Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
"Ох, женщины, – Мутный смотрел на обоих и думал, – как же вас много, когда вы вдвоем".
Но Любящая казалась невозмутимой. Как кошка при встрече с саммакой.
И Первая вдруг поняла, что говорила напрасно. Наверняка та давно всё передумала, проиграла в своей голове все возможные сценарии возможной встречи с возможно Создателем.
– На этот случай есть козырь. Когда придёт время… – женщина замолчала, возможно, считая, что может сказать что-то лишнее, – прошу, – повернулась она к машине и плавно взмахнула рукой. Бочина открылась.
Внутри была мгла.
– За мною, не бойтесь, – Любящая посмотрела на спутников и улыбнулась.
– Скажи, зачем? Зачем мы тебе? – спросила Первая.
– Мне нужны люди с равнины.
– Почему мы?
– Потому что вы знаете. Потому что поверите. Потому что пойдёте, – женщина выдохнула и сделала приглашающий жест.
Первая фыркнула, и ещё крепче вцепилась в Мутного. А Мутный вцепился в девушку.
Медленно, словно танцуя, парочка вплыла в чудовище.
Бочина закрылась, и стало страшно.
Неожиданный свет ослепил и заставил зажмуриться. Белый, как молоко, исходящий от стен, пола и даже потолка. Первая вспомнила дом, в котором жила на холмах. Там тоже был свет, такой же ровный и не навязчивый. Хотя, пожалуй, помягче. Тот успокаивал. Этот бодрил.
Как только глаза попривыкли, она огляделась.
Помещение казалось пустым. Нет, не казалось – оно было пустым. Какие-то ниши в стенах, несколько кресел перед доской, широкой и белой. И всё.
В одном из кресел сидел человек. Лохматый, но с аккуратно подстриженными усами, в блестящей чёрной жилетке, надетой на голое тело, со светлой, почти бледной кожей. Как у Любящей. Или Веселёхонького, упокой Обиженный его душу. Свет лишь подчеркивал бледность, намекая на сходство с двудушными.
– Пришли, – мужчина поёрзал на кресле, но остался сидеть.
– Да, – ответила женщина, – всё прошло благополучно. Спасибо, что дождался, не улетел.
– Опасно от так открываться.
– Знаю. Но дело того стоило. У нас гости.
– Ща плетим. Птичка вже заскучала.
"Какой странный выговор, – подумала девушка, – вроде приморский, а вроде и нет. Говорит быстро и кратко, слова проглатывает. Как Косматый. Но всё же не так."
Мужчина обернулся, вернее, не он – обернулось кресло, вместе с мужчиной.
– Добр суток. Сударыня. Сударь. Разшит представиться – мня звут Хвостень, я каптан этой птички.
– Первая, – промолвила девушка.
– Мутный.
– Ну что, плетели, Фиалка? – мужчина воззрился на Любящую. И подмигнул. "Фиалка? Пожалуй, идёт" – подумала девушка. Но всё-таки фыркнула.
– Ущипни меня за попу, Хвостень. И зацелуй меня до смерти. Ты умеешь уговаривать девушку, – Любящая выдохнула последнее слово.
Капитан дёрнул ус и повернулся к доске. Руки взлетели, будто он отпускал плащеносца на празднике Возвращения. Перед доской возникла картинка. Точки, линии, мелкие, крупные, какие-то надписи, цифры. "Карта" – подумала девушка.
Хвостень мигнул пару раз, и точка в правом верхнем углу этой карты расширилась, запульсировала, словно раздутая шишка у зримых.
Картинка исчезла, сложившись с боков, и Любящая попросила садиться.
Первая уселась, и тут же почувствовала, как что-то вдавило в сиденье. Как будто она оттолкнулась ногами. Но ноги свисали рядом.
Она посмотрела на Мутного. Парень закрыл глаза. Первая тоже закрыла и постаралась расслабиться.
Потом открыла:
– Ну что, когда полетим?
– Вставай, – ответила Любящая (она же Фиалка).
– Зачем?
– Прилетели.
