Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– Это камень с гор, – ответил Луы, – он поглощает огонь небес, а потом отдает его нам.
– Мы, люди, строим в основном из дерева.
Луы, казалось, не понял сказанного. Или был удивлен.
А может, разочарован.
– Дерево… Лес…
Пестрокрылый склонил голову набок.
– Те деревья, что растут в Лесу с большой буквы, который мы называем Лесом зримых душ, – попыталась помочь ему Первая, – из них мы и строим. У вас же есть деревья, свои́?
"Ну как же, – подумала девушка, – есть же саммачки, есть плащеноски, шептуньи – значит, есть пестрокрылки. Ведь пестрокрылые шестилапы".
– Мы, Лес – одно, – ответил Луы наконец, – Лес – часть Народа Холмов. Наши сёстры и матери. То, что вы назвали "деревья". Они живут в Лесу. Мы живем рядом. Мы – братья, они – сёстры.
Первая пыталась понять.
Её поразила мысль, даже скорее не мысль, озарение. Настолько элегантное, и в то же время такое громоздкое, что с трудом помещалось в сознании. "Неужели…" – подумала девушка.
– Погоди, погоди…
Она поняла, что же такого странного было в этом народе. Первая привыкла, что у других зримых душ, тем более шестилапов, выявить отличие между мужскими и женскими особями невозможно, если оно даже и есть. Кто-то ей говорил, что его и нет, этого отличия, что выносить потомство может любой, а самки, самцы – это всё про незримых. Прирученные людьми шестилапы не размножались, поэтому и смысл в этих поисках отпадал.
Но пестрокрылые – это не просто животные. Это почти что люди. А значит, и жить они должны по-человечески. Чтобы и женщины, и мужчины. Все жили рядом.
Так она думала. До этой минуты.
Девушка открыла рот и долго смотрела на пестрокрылого.
– У вас не так, – сказал тот, будто оправдываясь за свои объяснения, – у стриклов, у древоходцев не так. Братья и сёстры одно. Я прав?
Девушка выдохнула:
– Не совсем… Я женщина, я – сестра в вашем понимании. Дерево. Но различия между сёстрами, братьями небольшое. У нас. У вас, как я вижу, не так…
Она закрыла глаза и постаралась расслабиться. Это давалось с трудом.
Простая проводница, случайно, можно сказать, мимоходом, разгадала великую тайну, над которой бьются лучшие бездельники равнины. "В качестве бонуса" – как говорят проводники своим нанимателям.
Самое смешное, что ответ то лежал на поверхности. Но его никто не мог подобрать. Он просто не мог прийти в голову. Или казался безумным. Чем-то вроде горячечного бреда. Но теперь этот ответ прозвучал из уст самого шестилапа.
Словно сложилась мозаика, и многое стало понятно. В том числе, почему топтуны, прыгуны, плащеносцы не размножались в неволе. У молодых животных удаляли шишку, чтобы не бегали в Лес, чтобы потом, по прошествии нескольких дней, на их спине не вырастали кристаллы, из-за которых они отдавали душу. Но, отдавая душу, они отдавали и семя. Так поняла это Первая. И даже не стала спрашивать.
Получалось, связь шестилапов с деревьями не просто выгодное сожительство – это одна семья. И если дерево – твоя мать, ты будешь защищать её до последнего и придёшь на помощь, когда угрожает опасность.
Отсюда и разъярённость саммак, если дерево рубят.
– Луы. Люди этого не знают, – Первая словно просила прощения.
– Понимаю. У вас не так.
– Расскажи мне подробнее, – попросила девушка, – я хочу знать, как вы живёте, как общаетесь со своими сёстрами. Как воспитываете детей.
– Расскажу. Мы должны многое знать друг о друге.
И Луы рассказал.
Он говорил о многом. Говорил, как братья общаются с сестрами, на каком языке. Этот язык немного другой, не тот, на котором братья общаются с братьями. Но Первая вряд ли его услышит. Быть может, услышат те, кого зовут слухачами.
Он говорил, какое это сильное чувство – любовь двух частей единого целого, пестрокрылого и его избранницы. Насколько прекрасны их отношения. Пестрокрылый ждёт наступления ночи, а на его плечах прорастают кристаллы любви. И после того, как последний луч солнца коснётся земли, он входит в Лес, чтобы отдать свою душу и в одном последнем объятии воссоединиться с любимой.
