Илья Борисович Гейман
А еще был случай… Записки репортера
* * *
Нет, видно счастья на земле.
Есть только стремление к нему, погоня за счастьем.
Но само по себе счастье – сон, мечта.
Шолом Алейхем.
Утром в сенях у умывальника кто-то из постояльцев гостиницы в восторге кричал:
– В ресторане пиво появилось! Разливное, в кружках!
Я намотал на ус и поспешил в ресторан. Заблудиться невозможно – он был единственный на весь Салехард.
Шел я по улице и думал: где-то здесь, может быть, у меня под ногами, проходит шестьдесят шестая параллель, Полярный круг. Знать бы точно где, можно было бы стать на него, а то и сесть, оказаться верхом на Полярном круге.
Пиво в ресторане, действительно, было. Подавалось оно не бутылками, а в разлив. Я заказал себе сразу кувшин. Сижу. Предвкушаю. Пришла официантка. Поставила передо мной полный графин, рядом положила чайную ложку. Я удивленно поднял глаза:
– Зачем ложка? Думаете, я с сахаром буду пиво пить?
– Пригодится, – засмеялась официантка. – Поглядите на свет, все поймете.
Я посмотрел. И оторопел. В кувшине густо плавали какие-то черные вкрапления. Кажется, не живые, – мелькнуло в уме.
Осмотрелся. За столами вокруг сидели молчаливые люди и кропотливо вылавливали в своих стаканах черные комочки. Теми самыми чайными ложками. Когда примесей оставалось поменьше, принимались с наслаждением пить, смаковать пиво.
Я занялся тем же. И, отловив официантку, спросил, что за пиво особое в их заведении?
Оказалось, на заводе готовое пиво налили в цистерну, в которой до того возили то ли нефть, то ли мазут. Ее, конечно, помыли. Но как? По стахановски? Потом, когда вагон пригнали в Лабытнанги под Салехардом, обнаружили в цистерне грязь. Там были остатки нефти наполовину с пивом.
“Не выливать же такой редкий для полярных широт напиток, – подумало начальство. – Не отравятся, выпьют и так…”
Это о нас.
И не вылили. Даже цены не снизили. И правильно сделали. Никто не отравился. В том числе и я.
* * *
И глупец, когда молчит, может показаться мудрецом.
Царь Соломон.
Вечером мы с приятелями из окружкома ударили на прощание по "Папе с мамой" и я улетел в поселок Тазовский. Районный центр на побережье Ледовитого океана. Когда-то здесь была промысловая фактория. Ненцы били соболя и песца, русские и зарубежные купцы скупали добычу, привозили на этот край земли охотничьи припасы, хозяйственные товары и алкоголь. К нему был особенно охоч северной человек.
Местный герб красноречив: Северное сияние, оленьи нарты и рыба.
Теперь это стало столицей большого по площади, но бедного населением района. Его плотность тут один человек на 10 квадратных километров территории. Для наглядности можно сравнить с непригодной для жизни пустыней Сахара. Там плотность населения – четыре человека на 10 квадратных километров земли.
В Тазовском меня встретили занесенные снегом небольшие деревянные домики. Через улицу переброшен мост: летом, когда оттаивает вечная мерзлота, ее просто так не перейти.
Цивилизация коснулась лишь одного километра улицы – ее замостили бревнами.
Интересно. На одном конце лежневки находилась пекарня. На другом жил пекарь. Так этот пекарь через «Посылторг» купил новый «Москвич». Его по воздуху доставили в Тазовский и теперь хлебопек утром садился в единственную на весь район собственную машину и ехал на работу. Через километр он парковался и вечером возвращался домой, одолев новый километр. Летом нигде в другом месте он проехать не мог.
Мое обживание в заполярном поселке прошло гладко. Меня направили в нечто вроде гостиницы. Небольшой дом с печкой в середине помещения. Две комнаты и жилье управляющего. Кроме меня, никого из постояльцев не было. Управительницей оказалась молодая миловидная женщина.
День уже клонился к ночи. Я устал и решил лечь пораньше. В комнате было тепло – печь недавно протопили.
Ночью услышал стук во входную дверь. Проснулся. Стук повторился. Послышался приглушенный голос комендантши:
– Перестань стучать. Не открою.
– Я дверь выломаю, – раздался из-за двери мужской голос.
– Тебе сказали: уходи отсюда! Не открою!