Деревья ангелов – плащеносцев и острокрылов, были излюбленным местом селян. Именно здесь появлялись селения. Летающие существа редко опускались на землю, предпочитая обсиживать ветви, а синий или, тем более, фиолетовый свет успокаивал, даруя спокойствие и безмятежность.
Конфликтов и так слишком много. Люди, запертые ночами, особенно когда на равнине пылающие, становятся нервными. Пускай в зримом Лесу и просторно, пускай звуков много, и все они разные – в душе кто-то шкодит. Особенно когда смотришь вверх. И видишь косматые тени.
Шокеры – отвратительные создания.
И если ты заперт в Лесу, выбирай плащеноску – тихо, спокойно, и слышно негромкое стрекотание, вперемешку с пением птиц.
Но воины – гильдия особая, безмятежность им не нужна. В любой момент тебя могут дёрнуть и ты уедешь, за несколько суток от дома. Какая тут безмятежность?
Да и в своем Лесу нужен порядок. Совет старейшин любит давать задания. А случись что серьёзное – кто поможет? Гильдия воинов не только карает, гильдия спасает от неприятностей, будь то пожар или внезапное нападение воспов, которые время от времени сходят с ума. Надо быть начеку. И постоянно тренироваться.
Поэтому и поселок выглядел по-другому. Зеленые, сине-зеленые, желтые краски преобладали. Деревья бегунов, саммак, шептунов. Главное – держать хозяйство подальше. Шептун – животное сильное, а группа этих животных, которых, как и других шестилапов, тянет к своим деревьям, может снести постройку.
Но Заговоренный нуждался в спокойствии. Чтобы лечить свою память. Хотя и знал, что никогда не залечит.
Поэтому и выбрал дом на окраине, так, чтобы в окно светил синий свет, свет плащеноски. Этот свет убаюкивал, позволял забыться, расслабиться. Позволял – забыться не получалось.
Он снова готовил завтрак, и снова для неё. Хотя и знал, что съест его не она, съест другая, близкая и далёкая одновременно.
А та умерла. Ту он уже не увидит.
Заговорённым восхищались – как он любит своих женщин, приносит завтрак в постель. И никто ведь не знал, никто в посёлке не знал, для кого он готовит. Воин представлял, как приносит поднос, ставит на столик. А в постели она – просыпается, и улыбка… Эта улыбка. Редкая и незабываемая.
Он бередил свои раны. Хотел залечить, но делал больнее.
Три дня прошло с той поры, как простился. Поцеловал её пальчики, посиневшие губы, пятно, то самое пятно на лбу. Душа рвалась в клочья, а он целовал.
Тогда он не плакал. Слёз не было. Возможно, выплакал всё, наблюдая её страдания. Проживал её боль, мучительно долго, пытался вжиться и забрать себе всё, но он и представить не мог, насколько ей больно.
Двудушные не сжигают, двудушные не отправляют за море. Двудушные хоронят. Заговоренный знал, где её могила. И в мыслях туда возвращался. Снова и снова. Но только в мыслях. Прийти он не мог. Да и не надо. Прошлого не вернешь, не искупишь. Но если бы было возможно, он сделал бы всё по-другому. Если бы было возможно…
Безвестный Лес. Странное и зловещее место. Так думают многие. Лес, в котором живет паразит, зримая душа, не имеющая собственного тела, и заражающая других, по большей части ослабленных и больных. Животное выздоравливает, но когда приходит пора размножаться, оно выпускает новорожденные души живущего в них паразита, которые заражают других. Раз в десять лет, в начале ночи. В остальное время паразит не опасен.
Но люди в Лесу не живут. Точнее, живут, но только те, что переродились, и при этом остались живы. Их называют двудушными.
В самый разгар Угасания, как только солнце меняет свой свет и становится тусклым, со всех концов равнины, разными путями, кто тайно, кто явно, в Лес съезжаются люди. Те, что готовы продать свою душу и совершить самый страшный грех – грех слияния. Тем самым нарушив главную заповедь Обиженного – не использовать зримые души, и нарушив её в извращённой форме. Стражи за это казнят. Поэтому двудушные не покидают Безвестный, который называют Девятым, а днём, когда светит солнце, живут по ту сторону Леса, где к морю подходят предгорья. Чтобы попасть в это место, нужно пройти через Лес, таинственный и пугающий.
