Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1
Через несколько минут все они сидели за партами. Перед каждым лежал чистый листок бумаги из клетчатой тетради с печатью в левом углу, рядом – ручка с новеньким пером.
Едва ребята осмотрелись, в класс будто бы вкатился невысокий толстенький человек с круглой лысинкой, круглым личиком, остренькой чёрной бородкой, с весёлыми чёрными глазами. Все его движения были стремительны и как-то по-особому изящны и закончены. В таком же вицмундире Министерства просвещения, как и у директора гимназии, только без ордена. Звали его Алексей Петрович Крашенинников – тот самый бабусин знакомый, который напомнил о необходимости исповеди и причастия, председатель приёмной комиссии и преподаватель математики.
При появлении Крашенинникова надзиратель, приведший детей и усевшийся на стул, поднялся, встали и дети. Как бы с разбега вскочив на невысокий помост с учительской кафедрой, вошедший поздоровался с ребятами, разрешил им сесть и быстро перевернул стоявшую около кафедры доску. Тут все увидели заранее написанные условия задач и несколько примеров.
– Договоримся так: правую сторону решает правая сторона каждого ряда, а левую – левая. На каждом листке сверху написать фамилию и имя. Понятно? – Крашенинников показал рукой на доску и продолжал своим приятным тенорком. – Если понятно, за дело. Времени в обрез! Кто решит, с места не вставать, поднять руку. С соседями не разговаривать, спрашивать, если что нужно, только у меня. Николай Григорьевич, – обратился он к надзирателю, – сядьте, пожалуйста, на заднюю скамейку, понаблюдайте за камчаткой.
Боря вспомнил, в николо-берёзовецкой школе учителя называли так задние парты, где обычно сидели самые большие и плохо учившиеся мальчишки, и невольно оглянулся, чтобы посмотреть, кто сидит на камчатке. И сейчас же получил замечание:
– Эй, молодой человек на второй парте, головой вертеть не рекомендуется, принимайтесь-ка лучше за дело!
Мальчик покраснел и искоса взглянул на соседа, но тот уже что-то быстро писал, заметив это, Боря тоже заторопился. Немного подумав, он решил сперва разделаться с примерами, а затем уже взяться и за задачи.
Время летело незаметно. Примеры оказались не из лёгких, трудными были и задачи: пришлось оперировать и с дробями, и с процентами. Прошло немного больше часа, как Алёшкин поднял руку, победно посмотрев на листок своего соседа. И чуть не ахнул вслух, увидев такие прямые и ровные строчки, буквы и цифры, такие чёткие и красивые, как будто их не рукой написали, а напечатали. В этот момент сосед тоже закончил решение и поднял руку. Боря уныло подумал: «Ну я, конечно, провалюсь! Вон он как красиво пишет, мне никогда так не написать. Тут, наверно, все так красиво пишут…»
Чёрненький сосед, держа поднятую руку, посмотрел на Борю и улыбнулся ему. Боря, не выдержав, спросил:
– Ты всё решил?
Тот в ответ только кивнул головой. В это время, заметив поднятые руки, к ним подошёл учитель.
– Вам что-нибудь непонятно, господа?
Ребята протянули листки. Алексей Петрович, мельком взглянув на них, удивлённо произнёс:
– Как, уже закончили? – поглядел на часы, – Гм, гм, что-то больно скорые, ведь ещё почти полчаса осталось. Проверили ли свои решения?
И, получив утвердительный ответ, сказал:
– Ну, если так, то давайте свои листки. Кстати, когда к вам обращается учитель, надо вставать, запомните.
Взяв протянутые листки у поспешно вскочивших мальчиков, Крашенинников, как будто чем-то недовольный, прочитал вслух:
– Ромашкович Иосиф и Алёшкин Боря. Почему не Борис? Ну хорошо, можете идти. Завтра к девяти приходите сюда же, объявим результаты.