– Сейчас увидишь! – В дверь стали ломиться. – Открой сейчас же!
– Уходи! Тут журналист из Москвы спит. Разбудишь его – в тюрьму посадит.
Из-за двери раздался крутой мат и все затихло.
Я вышел из своей комнаты. У печки стояла полуодетая расстроенная комендантша.
– Что случилось? Почему вы его не пустили?
Женщина расплакалась и, всхлипывая, рассказала свою историю.
Она приехала сюда, в Арктику, из Москвы. Да что там приехала! Ее выслали, как тогда говорили, на сто первый километр. За проституцию. Почему она попала на панель – особая история.
Ей выпал по распределению поселок Тазовский. Говорит, отнеслись к ней здесь хорошо. Дали работу в этом доме приезжих. Тут же и квартирка. Но случилась беда – утечка информации из управления. Там разболтали, как она попала на север.
Женщины поселка отнеслись к сплетне терпимо: москвичка аккуратная, вежливая, с их мужьями не кокетничает. Но мужчины словно взбесились – начали облизываться на лакомый кусок. Да не поселковые мужчины – чужие, дальнобойщики.
Каждую ночь ломятся в дверь. Уже и стекла били, и двери ломали. Она не сдается – всерьез начала новую жизнь. Но каждый раз одна против этих мужиков… Где набраться силы и храбрости? Хорошо, сегодня я тут оказался, мною пригрозила. А когда никого нет?
Я старался успокоить ее. Рассказал, что наблюдал проституцию «вживую» в Роттердаме, Париже, Гамбурге. Видел, к чему приводит. И она правильно сделала, что порвала с этой жизнью. Надо держаться. Теперь, если хоть раз оступится, все вернется.
– Да и куда после этого высылать будут? – пошутил я. – Дальше некуда. Только к белым медведям…
С утра я решал в райкоме комсомола свою проблему. Мне хотелось пару дней пожить в чуме у ненцев, чтобы не по рассказам увидеть их быт. Ребята в райкоме засомневались. Это, мол, необычное желание. Никто так не делал. Я нажимал, уговаривал. Они не соглашались. Первый секретарь куда-то ушел. Когда вернулся, сказал:
– Был у первого секретаря райкома партии. Он возражает. Говорит, с прессой не надо связываться. Еще напишет такого, что потом от комиссий не отобьешься.
Я расстроился. Комсомольцы разводили руками – они бессильны.
– А ты пойди к нему сам. Докажи…
Первый принял меня сразу и прямо с порога сказал:
– Ваша идея не очень хорошая. Понимаете, речь идет о малых народах севера. У них своя жизнь, свой, непонятной нам быт, нравы…
Словом, я все терпеливо выслушал, но в конце концов убедил его.
– Хорошо. Но мы пошлем с вами двух человек. Согласны?
– Конечно, согласен. Я выполню все требования, связанные с поездкой. А теперь позвольте поговорить с вами о другом.
– Еще что-то, связанное с ненцами?
– Нет, совсем другое дело.
– Хорошо, слушаю вас.
– Я поселился в небольшом доме приезжих. Там чисто, тепло. Большое спасибо за такое гостеприимство.
В этой гостинице комендантом или управляющий работает молодая женщина. Со сложной судьбой. Дело в том, что ее выслали из Москвы за проституцию на сто первый километр. Этим сто первым километром оказался ваш поселок Тазовский.
Приняли ее здесь корректно. Назначили управляющей в гостиницу и там же дали жилье. Лучше не бывает – средства для существования и крыша над головой без всякой волокиты.
Но одна загвоздка. В управлении, которое занимается этими делами, произошла утечка информации. Люди узнали, из-за чего она сюда приехала. К чести ваших земляков, в поселке обошлось без трений и злопыхательства. Однако, об этом узнала шоферня. Не ваша – чужая. Дальнобойщики, которые регулярно проезжают через Тазовское. Днем они за баранкой, а ночью, на стоянке, норовят соблазнить женщину.
Ломятся к ней в гостиницу. Она неприступна, потому что начала новую жизнь. Бьют стекла, ломают двери.
Сегодня ночью я был свидетелем всей этой вакханалии. Хорошо еще, что комендант сказала: в доме ночует журналист, посадит в тюрьму за хулиганство. Они, наверное, испугались, ушли.