Избранные – так называют в народе тех, кого повязала любовь. Их дети – плод этой любви. В течение ночи они будут жить в колыбели, укрытые матерью от внешних невзгод. И, как только появится солнце, выйдут на свет.
Братья, и сестры растут поначалу вместе, и те, и другие питаются одинаково, заползая в кармашки на спине пестрокрылых. Но в конце концов сёстры уходят в землю, и прорастают ростками, о которых нужно особо заботиться в течение первого дня.
Луы рассказал старую и грустную историю. Прекрасную как сама жизнь. О том, как влюбились Он и Она, пестрокрылый и его избранница.
Как долго они общались и ждали начала ночи. Но что-то случилось, пестрокрылый исчез – и больше уже не вернулся. Скорее всего погиб. Так все и поняли.
Но она ждала. Ждала долго.
Проносились дни и ночи, небеса зажигались и гасли.
Она ждала.
К ней приходили другие и предлагали любовь. Её окружали заботой. Ей рассказывали истории. Ей пели песни.
Она ждала.
Она ждала и надеялась, что наступит час, когда он вернется. И ради этого часа она жила.
Пока однажды не услышала звук, долгий, протяжный.
Это на крытой телеге везли её суженого, вернее, то, что от него осталось.
Она поняла это сразу.
Листья зашелестели, воспы слетели с гнёзд и стали носиться под кроной.
Все ждали, что она скажет.
Но не было слов, только молчание. Молчание давило и сползало на окружающих словно туман.
Она не пережила этот день, и умерла ещё до наступления ночи.
Луы замолчал.
– Любовь всегда прекрасна, – ответила Первая, – но, отдавая душу, ты гибнешь. Неужели это ещё никого не останавливало?
Собеседник казался озадаченным:
– Вы можете удержать свою любовь?
Девушка вздохнула:
– Наверное, мы так не любим. У нас любовь – это разменная монета. Хотя бывают и исключения.
Наверное, бывают.
– Что там такое? – Искатель смотрел на дверь, у которой стоял Мутный и корчил гримасы.
– Иди посмотри.
Пытливый оторвал свою задницу и нехотя последовал совету.
Мешка не было. Разорванные тряпки, разбросанные за дверью – вот всё, что осталось. Образцы тканей, кусочки органов валялись в хаотичном порядке по всей домовой территории вплоть до дороги. Над ними кружили мухи и твердотелки, они волновали ноздри и вызывали неприятные мысли.
– Здесь был бегун. Или саммака, – заметил Мутный, – нет, пожалуй, всё же бегун. Саммаки так не свинячат.
– Ну да, согласен… Ладно, пошли, продолжим свои изыскания.
Мутный усмехнулся:
– А это убрать ты не хочешь?
– Зачем?
– Как зачем? Ведь оно так и будет валяться.
– Растащат подальше. Это называется – самоочищение. Пошли, – искатель смотрел на приятеля. Почти умоляюще.
– Замечательные у вас порядки в общине. В Длиннолесье давно бы пришли и сказали "ай-ай". Странно, что при всём при этом у вас в целом чисто. Вон домики какие аккуратные.
– Потому что делаем то, что надо и на мелочи внимание не обращаем. А теперь давай в дом.
– Совок. Дай мне совок… И метлу, – Мутный был непреклонен.
– Пожалуйста, – Пытливый пожал плечами и снова зашёл в свой дом. Через минуту принёс всё, что нужно, – уберёшь, не уберёшь – жизнь от этого не изменится.
– Если ты забросишь свои изуверские опыты, – парировал Мутный, – жизнь тоже от этого изменится не особо.
– Не скажи. Я получаю огромное удовольствие. И оно вдохновляет меня… на опыты. Новые.
– Изуверские?
– Ну это как получится.
Искатель принес мешок, но в нём оказалась дырка, и пока добирались до свалки, тот похудел в два раза. На свалке рылись собаки и прыгали вороны. Бегунов с острокрылами не было – у человеческого жилища редко попадались отходы незримых.
– Соберём? – спросил Мутный.
