Илья Борисович Гейман
А еще был случай… Записки репортера
Отавио был кабокло – так называют в Бразилии людей, в чьих жилах течет кровь индейцев, перемешанная с кровью белых. И он был неистовым индейцем, потомком одного из крупнейших племен Бразилии. Их полностью уничтожили конквистодоры. Для него не существовало на свете ничего дороже земли его предков. Сын бедняка-провизора и сам провизор, он всю свою жизнь боролся за то, чтобы вывести Бразилию из нищеты, избавить ее от иностранной зависимости, улучшить жизнь простых людей. Ради этого он прошел через семнадцать арестов, через страшные застенки “холодильника” центральной полиции и дома предварительного заключения в Рио-де-Жанейро, через восемь лет жизни в подполье и пятнадцать лет – в изгнании.
Еще на заре своей жизни Отавио уверовал, что такая огромная, прекрасная страна, как его родина, не может, не имеет права быть бедной – в ее недрах хранятся огромные богатства и они должны служить людям, обогащая их родину. Именно тогда у него возникла идея-фикс: в Бразилии есть нефть и она выведет ее из нищеты. Это сейчас комично слышать подобное утверждение о признанной нефтедобывающей стране Бразилии, а тогда, в годы юности Отавио Брандао существовало официальное мнение: здесь нефти нет! Того, кто уттверждал обратное, называли сумасшедшим.
“Сумасшедший” кабокло, которому не было тогда и двадцати лет, изъездил верхом девятьсот километров и прошел пешком шестьсот в поисках доказательств своей правоты. И он добыл эти доказательства! И принялся выступать с ними на конференциях ученых и специалистов, публиковал статьи в прессе. Аргументы неистового самоучки поддерживались светилами науки и практики, но власть настаивала на своем – нет в Бразилии нефти, и все тут. Страна тогда находилась в полной зависимости от иностранных, в том числе и нефтяных монополий. Преодолеть их мощный пресс юный кабокло был не в силах.
Отчаянное противодействие власть имущим привело Отавио к философскому материализму, а затем и в коммунистическую партию. В них он увидел ту силу, которая, на его взгляд, способна была вывести родину на путь процветания. Любопытно, что горячий темперамент кабокло привел его на первых порах в круг коммунистов-анархистов, кредом порядка которых был хаос. Он, кстати, первым в Бразилии перевел на португальский язык “Коммунистический манифест” Маркса.
Преданность своей идее-фикс создала Брандао большую популярность у простых людей – он стал первым в истории страны коммунистом, который был избран депутатом муниципального совета Рио-де-Жанейро. Но затем произошел государственный переворот, к власти пришла диктатура и Отавио вместе с женой Лаурой – молодой бразильской поэтессой и тремя дочерьми был выслан из страны и попал в Советский Союз. Но и вдали от родины он продолжал бороться за ее будущее.
Там он включился и в борьбу против фашизма, набиравшего силу в Европе. В 1937 году, например, под вымышленным именем месье Меранда он несколько месяцев жил в Париже. Привело его туда все то же обостренное чувство справедливости. В середине 30-х годов в Бразилии не удалась попытка государственного переворота прогрессивными силами. Лидер левых Луис Карлос Престес был брошен в тюрьму. Его жена Ольга – немка по национальности – была выдана нацистской Германии и посажена там в тюрьму. В заключении Ольга родила дочь Аниту. Отавио приехал в Париж, чтобы поднять общественное мнение на спасение матери и ее малютки. Отчасти ему это удалось – многие всемирно известные деятеля публично высказались в защиту Ольги Престес и ее ребенка. Но, к сожалению, мать спасти не удалось – ее казнили в застенках. Но дочь была вырвана из рук фашистов и осталась жива.