К чему я все это рассказываю? На севере, как мне известно, с кадрами не богато. Эта женщина оступилась и была довольно сильно наказана. Начала у вас жизнь с чистого листа. Это человек с хорошим образованием, умна, воспитана. У меня достаточный опыт общения с людьми, преподавания в университете. Как я понял, если ей хорошо объяснить, что от нее хотят, она может быть ценным работником.
Если бы решили изъять ее из той опасной одиночки, поручить ей нужную вашему району работу и поселить в общежитии – подальше от озверевших мужиков – она принесла бы пользу. И человек был бы спасен.
Ну и, я думаю, вам нередко приходится представительствовать на разных мероприятиях. Если вас будет сопровождать секретарь, референт – дело не в названии – хорошо образованный, корректный, со столичным лоском, это пойдет на пользу вашей репутации.
Извините за долгий рассказ. Просто ситуация оказалась не из простых.
– Это вам спасибо Так вот живешь в небольшом поселке, а знаешь не все. Я подумаю над этим.
… Вернулся к комсомольцам. Сказал что первый дал добро на поездку в стойбище.
– Не думай, что это так просто, – сказали ребята. – Взял такси и – в соседний поселок. Тут надо и с ненцами договориться: захотят ли они пустить к себе чужака? И тебе одежду подобрать. Пару дней на это все потребуется.
– А я и не тороплю никого. Когда мы будем готовы, тогда и поедем.
Вечером вернулся в гостиницу. Из своей комнаты вышла комендант. Спросила:
– Это вы руководству обо мне докладывали?
– Я. Что-то не так?
– Все так. Спасибо большое. Сегодня меня вызывали в исполком. Работу предложили и место в общежитии.
– Ну?..
– Я, конечно, согласилась. С понедельника пойду на новое место. А вы говорили – белые медведи…
На следующий день выпал выходной. Комсомольцы пригласили меня на обед к одному из работников райкома. Его дом стоял в центре. Из окна была видна поселковая площадь с магазинами.
Ребята надумали угостить меня строганиной – классическим блюдом жителей севера.
Рецепт прост. Берется замороженная рыба и режется тонкими ломтиками. Строгается. К ним уксус, перец, приправы. И рюмка водки. Вкуснее не бывает!
Пока ребят колдовали у стола, я наблюдал местную жизнь из окна.
Вот к магазину подъехала оленья упряжка. На ней ненцы – старик со старухой. Вошли в магазин. Стали выносить и ставить на нарты какие-то ящики.
– Ребята, что ненцы ящиками покупают?
Те подошли к окну, посмотрели.
– Выпивку…
– Ящиками?
– Ты уже знаешь – водки у нас нет. Но и спирт часто кончается – аэродром снегом занесло или по весне развезло. Мы отрезаны от мира. Тогда переходят на тройной одеколон. Но и он не вечен. А вот когда его завезут, по тундре разносится весть: "Колокольчики есть!" Так кричат потому, что на флаконе нарисованы цветы – голубые колокольчики.
И тогда со всех сторон к поселку из тундры несутся нарты. Наперегонки.
Вон те ненцы у магазина – они одеколоном запасаются…
Прошло немного времени. Нарты были нагружены полностью. Старик со старухой сели. Отдохнули. Затем взяли по флакону, стали выпивать.
Я с интересом наблюдал.
Ненцы захмелели. Принялись о чем-то спорить, ругаться, а потом и вовсе подрались. Наконец угомонились, прикорнули на ящиках и вовсе уснули.
Я позвал ребят.
– Смотрите, они спят на морозе! Замерзнут. Надо их разбудить. Забрать домой.
– Не волнуйся, – сказали мне. – Они всю жизнь на морозе. Привыкли. Ничего с этим стариками не случится. Проспятся и уедут в тундру.
И впрямь, ненцы скоро пришли в себя. Нагнулись, покидали себе в лицо снега.
– Что они делают?
– У них похмелье. Вот и пьют.
– Что пьют?
Да воду. Снег попадает в рот, тает. Получается запивка. А где им еще воду взять?
Старики походили вокруг нарт – похоже, укрепляли ящики, чтобы в пути не растерять. И олени помчали их домой, в тундру.
На следующее утро мы стали собираться в стойбище. И это, действительно, оказалось непросто.
Я остался только в трусах. На меня надели цельный комбинезон шерстью внутрь. Он во многом выполняет гигиеническую функцию – его ворсинки собирают на себя все лишнее с тела человека, а потом сами по себе опадают, унося грязь.