– Ладно, шкодник с тобой, – Пытливый вздохнул, – но знай, это вроде болезни – пытаться собрать весь мусор.
– Тогда пыхчики – разносчики заразы.
Пытливый молчал.
– Не знаю, что и ответить, – сказал он наконец, – твоя взяла. Будем считать, ты уложил меня на лопатки. Своим остроумием.
Он усмехнулся и стал помогать.
Пришлось идти за мешком, но этот проверили.
– Скоро мешков не останется. Куда я буду складывать образцы?
– Я куплю тебе сколько надо. Вот только появятся деньги.
– Ты будешь работать? Здесь?
– Почему бы и нет. Жить в долг как-то стыдно.
– Тогда иди на кухню. Будешь мне помогать.
Мутный пожал плечами:
– Кухня так кухня. Согласен.
– Отлично. Будешь следить, чтобы я в компот не положил чечевицу. Или наоборот.
– Узнаю своего приятеля. Как же тебя ещё терпят?
Теперь уже Пытливый пожал плечами:
– Не знаю. Может, им нравятся гастрономические опыты.
Друзья рассмеялись и уже весело закончили с уборкой.
– Интересная у нас интермедия вышла, – сказал искатель, после того, как вернулись домой.
– Да уж, – Мутный зевнул, – как однажды сказал Терпеливый, "в программе о ней ни слова".
Первая проклинала себя за то, что согласилась на такой безрассудный поступок. Она была во власти этих двух крылатых существ, полной и абсолютной. Она умоляла их быть аккуратнее, крепче держаться за хрупкую, как ей казалось, конструкцию, а также следить, чтобы она не сломалась. Точнее, не развалилась. Умоляла, конечно, не вслух, про себя. Но вслух она тоже кое о чём говорила, больше кричала, и в основном это было упоминание шкодников, чёрных и всякой нечистой братии. Громкое и нескончаемое.
Волновала не только и не столько высота, сколько скорость. Уши закладывало. Тело продувало насквозь. И это несмотря на белую шкуру какого-то неизвестного животного, в которую её обернули.
Летели в сторону гор. Летели давно. Но горы не приближались. Горы росли на глазах, становились мощнее, но оставались такими же недоступными, что на равнине, что на холмах, что у самого моря. Небеса пылали, и эта иллюминация только добавляла беспокойства.
Да, прикрытых, да еще и предначертанных не трогает это сияние, но… как сказать – не трогает? Очень даже трогает. Не так сильно и разрушительно, как других, но не заметить его невозможно. Оно разрисовывает мысли, раскрашивает в одному ему нужных тонах.
Из разговоров с пестрокрылыми она поняла, что у тех это вовсе не так. Сезон пылающих небес – время подумать, осмыслить пройденное и построить планы на будущее. То есть, попросту, время отдыха. Когда ты остаёшься наедине со своими мыслями, наводишь в мыслях порядок и выкидываешь ненужное.
Первая вспомнила слова Бесполезного о том, что во время пылающих он слышит какие-то звуки, и, наблюдая за свитой, она представляла, что те слышат тоже. Тогда всё вставало на место, и излишняя сосредоточенность Народа Холмов находила своё объяснение. Хотя, возможно, они такие всегда. Задумчивые и безупречные. А не болтливые и порочные, что можно сказать про её собственный народ. Трудно им будет общаться с людьми. Ну, кроме, пожалуй, отшельников Озёрного Края.
Первая смотрела на землю.
Земля приближалась.
"Мы снижаемся, забери меня чёрный". Девушка как-то скукожилась, взяла ноги в руки и стала молиться.
Но, к чести своих компаньонов, она не сломала ни одной своей косточки, ничего не ушибла. Её даже не вывернуло. Первая освободилась от пут, медленно, как будто суставы после полёта стали особенно хрупкими, и, довольная тем, что осталась цела, спрыгнула вниз.
Они стояли на утёсе, широком, как плато Заводья, который выдавался вперёд и нависал, словно хищная птица над бесконечными холмами, раскрашенными в зелёные, а кое-где сине-фиолетовые цвета. Где-то там, ещё дальше, лежала равнина, далёкая, покрытая дымкой и населённая людьми.