Мальчики торопливо покинули класс, по дороге Ромашкович сказал:
– А меня дома тоже никто Иосифом не зовёт, просто Юзик. Ты тоже меня так зови, а я тебя буду Боря звать, можно?
– Ну конечно, можно, – ответил Боря и помчался к бабусе, о чем-то беседовавшей в уголке зала с мамой Ромашковича.
На следующий день оба мальчика узнали, что по арифметике им поставлено по пятёрке. И остальные экзамены они сдали тоже на пять.
Последний экзамен был по Закону Божьему. Требовалось прочитать по-церковнославянски полстраницы из Евангелия и рассказать прочитанное по-русски, прочесть молитву и рассказать выбранную законоучителем притчу из Ветхого Завета.
Боря – первый по алфавиту, был и спрошен первым. Со всеми заданиями он справился легко, а историю с пророком Ионой, проглоченным китом, которую ему предложил рассказать священник, он рассказал с такой живостью и воодушевлением, что даже умилил священника, и тот, выведя в журнале против фамилии Алёшкин жирную пятёрку, благословил его, сунул ему для поцелуя руку и разрешил выйти из класса. А там его поджидал уже новый дружок. Ромашкович (поляк) Закона Божьего не сдавал, но стоял около класса у приоткрытой двери, подслушивая, как отвечает Боря, и, услышав его рассказ об Ионе, даже чуточку ему позавидовал.
Глава пятнадцатая
Итак, Боря Алёшкин и Юзик Ромашкович приняты в первый класс Темниковской мужской гимназии, получили и нацепили на свои фуражки специальные вензеля гимназии и готовы были начать свою многотрудную гимназическую страду.
Боря узнал, что его друг – сын заведующего Харинским лесничеством Ромашковича, что они живут недалеко от женской гимназии в своём доме. Что Юзик – самый младший в семье, что его старший брат сейчас на фронте, и есть ещё три сестры – гимназистки старших классов.
Перед самой войной в Темникове было начато строительство новых зданий для мужской гимназии, старое было мало и старо. Новые здания – деревянные одноэтажные корпуса помещались на Стрелецкой улице напротив Саровского училища. Намечалось построить четыре одинаковых корпуса, но начавшаяся война заставила строительство прекратить, и к 1916 году удалось закончить только два корпуса. В них разместили первые два класса, церковь и гимнастический зал, остальные классы оставили в старом здании. С началом учебного года сюда же перевели и восьмой класс. Экзамены первоклассники сдавали в старом здании. Боря и Юзик с 15 сентября пошли на занятия в новое. Ходили они обычно вместе. Юзик, живший дальше, заходил за Борей, и, закинув за плечи новенькие кожаные ранцы, в новых, сшитых на вырост, длинных серых (мышиных) шинелях, в новых фуражках, на которых красовались кокарды гимназии, –выглядели они довольно забавно. Самим себе они казались очень важными и значительными, ведь уже гимназисты!
В первом же классе ребятам пришлось встретиться со множеством новых предметов: география, естествознание, в Законе Божьем – Новый Завет, вторая часть грамматики – синтаксис, алгебра, геометрия, древняя и русская истории, немецкий язык, гимнастика. К сожалению, сохранилось ещё и чистописание, которое Боря просто ненавидел.
Новые предметы, как всё новое, были интересными. Кроме того, раз в неделю бабуся занималась с Борей и Женей французским языком, и два раза он ходил к Маргарите Макаровне Армаш на уроки музыки. Его пытались учить игре на рояле: способности и слух у мальчика имелись, а желания никакого, поэтому музыкальные его успехи оказались ниже всякой критики.
День маленького труженика был загружен до предела, свободного времени почти не оставалось. И всё же он выкраивал минуты и даже часы для посещения Юры Стасевича и кое-каких забав.