Ноги попали в меховые чулки, а затем в пимы – нечто вроде высоких унт. Легкие и теплые.
Теперь через голову натянули малицу – нечто вроде длинной рубахи из шкуры мехом внутрь. К ее руковам прикреплены рукавицы. Есть капюшон мехом внутрь.
И, наконец, длиннополый савик мехом наружу с капюшоном мехом тоже наружу. Это, сказали бы в России, тулуп. Его надевают для поездок или работы в плохую погоду.
Однако, на том одевание не закончилось. Все подпоясалось, закрепилось, завязалось. Затем рукава у кистей рук и штанины в месте соединения с пимами плотно перетянули кожаными шнурками и в этих местах густо посыпали белым порошком. Наверное, дустом.
– Для чего это?
– От нежелательных насекомых.
Теперь можно ехать. Мы расселись на нескольких нартах и отдались на волю оленей. Ненцы длинными шестами – хореем – регулировали направление их бега.
Удивительно однообразный пейзаж.
Не могу себе представить, что десятки лет назад здесь, в белом безмолвии, проходили события, надолго оставшиеся в памяти.
Тут, на побережье Ледовитого океана, был поднят контрреволюционный мятеж – со стрельбой, атаками, победами и поражениями. С оленьими нартами, вооруженными пулеметами, наподобие тачанки.
Беляки носились на этих оленьих тачанках по тундре с девизом: "Нам бы Салехард взять, а Москва сама сдастся!".
Мятеж, само собой, был подавлен.
* * *
Не завидуй тому, кто силен и богат,
За рассветом всегда наступает закат.
С этой жизнью короткою, равною вдоху,
Обращайся, как сданной тебе напрокат.
Омар Хайям.
Здесь, в монотонной тундре, я понимал, почему ненцы так некрасочно описывают в своих песнях то, что они видят перед собой. "Вот лежит снег. Он холодный. Всегда холодный. Олени едят мох. Он растет под снегом. Завтра с неба упадет новый снег…"
И так далее, пока нарты не доедут до стойбища, до своего чума.
Наши олени тоже добежали до нужных чумов. Мы приехали.
– А Красный чум здесь есть?
Мои ребята прервали вопрос. Ненец его не понял. Ответили мои сопровождающие.
– Красный чум придумали у вас, в столице. Может быть, журналисты и придумали. Но на кой им Красный чум, если большинство безграмотные? Те, кого возили в школу, забыли, чему учились. Они все время работают. По дому, по хозяйству, со стадом оленей.
Вот посмотри, там около чума старик сидит. Что он делает?
– Палку строгает.
– Нет. Видишь, какая стружка тонкая? Ее повесят на веревку. Мороз эту стружку выморозит и она станет, как шелковая. Это – пеленки. Сколько их надо, пока младенец подрастет? Очень много. Это бесконечный труд. Его не бросишь и не пойдешь в Красный чум. Попку ребенку нечем будет подтереть.
Пока мы разговаривали, из чума вышли хозяева. Они уже знали, что мы приедем.
Встретили меня радушно, как почетного гостя. Когда мои спутники рассказали, что я приехал из Прибалтики, хозяева стали обходиться со мной еще более уважительно – гость, говорили они, приехал из Европы. Засуетились у очага. А я, воспользовавшись паузой, осматривался – понимал, что такая возможность представилась мне один раз в жизни.
Помещение невелико. Горит костер. Дым уходит в потолок – там отверстие. Пол – вечная мерзлота. Устлан он толстым слоем оленьих шкур – одна на другой. Никто эти шкуры не дубил, не сушил – естественные процессы разложения шли своим чередом. На шкурах ползали детишки – ни трусов, ни памперсов тут еще не знали.
Легко представить, чем пахло в чуме и какого труда стоило всем этим дышать.
Вскипел чай. Хозяйка стала накрывать на “стол”. Я с интересом наблюдал за ней, за этим чайным ритуалом, чайной церемонией на самом конце земли.
Как я понял, для гостя из Европы готовился особый прием. Откуда-то из глубины шкур были вытащены парадные для этого чума фаянсовые чашки. Хозяйка взяла в руки одну из них, критически осмотрела. Обнаружила, что она не совсем чистая. Как должное, харкнула, сплюнула в чашку и стала чем-то старательно ее протирать.
