Илья Борисович Гейман
А еще был случай… Записки репортера
Если такому ребенку не сделать операцию, он долго не проживет.
Профессор показал мне, как такая операция делается. Первое впечатление – все просто. Но просто в руках блестящего хирурга.
Евгений Николаевич оказался единственным уникальным специалистом на всем пространстве Сибири и Дальнего Востока. Он спасал детей не только в своей клинике, но ездил в краевые и областные центры, поближе к маленьким пациентам. Оперировал там, на месте, чтобы спасение приходило прямо в родной дом – как чудо.
К сожалению, сейчас профессора Мешалкина уже нет в живых. Он похоронен в Академгородке, невдалеке от своего института.
…Однажды, вернувшись в гостиницу пораньше, снова застал коллег в расстроенных чувствах.
– Помог вам телефонный справочник? – поинтересовался я.
– И да, и нет. Мы нашли одну латышку. Она работает поваром в Доме ученых.
– Ну, повар – не совсем по профилю Академгородка…
– Дело не в этом. У нее оказалась латышская фамилия, потому что она вышла замуж за латыша.
– Ну, вот и хорошо. Может быть, ее муж ученый?
– Да они развелись и он не приехал в Академгородок. Больше нам здесь искать нечего.
– Что будете делать?
– Полетим на Урал. Там, наверное, встретим латышей.
…Пришло время, мне тоже надо было собираться в путь. Как потом скажет редактор, премию свою я отработал сполна. Написал из Академгородка семь больших очерков. Агентство печати Новости с моего согласия разослало эту серию в газеты испаноговорящих стран.
* * *
Тому, кто не грешил, не будет и прощенья.
Добро не одевает маску зла.
Но часто зло под маскою добра
Творит свои безумные дела.
Омар Хайям.
А на дворе нелетная погода. В аэропорту Новосибирска иголку некуда уронить. Люди сидят, лежат всюду – на скамьях, полу, лестницах. Лежат так плотно, что ногу некуда просунуть.
Шаг за шагом поднимаюсь в зал ожидания. Фантастическая картина! Огромное помещение разгорожено пополам рядом стульев. На моей стороне на полу лежат женщины с грудными младенцами, старики, калеки.
На противоположной части в грустном одиночестве сидит в кресле негр. Заложил нога на ногу и читает газету.
Я снова шаг за шагом пробрался между лежащими на полу людьми, из перегородки отодвинул один стул, вошел на, видимо, запретную половину, сел в кресло и принялся читать книгу.
Как я заметил, мой демарш вызвал огромное удивление у людей, лежавших на полу. Кое-кто даже сел и во все глаза смотрел на меня.
Потом я вызвал удивление у местного персонала. В зал ожидания со стороны свободной зоны заглянул человек в фуражке и скрылся. Вскоре пришли несколько служащих аэропорта и направились к мне:
– Что вы здесь делаете?
– Жду самолет.
– Вам следует ждать там, – показали на переполненную половину зала.
– Почему?
– Здесь для иностранцев помещение.
– Я думал – для пассажиров.
– Вы ошибаетесь. Здесь только для иностранцев.
– У вас на весь аэропорт один-единственный, возможно, иностранный пассажир. А вон там, на заплеванном полу, валяются сотни ваших соотечественников. Вы представляете, что расскажет этот чернокожий человек у себя в Африке или Америке? О том что в нашей стране к своему народу относятся, как к скоту? Да пустите вы сюда женщин с их детьми. Пусть сядут на стулья и покормят грудью своих младенцев, как принято в цивилизованных странах.
– Это демагогия! Вам говорят – этот зал не для вас.
– Почему же? Вот мой паспорт. Посмотрите, что в нем написано. Я такой же иностранец, как и ваш единственный гость в этой запретной зоне.
Чиновник прочел:
– Рио-де-Жанейро, Бразилия… – и тут же спохватился: – А паспорт-то советский! Мы вас сейчас силой отсюда выкинем.
– Выкидывайте! Но я вернулась сюда с секретарем обкома партии. Тогда и посмотрим, откуда у вас такие порядки.
– У вас нет на это полномочий.