Кстати сказать, с Юрой они виделись теперь значительно реже по многим причинам: во-первых, Юра учился в третьем классе, а Боря – в первом, а по гимназическим традициям открыто дружить третьекласснику с первоклашкой было неловко, да и занимались-то они в разных местах: Боря на Стрелецкой, а Юра на Гимназической; во-вторых, у Бори появились новые друзья, и прежде всего, Юзик Ромашкович, который был ему ближе по возрасту и по совместным учебным интересам.
Бывая на уроках музыки у Армашей, Боря стал чаще играть с Володей Армашем, учившемся в приготовительном классе. Несмотря на свою избалованность, болезненность и крайне неуравновешенный характер, Володя оказался интересным товарищем, наделённым богатым воображением, выдумкой и изобретательностью. Кроме того, у него было много покупных, очень интересных игр. Он также очень любил играть в солдатики, заразил этим и Борю.
Володю не удовлетворяли те десятки оловянных и картонных солдат, которые ему покупали родители, их всё-таки было очень мало. Во всех иллюстрированных журналах того времени писалось о проходившей мировой войне, статьи сопровождались рисунками с изображением солдат разных армий в самых воинственных позах. Перерисовывая таких солдат на толстую бумагу, вырезая, раскрашивая и укрепляя их на подставках, Володя и Боря получали новое войско, скоро достигшее нескольких сотен солдат. Тут уже можно было устраивать настоящее сражение.
Юзик больше любил гулять, кроме того, ему приходилось помогать и дома по хозяйству. А хозяйство, как и семейство, у Ромашковичей было большое. Все дети этой семьи с ранних лет приучались ухаживать за домашними животными, обрабатывать огород и ухаживать за садом. Летом им приходилось вместе с нанятыми рабочими участвовать в уборке сена и урожая с полей. Сёстры Юзика по очереди доили коров, пололи грядки, работали в саду, на долю брата и отца оставалось кормление домашних животных, уход за лошадьми, доставка воды с Мокши, перевозка из леса сена и много-много других дел, о которых Боря и понятия не имел.
Дружба с Юзиком познакомила его и научила исполнять многие домашние дела. Бывая у Ромашковичей, видя, что все работают дома, он невольно принимался помогать другу – иногда из интереса, а чаще для того, чтобы Юзика скорее отпустили играть. У Ромашковичей существовало неписаное правило: пока дело не сделано – гулять и играть нельзя.
Таким образом, Борис научился запрягать лошадей, седлать их, ездить верхом в седле и без седла, купать и поить, задавать им и коровам сено, сбрасывая его в ясли с сеновала, возить из Мокши воду и самому наливать её черпаком из реки в бочку и многому другому, что потом очень пригодилось в жизни.
Когда он похвастался бабусе, что они с Юзиком ездили верхом поить лошадей, та пришла в ужас и чуть было не причинила мальчишке непоправимый вред, запретив делать подобные вещи. Но, пораздумав, запрещение отменила и только настойчиво просила, чтобы он был поосторожнее.
Утренний путь в гимназию, когда все торопились к началу занятий, был сравнительно безопасен, но зато возвращение из неё грозило неприятностями. Первая и почти неизбежная опасность подстерегала юных гимназистов около Саровского училища. Оно находилось напротив новых зданий гимназии, и только «синявки», как презрительно называли гимназистов ученики других учебных заведений за синевато-сероватый цвет их формы, выходили на Стрелецкую улицу, из двора Саровского училища вылетала ватага «духовников», или, как их ещё называли, «иезуитов» и «чернокнижников», многим из которых было лет по четырнадцать, и бедным «синявкам», особенно если их было мало, доставалось. Поэтому первоклашки старались выходить с гимназического двора группами по 10–15 человек, набив карманы кусками кирпичей, тогда «иезуиты» нападать не решались, а лишь кричали из своего двора разные дразнительные слова, на что «синявки» отвечали залпом кирпичей.
Иногда же приходилось дожидаться окончания уроков гимназистов восьмого класса и проходить опасную зону под их защитой.