Пятнадцать лет прожил Брандао в СССР, оставаясь мысленно в своей Бразилии. Эти полтора десятка лет, охватившие и страшный 1937 год, и последующий разгул сталинского террора, и войну с фашизмом, были не просты для него. Здесь у Отавио родилась еще одна дочь, но умерла прекрасная Лаура, он женился вторично и родились еще две дочери, хотя темпераментный кабокло безумно мечтал о сыне – продолжателе его борьбы. При первой же возможности, в 1946 году он приплыл на пароходе в Бразилию…
Но давайте оставим на время в покое Отавио Брандао с его сложной судьбой и вернемся к нашим виртуальным одисеям. Продолжим движение по следам Маркуса и Леона Пятигорских – тех, кто более семи десятков лет назад покинули берега своей родины, чтобы хлебнуть на чужбине полную меру горя.
…Я снова в Бразилии. С трудом прошел в аэропорте таможенный и пограничный контроль. Конечно, не из-за своего багажа – не с контрабандой же пробирался я на свою родину. Просто таможенного офицера снова привлекла запись в моем американском паспорте – место рождения Бразилия – и он потребвал у меня бразильский паспорт. Таможенник никак не мог понять, как это человек, родившийся в его стране, может не иметь ее гражданства. Долгие препирательства привели к тому, что я покинул аэропорт последним. Кармен терялась в догадках в зале ожидания – что там случилось на контроле?
Наконец, передо мной снова прекрасный, залитый солнцем город, раскинувшийся вокруг живописной лагуны и вдоль океана. Те же горы, усеянные лачугами фавел, те же пальмы, словно гигантские свечи вставшие вдоль нашего пути. И те же знакомые, родные лица людей, неожиданно ставших моей семьей. Семьей, которую я потерял много лет назад.
Стремясь, видимо, расширить мое представление о своей стране, Кармен пригласила меня съездить ненадолго на знаменитый бразильский курорт Бузиос.
– Это совсем близко от Рио-де-Жанейро, – сказала она. – В каких-то двух-трех часах езды. У меня там есть дача на паях – я пользуюсь ею несколько недель в году.
И мы поехали. Для меня это короткое путешествие было особенно интересным – я ведь здесь, в Бразилии, еще ничего, кроме двух самых крупных городов, не видел.
Вдоль всего нашего пути потянулся сельский ландшафт, где горы и пригорки перемежались хорошо ухоженными полями. На лугах пасся скот, краснели на солнце своими яркооранжевыми плодами мандариновые плантации.
На обочинах трассы был свой микроландшафт. Довольно долго нам встречались нагромождения самой разной глиняной посуды. Рукописная реклама настойчиво повторяла: два – три – четыре горшка за десяток реалов. По американским масштабам это сущий пустяк – центы. Коммерческая демонстрация керамики тянулась бесконечной чередой и становилось понятно, что в этой местности процветает гончарное производтво. Впрочем, о том же свидетельствовали и высокие дымящиеся трубы, нависавшие над небольшими деревеньками.
В какой-то момент глиняные горшки исчезли с обочин дороги. Их место заняли охапки палок, на которые, как луковые косички, были нанизаны крупные яркооранжевые мандарины. Они светились над серым асфальтом как светофоры. И снова рукописная реклама, предлагающая две – три – четыре связки сочных фруктов за бросовую цену даже по бразильским меркам.
Остановились у придорожной лавки. В Союзе такие торговые точки шли по разряду магазинов сельпо. Я перевидал их сотнями на своем кочевом журналистском веку. Там неизменно был жалкий ассортимент продуктов, засиженных мухами и перемежающихся с граблями, жестяными ведрами, лопатами, хомутами. “Сельпо” по-бразильски меня просто поразило – выбор товаров здесь был настолько велик, что ему мог бы позавидовать и нью-йоркский магазин. Плюс абсолютная чистота. И чрезвычайная любезнность продавцов, стремящихся предупредить любое ваше желание.
Кармен накупила специфических местных сладостей и мы двинулись дальше. Под гул мотора я размышлял о том, что Бразилия отнюдь не передовая в мировой табели о рангах страна, но вот ведь смогла же создать сельскую торговлю, не ущемляющую достоинства человека.
