Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1
Познакомился с Марией Александровной и её муж, Иосифу эта образованная и общительная женщина тоже понравилась, а ещё больше сблизило их то, что её муж был поляком, как и они.
Конечно, как только Нина и Яков появились в Темникове, то их сейчас же познакомили и с Варварой Степановной, и с обоими Стасевичами. Молодые люди быстро сошлись и часто проводили время вместе, то гуляя по окрестностям Темникова, то выезжая в Пуштинское лесничество, в недостроенный ещё дом Стасевичей, проводя там в лесу чудесные дни.
В этих прогулках принимали участие и Мария Александровна, и Даша. А в их квартире часто устраивались концерты, в которых принимали участие все. Особенно выделялся Иосиф Альфонсович, у него был не очень сильный, но приятный тенор, а у Нины – недурное сопрано. Аккомпанировала им обычно Мария Александровна, а в последнее время и Янина Владимировна. К этой компании присоединялся и гимназический учитель пения Пётр Васильевич Беляев, отлично игравший на скрипке.
Между прочим, в связи с рождением сына со Стасевичами произошла довольно интересная история. Стасевичи были католиками, а в Темникове, конечно, ни ксендза, ни костёла не было. Родившегося сына они собирались воспитывать в своей вере и, конечно, крестить его по правилам католической Церкви. Поэтому для крещения Юрия пришлось выписать из Москвы католического священника, что наделало немало шума в переполненном православным духовенством Темникове. Тем более, что по странному стечению обстоятельств все лесничие в Темникове были поляками: в Харинском – Ромашкевич, а в Саровском – Лазаревич. У них также рождались дети, но они, зная, что православное вероисповедание в России даёт ряд преимуществ, крестили своих детей в православных церквях.
Стасевичи так сделать не захотели и этим в какой-то степени восстановили против себя не только местное духовенство, но и своих земляков. Эта история подняла Стасевичей в глазах Марии Александровны, уважавшей всякую принципиальность, и ещё больше сдружила её с этой семьёй.
Глава шестнадцатая
В это же время Алёшкины познакомились и тоже подружились ещё с одним человеком: это была юная девушка-гимназистка, жившая у Марии Александровны.
Дело в том, что и Мария Александровна, и Даша в своей большой квартире чувствовали себя довольно одиноко и как-то одновременно пришли к заключению, что одну из комнат можно будет сдать кому-нибудь из нуждающихся гимназисток. И в доме будет веселее.
И вот, в 1906 году у них поселились две девушки, только что окончившие шестой класс гимназии. Одна из них, дочь волостного писаря из села Атюрево, по национальности мордовка, на лето уезжала домой, а вторая – дочь местного сапожника, Анна Шалина, в это лето жила в доме Пигуты и, естественно, принимая участие во всех развлечениях и путешествиях молодёжи, сдружилась и с Ниной, и с Яковом Матвеевичем.
Для поселения у себя Мария Александровна выбирала наиболее способных и наиболее бедных девушек, обычно приезжих. Аня Шалина – очень способная ученица, была местной, темниковской, и к Пигуте попала в виде исключения, и вот почему.
Отец её, как мы уже говорили, был сапожником, жил он со своей женой Анной Никифоровной в маленьком собственном домике на окраине города, у самого кладбища. Смолоду отличаясь высоким мастерством по изготовлению сапог, полусапожек, сапожек и ботинок, он обшивал почти весь чиновный люд города Темникова и пользовался заслуженной славой. Его обувь была достаточно красивой, удобно сидела на ноге и, главное, была до чрезвычайности прочной, а это многими ценилось больше всего. Благодаря этому Шалин всегда имел хороший заработок и, можно сказать, жил в достатке.
Женившись, он построил домик, открыл в нём небольшую сапожную мастерскую, взяв в помощь себе двух подмастерьев. К нему в подручные шли охотно, во-первых, потому что платил неплохо, во-вторых, потому что у него было, чему поучиться, и в-третьих, потому, что он, в отличие от других мастеров, тайны из своего ремесла не делал и делился своим умением даже с удовольствием.