Вторая опасность поджидала при выходе на Чистую площадь, на углу её находилось городское училище. Ученики этого училища носили чёрную форму и их дразнили цыганами. Они тоже недолюбливали гимназистов, устраивали засады и порядком колотили зазевавшихся одиночек.
После этих преград можно было идти спокойно. Спустившись вниз и перейдя базарную площадь, Юзик и Боря шли по своей улице, и здесь их тронуть уже никто не смел. Даже «иезуит» или «цыган», встретившись тут одиночке-гимназисту, был безопасен. Свои, жившие на одной улице – соседи, не только не нападали друг на друга, а даже защищали один другого. Это там, у дверей своих училищ, они враги, а здесь, у себя, трогать друг друга не полагалось. Этот закон соблюдался всеми мальчишками свято.
Исключение составляли лишь отдельные, почему-то не любимые ребятами дети. Например, сын священника Охотского – Колька, его лупили все, кому было не лень. По той же причине доставалось часто и Володьке Армашу, может быть, именно поэтому он и сидел дома или играл в пределах своего двора.
Кроме домашних работ, с какими Боря познакомился у Ромашковичей, познание которых доставило ему не только удовольствие, но и пользу, он у них же узнал ещё одно новое интересное занятие – шахматы. Как-то в дождливый вечер, когда уже закончились все хозяйственные дела, а гулять было нельзя, Боря, сидя у Юзика, увидел на столе знакомую шашечную доску, на которой стояли вырезанные из картона фигурки в виде солдатиков, и сказал:
– А ты говоришь, что в солдатики не играешь, а это что?
Юзик ответил:
– Это не солдатики, это шахматы, игра такая, они называются детскими. Настоящие шахматы вырезаны из дерева, я тебе их потом покажу, они у папы в письменном столе есть. Он в них играет со своим помощником. Но в эти тоже можно играть как в настоящие. Хочешь научу?
Боря изумился, он до сих пор ещё не слыхал о том, что есть игры, в которые играют и взрослые. А характер у мальчишки был такой, что он готов был учиться новому всегда, и хотя далеко не каждое, чему он учился, усваивалось им в совершенстве, но всё-таки представление об изучаемом он получал приличное.
Так произошло и на этот раз: вскоре он уже знал названия фигур, правила ходов, а через полчаса началась и первая партия. Конечно, назвать это игрой в шахматы было ещё трудно: никакого понятия о стратегии и тактике игры ни у Бори – ученика, да, пожалуй, и у Юзика – учителя ещё не было, но всё же с этого времени оба приятеля частенько встречались за шахматной доской.
В конце октября Боря, а за ним и Женя заболели корью. На целых три недели болезнь оторвала Борю от гимназии и его друзей.
В письме от 15 ноября 1916 года Мария Александровна сообщает своей приятельнице Сперанской: «…А у меня новости. Болезнь Бори оказалась корь; через три дня захворала и Женя, температура поднималась до 39 с лишком. Ночи мне приходилось проводить довольно весело, возилась с компрессами и пр. Теперь оба поправляются, но очень скучают в полутёмной комнате без книг, т. к. велено их выдерживать в кровати и беречь глаза…»
Во время болезни Боря и Женя целыми днями лежали и сидели в комнате, где были завешены все окна, и если первые 6–7 дней вследствие высокой температуры им было всё равно, то потом, когда температура спала и они немного окрепли, такое сидение в темноте стало просто невыносимым. Особенно страдал Боря. Окрепнув за лето, проведённое в лесу у Стасевичей, отличаясь большой подвижностью и живостью, он просто не находил себе места. Женя относилась к своему временному заточению (их ведь держали в одной комнате – бабусиной спальне) более терпеливо, усевшись в уголке, она тихонько играла в свои куклы и, кажется, даже была довольна.
Борю же эта изоляция просто бесила: мало того, что он был вынужден целыми днями сидеть взаперти оторванным от своих друзей, гимназии и возможности побегать по двору, ему ещё запретили и читать!
