Илья Борисович Гейман
А еще был случай… Записки репортера
Наш человек на причале нашел свою золотую жилу. Очень скоро купил дом. На первом этаже магазин, на втором – квартира.
Мы пошли в его магазин, тем более, что моему попутчику самому надо было отовариться.
Наверное, в нем был разный ассортимент, но в глаза бросались только ковры, развешанные всюду. Как в Лас Вегасе везде, чуть ли не в туалете, натыкаешься на игральные автоматы, так и здесь не было ни малейшего пространства, не завешанного ковром.
Любопытно, что этот предприимчивый человек вовсе не был первооткрывателем золотой жилы. На советском дефиците успешно вели бизнес другие люди в разных странах, куда заходили суда из СССР.
Однажды мы проходили мимо Гибралтара и один моторист рассказал:
– У нас здесь получилась небольшая стоянка. Мы пошли по магазинам. Видим – ковры. Наши ковры. Зашли. Посмотрели. Ничего особенного. И цены не ниже. Собрались уходить. И тут хозяин спрашивает по-русски:
– Вы моряки?
– Да.
– Откуда?
– С Балтики.
– Почему ковры не берете?
– Такими рисунками у нас все магазины завалены. Мы их у себя в Антверпене купим.
– Рисунки плохие… А какие могут понравиться?
Кто-то из ребят вынул из кармана копеечный алюминиевый портсигар. На его крышке была вытеснена русская тройка на снежной дороге.
– Такие пойдут нарасхват.
Хозяин магазина повертел портсигар.
– Давай меняться!
– Как?
– Ты мне портсигар, я тебе ковер.
– Давай, – гешефт моряку понравился.
– И надо же было такому случиться – на обратном рейсе мы снова зашли в Гибралтар, – продолжал моторист. – Пошли по магазинам. Смотрим, у знакомого продавца в витрине ковер висит. С русской тройкой!
Зашли, спрашиваем: как он успел? У нас в стране года два эскизы утверждали бы, оборудование налаживали да сырье доставали.
– У нас торговля, – ответил хозяин. – Ворон ловить некогда.
– Ну, и как новые ковры? Покупают?
– Да, очень хорошо идут.
– А знаете, что самое смешное? – Мы пришли в Лондон – и там в магазине уже наша тройка висит. Чудеса. За каких-то две-три недели и новую продукцию освоили, и по всей Европе развезли.
Там мы и потратили свою валюту. У нас дома тройку сразу расхватали в комиссионках.
* * *
Ты выбрался из грязи в князи,
Но быстро князем становясь,
Не позабудь, чтобы не сглазить,
Не вечны князи – вечна гтязь.
Омар Хайям.
Но вернемся на наш теплоход. Погрузка-выгрузка заканчивалась. Портовые власти завершили свои контрольные дела. Мы возвращаемся домой.
Любопытная деталь. Судно будет в родном порту через три дня. Пока мы стояли в Антверпене, моряки не могли сообщить своим семьям об этом – радиостанция судна была опечатана, выход в эфир запрещен.
Но вот поднят якорь, на всю мощь заработали двигатели. Радист включил свою аппаратуру и полетели депеши: полагаю быть такого-то числа. Заметили? Не прибуду, а полагаю быть. Сообщение условное. Потому что корабль находится во власти стихии и форс мажорная обстановка может помешать ожидаемому приходу.
И так всегда. Сколько бы человек ни плавал по морям и океанам.
Но, тем не менее, мы покидаем порт и по реке Шельде идем к Северному морю. А там ненастная погода. Шторм.
Кое с кем пошептавшись после чая, я незаметно пробрался к каюте второго механика. Он, я и третий помощник капитана договорились поиграть на переходе по Северному морю в преферанс. Азартные игры на судне строжайше запрещены. Поэтому-то мы и таимся.
Закрыли каюту на ключ, завесили иллюминатор, нарисовали пульку… За бортом воет ветер. Нас качает. Карты гуляют по столу, куда хотят. Удовольствие и азарт еще больше крепнут.
Мне показалось, что сквозь иллюминатор долетел какой-то новый звук. Я прислушался. Снова. У-у-у… Словно собака воет за забором. Но откуда тут собака? Вокруг море с пеной волн.