Всё шло хорошо: через год после свадьбы родилась дочь, её назвали Верой, а ещё через год родилась и вторая дочь – Аня.
Анна Никифоровна хлопотала по хозяйству, ухаживала за огородом и растила дочек. Девочки уже окончили начальную школу, и скоро старшую отдали в учение к местной портнихе, а когда через два года окончила школу и Аня, причём лучшей ученицей, то родители задумались о продолжении её образования. Николай Осипович Шалин хлопотал перед местным городским начальством, следовательно, ему пришлось сшить не одну пару сапог из своего лучшего товара, а Анна Никифоровна обратилась к самой Новосильцевой. Благодаря вмешательству попечительницы, главным образом, и удалось дочке сапожника Анне Николаевне Шалиной поступить в Темниковскую женскую прогимназию, а с открытием гимназии перейти и в неё. Сыграли в этом роль и её недюжинные способности.
Поступление Ани в гимназию для семьи Шалиных было большой радостью и большой гордостью. Отец её не раз говаривал:
– Знай наших, и из сапожников тоже в люди выходят!
Сам-то он окончил сельскую двухклассную школу, и, хотя расписывался с трудом, зато читать любил. Читал больше «божественное», а самой любимой его книжкой было «Житие святого и преподобного Серафима Саровского», может быть, потому, что в ней описывалась жизнь простого крестьянина, превратившегося в святого человека и основавшего монастырь, в котором и сам Николай Осипович бывал на богомолье неоднократно. Этот прославленный монастырь находился в сорока верстах от города, а Серафим Саровский пользовался среди темниковских жителей особым почётом.
Анна Никифоровна, как и большинство простых женщин того времени, была неграмотна. Образованность младшей дочери не только умиляла и радовала, но и заставляла мать относиться к ней с каким-то особым уважением.
Благодаря блестящим способностям и большому трудолюбию Аня выделялась своими успехами среди других гимназисток, а так как она имела добрую душу и общительный характер, то у большинства своих сверстниц пользовалась и уважением, и дружбой.
Было, правда, несколько девочек, дочек местных богатеев и знатного духовенства, которые смотрели на неё косо. Не любила её и мадам Чикунская, которую возмущало то, что в такие учебные заведения, как гимназия, начали пролезать «люди низкого звания», даже дети сапожников. Выручала Аню её отличная учёба и, конечно, то, что она была протеже самой Новосильцевой. Сама Аня этого недоброжелательного отношения не замечала и, как все дети, росла весёлой и живой девочкой.
К сожалению, счастье на свете никогда не бывает долговечным, так произошло и с Аней. В 1903 году в Темников приехал на жительство один предприимчивый купчик, сынок известного московского обувщика Семиглазова, и открыл магазин, в котором началась широкая продажа самой различной обуви – от красивых сапог и ботинок до самых модных туфель. Там были и лаковые сапоги, были и специальные – со скрипом, и венские, с резинками, козловые полусапожки – мечта темниковских модниц, были и господские штиблеты на ранте, и для дам – туфли и ботинки самых наимоднейших фасонов.
Вся эта обувь стоила дешевле, чем сшитая у Шалина или других местных сапожников, кроме того, она была и красивее, и изящнее и, самое главное, она была московская, а кому же не лестно пройтись по улицам Темникова или какого-нибудь села Атюрева или Анучина в московских сапогах, да ещё с галошами! А то, что московские сапоги изнашивались в два, а то и в три раза быстрее, чем обувь, сшитая Шалиным, смущало далеко не всех. Не смущало покупателей и то, что магазинная обувь часто жала и натирала ноги, зато она была модной.