Почему человек заражается сразу, не знает никто. Слабый, здоровый, старый, молодой – заражаются все. Быть может, всё дело в отсутствии зримой души, а если тело свободно, проникнуть легче.
И паразит проникает.
Начинается ломка. Перерождение, как называют её двудушные.
Это время боли и страдания. Человека лихорадит, внутренности выворачивает, кости сжимает в тисках. Лоб краснеет, его середина выпячивается, кажется, что-то стучит изнутри, пытаясь выйти наружу. И это что-то выходит, темное и шершавое, подсыхая, словно засушенный плод.
Эта шишка, вырастающая на лбу, напоминается шишки других зримых душ. Если её оставить, человек погибнет, как только пройдет новый цикл и снова закончится ночь. Новорожденные души паразита выйдут из тела и будут искать жертвы. Поэтому шишку после перерождения удаляют, оставляя большой кровавый рубец.
Тогда человек живёт долго и почти не стареет. Видит и слышит то, что не слышат другие, а его осязанию позавидует слепой. Раны заживают, болячки уходят. Но он становится двудушным.
Стражи двудушных презирают. Но торговлю при этом ведут. И отправляют легатов.
Или представителей гильдии воинов.
Это решение выглядит логичнее. Никто не задаёт лишних вопросов, а если и спросят, то можно сказать, что это разведка. Боем. Ну или подобную чушь. В чушь верят с охотой, она необычна.
Шли последние пылающие.
Ему, тогда еще не Заговоренному, в то время его звали Задорный, предложили работу. Нужно было съездить в Девятый и забрать товар. На равнине за Лесом росла трава, экстракт которой считался лучшим обезболивающим. В диком виде она росла и в других местах равнины, но встречалась редко и обезболивала хуже. Да и готовить лекарство умели только двудушные. Для них это было важно, ведь во время перерождения человек испытывал боль, которая считалась одной из самых мучительных. Выживали немногие, даже с лекарством, а без лекарства – уже единицы.
Задорный тогда согласился.
Потому что не мог отказаться. Точнее, мог, но не хотел. Бежать от задания не в его характере, ни тогда, во времена молодости, ни теперь, когда стал командиром отряда Длинного Леса.
Было страшно. Вначале. Да, время не то, самый конец ночи, заразиться нельзя. Но кто его знает? Говорят, в Девятом Лесу и другие напасти. Не все возвращались обратно. "Девятый Лес, Девятый Лес" – повторял он во время поездки. Если чего-то боишься, называй это вслух. Пока не перестанешь бояться.
С виду местность была обычная. Безвестный не отличался от других таких же Лесов – Длиннолесья или Долины. Те же деревья, те же лохматые тени над головой, те же острокрылы ловят тех же твердотелок. Птиц было меньше, как и других незримых. Но в остальном – Лес как Лес.
И двудушные оказались самыми обыкновенными. Немного менее озабоченные, и, вроде как, более гостеприимными. Кузнецы, ткачи, скотоводы, те же ремесленные мастерские, та же кухня, сочетавшая в себе всевозможные блюда, которые готовили в разных районах и в разных общинах. Ведь в Девятый стекались все – кто бежал от прошлого, кто порвал прежние связи и хотел начать новую жизнь, бежали от правосудия, бежали от того, что этим правосудием прикрывалось, бежали, казалось, без всякой причины, а чаще даже и не бежали, а просто шли – медленно и упорно, к намеченной цели, той цели, к которой давно готовились, взвесив все за и против, шли, чтобы остаться уже навсегда.
Все пришедшие в Лес отдавали плату во время перерождения и приносили клятву верности. А после становились частью Безвестного.
Здесь попадались старожилы, которых можно бы было назвать глубокими стариками, ведь они помнили события самой кровопролитной войны – войны ресурсов, то время, когда и стражей то не было. Но старики ковали, строгали, готовили наравне с остальными.