Как-то она спросила Пестрокрылых, почему они живут на холмах, ведь на равнине теплее, не дуют холодные ветра, и животный мир, как заметила девушка, более богат и разнообразен. Неужели из-за любви к полёту? Из-за того, чтобы встать на широком утёсе, и сразу расправить крылья? Она долго не понимала, что же пытается втолковать собеседник, но всё-таки смысл дошел. У пестрокрылых свои страхи. Один она уже знала. Народ холмов боялся маару, бестелесную душу равнин. Вспоминая смерть топтуна, Первая их понимала. Но она понимала и то, что маара – не единственный страх, есть что-то ещё, что-то глубокое, но что – спросить не решалась. Люди тоже много чего боятся. Не маару, так черных ангелов, мифических существ, что прилетали с холмов. Как девушка не пыталась объяснить, кто это такие, пестрокрылые так ничего и не поняли. Да она и сама перестала бояться, ведь находилась под лучшей защитой, которую можно придумать. Казалось, всё это собрание высоких красивых существ служит одной единственной цели – защитить маленькую потерявшуюся проводницу.
Девушка скинула шкуру, и тотчас о том пожалела. Здесь дул холодный пронзающий ветер, и она не помнила, чтобы когда-нибудь ей было так холодно, ну разве что во время её первого и пока единственного полета.
Одевшись обратно, Первая оглядела присутствующих.
На утёсе находились существа с самой разной расцветкой крыльев – члены синей, зелёной, красной, фиолетовой стаи. Все четыре семьи Народа Холмов. Братья с братьями, каждая стая отдельно, это она заметила сверху, во время полёта.
Однако чуть поодаль стояла странная группа, представители которой не имели какой-то особой расцветки крыльев, скорее, их крылья переливались всеми цветами пылающих небес.
– Кто это? – спросила Первая у Луы.
– Мы считаем ту стаю особой… Многоцветнокрылыми – кажется, так это звучит на вашем языке.
– Многоцве… Язык можно сломать. Пусть будут…допустим… радужнокрылыми, – решила девушка, – это особая стая?
– Они рождаются в каждой. Началось это давно, до того, как люди пришли на равнину.
"Надо же, мы опять возвращаемся к Острову”, – подумала Первая.
И посмотрела в даль, далекую и близкую одновременно, туда, куда возвращались все её мысли. Голова кружилась, воспоминания распускались, словно цветы на деревьях, и девушку снова тянуло домой.
– Вначале мы не понимали почему, – приятный голос Луы вернул её в настоящее, – но потом поняли, что это дар Бога. Каждый радужнокрылый – член ещё одной, пятой стаи. И после своего обучения отправляется к братьям. Они живут выше, у самых гор.
– Это изгнание? – Первая смотрела на шкуры, которыми закрывали тела члены новой семьи.
Луы задумался:
– Да, было время. Когда-то мы отрекались от этого дара, – пестрокрылый склонил голову набок, как будто он вспоминал. Или как будто печалился, – нам стыдно, что было так. Но сейчас родиться радужнокрылым… – он не мог подобрать нужное слово.
– Почётно?
– Да, – Луы помолчал, потом добавил, – они другие. Днём почти не едят, им хватает и солнца. Парят в небе, не опускаясь на землю. Очень и очень долго. Понимают друг друга без слов. Мы это считали проклятием, теперь говорим – благословение.
Гордые и замкнутые, а может, просто отстраненные, радужнокрылые стояли, сцепив трехпалые руки, и смотрели… нет, не на других, не на неё, как это делали представители одноцветных семей, а в небо, будто пытались впитать в себя каждый оттенок.
"Зачем ты смотришь отстранённо
Туда, в глубины океана?
Ты просто маленькая шхуна,
Тебя снесет в мгновенье ока", – вспомнила Первая.
Здесь, на высоком утёсе, разыгрывалось очередное состязание пяти разнокрылых семей. Пестрокрылые соревновались в полёте, поражая друг друга красотой и сложностью фигур, которые рисовали в небе. "Как кузнецы, что соревнуются в замысловатости поделок" – подумала девушка, вспоминая праздник Возвращения. До Возвращения ещё далеко, почти пять долгих лет, и проводница взгрустнула.
