Илья Борисович Гейман
А еще был случай… Записки репортера
Решили позвонить в Москву, в музей Ленина, и спросить, где бы можно было проверить такой факт. На удивление, женщина, отвечавшая на звонок, едва дослушав до конца, тут же сказала:
– Да, такой случай был. Полное собрание сочинений, том такой-то, страница такая-то.
У нас глаза на лоб полезли. Это же надо! Даже, не заглянув в святцы, вспомнила все, вплоть до страницы многотомного собрания сочинений.
Вообще с Лениным нам как-то не везло.
Паренек из отдела пропаганды написал хороший материал о враче Ленина. Свежий, полный новизны. Он, кажется, ездил в Минск, где жил герой его очерка.
Словом, автор получил полную корзину похвал. Заслуженных.
И вдруг, откуда ни возьмись, скандал. Из самых сфер вопрос: почему написали об этом враче? С кем согласовали? Вам известна его специализация?
Оказалось, врач – венеролог.
Все пригнулись в ожидании страшного погрома. Но он не разразился. Наверное, наверху решили не привлекать к этому внимания.
Такая уж, видно, судьба молодежной газеты, которая темпераментно борется за внимание читателей.
В то время у нас были трудности с тиражом. Он вроде бы и не сильно падал, но и не рос. Оставался на невысоком уровне, а это было не очень хорошо.
Впрочем, тогда во многих национальных республиках трудности с тиражом испытывали местные молодежные газеты на русском языке. Помню, в Армении тамошняя молодежка выходила тиражом всего в четыре тысячи экземпляров. Хотя, конечно, нашей газете от этого легче не становилось.
Словом, проблема тиража у нас шла под номером один. По этому поводу в редакции вечно совещались, увещевали друг друга, а тираж так и не рос.
Однажды даже от отчаяния дали в газете хлесткую рекламу. Идея ее была в том, что экземпляр “Советской молодежи” стоил столько же, сколько один стакан томатного сока. Дословно не помню, но звучало шутливое объявление, примерно, так: не пей томатный сок и будешь целый день читать молодежку.
Ну, дали рекламу и дали. Ан нет. В тот же день прозвучал в редакции звонок из отдела пропаганды ЦК партии: редактора срочно вызвали на ковер. Вернулся он взмыленный: не знаешь, с какой стороны ждать беды. Оказалось, высокопоставленный чиновник, в чьем ведении была торговля томатным соком, пожаловался в ЦК на буржуазные замашки молодежной газеты. Она, дескать, хочет продать свой плохой товар за счет отличного томатного сока. Сока, который крайне нужен советским трудящимся.
Но погоню за тиражом это не останавливало. От уговоров решили перейти к силовым методам. Каждому творческому сотруднику редакции определили количество экземпляров газеты, на которые он обязан был организовать подписку. Распределили и места на территории республики, где каждый из нас должен был проводить работу. Не обошлось и без отчетности. Появились таблицы и, естественно, возникли передовики производства и отстающие.
Кое-кто всерьез встревожился: за разборками на собрании могли последовать оргвыводы. Могли и на дверь указать. А с работой для русскоязычных журналистов в то время в Риге было плохо – куда податься, если уволят?
Работал у нас в те годы в редакции журналист с хорошим пером. Родом он был из Одессы. При обороне Севастополя потерял ногу. Не лез в карман за острым словцом. Уважали его и стар, и млад.
Так вот, при всех наших дележках и треволнениях достался ему для распространеня газеты исключительно русский город Даугавпилс – Клондайк для изданий на русском языке. Наш ветеран, будучи человеком самоуверенным, поехал на свою “делянку”, как он думал, с победой в кармане. На месте решил перестраховаться. В русском городе он отыскал самое русское место, где никакой осечки быть не могло. Это место – военное училище.
И отправился брать крепость.
Побывал он у руководства училища. Поговорил на хорошем одесском диалекте. О чем там шла речь, мы так и не узнали. Но можно было не сомневаться, что бывший фронтовик, защитник Севастополя, ветеран войны, орденоносец, да к тому же известный журналист нашел нужные слова…
В родную редакцию он прибыл со щитом – курсанты подписались на газету, которую им предстояло полюбить, в полном составе.
