти. Отвернуться.
– О'од Най, а павда, сто на тебя напай… боотный змей? – широко разводя руками и поднимая их над головой, взволнованно спросил Айларт.
Юноша помедлил. Полезно ли говорить о таком эльфятам? Но похоже, слухи дошли до них и так. Что скрывать, если предупреждение может подкрепить осторожность и спасти однажды жизнь?
– Правда.
Глазки эльфят испуганно и восхищенно расширились.
– А ты показесь… де он тебя кусий?
Наль засмеялся. Пришлось бы снять посреди дороги ремни и воинский пояс, поднять тунику. К тому же, самых младших зрелище скорее напугало бы слишком сильно, а еще при этом трудно скрыть удары плети на спине.
– Может быть, в другой раз.
Хальда, разглядывая его, наморщила лобик. Должно быть, как самая старшая, она заметила, что смех этот какой-то неправильный. Одними губами, а взгляд холодный и острый, и одновременно отрешенный. Так смеются взрослые, когда на самом деле им не весело.
– У тебя остались ш'амы? – робко поинтересовалась Мейлин, комкая в ладошках тряпичного волка с яшмовыми глазами-бусинами. Хвост у него был из настоящего меха.
– Непременно останутся. Вы ничего не пропустите.
Пришлось посторониться, давая проехать двум груженым телегам. Судя по количеству мешков с зерном и специями, рулонам выделанной кожи и крашеных лучшими вестерийскими красками тканей, одна направлялась в королевский замок, а другая в особняк кого-то из Первых Домов. В сбруе игреневых лошадей тонко позванивали колокольчики. Хальда притянула к себе Мейлин с Айлартом и прижалась для их пущей безопасности к каменной ограде. Дирфинна взяла за руку Сальдиен и Уннара, на всякий случай откусившего от остатков своего леденца сразу половину. Когда телеги прогрохотали мимо по камням мостовой, малыши неуверенно заулыбались: уловили ли в ответе шутку?
– А на ярмарке карусели с единорогами! – весело заявила Дирфинна.
Улыбнувшись, Наль протянул руку и погладил ее по голове. Та зажмурилась, как счастливый котенок.
Иолик вышел вперед:
– Ты научишь меня сражаться с… с… – возможно, он уже знал истинное имя линдорма и пытался сообразить, можно произносить его среди бела дня, или то все равно было бы излишней бравадой, – с болотным змеем?
Наль внимательно посмотрел на него. Что-то живое шевельнулось во взгляде.
– Я научу тебя сражаться так, чтобы ты умел выбирать наилучшую тактику боя в зависимости от противника и условий.
– Ооо, – восхищенно протянул эльфенок. Остальные вновь загомонили, подпрыгивая вокруг:
– А меня! А меня!
Не думать, как однажды в эти ворота въехал военный отряд, везя с собой огромный длинный ящик.
– Идемте. – Он толкнул калитку здоровым плечом – нехорошо выйдет, если придется замешкаться. Поземка, Дымка и Бурый Нос обступили хозяина, виляя хвостами и норовя, подпрыгнув, лизнуть в лицо. Внимание досталось и малышам, которые смеялись, жмурились, поднимали ладошки и пытались то закрыться от собак, то погладить их. Через дорожку, припадая к земле, деловито прокралась Крупа с прижатыми ушами.
– Ну все! – велел Наль собакам, похлопывая их по бокам. – Все, я сказал, идите! – Он кивнул Иолику: – Покажи, что ты умеешь.
Эльфенок достал из-за пояса кинжал, выполнил начальную стойку. Описал клинком в воздухе плавный зигзаг.
– Я могу лучше, – заявил Уннар.
– Воинское мастерство не для бахвальства, – сказал Наль строго. – Кому много дано, с того много спросится.
Кусты рядом с дорожкой буйно зашевелились. Из них выскочило похожее на маленькую двуногую лису существо со сложенными рыже-сине-зелеными крыльями и припустило вдоль ограды.
– Так вот кто шиповник объел! – топнул вслед Наль. – А ну кыш!
Существо припустило еще быстрее. Поземка, Дымка и Бурый Нос азартно преследовали его до угла. Там оно, облаиваемое в три голоса, неуклюже захлопало крыльями, пытаясь взлететь. Эльфята закрыли разинутые рты ладошками. Наконец существо поднялось в воздух и тяжело, как мешок с репой, перелетело на другую сторону.
Из особняка вышли Дэллайя и ее брат с супругой.