…Перед нами снова открылся бирюзовый океан – мы въезжали в Бузиос.
Бузиос – это небольшой полуостров, весь изрезанный полутора десятками живописнейших бухт. Они окружены горами, как бы ниспадающими к яркоголубой воде океана. Местная легенда гласит, что однажды прославленная французская кинозвезда секс-бомба Брижит Бардо загорелась идеей уединиться со своим любовником в каком-нибудь сказочном месте. Кто-то рассказал ей о маленькой рыбацкой деревушке неподалеку от Рио-де-Жанейро. Би-Би поехала туда и поняла, что попала в истинный рай на земле. Обосновалась в рыбацком поселке и была счастлива. Недостаток комфорта ей с лихвой компенсировала местная сказочная природа, неповторимые пейзажи, песочные пляжи в маленьких бухтах и ласковое море.
Теперь настолько же счастливыми чувствуют себя здесь тысячи французов, которые повадились вслед за своим кумиром проводить в Бузиос время отпусков. Зачастили сюда и аргентинцы, живущие в прохладе неподалеку от антарктических льдов. Рыбацкой деревушки уже нет. Ее вытеснили бесчисленные магазины модных вещей и сувениров, рестораны, бары, кафе, пицерии и все остальное, так необходимое праздному люду на популярном курорте.
Над бухтами – на склонах гор поднялось множество отелей. Они выделяются своими оранжевыми крышами среди сочной тропической зелени как грибы-подосиновики в подмодковном или прибалтийском лесу. На водах гаваней важно покачиваются крупные прогулочные парусные корабли, навевая ностальгическую грусть по давно прошедшим временам отважных мореходов и пиратов.
На берегу каждой из бухт – небольшой пляж с обязательным ресторанчиком, шезлонгами и бесконечной вереницей торговцев вразнос. Они идут один за другим, предлагают пляжную одежду, шапочки, украшения, мороженое, молюсков… Стоит только вам заинтересоваться устрицами, как продавец не только подаст их вам, но и раскроет раковину, а затем будет с явным удовольствием наблюдать, как вы лакомитесь его угощением. Любопытно, даже если вы отказались от покупки, никогда не увидите на лице продавца досаду, разочарование или злобу – ведь он весь день шагает под жарким солнцем по вязкому песку и острым камням. Его лицо даже при отказе остается радушным, улыбчивым и он еще вдобавок поднимает большой палец – мол, все нормально, сеньер, может, в следующий раз купишь что-нибудь.
В Бразилии нет работы, а это хотя и трудное, но все-таки рабочее место. Небольшой, но заработок.
Однако, любезность розничных торговцев нельзя объяснить только этим. Дело в том, что бразильцы отличаются в своем большинстве особой доброжелательностью и оптимизмом. Наверное, местный климат способствует этому.
Да, тут, в Бузиос, настоящий рай. Именно так сказал мне один старик, продававший живописные миниатюры с местными пейзажами. Он оказался поляком, которого родители завезли сюда еще во времена царя гороха.
– Мне в жизни больше ничего не надо, – сказал старый художник. – У меня есть пенсия, домишко у бухты, вот это солнце, океан и пальмы. Я рисую, хожу продаю свои картины не ради заработка, а ради того, чтобы поболтать с людьми. И я считаю, что нахожусь в раю…
Несколько дней во всегда радостном для меня обществе Кармен, Марсии и маленькой Ларисы пролетели на курорте, как волшебное мгновение. Однако, надо было возвращаться из рая на грешную землю.
* * *
Я, действительно, считаю, что лучше
Потерпеть поражение в том, что любишь,
Чем добиться успеха в том, что ненавидишь.
Джорж Бернс.
Еще перед поездкой в Рио-де-Жанейро у меня завязалась дружеская переписка с внучкой Отавио Брандао – Марианной. Она живет с мужем и детьми в американском Сан Диего, но познакомился я с ней по интернету в Москве – она приезжала туда навестить свою маму Волну и старшую дочь Маризу. Собираясь в Бразилию, я лелеял надежду найти в Рио дочь Отавио Дионизу и посмотреть, нет ли в бумагах ее отца какого-либо упоминания о Маркусе Пятигорском. Помогла мне Марианна. Она переслала адрес своей тетки и номер ее телефона.