Ну, а через несколько месяцев в их казарме побывал мой знакомый. Пришел в изумление: все поголовно лежали среди бела дня на койках и читали газету. Не чокнулись ли? Я успокоил: это нормальные ребята читали хорошую газету, которую им продал наш хороший парень.
"Молодежке" нечасто, но доставалось на орехи. Вспомнил в связи с этим одну нашумевшую историю.
В старые, допотопные времена мальчишки-газетчики бегали по улицам и кричали во весь голос что-то вроде: "Кронпринца убили!", "Графиня родила двойню!", "Самодвижущаяся повозка задавила извозчика!"… Газету у них из-за этого брали нарасхват.
В “Молодежке” решили воспроизвести те крики в современном исполнении – на бумаге. На верхней половине первой полосы ленточкой вытянули рамки, в которых выкрикивали лучшие материалы номера – они могли привлечь читателя.
Никто тем крикам значения не придавал – это был технический вопрос. Те, кто дежурил на верстке, придумывали покрикливей слоган и верстка газеты шла своим чередом.
"Советскую Молодежь" в то время редактировал мой бывший студент. Если помните, тот, кого валил оппонент на защите диплома.
Когда произошел казус, о котором я рассказываю, редактор был в отпуске. Вел газету его заместитель.
И надо же было такому случиться, что именно в тот день крикливую ленточку сдвинули пониже. Над ней поставили важный по тем временам снимок. На нем Леонид Ильич Брежнев и руководитель Польши Эдвард Герек. Правительственная рутина.
Ох, если бы не те злополучные крики в ленточке! В одной из рамок стоял слоган "Два башмака на одну ногу". Он рекламировал какой-то материал в газете. И надо было такому случиться, что как раз эта рамочка, с этим выкриком попала под снимок двух вождей!
Люди со здоровой психикой никогда бы не обратили на такое совпадение внимание. Но кто-то с извращенными мозгами соединил два элемента в газете и у любителей политических интриг получилось, что есть, оказывается, новый враг, новый подрывной элемент. И он рядом.
Поднялся скандал в очень высоких сферах. Газету, ее руководство топтали, как могли. В итоге сняли с работы заместителя редактора.
И тут мой бывший студент показал себя настоящим газетным бойцом. Вся штука в том, что ЦК снял с работы заместителя редактора своим решением. Но оно юридической силы не имело. По КЗОТу – кодексу законов о труде – его мог уволить только руководитель учреждения своим приказом.
И случилось самое занятное.
Редактор вернулся из отпуска. Выполнил волю ЦК. Издал приказ об увольнении заместителя. Дал ему счастье побыть одни сутки безработным. И тут же издал новый приказ: принять парня на работу ответственным секретарем редакции. Третьим человеком по рангу в “Молодежке”.
Поступок дерзкий. Он утер нос партии. Могла последовать расплата. Но он сделал это.
И еще одна безобидная байка: летел себе АН-24. Пассажиры в иллюминатор увидели НЛО – летающую тарелку. Проходная информация. Таких миллион.
Ничего подобного! Приходит в редакции запрос из конструкторского бюро Антонова: просим сообщить номер рейса, дату и маршрут полета АН-24, из иллюминаторов которого был виден НЛО? К счастью, конструкторы скандал не раздули.
Но однажды скандал все-таки случился. Устроили мы у одного нашего коллеги междусобойчик. Сидели на кухне, закусывали, болтали обо всем. На стене о чем-то бормотал репродуктор.
И вдруг: экстренное сообщение. Мы прислушались. Передали информацию о том, что запустили в космос женщину. Первую женщину космонавта.
Народ молодой, горячий. Кто-то крикнул:
– Надо делать спецвыпуск!
Покричали от восторга, покричали и побежали в редакцию. Посмотрели: телетайп работает, ТАСС начал передавать космические новости.
На дворе ночь. Позвонили шефу – тот согласился и сказал, что выезжает из дому. Я побежал в типографию, включил линотип на обогрев металла. Он должен расплавиться полностью. Тогда можно будет набирать.
