Илья Борисович Гейман
А еще был случай… Записки репортера
Но вот старик закончил свои манипуляции и стал внимательно приглядываться ко мне. Я вопросительно посмотрел на хозяина дома. Тот объяснил:
– У нас принято подавать рис прямо с руки самому почетному гостю.
– Как это, с руки? Куда подавать?
– Да прямо в рот…
– Не меня ли он собирается угощать?
– Именно вас. Приготовьтесь…
Я почувствовал, как засосало под ложечкой, во рту появился неприятный привкус металла. Представил себе, как горка риса, утрамбованная заскорузлыми, черными, словно только что из навоза пальцами, будет затолкана мне в рот…
В тот момент я не думал о том, что отец председателя мыл перед едой свои руки, что они черны и заскорузлы не от грязи – просто от старости и многолетнего труда под открытым небом в непогоду и зной. Да, я не думал об этом – брезгливость и страх взяли верх над разумом.
Мне становилось дурно. Не пойму, как в таком состоянии меня осенила спасительная идея. Я поблагодарил старика за подношение и сказал:
– Сожалею, но сейчас я не самый почетный гость в вашем доме. Я просто журналист. Вот рядом со мной сидит самый важный человек – он начальник строительного поезда, инженер, ему подчиняется много людей. Мне бы не хотелось, чтобы его обошли вниманием в вашем доме…
Дальнейшие события были полны драматизма. Для краткости скажу лишь, что отец хозяина тут же переключил свое пристальное внимание на моего соседа. Подозреваю, что мысли того мало чем отличались от моих – он тут же с перепугу стал жаловаться на свою язву желудка.
Эстафета на этот раз была передана главному инженеру. Однако, когда он тоже попытался увильнуть от горстки плова, глаза старика засверкали срашным гневом. Он стал выкрикивать по-узбекски что-то, напоминавшее своей тональностью примитивные русские ругательства.
В общем, стрелочником оказался главный инженер. Он принял плов для VIP, как сказали бы сейчас. И потом, на протяжение всего дня, старик оказывал ему всяческое почтение.
* * *
Считать ли это прогрессом, если людоед научился пользоваться ножом и вилкой?
Станислав Е. Ленц.
В разрушенном Ташкенте нещадно боролись с возможным возникновением эпидемии. Даже доктор нашего палаточного городка получил строжайшее предписание. При малейшем подозрении людей отправляли в карантин.
И вдруг у моего фоторепортера возник понос. Сначала он помалкивал. Потом начал рысцой бегать в импровизированный туалет.
К врачу обращаться нельзя – немедленно упекут в карантин неизвестно на какое время. Редакция окажется без важных снимков. Надежда оставалась только на самих себя.
Спрятал я его в одной из палаток – попросил ребят помалкивать. Купил всяких лекарств. На кухне наварили риса – для борьбы с недугом.
Пронесло.
Впрочем, нашему папарацци словно на роду было написано притягивать к себе всякие приключения.
В один из дней поехали мы в горы, в детские лагеря. Присели перекусить на природе. А он подался в кусты – по нужде.
Лежим мы на траве, болтаем и вдруг слышим истошный крик. Приподнялись. Видим – по склону горы мчится вниз наш фотомастер. Мы в машину за ним. Беглец несется с олимпийской скоростью, ухватившись одной рукой за полунадетые штаны, придерживая другой аппаратуру.
Остановился лишь тогда, когда машина перегородила ему дорогу.
– Что случилось?
– Там змея!
– Напала на тебя?
– Не успела.
– Так что все-таки произошло?
– Сижу я, своим делом занимаюсь. Вдруг вижу – среди зелени голова змеи. Смотрит на меня пристально. Думаю: сейчас ужалит. Надо удирать. Схватился – и бегом. А тут вы догнали.
– Не было там никакой змеи. Тебе привиделось…
– Была. Она так на меня смотрела…
– Шипела?
– Нет…
– Поехали назад. Посмотрим – есть змея или нет.
Мы вернулись к точке уединения папарацци. Обшарили большую территорию вокруг – никаких пресмыкающихся не обнаружили.