Появление этого магазина сразу же сказалось на заработках всех местных сапожников, в том число и на заработках Шалина. Количество заказов у него резко уменьшилось и продолжало уменьшаться дальше. Почти все сапожники Темникова перешли на работу по починке магазинной обуви и как-то этим сводили концы с концами. Но Шалин, гордый своим мастерством, на этот путь не встал. Он и раньше чинил только обувь собственного изготовления, а теперь чинить эту городскую дрянь – нет, увольте! Шалин продолжал принимать заказы только на изготовление новой обуви, а их становилось всё меньше. Семья начала испытывать нужду, подмастерьев уж давно рассчитали, работы не хватало и самому. И уже в 1904 году сапожник Шалин целыми днями был вынужден просиживать без дела.
В довершение несчастья он пристрастился к вину. И если раньше он выпивал только по праздникам, и выпивал в меру, то теперь он пил почти каждый день, стал напиваться и бушевать дома, стал пропивать вещи и даже инструмент и колодки.
В конце 1903 года шестнадцатилетняя Вера была отдана замуж за богатого булочника Мордвина, а через год отец нашёл жениха и пятнадцатилетней Ане. Он потребовал, чтобы девушка бросила гимназию (тем более, что за учение платить всё равно было нечем) и выходила замуж за одного из приказчиков Семиглазова, который обещал выхлопотать у хозяина заказы на обувь для продажи через магазин и которому гимназистка очень приглянулась.
Напрасно дочь и жена просили его одуматься и не губить будущую жизнь дочери: Николай Осипович не хотел слушать никаких уговоров и уже назначал день свадьбы – после Покрова, в октябре месяце.
Анна Никифоровна собралась с духом и бросилась в ноги к Новосильцевой, умоляя её спасти дочь, Новосильцева рассказала обо всём Марии Александровне Пигуте, и они решили помочь девушке. Мария Александровна попросила зайти Шалина, конечно, выбрав момент, когда он был относительно трезв, заказала ему ботинки для себя, Даши и Поли и, расположив этим его к себе, начала разговор о дочери. Вначале все её уговоры Николай Осипович встретил категорическим отказом, но потом, когда она ему сказала, что Аня по разрешению Новосильцевой освобождается от платы за обучение и что полное содержание её на время учения попечительница берёт на себя, а это значит, всё время учения в гимназии Аня будет жить в доме Пигуты как её воспитанница, Шалин согласился.
Правда впоследствии, будучи пьяным, он не раз приходил к Марии Александровне и требовал отдать ему дочь, но его удавалось выпроваживать, а трезвым он извинялся за свои поступки.
Вот таким образом и оказалась Анюта Шалина в числе лиц, живших в 1906 году в семье Марии Александровны Пигуты.
Аня очень переживала своё положение, ей было стыдно за отца, но она считала, что единственный способ помочь семье – это скорее окончить гимназию и стать учительницей. В этом её поддерживали Пигута и мать, навещавшая её еженедельно, хорошо познакомившаяся с Марией Александровной и от души полюбившая её.
Аня в шестнадцать лет выглядела так: невысокая тоненькая девушка с большими голубыми глазами, светло-каштановыми волосами, собранными в толстую косу, с приветливой улыбкой на губах, всегда готовая всем помочь и услужить. За год своего пребывания у Пигуты она привыкла и привязалась к ней так, что готова была за неё в огонь и в воду, да и Мария Александровна полюбила эту скромную, услужливую и способную девушку и относилась к ней как к родной дочери.
Подружилась Анюта и с Дашей и часто помогала ей в разных домашних делах, с интересом обучаясь у неё всяким кулинарным и хозяйственным премудростям.
Не могла, конечно, юная Анюта остаться в стороне от всех тех развлечений, которыми сопровождалось пребывание в Темникове Алёшкиных, и с удовольствием принимала участие и в прогулках, и в купании на Мокше, и в катании на лодках, и в поездках в лесничество, и во всех прочих развлечениях. Только на домашних концертах ей доставалась роль зрительницы: она любила музыку, но сама ни петь, ни играть на чём-нибудь не умела.
Как бы то ни было, но постоянное пребывание в компании молодых супругов Алёшкиных помогло Ане сблизиться с ними и подружиться с обоими.