К моему горлу подступило что-то нехорошее. Я бросился к выходу, на свежий воздух.
Уже через несколько минут олени мчали нас к поселку, к районному центру.
После возвращения в Тазовское я встретил первого секретаря. Стыдливо опустил глаза.
– Не напрасно мы не советовали вам ехать в стойбище, – сказал он. – Но все-таки что-то увидели?
– Да, конечно. Поездка была полезной.
– Ну, и это хорошо. А теперь вы наш должник.
– Все, чем могу…
– У меня просьба. Сами видите, живем мы в глуши. Варимся в своем котле. У людей потребность узнать что-нибудь новенькое. Мы были бы вам благодарны, если бы вы выступили у нас в Доме культуры.
– Хорошо. Только без всякой пропаганды. Без новых решений и новых патриотических движений. Это они узнают на политинформациях.
Просто о жизни. Как живут люди в нашей и других странах. Такое годится?
– Конечно. Неформальный разговор – это хорошо.
Актовый зал в Доме культуры был большой. Человек на пятьсот. Ни одного свободного стула. Собрался, наверное, весь поселок.
Выступление я построил наподобие сборной солянки. Рассказал, как живут простые люди на Большой земле, что есть в магазинах, о телевидении, которого еще не было в Тазовском, об индивидуальных огородах, о том, как живут в тюрьмах мужчины и женщины, о пьянстве, о том, как живут люди за рубежом, какие у них заработки и на что они могут их потратить, о достопримечательностях городов, в которых мне удалось побывать, о моих встречах с любопытными людьми у нас в стране и за границей…
Судя по реакции зала, людям мой рассказ пришелся по душе. Но когда перешли к вопросам, мне стало не по себе.
Слушатели спрашивали о том что я знал понаслышке или совсем не знал. И о том, что в нашей стране было опасно спрашивать.
Я кое-как выходил из положения, но чувствовал себя неуютно.
На следующий день улетал из Тазовского. Мне надо было побывать еще в одном северном поселке – Тарко-Сале. Там разворачивалась геологоразведка на нефть и газ. Но больше всего мне хотелось увидеть, как в этом поселке приучают кочевников к оседлому образу жизни.
Мы распрощались с комсомольцами. На посошок полакомились строганиной.
Первый секретарь предложил мне:
– Давай, поменяемся перчатками?
Я отдал ему свои. Они были фасонистые, импортные. Светлокоричневая кожа в сочетании с бежевой трикотажной пряжей.
Его перчатки были не хуже. Мать связала их из белой шерсти лайки. Сунешь в такую перчатку руку, она словно попадает в духовку. В любую погоду и в любой мороз.
В самолете ко мне подсел незнакомый человек. Представился: лектор обкома партии.
– Я вчера ходил на вашу лекцию, – сказал он, – видел, люди были довольны. Мне тоже понравилось. Только, знаете, когда вы рассказываете, непрофессионально засовываете руки в карманы. И ходите по сцене. Это отвлекает внимание слушателей.
– Но я не лектор. Просто журналист. Ну, еще преподаватель университета. Да и вчера я не лекцию читал, а рассказывал людям о жизни, которая от них далеко.
Я много езжу по стране. Там, где я бываю, меня иногда просят выступить перед людьми. Я не отказываюсь – знаю, как им не хватает информации. И я убедился, что слушателей меньше всего волнует, куда я кладу руки. Им важно, что я скажу.
А теперь, не можете ли вы помочь мне решить одну задачу? После выступления меня заинтересовал характер вопросов, которые задавали местные жители. Я вроде бы человек информированный, но то и дело попадал в тупик. В прессе ответа на них нет. В закрытом вестнике ТАСС – тоже. Откуда это берется? Уж не придумывают ли они свои ситуации?
Лектор рассмеялся.
– Поймите, живут они в глухом углу. Дорог нет, регулярного транспорта – тоже. Центральных газет нет. Радио из Москвы доходит не очень хорошо – много помех на пути. Единственное, что долетает сюда без препятствий – "Голос Америки". Ну, еще "Радио Свобода". Прямо через океан, не встречая ничего на своем пути. Даже глушилок.
Жители Тазовского круглые сутки слушают этот вестник информации и зачастую принимают все за чистую монету. Вот и источник тех вопросов, которые вам задавали.
* * *
Не стоит бояться перемен. Чаще всего они случаются именно в тот момент, когда они необходимы.