Позже мой коллега еще не раз возвращался к этому приключению. Доказывал, что кобра было. И что она чуть не отправила его на тот свет.
* * *
У оптимистов бывают мечты, у пессимистов – кошмары.
Бернард Шоу.
Ко мне в кабинет вошла незнакомая женщина.
– Я писатель, – сказала она, назвав свое имя. Мне оно не было знакомо. – Я написала роман о сибирских строителях. Хочу предложить вам для публикации.
– Извините, но мне кажется, вы пришли не по адресу. Я занимаюсь экономикой. А вот прямо напротив нас находится отдел культуры. Книги по их части.
– Нет, я знала, куда шла. Вы занимаетесь экономикой. Значит, и строительством. Вы лучше других поймете, о чем идет речь в произведении.
– Но роман – это литература. В первую очередь, литература. И, знаете, пустил я в ход последний аргумент, мы, в отделе, не решаем вопросы публикации. Решает редактор. Тем более, речь идет о крупном литературном произведении.
Поднимитесь к нему на второй этаж. Он сейчас на месте. Как решит, так и будет.
Женщина ушла. Похоже, не очень довольная.
Через какое-то время позвонила секретарша:
– Редактор вызывает.
Вошел в кабинет к шефу. Перед его столом сидела моя новая знакомая.
– У нас есть рукопись книги, – сказал он. – Будем ее публиковать.
– Я при чем?
– Ты будешь готовить ее к печати.
– Но литература – дело отдела культуры. У нас своей тематики по горло.
– Отдел культуры не потянет. Это роман о строителях в Сибири. О строителях! Да и у тебя, как я помню, диплом издательского редактора…
– Можно его посмотреть?
– Конечно, – засуетилась женщина. – Достала из сумки толстенный «кирпич», протянула мне.
Я взвесил на руке. Тяжело.
– Если мы отдадим под него одну полосу из четырех в каждом номере, потребуется года полтора-два. Выдержит ли это газета?
В глазах шефа я прочел сомнение.
– А если сократить?
– Насколько?
– Сейчас узнаем. – Редактор обратился к авторице:
– Как вы смотрите, если роман будет напечатан в двух подвалах нашей газеты?
Видно было, что мы не первые, куда женщина ходила со своим творением. Теперь она была готова на все.
– Конечно! Делайте, как сочтете нужным.
– Тогда возьмите рукопись и доведите ее до нужного формата.
– Нет, нет! Доведите сами. Вы профессионалы. У вас лучше получится.
– Возьми и подготовь разворот, – решительно распорядился шеф.
– Отдел культуры…
– Забудь. Я поручил тебе, ты и делай.
…Я спустился к себе. Позвал парня из отдела – он был чем-то вроде моего заместителя. Толковый журналист. Показал ему рукопись. Измерил ее толщину, разделил пополам, отдал ему вторую часть и сказал:
– У нас не пойму, какое задание. Надо из этой кучи бумаги сделать два подвала на разворот. Тут – роман. Тебе подходит – ты поэт. Мне сложнее.
Давай сделаем так. Каждый из нас из своего куска соорудит подвал, нижнюю часть газетной полосы – страниц семь-восемь. Потом их сложим и пригладим стиль, чтобы не было разночтений. Согласен?
– А куда деваться?
Я, конечно, злоупотребил своим служебным положением. Взял себе начало романа и потому мне было понятно его содержание. Но все же, по мере того, как я узнавал о персонажах и разбирался в коллизиях, рассказывал об этом коллеге, чтобы тому было легче понимать, куда мы идем.
Долго ли, быстро ли мы «кирпич» растерзали. Свели обе части. Отдали редактору. Тот, недолго думая, поставил бывший роман в текущий номер, даже не согласовав с автором.
Мы с помощником съежились, ожидая налета свирепой авторицы.
На следующий день засунула голову в дверь девушка из нашего отдела и крикнула:
– Прячься! Она идет…
Увы, времени на то, чтобы улизнуть, не оставалось. Она вошла. Молчаливая, серьезная. Я попытался по лицу угадать ее реакцию – не получилось.
Авторица молча села у стола, вытащила из кошелки большой пакет.