Так незаметно промелькнуло это темниковское лето 1906 года для всех жителей квартиры Пигуты, и кажется, никто не успел ещё и погулять как следует, как пришло время Алёшкиным ехать в Петербург. Перед отъездом молодых Мария Александровна имела с обоими серьёзный разговор. Она заявила, что получает большое жалование и что вполне в состоянии им помогать, пока Нина не окончит институт. По её мнению, Нина должна немедленно бросить всякую работу и отдать все свои силы только учению. Молодые люди, хотя и пытались возражать, но доводы матери были настолько убедительны и настойчивы, что им пришлось подчиниться.
Яков Матвеевич только оговорился, что эта помощь ими будет приниматься до тех пор, пока не окончит учение не Нина, а он. Он должен был окончить свои курсы летом 1907 года, а Нина оканчивала институт в 1908 году. Мария Александровна с этим согласилась.
* * *
Поселившись в маленькой квартирке у Нарвской заставы, супруги Алёшкины, отдохнувшие и окрепшие за лето, приступили к своим занятиям с удвоенной энергией и желанием. Яков Матвеевич вернулся на завод и продолжил занятия на курсах. Нина Болеславовна, имея возможность всё своё время отдавать учёбе, пропадала в клиниках и больницах. У неё началась самая интересная, но, пожалуй, и самая трудная пора – познание и приобретение практических навыков в медицине. И тут она с благодарностью вспомнила трудные дни работы в клинике Фёдорова, где она была простой сестрой. Эта работа дала ей большую подготовку. С благодарностью она вспоминала и своего отца, который ей много рассказывал во время её пребывания на каникулах в Рябково в дни её ранней юности. Сейчас эти рассказы ей тоже часто бывали кстати.
Так прошла осень. Супруги были счастливы и, несмотря на то, что работать приходилось много, довольны своей жизнью.
В январе 1907 года Нина убедилась, что она беременна. Она подозревала это и раньше, но надеялась, что ошибается. Ей очень не хотелось иметь сейчас ребёнка, ведь ещё надо учиться весь 1908 год, а как она сможет это сделать с ребёнком, она просто не представляла. Сказав о своём положении мужу, Нина не преминула высказать и огорчение по этому поводу.
– Да как тебе не стыдно, Нинка! Ведь это же так здорово: у нас будет сын, ты понимаешь, сын, обязательно сын! – ликовал Яков Матвеевич. – Ты у меня молодец! Надо обязательно написать Марии Александровне (тёщу он звал по имени-отчеству), вот она-то обрадуется, ведь это у неё первый внук будет! Завтра же напишу.
Нина Болеславовна не разделяла восторга Яши, она продолжала задумываться: «Ну рожу, а дальше? Брать прислугу, а на что? Яша получит назначение, уедет. А как тут я буду с малышом? Он не думает, рад как ребёнок. Конечно, ему что? Но что же делать, аборт? Да ведь это подло – убить своего ребёнка, Яков никогда не согласится. Да и мама будет очень недовольна. Видно, придётся рожать», – так думала Нина, сидя за своими конспектами.
Яков Матвеевич продолжал оставаться в приподнято-радостном настроении и без конца покупал разные распашоночки, платьица, пелёночки, свивальники, капорчики и одеяльца. Скоро их квартира была завалена этим тряпичным хламом (большая часть которого вряд ли даже могла понадобиться будущему новорожденному) до такой степени, что и Нина, и квартирная хозяйка, а она, как мы помним, была акушеркой и уже осмотрела Нину и подтвердила её беременность и потому пользовалась у Яши безграничным авторитетом, потребовали от него прекращения этих бесполезных трат денег.
В письме, полученном от Марии Александровны в ответ на их известие об ожидании ребёнка, было очень много полезных советов и наставлений о том, как Нина должна себя вести, что есть и т. п. Мария Александровна была тоже уверена, что это будет внук, и, выражая свою радость по этому поводу, требовала, чтобы Нина родить приезжала к ней в Темников.