Дозвонились до верстальщика – он тоже поехал в типографию. Стали рисовать макет.
Приехал шеф, взял руководство на себя. Металл в линотипе расплавился. Я сел за клавиатуру. Вспомнил молодость, начал набирать.
И в этот момент позвонил редактор партийной газеты:
– Что вы там делаете?
– Спецвыпуск готовим.
– Кто вам разрешил?
– Кто может не разрешить выпустить газету, посвященную запуску в космос первый в мире женщины?
– Я говорю не о запрете, о разрешении.
– У кого?
– У ЦК.
– В ЦК комсомола никого нет. Сейчас ночь.
– Не у комсомола – у партии надо спрашивать разрешение.
– Хорошо. Мы поставим в известность дежурного ЦК партии.
Дежурный ответил, что он такие вопросы не решает. Мы успокоились, продолжали работать.
Вскоре появились люди у талера партийной газеты. Подошел к нам их редактор.
– Вам хорошо, Гейман набирает. Я помню его рекорды, когда он еще за линотипом сидел. А нам приходится все начинать заново. По всему городу людей собираем. Завтра в ЦК будем с вами разбираться.
Вскоре ТАСС дал отбой. Телетайпы замолкли. Мы пошли по домам.
Очень гордые собой.
Кстати, о ЦК партии.
Позвонил мне помощник первого секретаря. Рассказал:
– У шефа попросили дать интервью для журнала «Огонек». Естественно, он поручил это дело мне.
Зову тебя в долю. Давай сделаем так. Ты возьми на себя молодежь республики с ее проблемами, а я – экономику, идеологию. Согласен?
– Хорошо. Сделаем так.
Я придумал вопросы, написал свою часть, отнес соавтору. Тот прочел, отнес машинисткам, а потом на самом кончике последней страницы написал наши с ним адреса. Для гонорара.
Прошло несколько дней. Позвонил помощник первого.
– Знаешь, мне как-то неудобно тебе рассказывать. Интервью с визой от шефа привезли – он лежал в больнице. Замечаний нет. Но тот кончик страницы, где наши адреса, был, как я вижу, загнут и отщиплен.
– Почему?
– Наверное, чтобы гонорар пошел не нам, а ему.
Так и получилось.
Скрягами, как мы поняли, бывают и не рядовые шаромыжники.
Крах
Меня переманили в партийную газету.
Пришёл гонец от редактора:
– Шеф предлагает перейти к нам работать.
– В каком качестве?
– Корреспондентом.
– Скажите ему: я не принял предложение.
Через несколько дней гонец появился снова:
– Шеф просит объяснить, почему вы отказываетесь.
– Я работаю в этой газете много лет. Заведую отделом. Член редколлегии. Есть свой круг читателей. Да меня отсюда никто и не гонит. Так что переквалифицироваться в управдомы мне нет никакого резона.
Прошло еще несколько дней.
Опять появился гонец. Рангом повыше:
– Шеф предлагает возглавить отдел информации. Полная свобода рук. Выбор тематики по вашему усмотрению.
– Это другое дело. Здесь есть над чем подумать. Давайте свяжемся через пару дней.
Подумать, действительно, было над чем. Партийная газета сильно отличалась от “Молодёжки”. Она была как бы в казенных шорах. Сухая, застегнутая на все пуговицы – типичный человек в футляре. И ходят там, наверное, по струнке.
Меня тормозило еще одно обстоятельство. Много лет назад, когда я еще работал в газете для моряков, мы с собкором «Известий» написали большую статью для ее газеты о рижских проститутках, которые специализировались на моряках с иностранных кораблей.
Они не выходили на панель. У них были квартиры – там принимали своих клиентов. А клиенты передавали их адреса с судна на судно, из страны в страну.
Выделялась среди них девица с особо выдающимся именем. Я его уже не помню, но в памяти застряла приставка de, намекавшая то ли на графское, то ли на дворянское происхождение.
Мы ей уделили большее внимание в своем очерке, потому что за ней числились особо пикантные выходки.