"Не новый ли роман принесла?" – промелькнула у меня тревожная мысль. Но та неожиданно широко улыбнулась и воскликнула:
– Большое спасибо! Вы так хорошо отредактировали роман. Даже не видно, что его сократили…
Я принесла вам в благодарность кедровые орехи. Настоящее. Прямо из Сибири.
…Позже мы с коллегой ходили по редакции и угощали всех орехами.
Нашим призом.
* * *
Золотая узда не сделает клячу рысаком.
Сенека.
Вызвали меня в ЦК Комсомола:
– Не выручишь ли в одном деле?
– ?
– На строительстве Камского автомобильного завода работает группа ребят из Латвии. Хотелось бы как-то отметить их на съезде комсомола республики. Ребята молодцы. Заслуживают внимания.
– Как отметить?
– Есть идея. Надо полететь в Набережные Челны, в Татарии, пробиться к первому секретарю горкома партии и взять у него интервью. О наших парнях, о строительстве завода, о городе. И сфотографировать его.
Теперь смотри, в чем идея.
На съезде мы дадим ему слово – на сцене появится большой портрет, который ты сделаешь, а по громкой трансляции пойдет его выступление, которое ты запишешь.
– А ребята? Их портреты?
– Ты можешь не успеть. Стройка большая, пока найдешь… О них расскажет секретарь горкома – это авторитетно. А ты – бегом домой. Съезд на носу…
…Пересадка в Казани. Долгие, томительные часы ожидания. В таких ситуациях не знаешь, куда себя девать. Полюбовался в буфете на объявление: "Пальцами и яйцами в солонку не лазить". Принялся наблюдать за суетливыми местными жителями. Поражался. Некогда могучая нация. До Москвы дошла, Ясак требовала, страх на народы наводила. И что стало? Суетливые люди в плисовых тужурках, чем-то озабоченные, беспокойные.
Время… Кто-то возвеличивается, кто-то низвергается. Жаль…
В вокзальной суете заметил человека, который, подобно мне, бродил, как неприкаянный. Явно не знал, куда себя деть. Подошел к нему. Спросил, не самолет ли ждет в Набережные Челны? Да ждет…Теперь нас двое – веселее будет.
Новый знакомый спросил, зачем я лечу. Ответил – я журналист, редакционное задание. А он? – поинтересовался я.
– Коммерческий директор из Тольятти. Переговоры.
Из Казани вылетели поздно вечером.
– Гостиница заказана? – спросил теперь уже мой напарник из АвтоВАЗа.
– Нет. Я и не думал, что там есть гостиница.
– Ну, гостиница – не гостиница, а одна секция в жилом доме. Значит, держитесь за меня. Мне она заказана и, может быть, удастся договориться о местечке для вас. Кстати, машина тоже заказана.
Тольяттинец не обманул. Действительно, у выхода из аэропорта его ждала машина. К сожалению, стояла ночь, не удалось посмотреть по пути ни стройки, ни окрестностей, ни города.
Гостиница – один подъезд стандартной пятиэтажки. Дежурная сказала: есть только одно место для моего попутчика. Еще одно никак не наскрести.
Я решил: как-нибудь перебьюсь на лестнице до утра – не привыкать. Но тольяттинец возразил: ехали вместе – и решать проблему надо вместе.
– Придется спать на одной кровати. А завтра будет видно.
Признаться, спать в одной постели с мужчиной мне еще не приходилось. Поэтому, несмотря на смертельную усталость, забыться сном я не мог. Боялся, что предвзято расценят какое-нибудь мое движение.
Утром мы распрощались с моим невольным «сожителем» и я отправился в горком партии.
Сразу же получил первое впечатление о Набережных Челнах. Перед входом в здание стояла сварная посудина с водой. Там же были палки с намотанными на них тряпками. На мою удачу на крыльцо поднялся мужчина и с его помощью я понял, для чего они нужны. Первым делом он взял из корыта палку и начал мыть свои сапоги: на них налип толстый слой глины.
Весь город был в густой грязи. Ни дорожек, ни тропинок, ни тротуаров – только грязь. Мне рассказали, что один человек упал в котлован и в грязи утонул.