И вот я снова в Рио после поездки на курорт. Звоню, не будучи уверенным, смогу ли объясниться с Дионизой по-русски – ведь она уехала с отцом из Москвы аж в 1946 году, больше полувека назад. Но слышу в ответ на свой звонок бойкий говор на чистом русском языке без малейшего акцента.
Диониза живет в одном из красивейших некогда районов Рио-де-Жанейро – в Санта Терезе. Он раскинулся высоко на склоне горы и оттуда открывается сказочный вид на город. Не случайно это место исстари избрали для себя художники – благодаря им и возникла Санта Тереза. Правда, позже ее прелесть была подпорчена тем, что вокруг поселка стали возникать на склонах гор безобразные фавелы. Они росли и неуклонно подбирались со всех сторон вплотную к домам Санта Терезы.
Эту пагубную особенность не обошел даже путеводитель по городу. Рассказывая о местной достопримечательности – крошечном трамвайчике, карабкающемся к поселку, как горный козел, путеводитель отмечает: с появлением в здешних местах фавел, тут крайне обострилась криминогенная ситуация. Если вы поедете в трамвае, предупреждает он, юные грабители с большой степенью вероятности отберут у вас все, что только можно отобрать. Так что глядите, дескать, в оба!
…Такси взбиралось ввысь по извилистым улочкам. Порой казалось, что мы не доедем до цели – машина на такой крутизне могла перевернуться в любой момент. Но этого не случилось и я, наконец, оказался в просторной, уютной квартире Дионизы. Хозяйка мила, разговорчива, очень активна. Накрыт стол и мы, словно в Москве, беседуем по-русски о разных наших делах.
Диониза была дома не одна. Специально к моему визиту к ней приехала ее давняя знакомая Люиче Барос – ей хотелось послушать рассказ о моих поисках. Она – автор пяти публицистических книг, десятков публикаций. Впрочем, Люиче не только литератор, она еще и профессор университета штата Рио-де-Жанейро, доктор антропологии. По ходу разговора я бросил ей пробный мяч:
– Люиче, вы, как ученый, вероятно, много времени проводите в архивах…
– Конечно, – ответила профессор, – это ведь часть моей работы.
– А не мог бы и я попытаться поискать в архиве следы моего отца?
– В принципе, это возможно.
– Но как я туда попаду, да и язык…
Сознаюсь, с моей стороны это было неприкрытой наглостью. Я знал, что пожилая женщина совсем недавно перенесла тяжелую операцию, с большим трудом добралась сюда, на склон горы, а я беспардонно намекаю на то, что нуждаюсь в ее помощи. Но что оставалось делать – когда еще мне улыбнется счастье встретить такого профессионального знатока местных архивов? Теперь можно сказать, что решающую роль в этой истории сыграло хорошее воспитание профессора Барос и ее живой интерес к моим поискам – не случайно же она записала мой пространный рассказ на магитофон с тем, чтобы Диониза потом перевела ей мою сагу.
– Ну, попасть вам туда не проблема, – ответила Люиче. – Я имею допуск в архив секретной, политической полиции. А что касается языка – мы с Дионизой вам поможем.
Не надо обладать большим воображением, чтобы понять, как волновался я, как трепыхало мое сердце в зале архива на следующее утро. Там к нам отнеслись очень доброжелательно и сразу несколько сотрудниц принялись искать в описях досье конца 20-х – начала 30-х годов упоминания имен моего отца и Леона, упоминания фамилии Пятигорский. И вот – неожиданность. К нам подошла одна из женщин архива и сказала:
– Я нашла фамилию Пятигорский. Только имя не Маркус, не Леон, а Ильич. Будем смотреть?
Мое сердце готово было выскочить из груди – настолько неправдоподобной была возникшая ситуация.