– Послушайте, – сказал я партнерам. – Какой-то новый звук. Будто воет кто-то…
– Да, воет, – отозвались они. – Пойдем, посмотрим.
Мы вышли на палубу и видим – поблизости от нашей каюты, намертво вцепившись в фальшборт, стоит судовой врач и воет, задрав голову:
– У меня желудочный сок вытекает! Ой-ой! Я больше не могу терпеть! У-у-у! Желудочный сок!..
Мы оторвали руки от борта, затащили его в каюту:
– Что случилось? Почему вы кричите?
– Качает… Желудочный сок… Я умру…
– Доктор, это же просто шторм. Небольшой. Успокойтесь. От такой качки ничего не бывает.
– Ой, мне плохо. Я не выживу…
Отвели мы доктора в его лазарет – там он сам знал, как спасти свой желудочный сок.
В тихую погоду я разговаривал с ним. Он, насколько я помню, из Адыгеи. Всю жизнь служил в армии. Через двадцать лет ушел в отставку и решил поплавать на торговом флоте доктором.
Если говорить по большому счету, никакой он был не доктор. Все годы служил начальником военной аптеки.
– Как же вы решились пойти доктором? Здесь же люди в автономном плавании. Ни скорой помощи, ни санитарной авиации. Чужое море. Чужие государства. А если с человеком несчастье случится? Мучительная болезнь? Что будет?
– Все будет в порядке. Я его, конечно, не вылечу, но уколами до берега дотащу.
– В любом случае?
– Да. Я аптеку знаю хорошо. Она поможет дотянуть до берега больного в любом состоянии. А там врачи, клиника…
– И он умрет у них на руках?
– Это уж вопрос их квалификации. Больного я им доставлю живого.
Странности судового лекаря с этого только начинались.
Мы пришли в Брюнсбютель. Это в Германии. Город находится в западной оконечности Килльского канала. Стояли. Ждали нашей очереди в шлюз.
Я сидел в кают-компании. Писал что-то в блокноте. Вдруг слышу по громкой трансляции судового радио:
– Доктор, поднимитесь на борт! – голос старшего штурмана.
Я продолжал работать. Через несколько минут:
– Доктор, поднимитесь на борт! – снова голос старшего штурмана.
Еще через несколько минут:
– Доктор! Немедленно явитесь ко мне! – голос капитана.
Я вышел на палубу и вот что увидел.
По причалу важно вышагивал наш доктор. На нем – плащ-палатка. Защитного цвета. Точно такая, как на памятнике у советского воина в Трептов-парке в Берлине. Он шел, наш воин-освободитель, а местные бюргеры чуть ли не шарахались от него. Они пришли на канал полюбоваться пароходами со всего мира, а тут опять эти русские солдаты по фатерланду маршируют.
Капитан загнал-таки доктора на корабль. Я спросил его:
– Зачем вам понадобилась эта накидка? Погода хорошая, шторм кончился.
– Я ее специально взял с собой в рейс. Хотел напомнить немчуре, кто ее разгромил. А то уже забывать стали…
Мне перехотелось говорить с ним дальше – это уже была прерогатива капитана.
Пошел на палубу смотреть на шлюзование.
А мы еще стояли в очереди. Впереди был польский теплоход, а там еще кто-то. По причалу пролетела стайка девушек – их было восемь или десять.
– К полякам пошли, – пробормотал матрос рядом со мной.
– Пассажирский?
– Нет, как мы. А это проститутки.
– С поляка?
– Да нет. Их наняли на переход по каналу. Полякам можно, а нам запрещено…
Я понял. Это привилегия Кильского канала. На одном его конце на борт поднимается столько проституток, сколь команде требуется. Они плывут до другого конца и делают свою работу. Путь немалый – сто километров. Так что время есть. На остановке у шлюза с ними рассчитываются. Они сходят на причал и тут же поднимаются на судно, идущее в обратном направлении.
Что-то похожее на девиц в России, которые обслуживают на трассе дальнобойщиков.
…Вот и мы вошли в камеру шлюза. Минут через двадцать нас выпустят в канал и мы поплывем в Киль – к выходу в свое Балтийское море.