Спасибо, в горкоме мне дали на несколько часов сапоги – я смог передвигаться. Но куда бы ни приходил, у входа стояло сварное корыто с водой и приспособлением для мытья обуви.
… Секретарь горкома оказался доступным человеком – охотно поддержал идею наших комсомольцев:
– Но, понимаете, я рабочих из вашей республике не знаю – здесь тысячи добровольцев. Дайте мне пару часов, мои помощники подготовят справку и я в вашем распоряжении.
В итоге получилось, как задумывалось.
…Пока я рассказываю об этом случае, на память пришла еще одна история, связанная с комсомолом.
Был у меня в ЦК хороший приятель. Значительная там фигура. Когда мы познакомились, он рассказал, что пишет стихи. Неплохие. Одно стихотворение даже была опубликовано в "Комсомольской правде". Иногда кое-что читал мне. Стихи были слабые, зарифмованные комсомольские декларации. Я, правда, не особенно настойчиво говорил ему об этом – не хотелось расстраивать парня. Но он даже при такой щадящей критике горячился, настаивал на том, что это настоящая поэзия. Мне было жалко наблюдать, как графоманская тина затягивает в себя человека.
Однажды я предложил:
– Давай, мы напечатаем твои стихи в газете. На редакционной летучке их обсудят профессионалы. Я запишу их мнение и на этом остановимся.
Он согласился.
Я рассказал о нашей идее редактору. Тот не возражал. Мы договорились, что афера будет храниться в строжайшей тайне между нами двумя.
В то время по выходным дням молодежная газета выходила в малом формате – как районная. Вместо четырех страниц получалось восемь.
Я отобрал стихи на маленькую полосу. Включил в них и то, что было опубликовано в "Комсомольской правде". Написал вводку, из которой ничего нельзя было понять, придумал псевдоним.
В то время я работал ответственным секретарем редакции. Поэтому сам отправлял стихи в набор и больше никто, кроме корректоров, не имел с ними дело.
Трудности начались в понедельник. В редакции нашлись ценители поэзии. Они говорили, что подборка стихов слабовата, хотелось бы знать, откуда она взялась. Меня спрашивали напрямую: кто автор? Я рассказывал: пришел в редакцию человек как и многие приходят. Предложил подборку стихов. Она была слабовата, но вполне пригодна для печати. Вот и вся история.
– Но кто автор? – не унималась публика.
Я пожимал плечами. Этот человек сдавал подборку редактору.
Зашел ко мне и один поэт. Его стихи мы печатали время от времени.
– Почему вы опубликовали эту подборку? – чуть ли не прокричал он.
– Посчитали возможным…
– Вот ты, даже не член Союза писателей, а решаешь вопросы поэзии.
– Я член Союза журналистов и работаю в газете. Решаю вопросы поэзии в рамках периодической печати. Вы член Союза писателей и заглядываете мне в глаза, чтобы я напечатал ваши стихи, а не другого автора. Как это понимать?
– Я буду жаловаться редактору.
– На что?
– Найду, на что…
Но самое главное началось на редакционной летучке – совещании, на котором дается оценка газетным материалам за неделю. Критик всласть отоспался на подборке стихов. Досталось поэту и не меньше тумаков получил я.
Мне оставалось только старательно записывать все, что говорилось о поэзии моего приятеля.
Позвонил ему после летучки.
– Все закончилось.
– Ну, и как?
– Я бы не хотел, чтобы ты при этом присутствовал.
– Хорошо. Приходи к нам домой после работы. Там и поговорим.
…Собрались за столом. Поужинали.
– Ну, а теперь рассказывай, – предложил поэт.
– Ты будешь сам разбираться в моих каракулях или почитать вслух? – поинтересовался я.
– Читай сам…
Я добросовестно прочел стенограмму. Приятель – человек волевой. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он ни разу не покраснел. Стойко перенес всю брань, которую посылали по его адресу мои коллеги.
Мы дружили с ним несколько десятков лет. За все время после газетной истории он не написал ни одного стихотворения.