– Так это же я! – Мое восклицание было слишком темпераментным для тихого зала. Я объяснил недоумевающим Дионизе и Люиче свое волнение: это имя мне дали, когда я родился… Оно было записано в моем свидетельстве о рождении…
И вот перед нами объемистое досье человека, ни имя, ни фамилия которого ничего нам не говорит. Судя по содержимому объемистой папки, в ней хранится все, что полиция изъяла при аресте. Здесь членские билеты каких-то клубов, билет на футбольный матч, несколько обширных статей Троцкого на португальском языке, протоколы допросов, яркий, багряный треугольный матерчатый вымпел с нарисованными на нем серпом и молотом. Тут же – несколько бережно завернутых в пергамент небольших фотокарточек. На одной из них – я. Малютка. Точно такой же снимок есть в нашем семейном альбоме. С волнением переворачиваю, читаю: “Ильич Пятигорский, апрель 1930 года”. Видимо, благодаря этой надписи мое имя и попало в полицейскую опись.
Было в этом что-то нереальное: пошел в архив в поисках следов отца, умершего десятки лет назад, а нашел самого себя через семьдесят лет! Но я-то реальный, живой – вот он я…
Кто был тот человек, у которого изъяли при аресте мое фото? Ответа уже не получишь. Наверное, он был другом моих родителей – не станет же посторонний человек хранить фото чужого ребенка, да еще делать надписи на его обороте.
Поиски продолжались. Вот в описи нашлось имя Леона Пятигорского и архивариус принялась разыскивать его досье. Вот и Маркуса имя обнаружилось. А тут из хранилища принесли и папки с документами. О своем состоянии говорить не буду – тут все понятно. Но удивительное дело: пожалуй, не меньше меня волновались мои спутницы – Диониза и Луиче. Волновались так, как-будто через многие десятилетия они нашли документы своих, а не моих родных людей.
Полицейские досье братьев Пятигорских были тонкими – протоколы допросов и справки об арестах, содержании под стражей, дальнейшей судьбе.
Открываю папку моего отца. Анкета. Имена родителей. Происхождение. Приехал в Бразилию из Украины (мне известно, что из Одессы). Женат. По профессии – портной. Два тюремных фото – традиционно анфас и в профиль. Знакомое, родное лицо. Очень молодое лицо. Отпечатки пальцев. Собственноручная подпись на дактилоскопической карте. Справка о том, что был арестован (видимо, последний раз) 28 марта 1930 года в городе Порто Алегре. Справка о том, что выпущен был из тюрьмы по приказу начальника полиции 31 мая 1930 года и в тот же день на пароходе “Конте Верде” был выдворен из страны, депортирован.
Это все. Очень немного. Но и непередаваемо много для меня, который прожил большую часть жизни, почти ничего не зная о своем отце. Для моих сыновей и внуков эта папка казенных документов открывала целый мир их происхождения, их корней, родословной.
Вот передо мной и досье Леона. Тоже тоненькая папка. Два тюремных фото красивого мальчишки, отпечатки пальцев. Странная анкета: в графе “имя” в ней значится “Теодоро Хавиер”. По национальности – бразилец. Имена родителей правильные, но их фамилия – тоже Хавиер. На дактилоскопической карте личная подпись 16-летнего паренька: “Теодоро Хавиер”. Я вдумываюсь в шараду, которую подготовил для меня много лет назад мой дядя, и в памяти встают книжки, рассказывавшие, как молодые революционеры обманывали хитрых сатрапов.
Леон, как говорят сегодня на уличном сленге, вешал лапшу на уши следствию и был уверен, что обманул полицейских ищеек. Те делали вид, что верят ему, но тут же, в той же анкете, обозначали его реальные имя, фамилию и прочие сведения.