Каждый пытался показать что-то оригинальное, не столь изящное, сколь невозможное, что-то, что ещё никто не показывал. Ну, так она поняла.
Быть может, таким образом пестрокрылые себя выражали. Так же, как люди во время своих состязаний. Поэтому, возможно, не всё потеряно, и два народа найдут общий язык.
На Первую смотрели как на почетную гостью (тот же немигающий взгляд плащеносца), и её присутствие придавало состязанию какой-то особый, глубокий настрой. Во всяком случае, так казалось.
Краснокрылый спикировал вниз, резко, на бешеной скорости, и стал притормаживать, почти у самой кромки утёса. Перевернувшись в воздухе, он снова поднялся вверх, только теперь вниз спиной. Замер в воздухе, быстро двигая крыльями, и, несколько раз крутанувшись, исчез, бросившись вниз. Однако потом появился, закручиваясь, словно волчок.
Дошла очередь и до радужнокрылых. Девушка напряглась, ожидая увидеть нечто ошеломительное.
Однако полёт членов гордой семьи не впечатлил. Совсем. Казалось, будто они не пытаются ничего показать, а просто летают. Да, высоко, да, красиво, но летают. В свое удовольствие. "Удивительная стая, – подумала девушка, – какие-то несостязательные".
Первая начала уставать. От бесконечных пируэтов, самовыражений. Так иногда смотришь на очередные разборки мужчин, и хочется уйти, настолько они утомляют.
– Долго это продлится? – спросила она.
– Да, – Луы посмотрел на девушку.
"Он понял, – подумала та, когда её стали пристегивать к уже знакомой конструкции, – хорошо, что не стал уточнять. Всё-таки пестрокрылые – это не люди".
Вскоре она была дома.
Какой-то саммака постоянно крутился поблизости. Молодой, а, может быть, зрелый – саммаки на холмах значительно мельче, и возраст угадывался с трудом. Она потрепала животное по бугоркам, провела рукой по спине. Саммака сделал брык и упал кверху брюшком. "Ты мой хороший" – девушка пожала каждую из шести поднявшихся лапок. Саммака застрекотал и выгнулся. "Совсем как кошка, – подумала Первая, – как же мы все похожи, зримые и незримые, маленькие и большие…"
Она зевнула. Хотелось спать. Спать, спать, спать… Всё-таки первый полет в её жизни. Событие незабываемое, но, конечно, выматывающее.
Около кровати Первая обнаружила ужин. И снова удивилась – откуда пестрокрылые знают их кухню? Ведь они же боятся равнины.
Ситуация выглядела странной, таким же странным казалось и то, что она никому не задавала этот вопрос.
"Здесь какая-то тайна, – подумала девушка, в то время как веки её тяжелели, – кто же я всё-таки – гостья или пленница?"
– Сегодня ты приходил не один, – Пытливый выписывал очередную букву, стараясь не упустить каждый её изгиб, в то время как Мутный что-то считал.
– Её зовут Быстрорукая. Она дочь Заговорённого, – гость перевернул страницу и стал считать дальше.
– Ого, – удивился Пытливый, – самого Заговорённого. Она подалась в искатели? Или пришла за тобой?
– Второе, – парень нахмурился. Тема разговора ему не нравилась, – а ты? – спросил он Пытливого, – у тебя-то кто есть?
Парень вздохнул:
– Да приходит одна, интересуется. На днях предложила уборку. Я сказал – не люблю, когда трогают вещи, потом не найдешь. Она – у тебя беспорядок. Я – какой беспорядок? Это порядок, понятный мне одному, всё лежит на местах. Вначале надулась, потом успокоилась. Вчера напросилась мне помогать.
– На кухне?
– Да.
– Помогала?
– Да больше тёрлась. Всё рядом и рядом. Не давала сосредоточиться. Я кухней почти и не занимался, только она. Иначе бы вообще всё смешал – и суп, и компот, и второе с колбасками.
Мутный прицокнул.
Он посмотрел на искателя, и произнёс, словно хотел объяснить что-то само собой разумеющееся, – да она уплыла в твои сети. Как говорят в Приморье. И, кажется, ты не отвечаешь взаимностью.