Единственное, что скрашивало это трудное время, было бабусино чтение. Придя из гимназии, она брала какую-нибудь книгу и читала им вслух. Ей это давалось нелегко, после многих уроков она основательно уставала, а после чтения предстояло ещё проверять тетради. Ребята этого не понимали и эгоистично долго не отпускали её.
Бабуся не любила читать сказки, она предпочитала знакомить своих питомцев с русской классикой. Именно тогда Боря впервые познакомился с такими произведениями, как «Сорочинская ярмарка», «Старосветские помещики», «Холстомер», «Муму», такими писателями, как Гоголь, Тургенев, Толстой, и именно с этого времени его отношение к этим писателям изменилось. И если до сих пор при выборе книг в библиотеке он отдавал предпочтение Майн Риду, Жюль Верну, Луи Буссенару и т. п., то после болезни с удовольствием прочёл и «Вечера на хуторе близ Диканьки», и «Тараса Бульбу», и «Детство Багрова-внука».
Очевидно, что в изменении отношения мальчика к авторам сыграло большую роль и то, что Мария Александровна читала мастерски, её чтение – выразительное и даже немного артистическое, дети слушали, затаив дыхание.
У бабуси, как и раньше, жила квартирантка – гимназистка Оля, она иногда заменяла её и читала книги детям, больше сказки, очень нравившиеся Жене, но уже совсем не трогавшие Борю. Читала она несравненно хуже, чем бабуся, и Боря любил слушать её только тогда, когда она читала произведения Чарской, печатавшиеся в получаемом ими журнале «Задушевное слово». Происходило это, наверно, потому, что, читая эти произведения, Оля увлекалась их сентиментальным содержанием и сама, и поэтому читала их совсем не так, как сказки.
Поселить гимназистку в своей квартире Пигуте пришлось потому, что с каждым днём всё продолжало дорожать, особенно продукты питания. И ей всё труднее удавалось сводить концы с концами. А за Олю, дочь каких-то отдалённых от города помещиков, родители платили маслом, мясом, птицей, яйцами, а иногда и мукой, и фруктами.
Эта девушка корью переболела в детстве, могла безбоязненно находиться в обществе больных, и поэтому довольно часто скрашивала их одиночество. Без её помощи Марии Александровне пришлось бы трудно. Няню Марью пришлось рассчитать, держать двух прислуг уже было не под силу, а справиться со всеми домашними делами при двух больных детях, при занятости на работе в течение десяти и более часов, старой и к тому же при всей своей храбрости всё-таки не совсем здоровой женщине было трудно. Помощь Оли пришлась очень кстати.
Няня Марья, проработавшая у Пигуты почти девять лет, далеко не ушла: её с удовольствием взяла к своей маленькой дочурке Ванде Янина Владимировна Стасевич.
Всё, однако, проходит на свете, прошла и корь. Болезнь и связанный с нею карантин закончились в ноябре. Боря вновь отправился в гимназию, а Женя – в детский сад, содержавшийся на средства Новосильцевой и плате, вносимой родителями детей. Плата была довольно высока, и в детсад могли попасть дети только состоятельных родителей, но они находились там под присмотром опытных воспитателей и получали хорошее питание.
Для Марии Александровны это являлось единственным выходом: с увольнением няни Женя оставалась бы целыми днями одна. Поле – кухарке, занятой ежедневными посещениями базара, лавок и приготовлением для всех пищи, смотреть за девочкой было некогда.
Бабуся опасалась, что внук за время болезни отстанет от своих одноклассников и что придётся нанять репетитора. Но этого не случилось. У мальчика, очевидно, были неплохие способности, и, поплавав в ответах с недельку, к Рождественским каникулам он по всем предметам, кроме немецкого языка, получил пятёрки. Просто ему хотелось быть среди тех, которые считаются первыми, хотя в гимназии ему далеко не всё нравилось и казалось разумным.