Были те, кто моложе, допустим, бывшие разбойники, которые одумались и решили начать новую жизнь. О бандах давно забыли, или же они стали чем-то вроде предания, все части которого перемешаны и уже не понять, где там правда, где вымысел. Никто на равнине не думал, что герои преданий живы, и что живут те не где-нибудь, а в самом далёком Лесу.
Здесь были искатели, те, что стояли у истоков создания гильдии. Были посланники стража-заступника, которые не вернулись и у стражей считались мучениками, пострадавшими за веру. Если бы они видели довольные или, скорее, умиротворённые лица всех этих мучеников, то, наверное, поменяли бы своё отношение. Не к двудушным, к посланникам.
Были и молодые. Действительно молодые. Пришедшие в последнее Угасание.
Среди этих пришедших была и она.
Он её задирал. Постоянно. Иногда девушка обижалась. Тогда он давал задний ход и становился серьёзным.
Парень не мог понять, чего же его зацепило, что влечет к этой странной и неказистой девчонке. Желание понять, или, может, желание помочь? Но вскоре он понял, что это другое желание.
И тогда его жизнь изменилась.
Он не мог её покинуть. Не мог уйти. Он полюбил её странности, её манеру молчать, когда о чем-нибудь спрашивал. Её рисунки на воде, которые исчезали, стоило лишь подуть на поверхность. Её задумчивость и её созерцательность.
Она редко смеялась. Почти никогда. Но если у него получалось её рассмешить, на глазах проступали слезы. Он радовался за неё и за себя. Буквально сиял от счастья. Он обещал самому себе, что сделает её счастливой.
И не сдержал обещание…
Она любила рисовать. Медленно, аккуратно. Кисточка только касалась воды, но вместо расплывчатых пятен появлялся узор.
Она никогда и никуда не спешила. "Прекрасное всегда неторопливо”.
Но он её не понимал. Зачем так стараться, если то, что рисуешь, исчезнет так быстро?
– Зачем ты здесь? – спросил он однажды. И думал, она не ответит.
Но она ответила.
– Я хочу уйти от времени, – сказала девушка. Сказала, и снова взялась за работу.
Она любила всё медленное, застывшее. Ей хотелось, чтобы прекрасное замерло и осталось уже навсегда.
И рисовала по воде…
Когда она пришла и он увидел её состояние, то даже не знал, что же делать – радоваться или тревожиться. Лихорадочный блеск в глазах, и улыбка, которую он не забудет. Ему постоянно снится эта улыбка – напряженная и в то же время торжествующая.
– Что случилось? – спросил он её. Понимая, что что-то случилось.
– У нас будет ребенок, – сказала она.
Воин знал, что это означало. Уже знал.
Двудушные редко имели детей. Ведь чтобы выносить ребенка, нужно вытерпеть страшные боли. Душа паразита, живущая в человеке, поддерживает тело здоровым, препятствуя любым изменениям. Если ты сломал руку, она срастается быстро, но при этом болезненно. И если в теле женщины появляется ребенок, начинается борьба. Обычно природа берёт своё, и ребенок рождается. Но муки, которые при этом испытываешь, невыносимы.
И на ребёнка решались редко.
Она решилась.
Им предстоял долгий и мучительный путь, который нужно пройти. Вдвоем.
Но он не знал, чем этот путь закончится.
Он проводил с ней все время, переживал её страдания. Он не отходил от нее ни на шаг.
Но однажды он отошел.
И когда вернулся, было поздно.
На столике у изголовья стояла пустая баночка. Баночка с обезболивающим. Девушка выпила всё.
И умерла.
Тогда Задорного не стало. Тот человек, который вернулся в Длиннолесье, не был похож на весёлого развязного парня. Его перестали так называть. Говорили – "приятель", "дружище".
А потом он стал Заговорённым.
Безвестный Лес – не какое-то особое место. Там люди верят, любят, страдают. Так же, как в Длиннолесье, Приморье или Долине. Быть может, в Девятом меньше суеты, быть может, больше думают о вечном.
Но для него этот Лес стал особенным.