– Полномочия на это есть у каждого человека. Для вас покажу особо. – Я достал редакционное удостоверение и удостоверение Союза журналистов.
Начальник кивнул и пошел к выходу. Свита – за ним.
Я повернулся к переполненной половине зала ожиданий и показал жестом:
– Проходите сюда!
Перегородка из стульев была снесена мгновенно. Запретная зона заполнилась людьми. В суматохе не заметил, куда делся заграничный негр. Думаю его не обидели.
Когда распогодилось, я улетел своим рейсом. Но мои воздушные приключения на этом не закончились.
* * *
Гарантия мира: закопать топор войны вместе с врагом.
Станислав Е. Ленц.
Мне фатально не везло. Три дня наш самолет кружил над страной. Мы никак не могли добраться из Новосибирска в Ригу. Стояла отвратительная нелетная погода. Аэродромы не принимали самолеты.
Наконец, нас, издерганных и голодных, посадили в Москве. Привезли в аэровокзал. Не в привычный, забитый под завязку людьми. В международный вокзал. В огромный зал, залитый светом. С мягкими креслами. Без единого пассажира.
Одичавшие за три дня, мои спутники тут же разбили цыганский табор. Принялись пеленать и кормить младенцев. Пошли умываться и бриться в сияющие белым кафелем туалеты. Затеяли постирушку.
Благолепие было нарушено. Торжественное ожидание настоящих пассажиров было осквернено.
Стало понятно, что ко двору мы здесь не придемся. От нас вот-вот начнут избавляться. И впрямь, не успел я об этом подумать, как специально для нас подали автобусы и повезли в гостиницу. В настоящую. Красивую. Аэрофлотовскую.
Люди робко встали в очередь на регистрацию. Зашептались:
– Денег-то нет… Чем платить будем?
Повернулись ко мне:
– Что делать? Деньги-то успели растратить…
– А я платить не собираюсь. Аэрофлот виноват, пусть он и платит.
Стоило нам расселиться в комнатах, как начались телефонные звонки. Люди сообщали друг другу, что администратор ходит по номерам, требует плату. Дозвонились и до меня:
– Что делать? – спрашивали в растерянности.
– Я платить не собираюсь.
Но вот настала очередь и моего номера. Сразу стало понятно, что администратор считает меня зачинщиком бунта на корабле и потому сразу пошла в крик:
– Плати деньги!
– Я платить не буду. Мы здесь по милости Аэрофлота – из-за его плохой работы. Пусть он и расплачивается…
– Сейчас я милицию вызову, – зашлась в крике администратор, – всех твоих повыгоняем к чертовой матери, а тебя посадим. Будет тебе дармовая гостиница с решетками на окнах.
– Делайте, как считаете нужным, – не сдавался я. – Выгоняйте нас и сажайте по тюрьмам. Только я позвоню сейчас ночному дежурному в ЦК КПСС и расскажу, что вы тут с нами делаете.
Администратор ушла. Эмоции, похоже, поостыли. Телефонная трель затихла. Нас оставили в покое.
Разбудили рано утром.
– Немедленно спускайтесь к подъезду – вас ждут автобусы. Вылет самолета разрешен.
…Загасив папиросу, я собрался последним войти в автобус. Но прямо перед моим носом закрылась дверь. Я постучал. Из окна высунулась голова сопровождающего в летной униформе. Он процедил с ухмылкой:
– А ты пойдешь пешком.
Отыгрались значит.
Я опешил. В автобусе зашумели. Но машина уже начала двигаться. Стало понятно, что сказанное человеком в форме – не пошлая шутка.
И вот тут случилось самое драматичное в этой истории – из окон автобуса посыпались рубли, монеты. Все, что еще осталось у людей после трехдневных скитаний в воздушных просторах великой страны.
Из одного окна высунулась рука с чем-то, завернутым в газету.
– Берите, пригодится…
Собрал я с земли деньги. Схватил такси и поехал вслед за нашими автобусами в аэропорт. В пути раскрыл сверток. В нем был кусок зачерствевшего хлеба с колбасой.
* * *
Не тот велик, кто никогда не падал,
А тот велик, кто падал и вставал.
Конфуций.