* * *
Гимназический день начинался с молитвы. В половине девятого утра звонок созывал всех гимназистов в рекреационный зал, в углу которого, завешанном иконами, стоял аналой. Около аналоя, на котором лежало большое и тяжёлое Евангелие в медном переплёте, стоял священник, облачённый в ризу, а рядом с ним – гимназист-служка, назначавшийся в порядке очереди. Он держал кадило, подаваемое священнику по требованию.
Немного в стороне находился хор из гимназистов, в нём пел и Борис. Слева отдельной группой стояли преподаватели, отдельной группой – гимназисты инаковерующие, их было несколько человек: евреи, татары, поляки, среди них и Юзик Ромашкович. Им позволялось не молиться, но присутствовать при богослужении они были обязаны.
Перед началом богослужения священник поручал служке прочитать определённое место из Евангелия. Тот подходил к аналою, отдав предварительно кадило священнику, крестился, целовал иконку, укреплённую на крышке Евангелия, открывал его в том месте, где была закладка, и читал отмеченное на странице место. После чтения священник произносил нараспев несколько молитв, затем хор исполнял «концерт», то есть пел какую-нибудь назначенную на этот день молитву.
Длилось это около получаса, затем все расходились по своим классам. После второго звонка входил преподаватель, и начинались занятия. Вместе с преподавателем, а иногда и раньше него, в класс приходил и классный надзиратель, садившийся за отдельный маленький столик в углу.
В каждом классе было два журнала. С одним ходили преподаватели из класса в класс и ставили там отметки за ответы по своему предмету. Этот журнал передавался от одного учителя к другому. Второй журнал находился у классного надзирателя. Он наблюдал за поведением учеников во время урока и всё замеченное заносил в этот журнал. Записывались сюда и все нарушения правил поведения гимназистами вне стен гимназии – в общественных местах и на улице, которые сумел заметить надзиратель или о которых ему донесли некоторые, специально подговариваемые им ученики.
На педагогическом совете этим записям придавалось большое значение при переводе ученика из класса в класс, случалось, что они являлись даже поводом для исключения. Спасти гимназиста при множестве плохих отзывов надзирателя бывало трудно. Только очень хорошие отметки преподавателей по основным предметам могли служить смягчающим вину обстоятельством.
Если, скажем, у Юзика Ромашковича одновременно с отличными отметками по всем предметам страница журнала надзирателя заполнялась прекрасными отзывами, то у Алёшкина дело обстояло во много раз хуже, его беспокойный нрав там находил достойное отражение.
Многим преподавателям и особенно Алексею Петровичу Крашенинникову, по предмету которого Боря шёл впереди всех, не один раз приходилось отстаивать своего любимца, чтобы сохранить ему приличную отметку по поведению. Таковой считалась четвёрка, и эта четвёрка преследовала его всю его недолгую гимназическую жизнь.
Поначалу первоклассникам освоение гимназического ритуала давалось нелегко, но уже к концу первой четверти все они настолько с ним освоились, что даже и не представляли себе, что этот прядок может когда-нибудь измениться.
Самыми любимыми уроками и для Юзика, и особенно для Бори были уроки математики. Предмет свой Крашенинников любил до самозабвения. Объясняя, вёл урок с величайшим воодушевлением и рассказывал об алгебраических правилах так занимательно и интересно, что даже самые тупые и ленивые из его учеников сидели на уроках тихо и слушали его внимательно. Боре надолго запомнилось, как кругленькая фигурка Алексея Петровича с высоко поднятой рукой, в которой зажат кусочек мела, после окончания доказательства какой-нибудь новой теоремы или алгебраической формулы торжественно, чуть подпрыгивая, возвращается к кафедре, его лицо при этом всё светится, и он громко провозглашает:
– Что и требовалось доказать!