Газета с нашим материалом вышла. И только тогда я узнаю, что графиня – дочь работника той самой партийной газеты, куда меня сватают. Какой позор! Я думал, что сгорю со стыда. Несколько ночей не спал. Но кто мог догадаться, что девица с такой фамилией может иметь отца, работающего в газете ЦК партии республики.
Смущало меня и то, что редактор был заражён бациллой антисемитизма. Придется постоянно быть настороже.
Но согласиться всё-таки придётся. Крути не крути, мне уже за сорок перевалило – сколько можно торчать на пути юных дарований?
Словом, я согласился.
Как ни странно, тамошние суровые нравы на меня не распространялись.
Писал много – раздолье, действительно, было широкое. Правда, иногда случались вещи, которым здравый смысл не давал объяснения.
Однажды услышал по радио, что на одной из гидроэлектростанций провалилась секция автомобильного моста.
Помчался туда. Стал собирать информацию. Действительно, одна секция взяла и упала. Плашмя. Не кренясь. Упала с автомобилями, которые по ней ехали. И машины после приземления остались на колёсах.
Полазил я по плите. Пошёл искать медиков – узнать, что случилось с водителями. Медсестра успела смениться с дежурства и отправилась спать домой. Нашёл ее в посёлке, поднял с постели, расспросил. Поехал к ученым узнавать, как это могло случиться.
Когда-то, когда заканчивали строить мост и по нему открывалось движения, автор проекта становился под ним – доказывал, что прочность моста гарантирована.
В наши дни загоняют на секцию большие самосвалы с песком, ставят их в шахматном порядке и смотрят, как поведут себя крепления. Хорошо? Мост будет открыт до следующего контроля.
Что же случилось там, на гидроэлектростанции? До результатов экспертизы ученые ничего определенного сказать не могли. У них были только предположения, догадки.
Я их использовал в репортаже. А его надо было успеть поставить в завтрашний номер газеты.
Отнес репортаж редактору. Он прочел и сказал:
– Печатать не будем.
– Почему?
– Не надо волновать советских людей. У нас катастроф нет. Наши мосты крепки на века.
– Но радио…
– С ними будут разбираться особо.
– Но молва… Событие крупное. Его не замолчишь.
– Мы к сарафанному радио никакого отношения не имеем. Печатать не будем.
Я ушёл, утерев сопли. Первый раз в жизни.
Прошло сколько-то времени. Был выходной день. Я услышал новость: на один из городов надвигается катастрофа. Он стоит на берегу реки. Лёд перекрыл русло. Будет наводнение.
Не рассуждая, бросился на вокзал, сел в первый поезд и поехал в тот город.
Там уже создали комиссию по чрезвычайным ситуациям. Съехались специалисты, военные.
Узнал, что ледяной затор велик – десятки километров. Надеяться, что сам «рассосется», не приходилось. По обоим берегам стоят два города. Оба под жесточайшей угрозой. Единственный выход из положения – бомбить ледовую плотину с воздуха.
Военные принялись изучать, как безопасно провести эту операцию.
У меня накопилось достаточно фактуры. Пошёл на вокзал, сел в проходящий поезд. Ночью написал репортаж.
Утром зашел к редактору, положил на стол материал. Он прочел, сказал:
– Печатать не будем.
Второй раз в моей жизни.
– Почему?
– Не будем волновать советских людей. У нас в стране катастроф не бывает.
– Но я узнал об этом из телевизора…
– Это их ответственность. У нас своя позиция и мы будем ею следовать.
Я ушёл. Но сопли не утер. Позвонил коллеге в такую же газету, как наша, но на латышском языке.
Рассказал ей свою историю подробно, ничего не утаивая.
– Не пригодится ли вам этот репортаж?
– Пригодится! Как его получить?
– Через десять минут принесу его вам.
Надо сказать, что с этой газетой у меня были давние приятные отношения. Еще во время работы в газете для моряков, когда я вернулся из продолжительного рейса, мне позвонили оттуда и попросили сделать материал для них. Я, конечно, был польщен.
– Какой объём?
– На ваше усмотрение. Мы вас не ограничиваем.
– Сроки?
– С завтрашнего утра. Каждый день. Нам надо будет успевать переводить.