Как-то довелось мне отдыхать в Подмосковье по путевке. Были там недавно выстроенные “модерновые” корпуса, уютное кафе. На стойке гордо сверкал никелем, поражал всякими рычажками и блестящими ручками редкий еще по тем временам итальянский кофейный автомат.
Бывал я в том заведении часто. Попивал себе кофеек, болтал с новыми знакомыми. Однажды обратил внимание: буфетчица время от времени нагибалась под стойку и что-то там колдовала невидимое. Была она женщина общительная. Приходила на работу из соседней деревни.
Заинтригованный, я спросил:
– Что вы там делаете?
– Кофе делаю, – отозвалась та.
– Какое кофе?
– Обычное… Его вы и пьете. Вам же нравится?
– Так кофеварка же тут стоит, наверху. Что там, внизу, еще одна есть?
– Есть. Кастрюля. В ней и варю.
– А как же итальянская машина? Так же легче кофе готовить. И вкуснее.
– А кто же в ней разберется, в той машине? Пусть лучше так стоит. Красиво…
Словом, попил я тогда своего фирменного кофе вдоволь. Капучино деревенского разлива.
* * *
Не бойтесь потерять тех, кто не побоялся потерять вас. Чем ярче горят мосты за спиной, тем светлее дорога впереди.
Омар Хайям.
Мы ехали в Венгрию. Мы – это группа молодых и довольно молодых журналистов – поехали в Венгрию в познавательных целях.
Главная остановка, само собой, в Будапеште – непередаваемо красивом и необыкновенно многострадальном городе.
Кто только не топтал его улицы за два тысячелетия! В первом веке до нашей эры здесь мирно жило кельтское поселение. Но пришли римляне и вытеснили их из хорошего для торговли места. Но не усидели на Дунае. Потом оказалось, что сильнее римлян были гунны – они воцарились на земле кельтов. Однако не смогли устоять против венгерских племен, а те против монгольского нашествия. Монголы до последней нитки разорили Буду и Пешт, которые стояли по обоим берегам Дуная. За монголами пришла Турция, за ней австрийцы. Они просто присоединили Венгрию к владениям Габсбургов.
Очередные несчастья принес красавцу Будапешту двадцатый век. Гитлеровцы почти поголовно извели 250-тысячное еврейское население города. К окончанию Отечественной войны русская армия 102 дня осаждала его, пока не изгнала гитлеровцев. В результате боев за освобождение центральные районы Будапешта лежали в развалинах. Все мосты взорвали немцы, отступая из города. Несмотря на то, что Венгрия во второй мировой войне была союзницей гитлеровской Германии.
Думаю этим во многом объяснялась нелюбовь венгров к просоветскому правлению в своей стране. Она в конце концов вылилась в 1956 году в восстание против своих правителей сталинистов.
Восстание в конце концов было подавлено советскими дивизиями. Подавлено жестоко. Венграм это обошлось в три тысячи погибших и около двадцати тысяч раненых.
Советскому Союзу стоило четвертой золотой звезды на груди маршала Жукова. И ещё 25 новых Героев Советского Союза.
В результате этой маленькой войны на поверхность выплыл Янош Кадар, который стал правителем Венгрии.
Примечательно, что по отношению к себе мы не ощущали ни враждебности, ни косых взглядов, ни холодного тона.
Первая экскурсия в парламент страны, размещенный в великолепном здании – одной из основных достопримечательностей Будапешта. Его главный фасад в неоготическом стиле обращен к Дунаю. На нём 88 скульптур венгерских королей и вождей.
Мы вошли в парламент через главный вход, так называемые "Львиные ворота". Они расположены на площади.
В зале заседаний парламента нам показали кресло у прохода в каком-то ряду.
– Это место товарища Кадара.
– Не в президиуме?
– Нет. У нас нет президиума, как в вашей стране. Товарищ Кадар избран в парламент. Он сидит со своей делегацией. Того региона, который послал его сюда.
Я не утерпел. Сел на место Кадара и почувствовал себя великим правителем.
Любопытно, через несколько лет в Америке я окажусь в Принстонском университете. В одной из аудиторий мне показали место, которое занимал во время учебы Альберт Эйнштейн. Я уселся на него и возомнил себя великим мыслителем.