* * *
Ничего страшного, когда над тобой смеются.
Гораздо хуже, когда над тобой плачут.
Михаил Жванецкий.
Вызвал шеф:
– Приезжает комиссия из Москвы. Будут проверять, как у нас готовят молодых моряков. Надо, чтобы эта тема была в газете. Вы – отдел флота. Вам и карты в руки.
Поехал я в мореходное училище. Стал расспрашивать, что да как. А руководство мне в ответ:
– Завтра в учебное плавание уходит наше судно. Посмотрите курсантов в деле и получите всю информацию.
Редактор согласился с моей командировкой. На следующее утро я был у трапа учебного корабля…
Передо мной стоял настоящий парусник – как в самых романтических фильмах про пиратов, одноглазых морских разбойников с острыми ножами и кровожадными физиономиями.
Тут я, конечно, немного загнул, но корабль был настоящий. Трехмачтовая баркентина “Капелла”.
Я поднялся на борт. Представился капитану.
– Знаю. Начальник училища зачислил вас в команду. Добро пожаловать на борт! Боцман разместит вас и вживайтесь в наш распорядок. У нас еще будет время поговорить – плавание займет три недели.
Счастливая случайность – на корабле нашелся мой старый приятель – судовой радист. В его каюте я и поселился. И тут же, не теряя времени, пошел на палубу. Все-таки впервые попал на настоящую баркентину.
Ей бы еще и алые паруса!
Многое здесь было, как два или три, или больше веков назад. Просто вместо одноглазых разбойников тут суетилось видимо-невидимо начинающих моряков, мальчишек. На “Капелле” оморячивались первокурсники мореходного училища, ради которых я и пошел в это экзотическое плавание.
Я ходил среди ребят, как старый морской волк. У меня за спиной было несколько лет плаваний по параллелям и меридианам. Мы, на торговых судах, изредка встречали парусные корабли и всегда по морскому уставу любезно уступали им дорогу.
Впрочем, форсил я перед пацанами только до следующего утра.
На новом месте не спалось. Пораньше вышел на палубу и увидел, как малышня в такую рань делает утреннюю зарядку. Они по-обезьяньи карабкались по вантам до марса и так же спускались к противоположному борту. Затем бежали на исходную позицию и опять цеплялись за ванты. Раз за разом.
Чтобы было понятней: ванты – это канатные растяжки между мачтами и бортом парусного судна. Они служат для того, чтобы удерживать их в вертикальном положении. Ну, а марс – это площадка наверху. Туда-то и карабкались наши будущие капитаны.
Для полноты представления скажу, что высота мачты, примерно, 33 метра. Повыше десятиэтажного дома. Правда, марс находится не на верхушке, не на клотике, но и до него не близко.
До марса по вантам вверх, вниз до палубы тоже по вантам. Несколько раз каждое утро. Как тут не стать настоящим моряком?
Кстати, баркентина отличается, скажем, от барка тем, что у нее только на одной, передней мачте – фоке – стоят прямые паруса. На остальных – косые. И когда они все надуты ветром, корабль выглядит потрясающе.
У “Капеллы” была интересная история. Когда только закончилась Отечественная война и западная часть страны лежала в развалинах, Финляндия, вчерашний враг, неожиданно получила заказ от Советского Союза. Да еще какой заказ! Построить сто (!) парусных учебных и грузовых деревянных судов. Заказ исторический. Он делал ощутимое вливание в экономику побежденной страны, создавал массу новых рабочих мест.
Заказ выполнили в 1946–1953 годах. Учебные суда были оборудованы с классами, общежитиями и столовыми для курсантов, жильем для двух преподавателей. Грузовые шхуны могли быть использованы для плавания в небольшие порты с мелкими глубинами.
Рижанам при дележе парусников повезло – “Капелла” попала к ним.
На фоне тренированных курсантов со мной произошел конфуз, какой случается только с желторотым салагой.
Дело было так. Под плеск волн и суету курсантов на палубе захотелось мне сделать фотоснимок поромантичней. Чтобы на нем были и эти мальчики, и старорежимная палуба парусного корабля, и море. До горизонта.