В досье Леона хранится донос полицейского агента. Он объясняет причину последнего ареста парня. Из его рапорта узнаю, что Леон был членом организации “Молодые пролетарии Бразилии”. Эта организация решила провести митинг у знаменитого Муниципального театра Рио-де-Жанейро. Но в тот день стояла плохая погода, шел дождь и на митинг пришло только десять человек. Акцию начали прямо на театральной лестнице. Как бы случайно там оказались двое агентов секретной полиции. Они принялись арестовывать молодежь и тут заметили, что один юноша явно что-то прячет. Его схватили в первую очередь. Это был Леон.
Я узнаю из досье, что он был рабочим и закончил лишь первую ступень общеобразовательной школы (пожалуй, таким низким уровнем грамотности и можно объяснить его последующие неудачи на писательском поприще).
Досье перечисляет аресты Леона и завершает список сообщением, что он, как и его брат Маркус, был выпущен из тюрьмы 31 мая 1930 года и в тот же день на том же пароходе выдворен из страны.
На этом мой поиск заканчивался. Если не считать первую жену Леона француженку Марго и его дочерей от первого брака, все члены нашей семьи были уже найдены, их судьбы известны. Я спросил у работников архива, не могу ли я хотя бы переписать найденные материалы?
– Зачем же переписывать? – воскликнули женщины, видя мое возбужденное состояние. – Мы запишем все это для вас на компакт диск и вы сможете уже дома снова увидеть все материалы и фото на экране компютера.
Позже я размножил диск и послал его копии в Москву сыну Леона Марку и в Рио-де-Жанейро. Это был как бы завершающий документ.
Но я не могу позволить себе поставить точку на этом месте. Не могу, потому что не в силах избавиться от вопроса: а оправданны ли были страдания, перенесенные моим отцом и моим дядей?
Я часто возвращаюсь мысленно в уютную квартиру Дионизы Брандао на горе в Санта Терезе. Там, как написала мне Марианна из Сан Диего, провел большой кусок своей жизни неистовый кабокло Отавио, ее дед. Последний кусок жизни. Он все время стучал на машинке или сидел с книгой. А когда семья собиралась за столом, громко что-то рассказывал и не любил, когда его прерывали. Если же его просили, нельзя ли говорить потише, он отвечал:
– Я не могу тише! Я привык разговаривать с массами.
…Мы стояли с Дионизой на застекленной лоджии и любовались сказочным городом. Перед нами открывалась великолепная панорама. Особенно все выглядело красиво, когда мы смотрели далеко вперед. Но стоило перевести взгляд поближе, себе “под ноги” или посмотреть в сторону, как перед нами открывались ужасные, отвратительные фавелы с их трущобами обездоленных людей.
Диониза протянула мне на ладони что-то небольшое, темное.
– Знаете, что это?
– Это пуля. Она пробила вот это стекло, затем штору – видите, я ее залатала? И потом она впилась вон в ту притолоку. Оттуда я ее и выковыряла.
– Но откуда она прилетела?
– Отовсюду из нашего окружения. Мы находимся между несколькими фавелами, – объяснила Диониза. – Мы, как начинка в бутерброде. Время от времени жители трущоб начинают решать свои, чаще всего наркотические, проблемы и тогда фавелы воюют друг с другом поверх нашего поселка. Видимо, эта пуля сменила маршрут…
Диониза рассказывала историю своей пули в кабинете Отавио Брандао. И я невольно стал думать о том, где и как завершился жизненный путь неистового мечтателя. Того, кто хотел привести людей к светлому будущему, а оказался на финише в окружении люмпенизированного пролетариата. Того пролетариата, которому, как оказалось, есть что терять, кроме собственных цепей, – его маршруты доставки и реализации наркотиков, легионы несчастных людей, зараженных дурманящим зельем, его клиентов. Того пролетариата, который поднимает сегодня оружие не на классовых врагов, а на себе подобных торговцев наркотиками, грабителей и убийц.
Стоило ли ради этого губить свою молодость, свои жизни?
Печальный финал. И для Отавио Брандао, и для Маркуса с Леоном, и для тысяч таких же мечтателей.
Для близких нам, родных людей, романтиков своего жестокого века.