Мы ходили по зданию парламента и любовались им. Его закончили строить в 1906 году. Когда работы завершились, архитектор ослеп. Он так и не успел увидеть свое детище во всей его красе.
На это уникальное здание ушло 40 миллионов кирпичей и 40 килограммов золота. Ещё бы! Площадь парламента – 18 тысяч квадратных метров. Здесь 691 комната, 10 внутренних дворов.
Один день у нас выдался свободный – делай, что хочешь. По своей привычке я собрался было найти молодежную газету и там получить свежую информацию о Венгрии. Но вовремя спохватился – венгерский язык очень непонятный, как у эстонцев. Ни одного знакомого слова из него не выловить.
Тогда я решил пойти на телевидение. По характеру профессии многие из них полиглоты.
Нашёл. Меня привели на студию. Почти все журналисты плохо ли, хорошо ли, говорили по-русски. Приняли меня с интересом. С таким же интересом расспрашивали о Латвии – об этой маленькой республике они почти ничего не знали.
Готовилась передача. Я спросил – о чём?
Телевизионщики рассказали, что совсем недавно у них началось цветное телевизионное вещание. Для него они и готовили передачу.
Зрителей почти не было – очень редко кто владел цветным телевизионным аппаратом. Может быть, только глава государства?
– Когда мы начинаем цветное вещание, – пошутил один из моих собеседников, – мы говорим: "Уважаемый товарищ Кадар! Начинаем цветную передачу…".
Телевизионщики пригласили меня в ресторан – ужин в мою честь. Там я испытал истинный восторг, когда от спокойного, негромкого оркестра отделился скрипач и подошел к нашему столу. Он играл что-то тихое, лирическое и у меня по душе разливалась истома.
* * *
Хороший вкус – это прежде всего чувство меры.
Константин Паустовский.
Следующая остановка нашего журналистского сообщества – лагерь отдыха.
Несколько дней вдали от всего.
Недалеко течёт Дунай. Но вода в нём настолько грязная, насыщенная химическими сливами, что купаться в знаменитой реке запрещено.
В лагере есть бассейн. Он заменяет нам Дунай.
От безделья начали опустошать алкогольные запасы. Да так усердно, что одна молоденькая гостья пробормотала: "Рига сгорит от бальзама!" и свалилась под стол отдыхать.
В трех километрах от нашей стоянки был маленький венгерский городок. Мои коллеги собрались пойти туда, посмотреть. Звали меня. Я отнекивался. Когда приглашения стали особо настойчивыми, сказал:
– Мне лень идти, потому что я знаю, что там можно увидеть. Хотите, расскажу?
По сути это большая деревня. Дома одноэтажные. Есть главная улица. Так и называется. Там сосредоточена вся жизнь: магазины, парикмахерские, врачи, сапожники, кафе и всё другое, чем живёт человек. Вокруг только жилые дома, усадьбы.
Вы походите по главной улице туда и обратно – ничего интересного. Случайно наткнетесь на человека, который знает русский язык. Наброситесь на него и начнете брать бесполезные интервью.
На этом всё закончится и вы пойдете домой разочарованные.
Я загорал у бассейна, когда коллеги вернулись в лагерь. Не очень жизнерадостные.
– Ну, как вам Европа?
– Ничего нового. Как ты говорил. Откуда ты узнал?
– Так она вся Европа такая. Я бывал во многих странах. Всюду маленькие городки похожи один на другой. Ну, а русского нашли?
– Нашли. Девочку, официантку. У них в школе учат русский.
– Растерзали ее?
– Нет. Она очень мало знает.
Однажды в лагерь пришли какие-то женщины. Стали показывать книжки. Я подошёл, смотрю – библия. Новый завет.
Я несколько лет гонялся за библией – хотелось почитать ее своими глазами, а не пользоваться чужими рассказами и цитатами. Но достать ее в Союзе не мог. Даже в церкви.
Я спросил у женщин, сколько стоит книжка.
– Нет, нет, – сказали они, – бесплатно от нашей общины.
Я взял одну книжку и спросил:
– А нет ли у вас Ветхого завета?