Ни Нина, ни Яков Матвеевич с этим, однако, согласны не были. Здесь, в Петербурге, как студентка-медичка, Нина могла родить в любой, самой лучшей клинике и без очень больших расходов, а кто будет принимать роды в захолустном Темникове? Нет, рожать Нина будет в Петербурге, и будет очень хорошо, если на время родов Мария Александровна приедет к ним. Так они и написали будущей бабушке.
В мае 1907 года Яков Матвеевич окончил курсы механиков, получил соответствующее свидетельство и собирался отправиться вместе со своими товарищами в Главное переселенческое управление, чтобы получить назначение. Но вдруг совершенно неожиданно и он, и его друзья получили вызов к воинскому начальнику. Там им было объявлено, что на основании нового закона o военной службе они должны пройти действительную военную службу. Что их год должен был проходить её ещё в 1906 году, и что по ходатайству Министерства земледелия им была дана возможность окончить курсы, а теперь, перед отправлением на работу, они должны идти служить.
Эта новость чрезвычайно огорчила и ошеломила всех бывших курсантов, особенно же она огорчила Якова Матвеевича Алёшкина. Его просьбы об отсрочке в связи с ожидаемыми родами у жены никакого впечатления не произвели, и через неделю он вместе с другими, распростясь с плачущей Ниной, ехал в поезде на Вильно в сопровождении усатого фельдфебеля, назначенного старшим по этой воинской команде.
В Вильно после трёхмесячного обучения в полку Яков Матвеевич и его спутники, как образованные, были направлены в гарнизонную унтер-офицерскую школу, в которой и должны были учиться до конца 1909 года.
Перед отъездом Яков Матвеевич взял с жены слово о том, что теперь рожать она поедет обязательно к матери в Темников, и написал об этом Марии Александровне, чем её несказанно обрадовал. Тёща в своём письме, адресованном уже в часть, просила его не беспокоиться ни о Нине, ни о будущем ребёнке, обещая на всё время его службы взять все заботы на себя.
В конце июня 1907 года Нина Болеславовна Алёшкина-Карпова с успехом сдала все положенные курсовые экзамены и выехала в Темников.
В самом начале нашего рассказа мы и застали её в квартире матери в тот самый момент, когда все в доме, в том числе и сама Нина, конечно, с нетерпением ожидали появления на свет нового, пожалуй, самого главного героя нашего рассказа.
* * *
Наше путешествие в прошлое затянулось, но без него мы не смогли бы себе представить ту сложную жизнь, полную больших, а иногда и трагических событий, которая предстоит этому, ещё пока не родившемуся человеку.
Часть вторая
Глава первая
Итак, второе августа 1907 года. Раннее утро. Арина Семёновна, дремавшая в кресле, стоявшем около Нининой кровати, была разбужена внезапным резким и пронзительным, почти нечеловеческим криком Нины, неожиданно сменившим её однообразные стоны.
Вскочили на ноги и все домашние. Мария Александровна и Даша вбежали в комнату.
– Что, уже? Началось? – воскликнули они одновременно.
– Да, теперь, пожалуй, началось… – невозмутимо ответила повитуха, поглаживая рукой живот Нины, которая в этот момент как-то нелепо изогнувшись, издала душераздирающий крик.
– Прикажите приготовить кипячёную воду и таз. Пусть всё сюда принесут. Дарья Васильевна, проводите меня руки помыть.
Вернувшись через несколько минут, Арина Семёновна открыла саквояжик и разложила на столе, покрытом чистой простынкой, свои нехитрые инструменты и медикаменты: пузырёк с йодной настойкой, ножницы, баночку с несколькими плавающими в спирту толстыми шёлковыми нитками и чистый бинт. Затем она выпроводила всех из комнаты и осталась с Ниной одна.
После нескольких громких стонов Нина замолчала, закусила нижнюю губу и, казалось, успокоилась. Только всё её тело судорожно вздрагивало и напрягалось так, что лицо её стало багрово-красным, а на лбу появились крупные капли пота.