Другими, тоже очень нравившимися предметами были география и естествознание; эти уроки вёл отец Володи, Алексей Владимирович Армаш, наконец-таки допущенный к преподаванию в казённой гимназии. Это был худощавый человек с большим лысеющим лбом, длинным овальным лицом и реденькой рыжеватой бородкой клинышком. Вся его фигура – сутулая и неловкая, костюм всегда немного помятый и висевший на нём, как на вешалке, вызывали какое-то сожаление, а у некоторых и откровенные насмешки. Многие за глаза его называли козлом, возможно, это прозвище появилось из-за его действительно похожей на козлиную бородки.
Его добрые близорукие глаза из-под стёкол сильных очков, которые он носил дома, казались большими и выпуклыми, на самом же деле, они были маленькие и почти всегда прищуренные. В гимназию он ходил в пенсне, которое у него постоянно сваливалось, и он без конца водворял его на свой довольно большой нос.
На первый взгляд он производил впечатление замкнутого и сухого человека, но Боря и Юзик дружили с его сыном и знали, что это был человек исключительной доброты, мягкости и даже какой-то кротости, он находился всецело под влиянием и управлением своей жены, Маргариты Макаровны. Очень уважал и также беспрекословно подчинялся Алексей Владимирович и другой женщине – Марии Александровне Пигуте.
Свои предметы он любил, знал и умел довести до учеников в очень интересном, а иногда и прямо увлекательном виде. Именно благодаря Алексею Петровичу Крашенинникову и Алексею Владимировичу Армашу Боря и Юзик в учении находили много интересного. Им просто было непонятно, как это некоторые из их товарищей не стремились узнать то новое, что объяснял каждый из педагогов. Конечно, у одного на уроках бывало скучнее, у другого занимательнее, но всё равно, каждый урок давал что-то новое, ранее неизвестное, и это было интересно.
Оба мальчика, не сговариваясь, зачастили в городскую публичную библиотеку к подруге Марии Александровны, Варваре Степановне Травиной, которая всегда с большим интересом выслушивала их рассуждения, принимала участие в их спорах с такой же непосредственностью и живостью, как и они. Именно она порекомендовала мальчикам прочитать знаменитую книгу Элизе Реклю «Земля и люди» – прекрасное географическое и этнографическое описание мира. Она же дала им и Брэма, и ещё много других, столь же интересных и полезных книг, чтение которых, расширяя кругозор ребят, позволяло им на уроках отвечать на задаваемые вопросы так интересно и обширно, что их товарищи заслушивались, а учителя высказывали одобрение, выражавшееся прежде всего в отметках – пятёрках, а иногда и с плюсом.
Несмотря на большую общность интересов обоих мальчиков, была между ними и заметная разница. Борю больше привлекали книги, рассказывающие о географических открытиях, описывающие жизнь людей разных стран, их обычаи и нравы. Привлекали его исторические описания из жизни разных народов и стран, происходившие много лет тому назад. Юзик больше любил читать про жизнь животных и птиц, интересовали его и описания растений. Ну и, конечно, оба они с удовольствием читали различные фантастические повести и романы, а в последнее время – и приключения различных сыщиков. В библиотеке Травиной имелись сочинения Конан Дойля, и, конечно, всё о Шерлоке Холмсе и Боря, и Юзик перечитали по нескольку раз. Но в это время на прилавках магазинов стали появляться в большом количестве так называемые сыщицкие приключения – описания действий знаменитых американских сыщиков: Ната Пинкертона и Ника Картера. Варвара Степановна не признавала этой литературы, но ею увлекались все гимназисты. Не избежали этого поветрия и наши друзья, хотя, к их чести, следует сказать, что такое чтиво их не очень захватывало.
Гимназическими правилами запрещалось учащимся младших классов гимназии пользоваться книгами из публичных библиотек, им разрешалось брать для чтения книги только из гимназической библиотеки, где имелись специально подобранные, скучные книги, их содержание почему-то ребят не привлекало. Правда, это правило последние годы не очень строго соблюдалось, кроме того, имея такого верного друга, каким для Бори и Юзика была Варвара Степановна, было бы просто грешно не пользоваться её библиотекой, не опасаясь того, что их «преступление» станет известно какому-нибудь слишком ретивому надзирателю.