– Есть, но не с собой. Через несколько дней мы придем и я вам принесу.
К сожалению, из этого ничего не вышло – подошло время нашего отъезда.
В купе один коллега заговорил о библии. Он тоже взял томик Нового завета.
– В Союз религиозную литературу привозить запрещено, – сказал он. – Не знаю, что со своей книгой делать.
– Пойди в коридор и где-нибудь брось. Найдут, не будут знать, чья.
– А что будет если у меня найдут?
– Будет суд.
– Могут посадить?
– А почему нет? Антисоветская агитация и пропаганда…
– Нет, я лучше выброшу.
Он открыл дверь, выглянул в коридор и тут же ее задвинул.
– Идут, – испуганно прошептал он, подбежал к моему чемодану и кинул в него свой Новый завет.
Зашли пограничники с таможенником.
– Вы журналисты? Из делегации?
– Да, мы из группы.
– Что-нибудь незаконное везете?
– Нет. А что из Венгрии повезешь незаконное?
– Да, конечно. Ну, счастливого пути на родину!
Проверка ушла. Трусливый коллега потянулся к моему чемодану.
– Ты не перепутал? Это мой чемодан.
– Там моя книжка.
– Как же твоя? Ты ее туда бросил, чтобы меня, а не тебя посадили в тюрьму за антисоветскую пропаганду. Ты серьезно считаешь, что она твоя?
– Да.
– Отлично. – Я открыл чемодан. – Тут у нас два свидетеля. Пойду отдам твою книжку таможеннику.
Коллега схватил меня за руку.
– Не надо отдавать. Твоя это книга. Я от неё отказываюсь.
… На станции в Риге, когда мы собирались покинуть вагон, я открыл чемодан, достал Новый завет, отдал коллеге.
– В следующий раз, когда задумаешь сделать подлое дело, вспомни эту священную книгу.
* * *
Россия – страна недоразвитого социализма и недоделанного капитализма.
Александр Ширвинд.
В зале ожидания аэропорта «Шереметьево» один за другим выстроились чемоданы. Много чемоданов. Все разные и, примерно, одинакового размера. Только один из них высился, как великан среди лилипутов. Все замечали это. Некоторые спрашивали:
– Чей он?
– Ильи.
Обращались ко мне:
– Зачем тебе такой чемодан?
– Спроси меня на обратном пути…
История такая. Был канун 50-летия Октябрьской революции. Во Францию отправляли большую группу молодежи для празднования вместе с французами этого события. Делегация большая – сто человек. "Самолет дружбы".
Мне снова повезло. В нее был включен и я.
К сожалению, у меня не было опыта светских вояжей. Потому и не было залихватского чемодана. Когда плавал на грузовых судах, обходился сумкой. Когда скитался по журналистским делам, чаще всего удобнее было отправляться в дорогу с рюкзаком.
А тут – Париж, Франция, да еще в составе делегации.
Побегал я по редакции, поспрашивал. Один парень принес мне складной чемодан – заграничный, какой-то пестрой ультрасовременной раскраски. Дома я развернул его, собрал, как положено, и увидел, что чемодан симпатичный, новый. Правда, слегка великоват.
"Ничего, – подумал я. – При покупке сувениров не будет проблем со свободным местом".
Так мой чемодан оказался в роли вожака походных вещей населения нашего самолета.
Команда для визита во Францию подобралась весьма разношерстная – студенты, старшеклассники, директор игрушечной фабрики, учителя, врач, воспитательница детского сада, работник Президиума Верховного Совета СССР, журналисты, комсомольские работники, ребята с производства – всех не перечтешь. Абсолютное большинство из них никогда за границей не бывало.
Из-за этого на старте получилась осечка: один паренек поставил свой чемодан не в общую группу, а куда-то в сторону. В Париже недостачу обнаружили и нашему попутчику пришлось ждать, пока его вещи не разыщут и не пришлют другим рейсом.
Поселили нас в Париже в так называемый Дом молодежи. Эта небольшая гостиница была рассчитана только на молодых людей.
Комнаты на четверых. Никаких люксов и полулюксов. Двухэтажные нары. Никакого белья. Большие матерчатые конверты. Влазишь в него и вот на тебе – простыня, одеяло и наволочка. Умывания и удобства в конце коридора – как в студенческом общежитии.