Заговоренный перевернул прожаренный ломтик и чуть больше закрыл поддувало. Запах ароматного хлеба носился над кухней и заставлял желудок сжиматься.
Готовить его научила она. Девушка была из Заводья, а кухня тех мест считается лучшей кухней на равнине. Там не боятся пробовать новое, и смело добавляют что-нибудь зримое – те же специи из перемолотых тянучек или сало речных ползунов.
А потом он готовил для неё, и каждый раз, когда она просыпалось, на столике у её изголовья стоял завтрак. Каждый раз.
Он поставил всё на поднос и медленно вышел из кухни. "Прекрасное всегда неторопливо".
Игривая сидела в кровати.
Она взвизгнула, как довольный саммака, и повисла на шее.
– Тише, тише. Я ещё не поставил.
– Необыкновенный, заботливый, милый, – щебетала Игривая (та, из Девятого, не щебетала), – куда пойдем?
– Погоди, – Заговорённый разлил компот, – что происходит в селении? Почему все такие озабоченные?
– А, это… Дневник. Может, слышал?
– Что за дневник?
– Девочки с Острова. Если рассказывать вкратце, – женщина вздохнула, – Обиженный оказался подонком.
– Я не верю в Обиженного.
– Но ты веришь стражам.
– Я верю в порядок. А стражи и есть порядок.
– Но они нас обманывали. Остров существует, Обиженный сам нас заставил уйти. Так что заступничество стражей не нужно.
– Нет никакого Обиженного.
– Всё то же, по кругу, – Игривая подошла и потянула мужчину за руку.
Они вышли во двор. Миновали кухню, беседку. Прошли между бегуньями.
– Куда ты меня ведёшь? – удивился Заговорённый, – я думал, мы будем завтракать. Во рту пересохло.
– Командир! – услышал он голос, – к вам прилетели.
У дороги стоял Палёный, взводный отряда. Перед ним, стрекоча и хлопая крыльями, важно шагал плащеносец.
– Подожди, – Заговорённый освободил свою руку, – давай.
Взводный вручил конверт.
Сломав печать, Заговорённый начал читать:
– "Канцелярия Стража-Заступника. Командиру отряда Длинного Леса. Прошу явиться к концу десятого межсезонья двадцать первого угасания к Плацу Прихолмья вместе с вверенным Вам отрядом. При себе иметь всё необходимое для строевого построения. Проводники в дороге."
Заговорённый поднял глаза:
– Даже не в сезон пылающих. Интересно. Что же такого срочного?
– Дневник, – подсказала Игривая.
– Дневник…
Воин задумался.
– Хорошо, – сказал он мужчине, – готовьтесь. У нас восемь суток.
Первая стояла на площадке, огороженной светящимся контуром, и ощущала себя героем самого древнего и самого странного произведения. Листик так же стоял на мостике, когда корабль после долгих скитаний приплыл в необычную и загадочную страну, так не похожую на его собственный остров.
Солнце уже погасло, и город, к которому они приближались, утопал в сотнях, а, может быть, в тысячах огней. Фонари зажигались с наступлением ночи, и горели, горели…
Еще будучи маленькой девочкой, Первая поражалась жителям Дальнего города, которые ради освещения собственных улиц, не всегда необходимого, изводили такое большое количество масла. Но если учесть, что ночь в мире "Приключений" длилась десяток часов, такая щедрость казалась не расточительностью, скорее, рачительностью его обитателей.
Листик, однако, и сам удивлялся. На его родном острове этого не было – фонари зажигали в самых нужных местах, и только тогда, когда это действительно необходимо.
Пещера хранителей и та пещера, в которую влетел черный ангел, были похожи, но похожи не абсолютно. То же ощущение чего-то громадного и величественного. Тот же шум падающей воды. Те же мириады светящихся точек, разбросанные под сводом. Однако здесь не было разноцветных огней, благодаря которым пещера хранителей походила на пол исполинского подземелья, покрытого драгоценными кристаллами, которые охранял огнедышащий дракон.