Думаю, на такой лирический лад меня настроили осточертевшие газетные клише. На редакционном сленге их называли “морда-станок”: моряк у штурвала с широкой грудью и более широкой улыбкой.
Как бы там ни было, привиделся мне тот снимок с морем до горизонта. И не было покоя.
Пришла мысль – сфотографировать корабль с самой большой мачты, грота. С его палубой, с мальчишками со швабрами в руках, и обязательно с морской пеной.
Сказал я о своей идее капитану. Тот замахал руками: не хватало еще, чтобы на его судне корреспондент разбился. В конце-концов уговорил. Надели на меня то ли ватник, то ли бушлат от свежего ветра. Прикрепили ко мне для страховки красавца-боцмана – чтобы не давал свалиться. Взял я камеры. Пошел.
Погода стояла отменная. Тихая, солнечная. Но даже при таком штиле баркентину качало, верхушки мачт мотались из стороны в сторону, как перевернутые маятники. Увидел их и остановился. Не буду скрывать, я вдруг ужасно перетрусил. Представил себе, как качаюсь там, в поднебесье. Как срываюсь с той высоты и шлепаюсь о палубу всей своей вышесреднеупитанностью.
Подошел боцман. Улыбается беспечно:
– Ну, что, пошли?
Мне бы сказать в тот момент, что передумал. Но куда собственную гордость денешь? Взять вот так, и опозориться перед моряками и теми мальчишками?
– Пошли, – сказал я, загоняя поглубже в душу свой страх перед высотой.
Карабкались мы по вантам без происшествий. Смотрел я только вверх – глаза опустить боялся. Чтобы не передумать на полпути. Боцман дышал мне в пятки. Но вот добрались до марса. Там в площадке круглое отверстие. Лаз. На языке моряков – собачья дыра. Мы рассчитывали, что я переберусь через эту дырку, стану на площадку и оттуда буду фотографировать, сколько моей душе захочется.
Просунулся я в лаз с натугой. До пояса. А дальше никак. Не пролажу. Слишком упитанным оказался для этой дырки. Да еще в толстенном бушлате. Подергался снова – не получается. А снизу, из-под меня, боцман понукает:
– Давай-давай, немного осталось…
Повис я на краю площадки грудью и говорю:
– Дырка маленькая, никак не пролезу.
Слышу, из-под меня несется лошадиное ржание. На этом корабле такого толстого матроса еще не бывало.
В конце-концов протиснул я в лаз фотоаппарат, повис на краю доски и начал снимать. Палубу. Морячков на ней величиной с букашек. Море до горизонта. И боцмана – прямо в упор на трапе.
…С того дня я уже не поглядывал на мальчишек с видом старого морского волка – слишком габаритным оказался я для таких приключений. А на морях и океанах, я думаю, седые капитаны до сих пор рассказывают, как в их молодости какой-то корреспондент не смог подняться даже на марс.
День за днем мы кружили по Балтийскому морю. Курсанты ставили паруса – все эти фор-стень-стаксели и грот-гаф-топсели. Убирали паруса, драили палубу, грызли гранит наук в классе, снова и снова карабкались на ванты.
Наконец, моя командировка подошла к концу. “Капелле” предстоял еще переход к мореходному училищу. Мой же путь лежал в аэропорт, в Ригу.
Спустился на причал в Ленинграде – впервые за три недели. Обнаружил: меня сильно качает – как в шторм на корабле. На паруснике я болтанки не чувствовал – очевидно, организм приспособился к ней. Но тут она дала о себе знать.
До автобусной остановки я добирался, держась за стены домов. Беспокоила мысль: как бы не забрали в вытрезвитель.
Но в самолете все вышло наоборот. Он попал в тряску и пассажиры потянулись за бумажными пакетами, для этого случая предусмотренными. А мне было хоть бы что.
Под тихое покачивание самолета я вернулся мысленно на баркентину и вспомнил рассказ моего старого приятеля – радиста.
…В старые-престарые времена грузовой пароход пришел в один из наших северных портов. Команда соскучилась по земным радостям. Рейс в чужих водах был бесконечным, в море трепало изрядно.