– Я?? – Пытливый выдохнул. Громко, – да у меня от неё дыхание перехватывает. Я даже думать не могу. Когда она приходит, у меня все дела останавливаются. Она уходит, а я как в тумане. Какие-то нежданчики в голове. Всё прыгают, скачут. И снова собраться – не получается.
– Ооо, – смех сотрясал тело Мутного, – да у тебя всё серьезно!
Тут же затрясся Пытливый.
Если бы кто-то в этот момент решил заглянуть к ним в окошко, он бы увидел, как двое молодых и с виду серьёзных людей склонились над старой рукописью и странно гогочут и лают. "Колдуны" – подумал бы он, – стражей на них не хватает”, и зашагал бы прочь, а то мало ли что, наведут ещё порчу.
– Дааа, – Мутный утёр слезу, – рассмешил…
– Да ладно тебе, – искатель тыкал на знаки и что-то считал, – 156… Это не звуки, скорее слоги… Ты подсчитал?
– Подсчитываю.
– Давай, – Пытливый нахмурил лоб, – если письмо слоговое, скорее всего, вторая часть знака – гласная. Вторая часть сложного знака. А простые, не сложные знаки – слог, состоящий из одного только звука. Если следовать тайнописи древоведов.
– Простые встречаются чаще, – заметил Мутный.
– Ну если я прав, – Пытливый накручивал локон, – Самые распространенные буквы – гласные. Вторая часть сложных. Если они хоть немного похожи, мы правы.
– Вот, – приятель отдал свой листок, – по простым. Пять страниц.
– Достаточно. Теперь осталось подсчитать вторую часть сложных… Но на простые они не похожи, – продолжил он грустно, – ладно, я сам. Будем надеяться, что наш язык и язык дневника суть одно. Как "Приключения Листика".
– Ага, – уловил Мутный, – зная, как читаются буквы, мы сможем прочесть и текст.
– Да. Но схожесть поможет ещё и в другом. Если языки похожи, будет легче догадываться. Хотя бы по частоте, с которой буквы встречаются.
– Не понял, – Мутный чесал затылок, – но верю тебе на слово.
– Спасибо, – искатель сделал кислую мину, – но я и сам как саммака в воде… Слушай, Мутный, – спросил он вдруг, – так это, с дочерью Заговорённого, какие планы? Останетесь здесь?
Тот покачал головой:
– Нет, скорее всего, не останемся. Мы уезжаем.
– Это она так решила?
– Это мы так решили.
– Жаль, – приятель вздохнул, – очень жаль.
– Что за хрень? – Первая не заметила, как громко это сказала. Слава Обиженному, ни один пестрокрылый не понял – таким выражениям она не учила.
Состояние было такое, как будто мимо неё пролетела стая из тысячи стриклов. Голова гудела, в уши забилась вата. "Даа, – подумала девушка, – развлекаются… ничего себе так развлекаются. В мире людей всё гораздо спокойнее. Хотя…" И она улыбнулась, представив, как изменились бы в лице пестрокрылые, увидев всё то непотребство, что вытворяют её сородичи. К примеру, на Возвращение.
Девушка оглянулась.
Зал Гармонии. Огромное полукруглое здание, такое высокое, что междуреченская звонница в сравнении с ним казалась частью какого-то детского городка. Подобно другим домам синей стаи, Зал Гармонии был сделан из того же лазоревого камня. Но размеры, конечно, внушительные, такого строения Первая раньше не видела.
А внутри… Внутри это смотрелось ещё грандиознее.
Огромное пространство, наполненное светом, который исходил отовсюду, со всех направлений. Многочисленные трубы разной длины, ширины, мутные, блестящие, всевозможных оттенков, подсчитать невозможно – все они покрывали широкую стену напротив, но было понятно, что в глубине этой самой стены, за узкими проходами, скрыто гораздо больше.
Зал был наполнен жителями селения. Да что там селения – под сводами собралась вся Синяя стая. Это казалось, но, возможно, оно так и было. Пестрокрылые стояли за отдельными кафедрами, совсем как представители стражей во время своих взываний, и слушали музыку. Если можно назвать это музыкой – такое безобразное сочетание звуков девушка раньше не слышала.
Во время концерта она скосилась на спутника, им был Луы, и поняла, как велика всё же пропасть между двумя народами. Этот взгляд. Так глядит плащеносец, нацеленный в бруму. Так смотрит Ходкий во время полёта.