Трехразовое питание. Вкусная французская кухня. Рестораном заправляет семья, владеющая гостиницей.
Разместились мы по своим комнатам, затем собрались в ресторане, огляделись. Кто-то с невзрослой непосредственностью воскликнул:
– Ой, какой хлеб!
На витринке лежали тонкие, длинные батоны с вкусной хрустящей коркой – европейский стандарт. Большинство из нашей делегации видели такой хлеб впервые. Вмиг расхватали все, что было в наличии и через несколько минут принялись теребить переводчиков:
“Не могу без хлеба кушать!”.
Те – к обслуживающему персоналу.
Гостиницей владели три человека – муж, жена и 18-летняя дочь. Девушка тут же сбегала в булочную, принесла большую охапку батонов. Их тоже расхватали мгновенно. И тут же история с жалобами на отсутствие хлеба повторилась. Принесли новую охапку – и ее не хватило.
Хозяева вконец растерялись – таких пожирателей хлеба они отродясь не видели.
На «растерзание» Парижа нам дали один день. Все, конечно, бросились по магазинам. Привыкшие к очередям и дефициту, новички растерялись при виде изобилия и разнообразия товаров. Хватали все, что попадалось на глаза. В гостиницу возвращались нагруженные свертками и фирменными пакетами, но с пустыми карманами.
У меня была программа попроще. Я не собирался оставлять все деньги в Париже. Хотелось прежде всего купить подарок маме. Как говорится, подарок со значением. Такой, который напомнил бы ей о прошлом.
Дело в том, что когда нас депортировали из Бразилии, мама с отцом и мной тайно перебрались из Италии в Париж и тут мы жили на улице Риволи. Мама часто вспоминала ее. Поэтому я хотел купить что-то, на чем было бы обозначено название этой улицы.
К счастью, наша гостиница располагалась в первом районе Парижа. В самом центре. Мы зашли в магазин «Лувр», но там все было очень дорого. Не по моим деньгам. Тогда пошли в магазин «Самаритэн» – огромный универмаг, разместившийся в нескольких зданиях. Здесь – изобилие любого ширпотреба. Но на нем название улицы не пишут.
Начали искать в небольших магазинах. И тут я свой замысел, наконец, реализовал: купил палантин с маркой Риволи и редкий в те времена в Советском Союзе складной зонтик – тоже с нужым мне обозначением.
Забегая вперед, скажу, что мама очень дорожила этими памятными парижскими вещами. Палантин накидывала на плечи только в особых случаях.
* * *
На свете нет ничего совершенно ошибочного. Даже сломанные часы дважды в сутки показывают точное время.
Пауло Коэльо.
Я уже говорил, что поселились мы в центре города. Освободившись от покупок, пошли просто так побродить по прославленному Парижу. Вообще-то, мы не знали куда идти. Хотя карта города у нас и была, мы не представляли себе, куда двинуться в первую очередь. Помогли книги, которые мы успели прочесть за свою жизнь. Они служили нам ориентиром.
Сначала хотелось вечером попасть на Пляс Пигаль с ее кабаре "Мулен Руж". Это – одно из достопримечательных мест в Париже.
Мы постояли у "Мулен Руж" с ее знаменитой мельницей. Войти туда не могли – не было денег.
Поглазели на людей, которые стекались сюда отовсюду. Побродили по ярко освещенной площади с ее кафе, ресторанами, секс-магазинами. Мир, какого многие из нас никогда не видели.
У окна одного ресторана мы просто замерли – там, прямо перед нами, сидело несколько мулаток – ладные девицы с великолепными фигурами, высокими шеями – глаз не отвести. Тут, я уверен, самое место сватать невест для принцев.
Мы не успели заметить, как к нам подошел швейцар, крепко взял за руки и предложил пройти внутрь. Мы уперлись.
– Почему? – спросил швейцар.
– Денег нет.
– Вы русские?
– Нет, поляки, – сказал я, вспомнив свою практику на флоте.