* * *
Не тот богатырь, кто побеждает другого, а тот, кто в тяжелой внутренней борьбе в состоянии победить самого себя.
Шолом Алейхем.
Защита диплома подходила к концу. Уже было понятно: гарантирована отличная оценка.
Председатель комиссии для проформы обратился к оппоненту:
– У вас вопросы есть?
– Да, есть, – неожиданно ответил тот и обратился к дипломнику:
– Объясните, пожалуйста…
Студент объяснил.
Снова последовал вопрос.
Студент ответил и на него.
Еще один вопрос. Еще и еще…
По мере того, как дипломник отвечал на вопросы оппонента, в аудитории нарастал ропот. Ребята, пришедшие на защиту, негодавали: их товарища явно валят. Одни смотрели на оппонента, как на злейшего врага, другие – с недоумением.
Открою карты: оппонентом был я.
Негодование учеников адресовалось мне. Потому что прежде я не слыл злодеем. За все годы преподавания в университете ни разу не поставил неудовлетворительную оценку.
Нередко я принимал экзамены или зачеты не в университете, а в редакции – в дни моих дежурств по номеру. Студенты занимали кабинет нашего отдела, я раздавал им экзаменационные билеты, а сам отправлялся читать готовые полосы.
Конечно, мне было ясно, что студенты без стеснения пользуются во время моего отсутствия свободой. Это был их бонус.
Покончив с неотложными делами, я приходил в свой кабинет, приглашал добровольца. Студент начинал отвечать и мне становилось ясно, нахватался ли он знаний за последний час или собирал их по крохам. В каждом случае следовала своя отметка, но никогда неудовлетворительная.
Я был убежден: ни красный, ни серобуромалиновый диплом не отражает творческий потенциал журналиста. Каждый день мы садимся перед чистым листом бумаги и держим истинный экзамен на профессиональное владение пером. Написал хорошую байку – ты молодец. Прошамкал что-то непотребное – храни свои выдающиеся оценки для воспоминаний в старости.
Студенты знали мою позицию и потому возмущались, что я веду себя не по своим правилам.
Но открою секрет – не знали они, что тут был подвох.
Если бы студенты не поддались настолько своим эмоциям, они заметили бы, что в аудитории находился один совершенно спокойный, не комплексующий человек. Это был их товарищ, отбивавшийся от нападок оппонента.
… Накануне защиты мы с ним перелистали еще раз дипломную работу. Я задал несколько вопросов. Стало понятно, что парень без затруднений идет на высшую оценку.
Это было хорошо. Но скучновато. Дипломник прочтет свое вступительное слово. Руководитель работы скажет хвалебные слова о соискателе. Я сообщу, что у меня вопросов к студенту нет. И все. А где защита? Где полемика? Интрига?
Помнится, у меня возникла такая же ситуация, когда я заканчивал учебу в институте. Моя дипломная работа заключалась в редактировании книги. В местном издательстве мне дали рукопись, которая была в работе. Параллельно с редактором я делал все, чтобы книга была подготовлена к печати: внутреннее рецензирование, правка, экономический расчет и другое.
Словом, я принес руководителю моего проекта работу, в которой знал "в лицо" каждую запятую. И, следовательно, защита диплома прошла без всяких неожиданностей: похвальные слова с одной стороны, с другой и поздравление с отличной работой.
Приятно, но скучно.
Я готов был к драке, к спору, но защита в моем понимании не состоялась. И поболеть за меня почти никто не пришел. Однокурсники понимали: тут неожиданностей не будет.
Хотя душещипательные истории на нашем курсе возникали и вызывали переживания студентов.
Был у нас один парень с Украины – летчик. Не лишен юмора. Темой его дипломного проекта была, как и у меня, подготовка к печати книги. Ему попалась рукопись известного впоследствии произведения "Брестская крепость" Сергея Смирнова. Автор получил за нее Государственную премию.
Так вот, летчик прилетел на защиту с готовой дипломной работой. Прежде, чем идти к преподавателю, попросил нас посмотреть, что он там сотворил.