Юра Стасевич постоянно увлекался какой-нибудь идеей, подхваченной из книги. Этой зимой он прочитал сочинения Фламмариона и был увлечён астрономией. А для него увлечение выражалось не в теоретическом обсуждении прочитанного, а обязательно в попытках практического осуществления почерпнутых из книги знаний. Так и сейчас: он изготовил телескоп, использовав для этого лупу отца, стёкла из своего волшебного фонаря и старого бинокля. Толково рассчитав необходимые размеры труб, он склеил их из картона и добился того, что в его телескоп можно было довольно хорошо рассмотреть Луну и даже некоторые планеты. Последние были видны в виде маленьких кружочков, а у Сатурна, при некотором воображении, можно было рассмотреть и кольца.
Ни в одной из гимназий телескопов не было, поэтому на крыше Юриной квартиры в ясные зимние вечера собирались гимназисты, толпившиеся около укреплённого на коньке крыши телескопа. Смотреть на небесные тела в Юрин телескоп залезал на крышу даже учитель Алексей Владимирович, что вызывало большое негодование его благовоспитанной супруги:
– Представьте, вместе с мальчишками на крышу полез! И вы только подумайте: это педагог! Что ученики-то подумают?! – говорила она Марии Александровне Пигуте. Но та, против её ожидания, Алексея Владимировича не осуждала, а, наоборот, даже поддерживала.
Нечего и говорить, что в числе первых зрителей у телескопа оказались Боря с Юзиком. Не удалось посмотреть на звёзды только Володе Армашу: несмотря на все его просьбы и рёв, несмотря на упрашивания мужа, Маргарита Макаровна была неумолима и своего сына на крышу к Стасевичам так и не пустила.
Вторым увлечением у Юры, захватившим и его младших друзей, было увлечение криптографией, пришедшее тоже, конечно, после книжки – какого-то детектива. Юра часами сидел над тем, чтобы изобрести какую-нибудь замысловатую решётку или шифр и, как можно сложнее, запутать написанное. Эти шифрованные записки он посылал Боре или Юзику, дав им предварительно ключ к расшифровке и требуя ответа на них тоже в зашифрованном виде. И хотя им переписываться, собственно, было и не о чем, ведь виделись почти ежедневно, всё-таки эти записки писались, и чтение их, так же, как и составление ответов, ребятам было интересно.
Почти перед самым приездом Бори в Темников в городе провели телефон – всего несколько десятков номеров, но в квартире Пигуты и у Стасевичей телефонные аппараты были установлены.
В то время телефон представлял собой большой коричневый ящик, висевший на стене в гостиной. Вверху у него находились два блестящих, громко звеневших звонка, с одной стороны висела трубка, а с другой – крепилась ручка. Для того, чтобы поговорить с кем-нибудь, нужно было снять трубку и, покрутив ручку, ждать ответа телефонистки. Ей следовало сообщить, с кем вы хотите связаться, и если номер был свободен, то телефонистка отвечала: «Звоните». Трубка вешалась на место, снова крутилась ручка, после чего и происходил разговор. По окончании разговора следовало два-три раза коротко крутануть ручку – дать отбой, после чего телефонистка разъединяла номера.
Кстати, никаких номеров в Темникове не существовало, говорили просто: «дайте квартиру Стасевичей», или «почту», или «женскую гимназию» и т. п.
Был ещё один предмет, которым увлекались многие, это гимнастика. Вёл её военнопленный офицер – чех Людвиг Карлович Сложичек. На родине он был известным спортсменом, членом чешского спортивного общества «Сокол». Он находился в плену в одном из лагерей около Темникова. Директор гимназии, вынужденный из-за войны расстаться с учителем гимнастики, призванным в армию, узнав о Сложичке от одного из знакомых, служивших в охране лагеря, добился разрешения на использование пленного чешского офицера для преподавания гимнастики.