– А ты, матушка, кричи, тужься и кричи, громче кричи, так легче будет… – приговаривала Арина Семёновна, что-то делая своими мягкими проворными руками около ног роженицы.
И вдруг в комнате, казалось, до конца заполненной стонами и криком Нины, раздался новый звук. Он был похож на какой-то писк, скрип или даже всхлипывание и вдруг стал громким и отчетливым:
– А-э-а-а! – и через мгновение снова: А-э-а-а!
– Ну вот и голосок прорезался, – довольно произнесла Арина Семёновна, продолжая что-то быстро делать возле Нины и ребёнка, то беря ножницы, то палочку с йодом, то что-то завязывая шелковинкой. Затем она позвала:
– Дарья Васильевна, налейте-ка нам водички в тазик, мы купаться хотим!
А ещё через несколько минут, завернув новорожденного в заранее приготовленную пелёнку и обвязав, как это тогда было принято, свивальничком, а затем уже и байковым одеялом, Арина Семёновна, передавая свёрток Марии Александровне, вошедшей на её зов вместе с Дашей, сказала:
– Ну вот, Мария Александровна, Бог внучка дал, поздравляю! Поздравляю вас с первым и, даст Бог, не последним внуком, а тебя, Ниночка, с сыном!
Тут все взглянули на Нину, которая, родив, почувствовала такое облегчение, такую огромную усталость и безразличие ко всему, и даже к тому красному, довольно-таки безобразному комочку, который только что копошился у её ног, а сейчас, обмытый и укутанный в пелёнку и одеяло, уже мирно спал на руках у бабушки, что ей даже немного стыдно стало. На её глазах показались слёзы.
– Вот Яша-то будет рад, – прошептала она.
Заметив состояние Нины, Арина Семёновна снова потребовала, чтобы из комнаты все вышли, к этому времени в неё успели протиснуться уже все обитатели квартиры. Потребовала она, чтобы унесли и ребёнка.
Мария Александровна, бережно неся внука на руках, вышла из комнаты, следом вышли и все остальные, за исключением горбатенькой Поли, которая помогла Арине Семёновне убрать кровать родильницы.
А ещё через полчаса, когда усталая, измученная Нина, уже вымытая, в перестланной чистой постели заснула крепким спокойным сном, таким же, как и её сын, спавший в большой корзине, заменявшей люльку, в комнате своей бабушки, Даша бежала на почту, чтобы послать телеграмму Якову Матвеевичу Алёшкину и поздравить его с сыном.
Так появился на свет и начал свою трудовую трудную жизнь, богатую всякого рода радостями и несчастьями, представитель следующего поколения этой семьи.
Через неделю молодая мать была совершенно здорова. Хорошо чувствовал себя и младенец. Их обоих осмотрела только что вернувшаяся из Петербурга Янина Владимировна Стасевич, которая ездила туда, чтобы получить врачебный диплом и одновременно приобрести обстановку для своего нового дома в лесничестве.
Роды у Нины предполагались в сентябре, и Стасевичи рассчитывали к их началу вернуться в Темников. И Мария Александровна, и Нина очень хотели, чтобы при родах присутствовала эта врач. Но случилась так, что роды произошли почти на месяц раньше, по-видимому, кто-то ошибся в расчётах – или молодая мать, или осматривавшая её акушерка, так как ребёнок родился доношенным. К счастью, и сами роды, и последующий за ними период прошли для матери и для ребёнка без каких-либо осложнений, что в то время бывало нечасто.
Пришло известие от отца ребёнка, в котором он уведомлял, что военное начальство в отпуске ему по поводу рождения сына категорически отказало. Просил назвать сына Борисом.
10 августа Борю крестили. Крестили его дома, для чего приглашали священника ближайшей церкви Иоанна Богослова, отца Алексея, который и исполнил этот совершенно тогда необходимый обряд. Восприемниками ребёнка были Стасевич и Травина.