В общем, ошвартовались, переоделись моряки и двинулись чуть ли не всей командой в ресторан. А там – ни одного свободного места. Гуляла местная знать. Весело, с размахом гуляла.
Сгрудились ребята в дверях. Расстроенные, грустные. И тут старший штурман говорит:
– Сейчас что-нибудь придумаем. Потерпите немного.
А старпом на том пароходе был видный мужчина. Подстать лощенным английским капитанам. Сухощавый, стройный. В белоснежной сорочке. Выглаженном форменной костюме с золотыми шевронами. В сияющих башмаках. Заглядение!
И вот этот самый дэнди-штурман постоял в дверях, пригляделся к главному столу. Увидел пустое место, подошел к нему. Извинился перед дамой справа, дамой слева. Сел за стол. Подтянул изящным жестом рукава, чтобы ненароком не испачкать. Придвинул к себе блюдо с блинами. Взял один. Макнул в сметану. Поднял над головой и начал давить в кулаке. Тесто полезло сквозь пальцы отвратительной массой. Потекла сметана – на голову, на лицо старпому.
Соседки слева и справа отпрянули в стороны.
Покончив с первым блином, штурман невозмутимо взял с блюда второй. Поднял над головой, надавил. Соседки пулей выскочили из-за стола. За ними поспешили мужья, кавалеры. После пятого или шестого захода за столом не осталось ни одного знатного трудящегося того города. Он был расчищен.
Старпом кивнул своим морякам. Те с комфортом стали устраиваться на освободившихся местах. А старший штурман пошел в туалет приводить себя в порядок.
Через несколько минут он вернулся чистый, хорошо причесанный, в словно только что отутюженном костюме. Его ждало место во главе стола.
* * *
Честность – прекрасная вещь.
Особенно когда все вокруг честные, а я один жулик.
Генрих Гейне.
Вечер. Мы входим в Роттердам. Не зажигая света, я прилег на диван. Хотелось одиночества. По радио шла предновогодняя передача из Москвы. Я не вслушивался в содержание, но вдруг уловил знакомые интонации у корреспондента. Прислушался.
Ба! Да это же мой кореш. Коллега. В редакции мы сидели с ним за одним столом. Вместе начинали журналистскую карьеру.
Молодец, хорошо пошел он на радио. Предновогодний репортаж ведет на весь мир. Впрочем, я не завидовал. У меня тоже неплохо шли дела. Сейчас пришвартуемся и Роттердам на несколько дней наш.
Уже не первый раз прихожу в этот порт. И всегда ищу возможность побывать в одном месте. Там установлен то ли монумент, то ли надгробие. Скорее всего, надгробие для целого города.
Абстрактно изваяная огромная фигура человека, в отчаянии взметнувшего руки к небу. Черно-угольный цвет. Вместо груди – огромная дыра. В ней просвечивается голубое небо.
Небо жизни.
Рядом с этим памятником надо постоять. Подумать о чем угодно. И помнить – рядом смерть. Рядом страшная история города и народа.
10 мая 1940 года гитлеровцы напали на Роттердам. Город защищался. Атаки врага не имели успеха. Тогда 60 бомбардировщиков со свастикой на фюзеляжах сбросили на центр Роттердама и на порт 97 тонн бомб. На площади в два с половиной квадратных километра все было уничтожено. Около тысячи жителей погибло.
В порту запылали пакгаузы. Город выгорел изнутри, из того места, где сердце. Как в абстрактном надгробии.
Конечно, со временем боль трагедии притупилась. Люди не только восстановили разрушенное и сожженное, но и многократно приумножили достоинства Роттердама.
Отстроили бесчисленные склады, восстановили и удлинили причалы. Теперь первый по величине в Европе и второй в мире порт занимает площадь в 105 квадратных километров. Его причалы протянулись на 40 километров. По латвийским меркам это примерное расстояние между Ригой и Елгавой. Трудно даже вообразить!
* * *
Человеческая жизнь похожа на коробку спичек: обращаться с ней серьезно – смешно. Обращаться несерьезно – опасно.
Г. Акутагава.