Звуки то резали слух, то стучали, будто из-под земли, и однажды, когда наступила тишина (странная такая тишина – как будто где-то поблизости бродит стадо топтунов), она с надеждой спросила:
– Всё?
– Нет, – сказал пестрокрылый, так громко, что девушка вздрогнула. И в голове появилась догадка – музыка не прекращалась, музыка и теперь звучала в полную силу, поэтому-то Луы и крикнул, пытаясь перекричать. Так бывает во время праздника, когда бродячие музыканты выжимают из своих инструментов всё, на что те способны, и ты пытаешься говорить. А потом, по приходу домой, начинаешь хрипеть – настолько громко ты говорила.
В который раз Первая убедилась – пестрокрылые слышат то, чего не слышат люди.
Её слух терзали такие душераздирающие переходы, что теперь, выйдя из здания, девушка удивлялась, как это она способна о чём-то думать. Казалось, её расшили, а после зашили, заново. При этом всё старое вынули, а вставили новое, и к этому новому нужно привыкнуть. Хотелось плакать, кричать и биться в истерике одновременно.
Среди выходящих она заметила Коэ́, старейшину Синей стаи. Хотя говорить “старейшина”, конечно, неправильно – у пестрокрылых не было правителей, в человеческом понимании слова. Дети слушались старших, ученики – учителей. И всё. Каждый из членов общины был равноудален от другого. Общество взаимного уважения – возможно, так будет правильно. Как это общество обходилось без твёрдой руки, без кнута, без пряника, без многочисленных гильдий, поддерживающих порядок, оставалось загадкой.
Между двумя их народами пропасть, и этот ответ был единственным.
Ну а Коэ просто старший, и только. Коэ помнил многое, многое знал, и мог рассказать значительно больше, чем кто-то другой.
– Я хочу услышать, – обратилась к старшему Первая. Обычно так начинали разговор её ученики, – давайте где-нибудь поговорим.
Синекрылый остановился и внимательно посмотрел ей в глаза. Взглядом плащеносца, который ожидает задание.
– Я готов слушать, – Коэ говорил хорошо, без особого выговора. "Это не люди, – подумала Первая, – человек бы, скорее, сказал – "пройдёмте", "давайте присядем", возможно, они отошли бы в сторонку. Пестрокрылый остался стоять, где стоял, готовый ответить.
– Мне не совсем понятно моё положение, – сказала она Коэ, и продолжила, выделяя каждое слово, – Вы. Меня. Похитили. Не пригласили, а именно похитили. Я первый человек, который у вас побывал. Почему же вы не спускались к людям, если знали, что мы живём на равнине?
Собеседник задумался. Задумчивость вообще то была нормальным состоянием пестрокрылых.
Девушка набирала воздух и медленно выдыхала, чтобы дождаться ответа.
– Пророчество сбывается, – ответил Коэ, – порядок нарушен. Наступает ночь, а должен быть день. Небо темнеет, а должны быть пылающие. Господь говорил о спасении, и это спасение – вы, те, кого он привёл. Он просил вас принять, как братьев, когда придёт это время. И время пришло.
– Пророчество, – задумалась девушка, стараясь повертеть это слово на языке, настолько оно было ёмким, – ну почему же вы раньше молчали? Почему не сказали сразу?
Коэ скрестил свои руки:
– Вы наша гостья. Мы не хотели Вас…
– Беспокоить, – подсказала девушка старшему.
Робость – пожалуй, еще одно качество Народа Холмов. Пестрокрылые боялись стать в тягость. И в то же время доставляли ей массу неудобств – взять хотя бы сегодняшнее представление.
Девушка усмехнулась:
– Вы удивительно любезны. Конечно, похищение – не ваша выдумка, конечно, так сказано в пророчестве.
– Вы правы, – Коэ опустил свою голову (как это по-человечески, подумала Первая, не во всем же, забери меня чёрный, мы разные), – вы правы, – повторил он опять, – наши посланцы были в пути, когда обнаружили Вас. И это их собственное решение. От имени стаи хочу извиниться. Мы Вас отправим обратно, когда захотите, – старший смотрел ей в глаза, – что делать дальше, не знаю. Пророчество об этом молчит.