Мы открыли папку и дружно ахнули: парень аккуратно зачеркнул все строчки рукописи и написал поверх них новый текст. Слава богу, не успел он показать свое творение руководителю диплома.
Спасали однокурсника сразу несколько человек. День и ночь резинками стирали с рукописи новый текст – хорошо еще, что редактировал он карандашом. Затем рукопись выправили так, как этого требовали от нас законы русского языка и стилистики. Для вступительного слова придумали трогательную историю. Он, якобы, ездил в Брестскую крепость, чтобы своими глазами увидеть место подвига. Дважды разговаривал по телефону с автором романа – согласовывал с ним отдельные случаи вторжения в текст и так далее.
Через руководителя проекта обновленная работа прошла благополучно. На защиту пришел весь курс – все знали эту историю и все очень волновались за нашего товарища.
А защищался он лучше, чем работал над рукописью. С мягким украинским юмором ускользал от вопросов, в которых был не уверен, блистал красноречием, где знал ответ на вопрос. В общем, защитился он хорошо и, вопреки всем правилам, в финале ему аплодировали однокурсники.
Но вернемся к переполоху в университете.
Мы с моим подопечным придумали такую инсценировку.
Я заранее подготовил десяток «забористых» вопросов. На защите диплома по нашему сценарию я стану с их помощью атаковать дипломника. Эта мизансцена активизирует государственную комиссию и добавит адреналина студенческой аудитории.
Так оно и получилось. Мы не ошиблись. Когда цель была достигнута, я заявил, что вполне удовлетворен ответами новоиспеченного журналиста и что он заслуживает высокой оценки.
Любопытно, что второй раз применить это изобретение мне не удалось.
На мою долю выпало оппонировать на защите диплома еще одному нашему студенту. Это был любопытный человек. Он летал бортинженером на больших самолетах.
Я в шутку звал его Скорцени. И вот почему. С одной стороны, он был настоящим силачом. С другой, как у нацистского супердиверсанта Отто Скорцени, у него был большой шрам от глаза до подбородка на левой стороне лица.
В молодости наш студент летал на истребителях. Однажды случилась катастрофа и самолет врезался носом в землю. Пилота откопали. Собрали по кусочкам. Вылечили. Но не смогли избавить его лицо от шрама.
Однажды жена увидела на его руке незнакомые часы. Спросила:
– Новые купил?
– Да нет. Это нас премировали за победу в социалистическом соревновании.
Не знала она, что несколько дней назад он спас от гибели больше ста человек и себя в том числе.
…Рейс заканчивался. Надо было идти на посадку. Командир корабля нажал на руль высоты, чтобы начать снижение. Но тот не поддался. Пилот нажал сильнее – штурвал не действовал. Летчик осмотрел приборы – о тревоге они не сигнализировали. Позвал на помощь второго пилота. Нажали вдвоем – нет результата.
Вечно так продолжаться не могло – неуправляемый самолет неизбежно должен был провалиться в бездну с огромной высоты, неся гибель пассажирам и экипажу.
Позвали на помощь бортинженера – может быть, втроем справятся?
Тот встал со своего места, попробовал нажать на штурвал – не поддался.
– Отойдите, – сказал товарищам. – Дайте мне сесть и не мешайте.
Он занял место командира корабля и стал нажимать на руль высоты с такой силой, что, казалось, у него вот-вот лопнут жилы на шее. Прошло несколько мгновений и штурвал неожиданно двинулся.
Все заняли свои места. Командир начал снижение. Диспетчеру аэродрома сообщили о происшествии. Когда самолет бежал уже по взлетной полосе, пассажиры с удивлением увидели в иллюминаторах встречающие их пожарные машины и кареты скорой помощи.
Техническая экспертиза показала, что в самолете разболталось крепление тяги руля и его заклинило. Скорцени – а это был он! – своей нечеловеческой силой разрезал заклинивший болт пополам и освободил тягу.
Спас людей. Спас машину. И получил в награду часы, как "победитель в социалистическом соревновании".
… Он пришел ко мне домой поздно вечером. В стельку пьяный. Забрался на тахту, сложил ноги по-турецки и начал что-то веселое рассказывать. Мы болтали, пока я не спросил, когда ему вылетать.