Но здесь был город. Настоящий, большой город. По размеру напоминавший торговые посады Междуречья. Но только по размеру. В остальном окружающее наводило на мысли о Дальнем, из “Приключений”. Те же дома, построенные из камня, те же прямые улицы, та же аккуратная застройка. И всё это тонуло в бесчисленных белых огнях.
– Сами построили? – спросила у Любящей девушка.
– Что? Город? – переспросила та, – ну да, город построили мы. Хранители помогли. Они поделились… возможностями.
– Конечно же, бескорыстно?
– Конечно же , нет. Разве кто-то что-то делает бескорыстно? – женщина посмотрела на девушку. Не так, как зрелый человек смотрит на юного с высоты своего опыта. И даже не так, как мать смотрит на дочь. Заботливо и в то же время слегка настороженно. Нет. Она посмотрела с надеждой.
"Что, забери меня чёрный, ей нужно?" – подумала Первая. И покосилась на ангела – теперь поговорка звучала иначе.
– Мы все нужны друг для друга, – продолжила Любящая, – люди Острова, люди равнины, хранители. Что-то произошло, и в результате имеем то, что имеем. Теперь предстоит понять, зачем это нужно, и исправить ошибки.
– Искатели знают о городе? – Мутный старался разглядеть как можно больше деталей в том многообразии, которое открывалось глазам.
– Искатели нет. Орден знает. Орден… Это было ошибкой. Зря мы их взяли на Остров, – женщина сузила взгляд, – Орден держит любое важное знание взаперти, внутри собственных стен. Они хотят знать, что не знают другие. Я поняла это поздно.
– Почему вы отправились на корабле? – продолжал спрашивать Мутный, – почему не на ангеле?
Любящая усмехнулась:
– Представляю, что бы случилось, узнай Орден об ангеле. Мы бы на Острове и остались. Убитые или потерянные. Все, кроме меня, погибли, и я не уверена, что кто-то погиб случайно. Уже не уверена, – женщина помолчала, – чёрный ангел – слишком ценный подарок, и только один.
– Постой, – нахмурилась Первая, – ещё моя бабушка рассказывала, что однажды увидела стаю.
– Хранители, – ответила женщина.
– Зачем?
– Они собирают информацию. Для них очень важно знать всё обо всём.
– Но черные ангелы забирают людей.
– Люди – тоже информация, – Любящая замялась, – я не думаю, что хранители делают что-то плохое.
По улицам города двигались какие-то повозки. Одни закрытые, другие открытые сверху, словно прогулочные кареты.
Мутный щурился, стараясь увидеть детали. Если у этих повозок и были колёса, то спрятаны они глубоко и снаружи почти не видны. Но больше всего поразило не это. Повозки никто не тащил – ни топтун, ни лошадь. Никто. Колёса, если таковые имелись, крутились за счет непонятной внутренней силы.
Впрочем, после черного ангела всё удивление было размыто.
– А как же вы возвращались? – спросил он, подумав, – с Острова? Терпеливый сказал, что нужно плыть ночью. А в самом начале ночи вас подобрали в Лесу, Длиннолесье. Значит, вы плыли днём?
Любящая посмотрела на Мутного. Как будто пыталась понять, чего же он хочет.
– Мы плыли не днём, – сказала она, – на Острове много чего случилось. Да мы и не плыли. Корабль сожгли, и сделали это люди – не люди с равнины, не горожане, другие… Потомки тех, кого тронули небеса, но которые выжили. Обезумели, но всё-таки выжили. И у них появились дети, – Любящая посмотрела на спутников, – потомки тронутых не говорят, они лишь бормочут. И что-то показывают.
Первая слушала, пытаясь среди хаоса звуков, раздававшихся снизу, разобрать отдельные голоса. Город бурлил, и жил своей жизнью. Насыщенной, многообразной. Сколько там жителей? Тысячи?
– С Острова мы улетели, – продолжила Любящая и покачала головой, увидев, как Мутный кивнул, – не на ангеле. Чёрные ангелы днём не летают – это условие, которое дали хранители. Мы улетели на шаре.
Мутный открыл было рот.