Когда входили в Роттердам, заметили у одного из причалов судно нашего пароходства. После швартовки решили на шлюпке сплавать к землякам – обменяться кинофильмами. Путь нам предстоял дальний, но ради запаса новых лент стоило его преодолеть. Хотя и их до конца рейса не хватит. И тогда моряки начнут крутить то, что есть, сзади наперед. Я несколько раз смотрел таким манером популярный в то время боевик “Зеленый фургон”.
У меня же очень кстати возникла оказия отправить в редакцию репортаж. Его я написал накануне.
В путь отправились трое, не считая меня. Я со своими мышцами, накачанными за письменным столом, мало на что годился в походе на воде.
Рабочей силой в нашей экспедиции были боцман и двое матросов.
Расстояние между двумя кораблями было приличное, но на моторе, да еще и вниз по течению мы добрались довольно быстро. Поднялись на борт – на судне тишь и покой. Вчера здешний экипаж допоздна встречал Новый год, теперь отсыпался.
У земляков мы не задерживались – зимний день короток. Обменялись фильмами и новостями. Сели в свою шлюпку и поплыли восвояси. Против течения дело пошло медленнее. Да еще и на судоходной реке то и дело проплывали большие корабли, разводили крутую волну. Нашему утлому суденышку с ней было не совладать.
Однако, все это были мелочи по сравнению с тем, что у нас заглох мотор. Ребята попытались найти неисправность. Не получилось. Взялись за весла. Это был сизифов труд.
Матросы наваливались на весла изо всех сил, но шлюпка с натугой преодолевала встречное течение полноводной реки. Я ничем не мог им помочь – наши физические возможности были несоизмеримы.
Моим маяком была башня на другом берегу Мааса. Я загадал: когда оставим ее за кормой, можно будет считать, что мы ушли от опасности.
Башня та была знаменита, со звучным названием – Евромачта. И не зря – вместе с Останкинской телевышкой она входит во всемирную федерацию высотных башен.
Это серьезная дама: ее рост 185 метров. Где-то на середине высоты виднеется “воронье гнездо” с рестораном и смотровой площадкой. А на клотике, на самой верхушке – панорамная кабина. Она остеклена и вращается вокруг своей оси. Оттуда люди видят все вокруг.
Может быть, кто-то там видит и нас – как мы барахтаемся против течения.
Наступали ранние сумерки. Вблизи показался катер. Мы закричали, замахали руками. На катере заметили, повернули в нашу сторону. Водная полиция! Боцман быстренько приготовил конец, канат для буксировки, поднял его над головой.
– Помогите!
Полицейские подплыли вплотную:
– Национальность?
– Русские. (Боцман матюкнулся – мы забыли поставить флаг.)
– Запрещенное есть?
– ?
– Табак, алкоголь, оружие?
– Ничего нет. Помогите. У нас мотор сломался. Возьмите на буксир до нашего парохода…
Полицейский махнул рукой. Катер дал газу и умчался в наступающую темноту.
Ребята принялись грести дальше.
– Фонарь забыли, – пробурчал боцман. – Как бы нас не раздавили в темноте. Будем держаться ближе к берегу – туда крупные корабли не сунутся.
Метр за метром наша команда все-таки победила встречное течение. В глубокой темноте мы добрались до своего судна. Поднялись на борт. Вахтенный матрос доложил:
– Идите быстрее в столовую. Там Новый год празднуют.
Веселье было в разгаре. За столами сидели моряки теплохода. Перед ними стаканы – капитан умеренно выставил алкоголь. В посуде – всякая еда.
Когда мы сели за стол, первый помощник сказал:
– Продолжаем встречать Новый год. Сейчас о своих планах расскажет матрос такой-то.
Матрос встал и торжественно заявил:
– Я хочу, чтобы он был счастливым. Для этого я обязуюсь свои обязанности выполнять без замечаний, не нарушать дисциплину, активно участвовать в общественной жизни.
– Молодец! – сказал первый помощник. – Приятно слышать, как наш товарищ стремится поддержать честь родного коллектива. А сейчас выступит моторист такой-то…
– В новом году беру на себя повышенное обязательство…
Веселье продолжалось. Но мне было не до него. Я думал, что надо пойти переодеться и начать мыть посуду – работы мне до утра хватит. А там – новый день и все пойдет по старому кругу.