– Я сегодня не летаю, – беспечно ответил он. – На подмене я сегодня…
И вдруг спохватился:
– Я же не позвонил дежурному!
Бросился к телефону, набрал аэропорт и вдруг скис:
– Он сказал, что через час вылет…
Засуетился, забегал по квартире. Как-то съежился, потерял свой бравый вид.
– Врачебный контроль не пройду…
И вдруг:
– Бира! – закричал он моей жене. – У тебя есть подсолнечное масло?
Она принесла нераспечатанную бутылку.
– Давай быстрее!
Прямо посреди кухни открыл бутылку и принялся пить масло из горлышка. Выпил всю бутылку, все поллитра хорошего подсолнечного масла. Без хлеба. Без соли. Без закуски.
Расправил плечи. Одернул форменный китель и жалко, вполголоса сказал:
– Я пошел. У меня вылет…
На следующий день позвонил ему:
– Ну, что, вылетел вчера?
– Вылетел, все в порядке.
– А врач?
– Врачебный контроль прошел нормально.
Ну, что тут скажешь? Скорцени он и есть Скорцени.
Не знаю, как он попал на факультет журналистики и зачем ему это было нужно. За пять лет учебы он не написал ни единой хотя бы малюсенькой заметки. Да и стремления к этому у него не замечалось. Скорее всего, наш диплом нужен был Скорцени для форса. Любил хвастать снимком, на котором он в летной компании вместе с популярной певицей Валентиной Толкуновой. Не исключаю, что, получив диплом журналиста, станет трясти им перед каждым встречным и поперечным.
Но это только домыслы. В нашей стране каждый имел право на бесплатное образование и Скорцени воспользовался этим правом.
Теперь ему оставалось последнее – защитить дипломный проект.
Работа была слабая. Спасти его могла только хорошая защита перед государственной комиссией. Я решил воспользоваться для этого моим старым опытом.
Рассказал, в чем тут суть. Он согласился.
Я дал ему полдесятка вопросов. Сказал, чтобы к утру все выучил назубок.
И снова защита. Дипломник зачитал свое вступительное слово. Руководитель проекта сдержанно сказал что-то некритичное.
Из комиссии поинтересовались:
– У оппонента есть вопросы?
– Да, есть, – ответил я и спросил студента по нашей договоренности. Он ответил к моему удовольствию. Я спросил снова. Он ответил менее уверенно. А когда я задал третий вопрос, с ужасом увидел, что лицо его налилось краской, во взгляде засверкала злость. Похоже, он забыл, о чем мы говорили накануне. Забыл, что это игра. И взбесился, думая, что его валят по настоящему. Тем не менее, на вопрос он ответил.
Мне больше не хотелось искушать судьбу. Я быстренько сказал, что вопросов больше нет и что дипломная работа студента заслуживает хорошей оценки.
Комиссия посчитала, что и удовлетворительной с него достаточно. Свой диплом он получил и потом долго извинялся за нарушение нашей конвенции.
* * *
Сходят с ума лишь те, у кого он есть.
Станислав Ленц.
Мне повезло. Я получил премию Союза журналистов. Награда была щедрой и необычной: лауреат мог выбрать любое место страны и лететь или ехать туда. Дорога в оба конца оплачивалась, гостиница тоже плюс командировочные деньги. Не такие уж большие, но все же подспорье в путешествии.
Без раздумий выбрал Новосибирск. В то время это название было у многих на устах. Там строился и уже начал действовать Академгородок с научными институтами, с высочайшей плотностью интеллектуалов на квадратный километр сибирской тайги.
Начал собираться в дорогу. Но тут позвонили из Союза журналистов:
– Два человека узнали, что ты летишь в Новосибирск. Хотели бы полететь с тобой. Не будешь возражать?
– Нет проблем. А кто они?
– Один из молодежной латышской газеты. Другой из молодежного, тоже латышского, журнала.
– Пусть возьмут билеты на один со мной рейс и – Добро пожаловать на борт!
… Путь был не ближний. Перевалили через Урал, полетели над Западной сибирью. Стюардесса объявила:
– Из-за нелетной погоды у нас будет вынужденная посадка в Омске.