Уличная проституция в Париже запрещено. Были попытки вообще запретить ее в городе. Вносились даже законопроекты по этому поводу. Но ничего не получилось. Заступились, как ни странно, женщины. Не падшие женщины, а добропорядочные матроны. Они считали, что проститутки намного безопаснее для семьи, чем любовницы.
В общем, улицы очистили от жриц любви и вместо них на небольших улочках, прилегающих к Пляс Пигаль, появились бордели. А самые отчаянные девицы предлагали свои услуги в парадных подъездах домов. Но на тротуар они – ни ногой.
В итоге сама площадь и прилегающая к ней территория стали называться районом красных фонарей.
Любопытно, что к утру на площади потушат яркий свет, померкнут крылья мельницы, закроются ставнями витрины секс шопов. Блеск Пляс Пигаль исчезнет и она превратится в обычную тихо дремлющую парижскую площадь с несколькими случайными прохожими.
До следующей ночи, когда грех воспрянет и расцветет сладострастие своим пышным цветом.
По моей программе хотелось побывать и по следам Эмиля Золя в Чреве Парижа – на центральном оптовом рынке. Он был совсем близко от нашей гостиницы.
Рынок работал только по ночам. Это не прихоть эксцентричных французов. Дело в том, что продукты сюда везли в больших фурах со всей Франции. Если пустить их в город днем, на улицах будет не протолкнуться.
Ночью на рынке кипит жизнь точно так, как писал Эмиль Золя. Столетия ничего не изменили. Мясо, птица, овощи, фрукты, колбасы, паштеты… Все, о чем подумаешь, есть здесь.
Идет оптовая торговля. Продают в розницу. Едят только что сваренную пищу.
Мы потолкались среди этого царства еды и решили поесть традиционный для Чрева Парижа луковый суп.
Очень вкусный!
На этом мы распрощались с ярчайшим памятником жизни столицы Франции. Как я узнал позже, рынок был снесен. Кончилась вековая история города.
На следующий день у нас было две цели – Дом инвалидов и торжественный прием в мэрии одного из городов Красного пояса Парижа.
Утром, после завтрака, автобусы повезли нас в одну из самых значительных достопримечательностей города.
Здесь, в Доме инвалидов, находятся усыпальницы Наполеона Бонапарта, близких родственников императора, прославленных полководцев наполеоновских войн.
Это лишь часть памятника истории. Сама история уходит в средние века.
В то время в Европе шли нескончаемые войны. В Париже улицы были заполнены солдатами, потерявшими в сражениях руки, ноги, получившими тяжелые ранения и просто состарившимися солдатами. Неспособные заработать себе на хлеб, они просили милостыню, жили под мостами.
Король Людовик XIY – Король-солнце – решил как-то приютить этих бездомных и обездоленных ветеранов. Он приказал построить для них дом призрения, богадельню.
За шесть лет был возведен комплекс зданий, образовавших пять дворов. В них нашли приют четыре тысячи обнищавших воинов.
Со временем количество постояльцев изменилось, но и сейчас там живет сто обездоленных солдат, которых обеспечивают полным обслуживанием.
Для общего представления. Комплекс занимает площадь 400×450 метров. Если вытянуть в струнку его коридоры, получится шестнадцать километров.
Для того, чтобы эти несчастные могли где-то молиться, при приюте стали строить церковь. Продолжалось это тридцать лет. К концу стройки церковь стала великолепным собором.
Здесь Наполеон вручал отличившимся офицерам первые ордена Почетного легиона. А впоследствии тут возникла усыпальница самого великого императора.
Мы поднимались по лестнице как бы на второй этаж и нигде не видели гробницы. Только сверху обнаружили внизу словно в крытом помещении, в скрипте, саркофаг на темно-зеленом гранитном постаменте.
Вокруг саркофага расписаны победы Наполеона. Чтобы прочитать название, надо наклониться – отвесить поклон полководцу Бонапарту.
Я пробегал взглядом этот перечень и увидел в нем знакомое название – Березина. Это место большого сражения, где русская армия наголову разбила французов. Наполеон потерял здесь тридцать пять тысяч своих воинов убитыми, ранеными, пленными, утонувшими в реке и замерзшими.
Я снова отвесил поклон императору, обретшему покой в крипте Дома инвалидов Парижа.