После крещения Бори вся семья Пигуты вместе с Дашей и Анютой Шалиной на весь остаток лета уехали из города в новый дом Стасевичей в Пуштинском лесничестве. Этого категорически потребовала Янина Владимировна, говоря, что городская духота и ребёнку, и матери вредна. Хотя город Темников в то время больше походил на деревню, чем на город, пыли в нём действительно было много.
Предложение Стасевичей было с благодарностью принято. Поехали все: и молодая мать с новорожденным сыном, и Мария Александровна, и Даша, и гимназистка восьмого класса Аня Шалина, которая за эти годы превратилась почти в члена семьи Пигуты.
Отец Ани по-прежнему приходил и устраивал скандалы, а протрезвев, извинялся и клялся, что этого больше никогда не повторится. Но стоило ему напиться, как вновь всё начиналось сначала.
Аня очень тяжело переживала эти его появления, но Мария Александровна с таким тактом и чуткостью относилась и к её несчастному отцу, и к ней, что девушка проникалась к своей воспитательнице всё большей и большей любовью и уважением. И если бы не жалость к матери, которая всё более и более страдала от чудачеств и дебоширства пьяницы–мужа, Аня была бы совершенно счастлива. Её учение шло прекрасно, подруги её любили, а воспитательница не только полностью заботилась о ней, но даже и баловала.
Некоторое огорчение Аня испытывала только от наблюдения за жизнью своей сестры Веры. Муж последней оказался злым, чёрствым и скупым человеком. Вера находилась в его семье на положении работницы и вскоре из весёлой, жизнерадостной девушки превратилась в грустное, забитое существо, горько оплакивающее свою жизнь при тех редких посещениях отчего дома, которые ей удавалось сделать.
Николай Осипович Шалин от замужества своей старшей дочери никакой ожидаемой им выгоды не получил и считал, что в этом виновата только сама Вера. Будучи пьяным, а пьяным он теперь был почти всегда, без конца упрекал дочь в неумении жить и в неблагодарности. Такое положение Веры вызывало у Ани не только сочувствие и жалость, но и отвращение к замужеству вообще.
* * *
Как-то получилось так, что с самых первых дней своей жизни Боря не сходил с рук Ани. Была нанята и нянька Марья, опытная пожилая женщина, до этого служившая в няньках у разных господ. Но стоило только появиться в доме Ане, как она принималась за Борю.
Марья не мешала: она считала, что барышне скоро это надоест, а ей ещё достанется нянчиться. И Аня с увлечением пеленала и перепелёнывала Борю, принимала деятельное участие в его купании, укачивала его и, несмотря на ворчание Марии Александровны, без конца таскала Борю на руках. Матери Боря доставался только на время кормления, и она, видимо, ещё не до конца проникнувшись чувством материнства, а может быть, и потому, что, как мы знаем, она не очень-то и хотела этого ребёнка, особенно по нему и не скучала, и больше забавлялась с двухгодовалым Юрой Стасевичем, чем с собственным сыном.
А может быть, она, зная, что ей скоро придётся уехать и оставить сына в Темникове, просто боялась к нему привыкнуть. А о том, что Нина Болеславовна должна будет 1 сентября уехать, чтобы окончить своё учение, знали все. Понимали все и то, что сейчас, пока её муж находится на военной службе, взять Борю Алёшкины не могут. И что ему, по крайней мере год, придётся воспитываться у бабушки.
Кое-кто, как, например, Аня Шалина и Мария Александровна, этому даже были рады. Правда, последнюю беспокоило, как такого маленького ребёнка отнять от груди – найти кормилицу не смогли.
По совету Янины Владимировны Нина решила пробыть в Темникове до конца сентября, чтобы отнять Борю от груди в возрасте хотя бы полутора месяцев. Она написала прошение в институт о том, чтобы ей разрешили опоздать к началу учения на месяц, и отправила его одновременно с очередным взносом платы за обучение. В прошении она указала и причину своего опоздания.