На дворе была настоящая сибирская метель. Под ее завывание мы пошли к гостинице – стандартной пятиэтажке. В здании не протолкнуться. Неожиданные самолеты садятся один за другим – гостиница не в силах была принимать все новых и новых постояльцев.
Посмотрели мы на спящих на стульях и на полу людей и я сказал:
– Коллеги, идите за мной и ни слова не говорите и не понимайте по-русски.
Нашли дежурного администратора. Я показал свои документы и сказал, что сопровождаю в новосибирский Академгородок двух иностранных журналистов. Мы понимаем трудности гостиницы, но, с другой стороны, неудобно, если заграничная пресса будет спать в коридоре на полу.
– Нет, нет, – перебила меня дежурная. – Для таких случаев у нас есть резерв. Как раз трехместный номер…
Переждав пургу, мы все-таки добрались до Новосибирска, а потом и до Академгородка. Разместились в гостинице. Дальше у каждого своя репортерская дорога.
Первым делом я пошел в редакцию местной газеты. Надеялся, журналисты помогут побыстрее сориентироваться на местности. Они, действительно, встретили меня по-сибирски гостеприимно. Рассказали с деталями об Академгородке, снабдили полезными телефонными номерами. Не поскупились – дали на пару дней подшивку своей газеты.
Я вернулся в отель. Зашел в номер к коллегам. Вижу: сидят мои спутники друг против друга какие-то скучные, понурые.
– Где побывали? – поинтересовался я.
– Нигде…
– Почему нигде? В чем дело?
– Мы хотим найти здесь латышей и написать о них. Но не знаем, как это сделать. Все разбросано. Общего отдела кадров нет. Где искать? У кого спрашивать?
– Да зачем вам латыши? Здесь много интересного – люди, их новая жизнь, институты… Будете знакомиться с этим, и латыши вынырнут. Они наверняка есть в Академгородке.
– Нет, это нам не подходит. Слишком долгий путь.
– Тогда покажу вам самый короткий. Возьмите у дежурного администратора местный телефонный справочник и полистайте. Что-нибудь найдете.
Когда я возвращался от них в свой номер, заметил, что в коридоре и в холле необычно много малышей.
“Какая-нибудь детская тусовка намечается”, – подумал я.
Но тут же по профессиональной привычке решил узнать, в чем дело. Подошел к женщине с ребенком:
– Почему здесь так много детей? Будет конкурс или фестиваль?
Женщина улыбнулась:
– Нет, ничего похожего. Все эти дети больны. У них врожденный порок сердца.
– Тогда почему они здесь, в гостинице, а не в больнице?
– Тут, в Академгородке, есть кудесник – он возвращает им жизнь. От Урала до Чукотки родители молятся на этого человека.
– Как его зовут?
– Профессор Мешалкин…
– И все дети к нему?
– Их уже вызвали на операцию. А к нему в очереди стоят тысячи малышей.
Вот и возникла первая тема моей премиальной командировки. Я отправился искать профессора.
Он оказался директором института экспериментальной биологии и медицины. И очень интересным человеком.
Прежде, чем стать профессором, доктором медицинских наук, академиком, лауреатом Ленинской премии, Героем социалистического труда, он успел поработать чернорабочим, учиться в фабрично-заводском училище московского завода "Серп и Молот", шесть месяцев громить немцев в рейдах по тылам врага, сражаться на Курской дуге, освобождать Украину, Польшу, Чехословакию. Да еще после войны одолевать одну за другой ступени врачебного мастерства. Стать выдающимся кардиохирургом.
Хлебнул жизни полной ложкой.
В Академгородке одним из первых был построен институт, который возглавил Евгений Николаевич.
При нашей встрече он рассказал мне о своих маленьких пациентах, страдающих от врожденного порока сердца. Их немало – один процент от всех рождающихся детей. У них возникают проблемы с межпредсердечной или межпреджелудочковой сердечными перегородками. Они остаются не до конца закрытыми. В итоге кровь обедняется, ребенок испытывает нехватку кислорода. Он устает, задыхается.