– Мама! Папа! – закричал Иолик, а эльфята подхватили. – Лорд Нальдерон учит нас биться!
– Когда ты удалишься во Двор Перехода, лорд Нальдерон и вправду сможет научить тебя – в той мере, что понадобится естествознателю, – лорд Фастар опустил ладонь на плечо сына.
Наль повел подбородком в его сторону.
– Когда в осажденном лагере фьяледринцев почти не осталось эльнарай, короля Эльфреза ценой собственной жизни защитил менестрель.
– Тем не менее, множество умений помимо ведения боя требует от нас жизнь, и все они пригодятся каждому на своем месте.
– Никогда не знаешь, что пригодится тебе на любом месте, и займешь ли свое.
– Свое займешь вернее, если заблаговременно к нему готовиться. У Фрозенблейдов, – Фастар слегка кивнул Налю и на особняк, – это воинская наука, камни и металлы, у Нифльтерандов – живая природа в ее проявлениях. Если некого оборонять, не нужны и воины. В городе должна остаться твердыня, населенная народом и способная организовать его, хранящая знания. Почтенный оружейник не станет спорить, что каждому лучше заниматься своим делом, а второстепенное разумно оставить до времени?
Эльфята слушали двух эльноров, завороженно запрокинув головы и затаив дыхание. Они еще не совсем понимали подлинный смысл каждой фразы, но все было связано с опасностями, подстерегающими за стенами Исналора и с тем, будет ли Нальдерон учить Иолика. Беседа эта тоже была своего рода битвой – сдержанным противостоянием.
– Лучше рано, чем поздно, – сверкнул глазами Наль.
– Будем надеяться, неизбежное еще долго не наступит.
– Но оно идет. Мы лишь оттягиваем зимы, или мгновения. Оно уже встало у порога прошлой ночью. И мы знаем, кто воспользуется нашей теснотой. Эти дверги сомнут и сметут нас, как горный обвал, стоит дать хотя бы небольшую слабину.
Последняя фраза вышла сквозь зубы. Дэллайя бросила на Наля укоряющий взгляд. Элестра закрыла уши Иолика ладонями. Наль ждал ответа Фастара. Тот медлил, на скулах напряглись желваки. За невозмутимым фасадом сквозил не вызов и не гнев – смятение. Все чувствовали его вдвое острее с тех пор, как весть о падении Скерсалора облеклась в плоть, а жители его смешались с исналорцами. Только прятать голову в снег ничем не поможет.
– Слушать бранные слова детям еще точно рано. – Фастар кивнул Налю, отвернулся, сжал плечо Дэллайи. – Благодарю за гостеприимство. Да не погаснет ваш очаг. Будь счастлива, Лайя. Пойдем, – эти слова были обращены к Элестре и Иолику.
– Но папа!..
– Пусть еще немного поиграет с друзьями, брат? – Дэллайя подмигнула эльфятам. – Мы присмотрим.
– Хорошо, – сухо улыбнулся тот. – Мы будем ждать тебя к ужину, – это сыну.
И еще раз попрощавшись, Нифльтеранды удалились. Наль смотрел им вслед, пока маленькие ручки не начали теребить его за рукав.
* * *
Как ни пытался он уберечь спину, передав простую работу с молотом подмастерью и отказавшись таким образом от надежды скорее возвратить полную силу рук, кожа вдоль оставленных плетью следов растрескалась еще с утра работы в кузнице. Вместо сонной одури и мандрагоры пришлось прибегнуть к луговой герани и непозволительно дорогому рогу единорога. Немного кружилась голова, а суставы предупреждали о необходимости отдыха, но он раз за разом поправлял стойку Иолика, учил правильно держать кинжал и расслаблять запястье. Односложно объяснял, чем хороши или плохи те или иные самые простые выпады и блоки, отвечал резвящимся вокруг малышам. После спора с Фастаром голос совсем охрип.
«У тебя горло болит? А почему? Разве может у взрослых болеть горло?»
Уннар вертелся рядом, тоже желая получить урок. Обласканный хозяином Дар осмелел и вовсю знакомился с маленькими гостями: задорно припадал на передние лапки, наклонял голову и, радостно тявкнув, бросался в объятия. Кто-то поймал недовольную Крупу и таскал ее на руках (Крупа свисала, как опара через край миски), кто-то затеял игру в салочки. Наль отошел в сторону, заложив большие пальцы за воинский пояс и наблюдал, как упражняются, а больше играют, Иолик и Уннар, изредка поправляя самые их очевидные ошибки.