Да, я как-то не успел рассказать о моей работе на корабле.
Где-то уже упоминалось, что в судовую роль я был записан, как камбузник. Записан не формально. Другого, настоящего камбузника, в рейс не взяли. Вся работа по корабельной кухне лежала на мне.
Что это такое? Главное место на корабле, само собой понятно, кухня, камбуз. Главный в ней – повар, кок. И есть еще вспомогательная единица – камбузник. Проще – кухонный мужик. Вот я и был им, кухонным мужиком.
Мне подобрали спецодежду – голубой комбинезон. Правда, он был рассчитан на человека небольшого роста – штаны мне доходили до колен, а рукава были до середины руки. Но это не мешало работе.
Тем более, что работа была несложная.
В четыре утра я спускался по скоб-трапу в трюм, где хозяйничают крысы. Я их очень боялся. Поэтому брал с собой молоток и стучал им по железной обшивке корабля. Разгонял грызунов. Спустившись на дно трюма, с опаской оглядываясь, набирал ведро картошки, не забывая стучать молотком.
Чуть свет мне полагалось растопить плиту. Поставить чан с водой на огонь. Подготовить тарелки, вилки, ложки для завтрака. Затем помыть столовую посуду, отмыть чаны от остатков пищи, а затем – весь камбуз, начиная с потолка. Почистить картошки. И опять все с начала – три раза на день.
Спокойное время наступало, когда принимался за картошку. К открытым дверям с обоих бортов подтягивались моряки – уж очень им нравилось порассуждать о том, что у них теперь камбузниками плавают только ребята с высшим образованием. Я огрызался, грозил выбросить за борт мослы.
Это была страшная угроза. Крепкие, здоровые парни любили поточить зубы о вываренные кости, на которых сохранились остатки мяса и хрящей. Пожалуй, только ради этого они и толпились в дверях камбуза. Ну, еще поговорить на самые разные темы – от личных любовных дел до собственной судьбы. Парни все время в море, далеко от дома, часто – от папки с мамкой. Посоветоваться не с кем, а на душе накопилось. Не к первому же помощнику капитана идти разговаривать по душам.
Через пару дней после Нового года на камбуз зашел судовой радист и протянул радиограмму.
– Только что получил. Передал твой приятель. Попросил вручить побыстрее.
Я прочел:
– Поздравляю с днем рождения. Лучшие пожелания.
– Когда день рождения?
– Сегодня.
– Тогда и от меня поздравление!
…По судовой трансляции сказали:
– Капитан просит корреспондента срочно зайти к нему.
Я безнадежно осмотрел себя – переодеваться некогда. И побежал.
Открыл дверь в каюту капитана, а она вся в золотых шевронах до локтей. Остановился у двери растерянный.
– Входи, входи, – сказал капитан.
– А что мне здесь делать? Тут полное офицерское собрание. Пойду к боцману…
– Ладно, ладно, не валяй ваньку. К тебе люди приехали.
Я вошел. Все дружно расхохотались, глядя на мой комбинезон. Я развел руками – дескать, что имеем, то и носим.
Поздоровались, пообнимались. Я сбегал в каюту, переоделся. Капитан достал заветную бутылку, но тут обнаружилось, что у каждого гостя оказался свой заветный чемоданчик.
Вызвали всех, отвечающих за еду на судне – пошла речь о приличном столе.
Пока они решают вопросы, связанные с организацией банкета, расскажу, в чем дело.
На одном из кораблей перехватили дружескую радиограмму, адресованную мне. Ту, где меня поздравляли с днем рождения. Радист отнес ее капитану. Тот связался с коллегами на судах, которые стояли в тот день в Роттердаме. И вот – сюрприз.
В присутствии всего офицерского собрания мастер осободил меня от работы на тот день и пир пошел горой. Гостей я знал хорошо. Некоторые из них были моими друзьями. Так что отпраздновали мой день рождения на чужбине отменно.
Вечером я стоял на палубе и с грустью смотрел, как шлюпки с капитанами уплывали в разные стороны огромного порта. Уплывали на исправных моторах. Маас им не мешал.