– Тогда мне совсем ничего не понятно, – девушка помолчала, и после продолжила, выделяя каждое слово, – я – первая из людей, которая побывала у вас. Как вы узнали, что́ мы едим? Как смогли, – она пошевелила пальцами, – приготовить?
Коэ склонил голову набок. "Думает", – Первая фыркнула. В такой позе стояли её ученики, если пытались что-то понять. Так напрягался Луы в первые сутки знакомства.
– Хранители, – произнес наконец пестрокрылый, – хранители знают все.
В самом холмистом Лесу равнины, в самом отдалённом селении этого Леса, в одном из самых невзрачных домиков сидели двое.
Сидели и оправдывали название места. Потому что они искали. Искали, но долго и тщетно.
– Столько времени потрачено впустую, – Пытливый опустил свои руки, так, словно в каждой висело по гире, – моя догадка оказалась неверной. Получается, это совсем не догадка. Вторая часть сложного знака – не гласный. Но что? Вспомогательный знак? А первая часть? Согласный? Или, может быть, гласный? Что, забери меня чёрный, за слог? Это какое-то издевательство, вовсе не слог. Типа "ч – ел – ов – ек".
Он громко выдохнул и попытался подняться. Быстро и непринуждённо.
Непринуждённо не получилось. Искатель рухнул обратно.
Мутный учился писать, а заодно помогал. Теперь приятель старался переписать первую страницу, и попутно делил сложные знаки на составляющие.
– Если ты запутался, распутывайся в обратном направлении, – предложил он искателю.
– Вечно ты со своими поговорками. Хорошо. Отбросим последние рассуждения. Начнём с того, с чего начали, – парень взъерошил волосы.
На противоположной стороне дороги, на маленькой, не по размерам скамье сидел Невинный. И что-то чертил, в небольшом карманном блокноте.
– Давно он здесь? – спросил Пытливый у Мутного.
– Кто?
– Твой сокамерник.
– Ааа, мой духовный брат, моя половинка, – Мутный слегка сдвинул брови, – пускай. Пока не уйду, будет сидеть. Такая работа…
– Он помогал мне на кухне. Однажды. И постоянно жевал. Поэтому я беспокоюсь – как он там? Может, проголодался? – искатель расстроился. Конечно, картинно.
– Ну вынеси что-нибудь, чтобы не мучился. Хотя … пускай посидит. Голодать полезно. Саммака поголодает – тогда и бруму гоняет.
– А твоя воительница? Она… как ей твоя половинка?
– Быстрорукая ушла на охоту, – Мутный сказал как отрезал. Говорить о невесте ему не хотелось.
– Ммм…даа, – Пытливый задумался, – начнём, сталбыть, заново. Так… Общее количество знаков 188. 32 простых. Гипотеза – звуки. 156 сложных, можно разделить на простые. Это важное замечание, – искатель поднял кверху палец, – потом. Знаки не похожи на наши. А если похожи, то только частично. Первая часть встречается чаще, вторая – реже. Итак…
– Тяжелую задачу ты мне подкинул, – Мутный выписывал букву, – я и по-нашему то писать не научился.
– Труден путь искателя, да сладок плод.
– Терпеливый.
– Да. Он любил поговорки, – искатель прошёл мимо клетки и открыл многодверчатый шкаф, – подымим?
– У тебя есть?
– А как же ж, – ответил Пытливый с явным приморским акцентом, – жить у холмов и не насобирать холмистых чадилок? Дружище, мне не надо пилить полравнины, чтобы покупать неизвестно что, неизвестно где, да еще втридорога. Вот, – он достал небольшую коробочку и протянул её гостю, – чистейший, собранный этими руками, – искатель раскрыл ладони.
Мутный слегка улыбнулся.
Открыв коробочку, он долго втягивал аромат, знакомый, терпкий, и даже прикрыл глаза, чтобы лучше впитать этот запах.
– Более чистый, чем тот, которым дымили мы, в нашу последнюю встречу, – я, ты, Щербатый… – Пытливый нахмурился. Он вспомнил историю, услышанную от Мутного. Неужели это случилось? Неужели они никогда не соберутся втроём?