«Ты был прав, смысл есть всегда, – мысленно отвечал он услышанному в болезни голосу. – Есть в моей жизни смысл. Я не сделал достаточно, но приложу все усилия. Слышишь, отец, вы оба правы. Я не брошу свой долг. Не могу защищать границы Королевств, буду учить других эльнарай защищаться. И осуществлю все возможное для тебя, Фрозенблейдов и Исналора».
Он не может исцелиться, но знает тех, кому пришлось много хуже. Когда в мире становилось слишком много боли и страданий, Наль знал лишь один способ облечгить их – сделать что-то самому.
Рядом внезапно оказалась Мейлин.
– А я вы'асту и выйду за тебя замуж, – тихонько и доверительно сообщила она. И, застеснявшись, прибавила: – Можно?
Он присел перед ней на корточки, посмотрел грустно и серьезно, как на равную. Так, что захотелось одновременно и заплакать, и пожалеть, и спрятаться под его защиту.
– Впереди у тебя еще много зим. Кто знает, что принесут они? Сердце, однажды отданное другому, не вернуть по желанию. Даже если твоего дара не оценят. Лишь в самом начале этого пути некоторые могут удержаться, не ступить на него. Просто живи. Не спеши с выбором.
– Я тебя выб'ала. – Девчушка комкала в руках волка, но смотрела на Наля, не отрываясь. – А кто такие ве'ги?
– Кто?
– Ты сказал, они плохие.
Наль закусил губу, чтобы не усмехнуться. Так эльнарай бранно и образно называли орков – от легенд окрестных людей, по которым дверги были созданы из червей в плоти инеистого великана. Слово считалось крепким и грязным. Не стоило произносить его при эльфятах даже в ожесточении. Он поднялся не без усилия. Прошептал – на другое голоса не хватало:
– Одна из опасностей далеко за стеной. Но мы так говорить не будем, ладно? Некрасиво.
Внимание остальных эльфят привлекла благоухающая свежей выпечкой корзина в руке спустившейся по ступеням особняка Иделинд.
– Пусть вечер сияет вам, маленькие! – весело объявила она, ставя ношу на землю. – Угощайтесь!
И пока эльфята с благодарным радостным писком набросились на сырные пирожки с грибами, рябиной и водяникой, Иделинд приобняла Наля, положив подбородок ему на плечо. Тот заметно напрягся, хотя и старался не подать виду. Отчего-то именно сейчас, когда выздоровление ускорилось, прикосновения вдруг сделались ему неприятны, а сам он вновь закрылся в себе. Отступив, девушка ободряюще улыбнулась. Значит, нужно подождать и не лезть в израненную душу. Он скажет, что у него на сердце, когда будет готов.
– У нас в саду был слук, – сказал Наль.
* * *
– Разморозила! Разморозила! – торжествующий звонкий голос Бейтирин взлетел над площадкой и сейчас же потонул в буре возражений.
– Не успела! – заявила Мадалинд. – На два мгновения не успела! Все замерзли!
Предмет бурного спора, лорд Гленор из Дома Иоркельдов, стоял тут же и зорко рассматривал единственным глазом окрестности, благородно ожидая, пока леди придут к соглашению.
Над площадкой высилась, точно отвесная скала, юго-западная стена Лаэльнэторна, украшенная, начиная с третьего этажа, кружевным орнаментом, эркерами и гаргульями в виде речных лошадей, хохочущих сов, слуков, фигурок эльнарай верхом на улитках или кроленях, и всевозможных химер.
– Это идльквель, – внезапно утвердительно, даже требовательно сказал Гленор Дестану, резко повернувшись и указывая на гаргулью – чудовищного злого кита.
– Да, – с улыбкой подтвердил тот. – Мы живем вдали от моря, однако не пренебрегаем его образами. А лорд Гленор, верно, имел честь встречаться с идльквелем наяву?
– Имел, – желчно усмехнулся тот. – Ближе, чем хотелось бы. – И, понизив голос, пробормотал: – Вот уж тварь еловая!
Его услышала Бейтирин. Моряки отчего-то много ругаются, но тут все же не палуба, и последнюю фразу здешний лорд произнес бы про себя, если вообще.
– Вы не любите ели, лорд Гленор?
– Люблю премного, высокая леди. И для мачты хороши. Однако стойкость против воды у них прескверная. Гниют.
Темный массив замка расчерчивал огороженную высокими террасами и струящимися с них лестницами территорию надвое, отбрасывая бледную исполинскую тень. Далее искрились инеем полуоблетевшие заросли пожелтевших кустов, вереск и низкие скрюченные сосенки, а за ними узкая дорожка, один из потайных выходов из города.