Я взялся за дело. Ночью писал, утром у двери ждал курьер. Материал шёл в номер с колёс. В итоге получилось тринадцать публикаций. Каждая величиной в половину страницы газеты "Правда".
На всём протяжении гонки мне ни разу не намекнули, чтобы я сворачивался и не делали замечаний по качеству. Так что я понял: работа им понравилась.
* * *
Правильно соизмеряйте пропорции. Лучше быть молодым майским жуком, чем старой райской птицей.
Марк Твен.
Я добрался до их редакции, отдал репортаж о ледовом побоище коллеге и вернулся к своим делам.
На следующее утро меня позвала секретарша редактора:
– Зайдите в приемную.
– Какая-то проблема?
– Нет. Надо в приказе расписаться.
Зашёл. На столе лежал приказ. Несколько человек уже расписались. Прочел:
Что-то в роде: в связи с нарушением трудовой дисциплины, ещё что-то про этику, выразившееся в том, что я передал материал для публикации в другое издание… Потом ещё немного ля-ля-ля и резюме: объявить мне выговор.
На листе с приказом оставалось достаточно места. Я взял ручку и написал:
Категорически возражаю против взыскания, так как: 1) на место события я ездил в свой выходной день; 2) ездил туда за собственные деньги; 3) командировочное удостоверение мне в редакции не выписывали; 4) готовый материал был предложен лично редактору, но был отвергнут.
В заключение добавил: сейчас авиация бомбит ледовый затор, в городе начинается наводнение.
Через несколько минут приказ исчез. О нём мне никто не сказал ни слова. И взыскание за мной не числилось.
А я пошёл искать, что же так взволновало нашего редактора. Нашёл газету на латышском языке. Молодцы, ребята! Поставили репортаж на очень видном месте с заголовком, набранным крупными буквами. Получился гвоздь номера. Плюс я не спрятался за псевдонимом, а подписался собственным именем.
Это я насчёт соплей.
* * *
Должно быть, Адаму и Еве было не так просто вести беседу: им не о ком было сплетничать.
Марк Твен.
Дежурство затянулось допоздна. Городской транспорт уже не ходил и я решил добираться до Кенгарагса пешком. Но тут вижу: такси. Правда, занятое, но едет, мне кажется, по пути. Поднял руку – повезло.
Похоже, прежде, чем меня подобрать, водитель с пассажиром о чем-то беседовали. Мы поехали и разговор возобновился. Мой попутчик, молодой человек, что-то горячо рассказывал, связанное со спортом. Усталый, я прислушивался вполуха, пока не услышал:
– Об этом я обязательно напишу в газете.
Я присмотрелся – парень незнакомый. Напряг слух: он говорил, какие статьи собирается писать.
– В какой газете вы работаете? – спросил я.
Пассажир смущенно засмеялся:
– Да я внештатно пишу…
– Это не имеет значения. Где вы печатаетесь? Хотелось бы почитать.
– Читать нечего. Не печатают меня…
– Почему?
– Если бы вы знали, как у нас тяжело пробиться…
– Может, пишете неинтересно?
– Не в этом дело. Они к себе никого не подпускают. Печатают только своих или тех, кто взятку дает.
– Не может быть! – Изумился я. – В какой же газете такое творится?
– Да хотя бы в “Советской Латвии”. Попробуйте отнесите туда заметку – сами увидите.
– Неужели даже редактор взятки берет?
– Про редактора не знаю, а вот к заведующему отделом без подарка не суйся.
– Потрясающе! А как его зовут, не скажете?
– Илья Гейман…
– Что-то я о таком не слышал…
– А он недавно пришел из “Молодежки”.
– Я вижу, вы собираетесь писать о спорте. Мне помнится, в “Латвии” о спорте пишет какой-то Э. Париянц. Так, может, к нему обратиться?
– А какой смысл? Эдик тоже из “Молодежки” пришел – у них там одна шайка. Не пойдет Париянц против Геймана, своего начальника.
– А если вам самому поговорить с Гейманом? Расскажите о своих идеях – они очень интересные.