Так как Н. Б. Алёшкина считалась хорошо успевающей студенткой, то ректор института согласился удовлетворить её просьбу и разрешил явиться для продолжения занятий к первому октября 1907 года.
К началу учебного года, то есть к 1 сентября, Мария Александровна и Аня должны были уехать в Темников, уехала с ними и Даша; в гостях у Стасевичей остались Нина, её сын и няня Марья.
Аня и Мария Александровна скучали по Боре и часто вечерами вели долгие разговоры о нём. А по воскресеньям Аня не выдерживала и ездила на попутных лошадях в лесничество.
Наконец, прошёл и сентябрь, Нина уехала в Петербург, а Боря остался на попечении своей бабушки, её воспитанницы Ани, няни Марьи и… козы Шалиных. Дело в том, что в то время почему-то считалось, что маленькому ребёнку, оставшемуся без материнского молока, лучше всего давать разведённое козье молоко.
У Анны Никифоровны Шалиной была коза. Узнав, что внуку Марии Александровны, ее благодетельницы, как она её часто называла, необходимо козье молоко, она стала ежедневно приносить бутылку свежего парного козьего молока и категорически отказалась брать за него какие-либо деньги.
Каждое утро, прежде чем идти в гимназию, Аня брала у матери принесённое молоко, приготавливала его по рецепту, составленному врачом Стасевич, и поила Борю из бутылочки с появившейся тогда в продаже резиновой соской. Ещё совсем недавно грудных детей кормили из рожка, и потому старшие члены семьи относились к этому резиновому изделию с недоверием. И если бы не настойчивость Стасевич, то, наверное, и Боря питался бы из рожка, который был уже куплен.
Весь день Боря находился под наблюдением няни Марьи, конечно, и Даша не оставляла его своим вниманием, но стоило только появиться в доме Ане, как, едва успев приготовить уроки, она уже не отходила от малыша. Почти каждый день наведывалась и жившая неподалеку Стасевич, дававшая свои советы и как врач, и как молодая мать.
Мария Александровна, хотя и была очень занята (её должность оказалась чрезвычайно хлопотной и тяжёлой), всё-таки всегда находила время, чтобы посмотреть на внука, понянчиться с ним или вместе с Аней искупать его. Вот так он и начал свои первые месяцы существования.
Усилия всех окружавших его женщин увенчались успехом, и переключение Бори на искусственное вскармливание произошло для него вполне благополучно. Он рос здоровым и весёлым ребёнком.
Своевременно у него начали прорезаться зубки, также своевременно он начал сидеть и, наконец, девяти месяцев от роду, к величайшей радости своей бабушки, Ани и всех остальных домочадцев, начал помаленьку ходить.
От Якова Матвеевича Алёшкина регулярно приходили письма, в которых он, вкратце описывая свою нелёгкую солдатскую жизнь, сообщал, что ему служить оставалось всё меньше и меньше, и что скоро он, наконец, увидит своего сына. В каждом письме он расспрашивал про Борю. Все свои письма он адресовал Марии Александровне Пигуте и стал называть её бабусей. Это имя так укоренилось за его тёщей, что в продолжение дальнейших лет жизни все домашние и многие близкие знакомые иначе её и не называли.
Отвечала на письма Якова Мария Александровна сама, а иногда по её просьбе и Аня. Ответы их были всегда очень подробными, с описанием различных случаев и происшествий из жизни Бори.
Нина писала реже, все это объясняли её большой занятостью в институте, ведь она готовилась к сдаче последних экзаменов, которые должна была сдавать в июле 1908 года. И если Яков Матвеевич интересовался в своих письмах малейшими подробностями из жизни сына, то Нина спрашивала о нём как-то поверхностно, почти равнодушно. Мария Александровна, читая её письма, не раз задумывалась над ними и находила их очень похожими на письма своего мужа, который в своё время также как-то очень несерьёзно и чересчур просто думал о своих детях, хотя как будто и любил их.