Сегодня иней так и не растаял. В воздухе ощущался снег, покрывший склоны Глостенброттета, Хёйдеглира и Аэльтронде. Солнце тусклым огненным шаром висело над головой.
Играли в ледяные салочки. Ловец замораживал разбегающихся прикосновением, товарищи плененных тем же образом возвращали им жизнь. Замороженный дважды уже не подлежал исцелению. Игра оканчивалась, когда на площадке оставались одни лишь неподвижные, «замерзшие» тела. Говорили, влияние на игру оказала Тьма Морозная, распростершая над миром свой мрачный полог тремя веками ранее.
Алуин небрежно полулежал на устланной оленьей шкурой скамье, временами отвлекаясь от наблюдения за подданными, чтобы погладить резвящихся у его ног щенков. Подаренные королем Лаэльдрина Иверстаном Дождь, Листопад и Осень умильно выпрашивали лакомство, но живой нрав не позволял им отрываться от забав надолго.
Самому принцу горчил в душе недавний опыт. Пока Лаэльнэтеры с придворными в лучших нарядах предавались танцам и увеселениям в замке, он обходил в сопровождении магистра лечебницы и лекарей больничные палаты.
Алуин пригубил приторной изумрудно-зеленой жидкости из хрустального кубка и страдальчески поморщился. Даже аромат настоя ста тридцати напоенных солнцем вестерийских трав с медом не мог заглушить воспоминаний.
У одного эльнора страшно загноилась нога. Он повредил ее во время тернистого побега из Скерсалора и не говорил о серьезности раны, чтобы не задерживать других. До прибытия к Горным Воротам тайна обнаружилась сама собой, так как невозможным сделалось скрывать озноб и жар. Когда в палате повязки сняли, в нос ударил тяжелый гнойный запах. Кажется, Алуину тогда удалось не слишком измениться в лице, но нужно было сказать что-то ободряющее, а от обиды на свою долю на глазах выступили слезы. Больной эльнор истолковал это как сострадание доброго принца, отвергшего бальное веселье ради утешения подданных. Как же он благодарил!
Алуин неловко повел плечами. А еще там были другие пострадавшие скерсалорцы, измученные кашлем истощенные шахтеры, эльнарай с тяжелыми переломами, с суставами, изношенными настолько, что посещение лечебницы и болеутоляющие снадобья требовались регулярно. Несчастные, попавшие в зависимость от этих снадобий или ночного фрукта. И все они встречали своего принца с благодарностью и надеждой. Только повредившиеся рассудком глядели словно сквозь него, тоскливо, дико или отрешенно…
Пока стайка эльнарай спорила об исходе ледяных салочек, поредевшая свита подле принца с азартными возгласами играла в Дивные Кристаллы. Иные придворные вились, как яркие обворожительные мотыльки, у столика с вестерийскими сладостями, впервые в жизни взятыми Алуином в долг. Золотисто-румяное бисквитное и песочное печенье в форме морских раковин и цветов, искусные марципановые фигурки. Душистая выпечка с тертыми орехами и цукатами источала ароматы уютно-сладкой корицы, кардамона, шалфея, эстрагона, острого освежающего лунного фрукта, жгучего имбиря; воздушные слоеные пирожные и пригоршни конфет в вазочках из аметиста высились у самой скамьи принца.
– Ваше Высочество, попробуйте это! – щебетали подданные.
Тот с надменно-снисходительным видом принимал угощения. Все притворялись, что никакое изгнание не маячит на пороге. Мелькало среди этого веселья платье принцессы Мирин с корсажем из тисненой акульей кожи, венки из осенних листьев и ягод, паутинное кружево, сложные шнуровки. Слышался мелодичный звон браслетов на тонких запястьях. Даже обычно тихий и задумчивый Регинн присоединился к свите брата, как и некоторые из скерсалорской знати – но меньше ожидаемого. Младший Двор терпел упадок.
Но никто и не был столь желанен взгляду Алуина, как она. Он скучал даже в короткой разлуке. Изящная фигурка в зеленых шелках заскользила среди собравшихся: перевитые жемчужными нитями платиновые волосы струились сверкающей волной. Принц резко повернул голову вслед Амаранте, и чья-то протянутая рука, вместо того чтобы задержаться на почтительном расстоянии, невольно ткнула пирожным с заварным кремом прямо ему в губы. Кто-то ойкнул. Державший пирожное отшатнулся, готовый рассыпаться в извинениях.