– Да говорил я, говорил! Он и слушать не хочет. Чужой я для него…
– Водитель, – сказал я. – Не могли бы вы на минутку остановить машину? Теперь зажгите в салоне свет.
– А вы, – обратился я к попутчику, – посмотрите на меня внимательно. Узнаете? Мы с вами встречались?
– Нет, я вас не знаю…
Я протянул шоферу свое удостоверение:
– Прочтите это вслух…
– Гейман Илья Борисович, – водитель повернул в мою сторону выпученные глаза. – Заведующий отделом информации газеты “Советская Латвия”.
…До Кенгарагса мы ехали с водителем вдвоем. Наш говорливый попутчик потерялся где-то по дороге.
А утром я зашел к Париянцу:
– Ты знаешь такого человека? – назвал фамилию.
– Да, знаю. Он иногда сюда заходит.
– Приносит материалы?
– Нет. Просто поболтать.
– Ты ему когда-нибудь отказывал?
– Нет, никогда.
– Так вот, если я еще хоть раз увижу его в нашем отделе, мы с тобой пойдем сдаваться в милицию. Как взяточники.
* * *
Трещина остается трещиной, как бы вы ни старались ее заделать.
Махатма Ганди.
Столкнулся на лестнице сразу с двумя редакторами – моим и его коллегой из латышской газеты.
Заметил: у моего шефа из подмышки торчала подшивка. По верстке понял: это газета, которую редактирует Борис Григорьевич.
По своим каналам узнал, для чего им потребовалась эта подшивка.
Оказалось, в ней разглядели оформительский типографский знак в виде шестиугольной звёздочки. Для полиграфиста это оформительский элемент. Их много в кассах наборщиков. Они используются по отдельности или из них составляют красивый орнамент в начале или конце книжной страницы, либо в любом месте газетной полосы.
Хочу повторить: для полиграфистов, наборщиков это – оформительский элемент. Для редакторов, с которыми я столкнулся на лестнице, это была улика диверсии. Протаскивание на страницы газеты сионистского тайного знака – магендовид.
Замысел был опасный. Из него можно было по тем временам соорудить звонкую антисемитскую кампанию.
Надо было отводить от отца угрозу.
Позвонил в Москву, в институт, в котором я прежде учился. Попросил девочек найти мне книги, в которых есть история типографских шрифтов и оформительских знаков. Они продиктовали две-три ссылки.
Позвонил Борису Григорьевичу. Не стал по телефону объяснять суть дела. Договорились тут же встретиться.
Рассказал историю с его подшивкой. Он заволновался. Дал ему ссылки на книги, полученные из Москвы:
– Пойди в центральную библиотеку, возьми хотя бы одну из них. Почитай об истории и значении оформительских полиграфических знаков. Носи книгу всегда в портфеле. Тебя пригласят на беседу. Сразу книгой не маши. Дай им разгорячиться – кое-что новое для себя узнаешь. А потом уж открой книгу на нужных страницах и дай почитать…
Впоследствии отец рассказал: когда он раскрыл книгу, мой редактор закричал, что это всё казуистика.
Его коллега прочитал внимательно и сказал:
– Что же ты мне чепуху рассказываешь! Это чисто технический вопрос и мне тут делать нечего.
– Может быть, в отделе пропаганды ЦК показать книгу? – спросил отец. – Чтобы и у них ясность была?
– Нет, нет, – сказали редактора Борису Григорьевичу. – Не надо носить. Они не в курсе этого дела. Тут чисто редакционный интерес…
* * *
Незнание – не повод.
Невежество – не аргумент.
Спиноза.
Был у нас в редакции один журналист. Работал корреспондентом в промышленном отделе. Писал неплохо. А говорил ещё лучше.
В Риге он был новичок. Приехал из Москвы. Служил там в известной газете.
Кто-то в редакции сказал мне однажды:
– Ты бы его послушал. Как он несет всех! И дефицит, и голод, и власть… Даже повторять боюсь.
В свободную минуту я решил пойти в тот отдел послушать. Кабинет на двоих сотрудников был огромный. Кроме них двоих там была еще пара человек – гости. Я нашел себе стул, сел.