Жаль, у нас времени было в обрез. В здешнем комплексе есть музеи армии, укреплений, ордена Освобождения, учрежденного Де Голлем, и музей современной истории.
Мы медленно спускались по широкой лестнице, ведущей из собора. Один из нашей компании – московский журналист развернул плечи, вдохнул воздух полной грудью и громко сказал:
– Эх, как нравится мне Париж! Что здесь хорошо? Можно поматериться в свое удовольствие и никто тебе слова не скажет. Видите впереди старикан шкандыбает? – Впереди нас, и вправду, медленно спускался по лестнице старый француз в котелке, аккуратном пальто, опирающийся на трость. – Так я его сейчас обложу по-настоящему, а он только спасибо скажет.
– Эй, старый хрен!… твою мать и… – Дальше шел набор этажей великого русского мата. Москвич выговорился, засмеялся, развел руками:
– Видите, тишина. Как я люблю за это Париж!
И тут старичок неожиданно остановился, повернулся к нам, снял с головы котелок и сказал на приличном русском языке:
– Ты, долбоеб… – Дальше пошел отборный мат, этажей в котором было побольше, чем у нашего профессионала.
Старик замолчал, поклонился, надел котелок и неторопливо пошел своей дорогой.
Я похлопал растерявшегося коллегу по плечу:
– Вот как русский язык учить надо…
Покидая Дом инвалидов, не могу не сказать, что купол его собора вдохновил архитекторов при строительстве Капитолия Конгресса США в Вашингтоне. И пушки для взятия Бастилии восставшие парижане захватили в его подвалах – там был размещен артиллерийский склад.
…Во второй половине дня мы поехали в один из городов Красного пояса Парижа. На прием по случаю юбилейной годовщины Октября. Я смотрел в окно автобуса и ждал, когда кончится Париж, появятся поля, а за ними начнется новый город. Но Париж не кончался. Тянулся и тянулся. Все так же по улицам ходили парижане, сновали автомобили.
И тут автобус остановился посреди всего этого.
– Приехали, – сказал сопровождающей. – Здесь мэрия.
– Уже другой город? – спросил кто-то.
– Другой. Вокруг Парижа много городов. И они ничем не отделены.
В огромном зале мэрии уже собрались гости. Мы, судя по всему, опоздали. Но нас ждали. Наша команда быстренько присоединилась к фуршету, стремясь наверстать упущенное. Но не все коту масленица. Люди уже стали жаться к стенкам зала. И мы, прихватив по бокалу выпивки, ушли в сторону.
Появился мэр с красивой перевязью через плечо. С ним еще несколько человек. Начались речи. О Советском Союзе, о дружбе между нашими народами. О французской и русской революциях и все другое, приличествующее моменту.
Да, еще и про нас – о молодежи на "Самолете дружбы" и о делегации профсоюзов из СССР.
Это нас особенно заинтересовало. Мы поняли, что где-то здесь, у какой-то стенки зала, стоят наши земляки.
Вообще-то они нам не особенно-то и нужны были. Хватало своих – сотня человек. Но согревала мысль, что мы тут не одиноки – где-то есть свои люди из Союза.
Заключили пари: кто первый их вычислит.
Мы внимательно вглядывались, но ничего не получалось. Одеждой никто не выделялся. Лицами, прическами тоже.
Но я все-таки нашел.
– Посмотрите, у окна напротив стоит мужик в коричневом костюме. Видите? Он наш.
– Откуда ты знаешь?
– Я его узнал.
– Как?
– Ни в одной стране мира так не выпивают, как в России. Видите, что у него в руке?
– Бокал.
– Правильно. Это выпивка. А что в другой руке?
– Тоже бокал…
– Но это уже не выпивка. Это запивка. Водка, а тем более спирт – крепкий алкоголь. Его без промедления надо запить. Поэтому мы готовим заранее запивку, чтобы тут же погасить первое трудное ощущение.
Кто-то мне поверил, а кто-то нет. Подумали, что это журналистская байка. Когда закончилась официальная часть и фуршет возобновился, мы нашли того мужика. Он и вправду оказался нашим человеком. Профсоюзник откуда-то с Урала.