– Да, – подтвердила женщина, – на том самом шаре, про который рассказывал Веселёхонький. И на котором мы чуть не погибли. Все вместе, – она посмотрела назад и улыбнулась своему вечно неунывающему капитану. Тот делал движения – вправо-влево, вверх-вниз, танцуя какой-то безумный танец. Эти движения напомнили Первой упражнения гильдии воинов. "Будьте изворотливыми, как струйки" – говорит инструктор, в то время как ученики попеременно парируют удары, изгибаясь всем телом.
Хвостень продолжил своё упражнение, закрутившись в воздухе словно волчок и слегка оторвавшись от пола. "Как это он?" – думала девушка.
– Шар начал терять высоту, – продолжила Любящая, после того как Хвостень поставил жирную точку в занятиях, медленно и изящно спустившись, – мы упали на остров. Маленький рыбацкий остров у побережья. Наш капитан погиб, насадившись на вертел. На мачту. И дальше мы плыли на шхуне.
– Представляю, как глядели рыбаки.
– Рыбаков уже не было. Мы плыли в одиночестве…
Первая не знала, чему удивляться – пещерному городу, рассказу Любящей или капитану воздушного судна, творившему нечто невообразимое.
– Как будем спускаться? – поинтересовалась она, – ведь мы же спустимся в город?
Скала отвесно падала вниз – ни ступенек, ни лестницы не было.
– Конечно, – женщина улыбнулась. Обворожительно и естественно. "Как у нее получается?" – подумала Первая. Ей хотелось насадить эту спокойную уверенную в себе самочку на мачту, как того капитана. Тогда бы она потеряла свою обаятельность.
– А как это будет – ответила женщина, – вот, – и показала рукой. Из скалы выступало что-то овальное, с разрезом посередине.
– Хвостень! – крикнула женщина.
– Что?
– Спускаемся.
Капитан воздушного судна махнул, словно пускал плащеносца на празднике Возвращения, и произошло очередное маленькое чудо. Створки вокруг разреза раздвинулись, и Первая с Мутным вошли в помещение, освещённое тем же светом, которым светился и город.
Затем вошла женщина.
Хвостень смотрел на Любящую, излучая какое-то безграничное восхищение, но только они зашли, радостно хлопнул в ладоши.
Двери закрылись.
"Мы в западне, – подумала Первая, – зачем же я согласилась?"
Но было поздно. "Ты, девушка, засунешь пальцы в любое тесто" – говорила бабушка. И была, как всегда, права.
Что-то задвигалось, и девушке показалось, будто они полетели. Вниз, на огромной скорости.
Вначале она стала легче. Потом тяжелее. Как будто несёшься на прыгуне. Только наоборот – тебя отпускает, а потом словно вдавливает. И ощущения, конечно, не те. Ты не видишь, куда летишь, с какой скоростью, и не знаешь, когда это кончится.
Но в целом, терпимо. И даже понравилось.
"Сколько ещё ощущений мне предстоит испытать этой ночью?" – подумала девушка, и снова вспомнила тесто.
Створки открылись.
В уши ударил рокочущий шум падающей воды. По лицу пробежал холодок.
– Здесь необычный воздух, – заметил Мутный, – как будто с запахом, – он вытер ладонью лицо и смахнул с пальцев капли.
– Брызги водопада, – ответила Любящая, – слишком мелкие и почти незаметные. Вода падает вниз, и брызги взлетают вверх.
– Так пахнет после грозы, – Мутный дышал полной грудью, слегка раздувая ноздри.
– Надышишься. Времени много, – ответила женщина.
Девушка вспомнила ту, первую пещеру, в которой встретила паучков. Воздух там был такой же – тяжёлый и лёгкий одновременно, он поражал чистотой, но его как будто бы не хватало.
Напротив стояла повозка. Точнее, висела в воздухе. "Так и есть, – думал Мутный, – совсем без колёс".
Но только стоило сесть, она опустилась. Пока не коснулась дороги.
Плавно, словно кто-то посредством лебёдки спускал подвешенный груз.
В повозке не было ни рычагов, ни ручек, ни даже кнопок. Впрочем, и в чёрном ангеле, и в машине, в которой они спускались, их не было тоже.