Москвич расхаживал по кабинету и говорил о цензуре, диссидентах, отказниках, развале экономики. Не стеснялся в выражениях, размахивал руками…
Через несколько минут я понял, что всё это пустопорожняя болтовня, словесный понос. Потихоньку вышел.
Вскоре по редакции пошел слушок – такого-то вызвали на допрос. Потом другого. За ним еще одного. Секрет недолго держался. Все трое разговорились. Оказалось, их вызывали по поводу москвича. Расспрашивали, о чём он говорил, когда, кто при этом присутствовал.
Потом их ещё вызывали. Тянулось это долго. Пока, наконец, не собрали всех и не сказали, что москвич уволен из редакции, как человек, который занимался антисоветской пропагандой. Что собирался уехать за рубеж, но получил отказ и еще много такого же.
Я не удивился. Будь моя воля, я бы сам его выгнал за то, что вместо работы беспрерывно болтал.
Но, с другой стороны, ему никто не позавидовал бы. Его, наверное, занесли в какой-то чёрный список – на работу никуда не брали, жить было не на что. Устроился истопником и существовал на копейки.
Со временем его след затерялся. Кто знает, как сложилась дальше его жизнь…
Впрочем, есть в этой истории одна пикантная подробность. Она связана со вторым сотрудником в отделе промышленности.
Это был малозаметный человек. Кое-кто в редакции знал его, как журналиста, но не больше. Он сидел в их большом кабинете и писал заметки.
Но когда «врага» разоблачили и уволили, стало известно, что того, второго, специально приняли в отдел, чтобы следить за москвичом. То, что он писал, были не заметки для газеты, а стенограмма разглагольствований болтуна.
Вскоре он исчез из редакции. Знающие люди сказали, что ушёл в латышскую газету.
Наверное, там понадобились его услуги.
* * *
Лучше помалкивать и казаться дураком, чем открыть рот и развеять сомнения.
Марк Твен.
Старые знакомые из ЦК комсомола рассказали, что собирают эшелон добровольцев на строительство Байкало-Амурской магистрали.
– А меня не взяли бы?
– Почему нет? Зайди в горком. Там штаб.
В горкоме я всё утряс. Со мной вызвался ехать парень из “Молодежки”. Тот самый, которого я устроил в газету Бориса Григорьевича, когда он приехал из Одессы и не знал, куда податься.
Журналистом парень оказался хорошим. К моменту разговора о БАМе он уже сидел в бывшем моем кресле заведующего отделом рабочей молодёжи.
Мне предстоял разговор с редактором. Я рассказал ему о большой группе молодых людей Латвии, которая едет строить магистраль. Спросил:
– Не будете возражать, если я поеду с ними?
На моё удивление шеф расплылся в широкой улыбке:
– Конечно, не буду. Иди к своим комсомольцам, договаривайся. Для газеты – это большой выигрыш. Любую помощь, какая потребуется, ты получишь.
Судя по всему, он знал конъюнктуру – БАМ был темой номер один по всей стране. Газета зарабатывала бы на этом очки.
В горкоме комсомола нам выдали бамовскую форму – серую джинсовку. И мы отправились в путь.
Разместились в штабном купе. В нем ехали заместитель начальника мостостроительного поезда. В других условиях его назвали бы представителем заказчика. Еще ехал парень из ЦК комсомола. Представитель поставщиков, если пользоваться той же терминологией. Третий – мой товарищ из “Молодежки”. И я.
Поезд тронулся. Как пелось в одной песне, поезд пошел на восток. Очень далеко. До озера Байкал.
Была у нас с собой коробка с выпивкой. Время текло медленно. Колеса стучали равномерно. Разговоры разговаривались. Бутылки открывались.
Во всем эшелоне шел тот же процесс. Парни и девчата оторвались от дома – вольница! Дружно опустошали запасы выпивки, ходили компаниями из вагона в вагон друг к другу в гости, распевали песни. Словом, познавали новую жизнь, веселились.
Правда с одним из комсомольцев-добровольцев приключилась грустная история.
Притомившись на гулянке, он забрался на свою вторую полку и уснул. Да так крепко, что во сне случился у него конфуз с мочеиспусканием. И очень сильный, продолжительный конфуз.