Да, впрочем, и нам пора было отправляться в путь. Мы вышли из устья Мааса и пошли на запад, удаляясь от родных берегов. Прошли Северное море. Вышли в Английский канал. В школе на уроках географии его называли Ла Манш. Оживленный морской путь между Англией и Францией. Достаточно длинный – около 600 километров.
Глядя на встречные и попутные суда, я вспомнил, как осенью 1959 года отслеживал в диспетчерской пароходства движение одного очень важного корабля. Из порта Балтийск, расположенного поблизости от Калининграда, отправился в плавание турбоэлектроход “Балтика”. На нем на сессию ООН плыла делегация Советского Союза во главе с Никитой Хрущевым.
Я отслеживал маршрут корабля, погоду на его пути, любые детали, которые могли пригодиться для очередной публикации в нашей морской газете. Для нее эта тема считалась главной.
“Балтика” была заслуженным судном. На первых порах она называлась “Вячеслав Молотов”, затем, после смерти Сталина, ее переименовали.
В начале Отечественной войны она вместе с другими кораблями вывозила из Таллина четыре тысячи раненых советских бойцов. В пути конвой терял суда. Людей подбирали в море и переправляли на “Балтику”. До тех пор, пока мина не взорвалась у ее борта и не разорвала его. Раненный корабль на буксире притащили в Кронштадт. После ремонта и окончания войны он плавал на Черном море, затем во Владивостоке. Пока снова не попал на Балтику.
Мы знали, что турбоэлектроход тщательно готовили к походу в Америку. Готовили не только сам корабль, но и команду. Каждого человека чуть ли не просвечивали насквозь. Многих заменили на более надежных. Экспедиция должна была пройти без эксцессов.
“Балтика” благополучно миновала берега Европы, пересекла Атлантический океан, вошла в Нью-Йорк. Начался визит.
Все было бы замечательно, если бы не одна неприятность. После того, как Никита Сергеевич сошел на берег, судно покинул человек, не входивший в правительственную делегацию.
Политического убежища у американских властей попросил второй механик “Балтики”. Человек, которого проверяли-перепроверяли. Секретарь комсомольской организации экипажа, надежный во всех отношениях.
Большая неприятность. Но и она может показаться мелочью на фоне того, что произошло дальше.
Хрущева пригласили на американское телевидение. Там он получил возможность высказать свои идеи по насущным проблемам в беседе с ведущими комментаторами.
Но вот незадача. В передаче время от времени возникали паузы и в них включалась точно такая же по форме беседа, но со вторым механиком “Балтики”. Мы можем догадаться, о чем говорил молодой человек, попросивший политическое убежище у американцев.
Я могу предположить и то, почему у Хрущева было плохое настроение и почему он стучал ботинком по столу на заседании Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций.
* * *
В этом мире неверном не будь дураком:
Полагаться не вздумай на тех, кто кругом.
Твердым оком взгляни на ближайшего друга —
Друг, возможно, окажется злейшим врагом.
Омар Хайям.
Мы вышли из Ла Манша. Берем курс на юг – нам для начала надо зайти в Италию. Идем через Бискайский залив. Здесь из-за особенностей рельефа дна часто возникают штормы и ураганы. Еще с древних времен это место считалось у моряков гиблым. Кладбищем кораблей.
Мы миновали его благополучно, хотя была зима – самое опасное время в Бискайском заливе.
Переход по Атлантическому океану вокруг западной оконечности Европы был коротким. Когда слева по борту оставался португальский Лиссабон, мне вспомнилась одна удивительная история. Она произошла с двумя моими знакомыми моряками.
Они плавали по морям и океанам в чинах капитана и старшего механика. Отечественная война застала их в Лиссабоне – судно стояло там на ремонте. Корабль был арестован, выведен из порта на рейд. Подальше от берега. Экипаж с помощью Красного креста переправили в Скандинавию, потом на родину. А два человека остались на борту. Капитан и дед – так называют моряки старшего механика. Они остались, чтобы сберечь пароход. Чтобы его не могли посчитать брошенным командой. Иначе он мог стать призом того, кто поднимется на его пустую палубу.