Конфуций.
Тарко-Сале районный центр. Я попросил в райкоме партии помочь познакомиться с тем, как ненцы привыкают жить не в чумах, а в домах.
Мы с сопровождающим пришли в часть поселка, где стояла улица одноэтажных новеньких сборных деревянных домов.
– Зайдем в первый попавшийся, – предложил я.
Мы открыли калитку и увидели перед собой… чум. За ним нарты и пара оленей. Его поставили во дворе, как в тундре. Я огляделся. Увидел чумы в других дворах тоже.
Это знак: не так просто принять новый уклад жизни, отказаться от традиций, создававшихся десятками предыдущих поколений.
Мы поднялись на крыльцо новенького, с иголочки дома. Когда-то, в детстве, я жил в точно таком же. Так что мог идти с закрытыми глазами.
Мы прошли сени, попали на кухню. На удивление, она была закопчена до черноты.
Встретили нас хозяева – муж с женой средних лет.
Рассказал, кто я. И что интересуюсь жизнью ненецкого народа.
Нас пригласили в гостиную и мы оказались… в чуме.
На полу одна на другую были положены сырые оленьи шкуры. Во много слоев. По ним ползали малыши без трусов и подгузников. Все, что вырабатывал их желудок, уходило прямо на меховый пол. Тут же лежали и ходили собаки.
А запах… Точно такой, от какого я бежал из тундры.
Я спросил, почему они поставили во дворе чум?
– У нас в семье есть старики. Они не могут жить в доме, не могут уснуть, им душно. Вот и живут в чуме, как всю жизнь жили. И мы тоже часто идем туда – там прошла наша молодость.
Ответ о том, почему закопчена кухня, оказался простым.
Многие современные читатели не знают, что такое кухонная печь. Она складывается из кирпича. В ней есть место для горящих дров, угля или торфа. Дым уходит в сложенную тоже из кирпича трубу.
На верхней поверхности печи есть два круглых отверстия. Они закрываются металлическими конфорками разных диаметров. Когда все уложены по порядку, отверстие закрыто. Огонь и дым уходят в трубу.
Если требуется нагреть мало воды – скажем, побриться – снимается самая маленькая конфорка. Огонь греет небольшую посуду с водой. Но если надо выварить белье – снимаются все кружки и открытый огонь греет самую большую емкость с водой.
Ненцы не могут признать это. Они из поколения в поколение жили при открытом огне. Теперь, когда новоселы в новом доме разжигают печь для отопления, снимают все конфорки с обоих отверстий. Пламя вместе с дымом беспрепятственно идет не в трубу а в кухню.
Так они привыкли жить в чуме. Там, правда, никак не заметить, что стены из шкур почернели от копоти.
Но самое неприятное – пристрастие к спиртному. Новоселы напиваются вдрызг и тогда выбивают окна, крушат двери, мебель.
В поселке есть на ставке специальный человек, который ходит из дома в дом, вставляет новые стекла, чинит разрушенное.
Издержки роста…
В соседних деревнях тоже построили дома для оседлых ненцев. Но оседлых не нашлось. Жилье пустует.
Чум, похоже, пока побеждает.
В райкоме мне сказали, что готовится очень важное заседание женсовета. Рекомендовали поприсутствовать.
Я не пренебрег приглашением.
Активистки обсуждали вот что. В ближайшие дни было намечено организовать баню для ненецких женщин.
Первый раз в их жизни.
Надо было предвидеть, как они себя поведут. Как воспримут обилие горячей воды, пара. Воспримут ли нормально мыло, мочалку, необходимость постоянно менять воду.
Очень сложная проблема: захотят ли женщины появиться перед другими людьми обнаженными? Ведь интимные проблемы в их семьях закрыты за семью печатями.
Покончив с теоретической частью, перешли к конкретике. Нужно было к каждой ненке прикрепить активистку, «няньку». Чтобы все показывать и рассказывать. О мыле. Как мыть голову, пользоваться мочалкой. Как мыть тело. Наливать воду, смешивать горячую и холодную. Как пользоваться полотенцем…
Видимо, придется раздеться самим и для примера помыться.
Жаль, что я не мог дождаться, как пройдет эксперимент. Предполагал: если он закончится благополучно, то и дома для оседлых ненцев не будут пустовать.
Но у меня не было больше времени. Моя командировка заканчивалась.