А на первой полке сидела старушка – ехала по своим делам. Так вот, на эту старушенцию весь конфуз добровольца и потек.
Нам, в штаб, сообщили – скандал. Мы бросились на место происшествия. А в аварийном купе уже вовсю бушевала проводница, собиралась милицию вызывать.
Кое-как ее успокоили. Перед бабулей извинились. Девочки из отряда привели в порядок ее вещи.
Поехали дальше. Допивать остатки.
Не такая уж большая новость, что всему когда-то приходит конец. Опустела в какой-то момент наша коробка. А ехать еще предстояло ехать и ехать. Можно было бы пополнить запасы на первой же остановке. Но не тут-то было. На всем пути нашего эшелона на станциях при его приближении наглухо исчезало все спиртное.
Отчаявшаяся молодая публика никак не могла поверить, что власти так гнусно надругались над ее лучшими чувствами. Стоило поезду притормозить у очередного перрона, как из вагонов вываливалась огромная толпа и, словно дикая дивизия, неслась на штурм торговых точек. Но, увы, все вокруг было закрыто. Очень недовольные, парни возвращались по своим местам, чтобы на следующей станции снова ринуться в бой.
В нашем штабном купе к возникшим затруднениям отнеслись с пониманием. Решили, что и нам надо бежать ловить счастье. А вдруг где-то не выполнят команду “сверху”? Забудут закрыть шлагбаум на нашем пути?
Диспозиция получилась такая: трое моих попутчиков бегут на станцию, а я как бы остаюсь дежурным по штабу.
И вот как оно случилось.
Я стоял в тамбуре и смотрел, как сотни молодых, сильных, полных азарта людей неслись по перрону. Ловить свою птицу-счастье. Среди них были и наши штабисты. Открыт ли на этот раз шлагбаум?
– Эй, мужик, Тебе водка нужна?
Я посмотрел вниз, на перрон. Там стоял невзрачный мужичонка. Ждал моего ответа.
– Ты что, шутишь?
– Да нет… Вправду… Водка тебе нужна?
– Почем она?
Мужичонка назвал смехотворную цену – ровно такую, сколько в то время водка стоила в магазине.
– Сколько у тебя есть?
– Две…
– Давай обе.
Воровато оглядываюсь – не дай бог кто-нибудь перехватит добычу, хватаю бутылки и – в купе.
Вернулась моя группа захвата. Сильно разочарованная. Убедились, что поиски алкоголя на нашей дороге – дело не перспективное. Эшелон, наверняка, прогонят до Улан-Уде по сухому маршруту.
Словно факир, достал я свои две бутылки водки. Уныния как не бывало. Рассказал о своем приключении. Воцарилась тишина. Покупать водку с рук в те времена было не привыкать. Но по такой цене? Как в магазине? Когда кругом сухой закон? Когда сотни парней способны душу заложить за бутылку, сколько бы она ни стоила?
Что-то тут было не то. Очень уж подозрительно получалось. Что бы оно могло значить?
Обсудили мы всякие версии. На сумасшедшего мой продавец не был похож. Решили, что мужичок, наверное, работает на водочном заводе. Подворовывает понемножку. А чтобы не попасться, продает проезжим свой товар по официальной цене. Без торга.
Однако, тревога не исчезла. А вдруг провокация? А вдруг водка отравлена?
Исследовали бутылки. Этикетки на них были вроде бы стандартные. Я даже нашел там знак главлита – тогдашней цензуры. Вгляделись в пробки – нет ли отверстий от шприцов. Не нашли отверстий. И, все еще сомневаясь, решили тащить жребий. Кто вытянет – на том водка и испытывается. А как еще узнаешь, нет ли там яда?
За риск – полстакана выпивки дополнительно.
Короче, жребий вытащил я. Выпил свой приз с опаской. Водка как водка. Попутчики наблюдали за мной со страхом. Не появятся ли признаки приближающейся смерти. Что там в таких случаях возникает – пена на губах, бледность, остекленевшие глаза? Ничего не было. Никаких признаков.