Любящая взмахнула рукой, и появилась картинка. Всё те же линии, точки, кружочки. Женщина слабо прищурилась, будто пытаясь что-то увидеть, моргнула.
Повозка слегка оторвалась.
И полетела…
Первая стала смотреть.
Дома были высокие, от трех до пяти этажей. Квадратные, с окнами, входами, похожими, как отражения в зеркалах. Даже Первая, с её любовью к простому и функциональному, приуныла. Здесь легко потеряться, а жить в таком городе скучно.
Все строения каменные, в основном тёмно-серые. Но попадались и черные, и бардовые, даже в крапинку. "Хоть какое-то разнообразие" – вздохнула девушка.
Камни большие, как плиты, на которые позже наносятся надписи. Такие ставят на месте, где случилось что-нибудь грандиозное. Например, стояние у Квадратной Рощи, самое важное из событий войны ресурсов, после которой гильдия стражей стала первой гильдией мира. Здесь же из похожих камней выложены дома. Все, деревянных не было. Каменные блоки подогнаны ровно, хотя и не так, как в домах пестрокрылых, стыки просматривались легко. Окна большие, и в основном без решёток.
Между домами деревья, везде. Сосны, березы, осины.
"Света здесь много” – подумала девушка. И посмотрела наверх. "Звезды" горели ярко. Но над дорогой было светлее – по обеим её сторонам тянулись светильники, в виде столба, на самой вершине которого находился большой светящийся шар. "Неэкономно, – подумала девушка, и ужаснулась, представив, сколько же масла уходит на свет. Хотя, может быть, они горят не всегда, да и кто его знает, вдруг это не масло? Деревья же светятся? Светятся. И огнетелки, и зонтики. А масла в них нет.
Повозка остановилась. У правой обочины.
– Приехали, – Любящая вышла, медленно и, как всегда, грациозно, заставив девушку фыркнуть.
Она посмотрела на Мутного, точнее, проследила за направлением взгляда. Парень воззрился на женщину и будто о чём-то задумался.
– Ты чего? – спросила она.
– Погоди, – Мутный слегка отстранился, – откуда у Вас письмо?
– Письмо? – переспросила женщина.
– Ну это. Сопроводительное.
– Ах… – Любящая задумалась.
– Его же не было в книге.
– Конечно не было. Оно лежало в сумке у Терпеливого.
Парень занервничал. Первая еще никогда не видела его таким возбужденным. Стало даже обидно.
– Как же он хотел передать книгу без сопроводительного письма?
– А я почём знаю? – женщина смотрела в упор, почти прожигая взглядом, – этот подонок убил Веселехонького и напал на меня. Мы пять лет (пять лет!) прожили вместе. На Острове. И что, я должна разбираться, что он хотел передать?!
Любящая была похожа на меч из алмазной стали, который можно считать отдельным героем из “Приключений”. Такой же острый и несгибаемый. "Похоже, она говорит правду, – подумала девушка, – Долговязого убил Терпеливый. Если бы сразу, вот так, без этих улыбок, жеманства. Без этой ненужной иронии. Я бы поверила."
Мутный молчал.
Он опустил свою голову и будто смотрел на дорогу. Но в душе жила буря, и Первая это видела, хотя и не знала причину.
– Послушайте, я не хочу никого оправдать, – парень взглянул на женщину, прямо, – я просто пытаюсь понять. Мне нужно понять… Хорошо, – он вздохнул, – вы знаете человека по имени Дельный?
– Почему ты спрашиваешь?
– Терпеливый велел передать ему книгу.
Любящая усмехнулась:
– Дельный кто-то вроде старейшины. Но Дельный не в Ордене. Терпеливый не мог так сказать.
– Но он СКАЗАЛ, – Мутный, казалось, вскипел, – и ещё. Простите за домыслы, но я спрошу. Терпеливый хотел Вас убить, я в это верю. Но почему же тогда́, а не раньше? Что его останавливало? Ведь у него была потеряшка?
Любящая смотрела в упор.
Парень смотрел в упор.
Первая хмурилась.
– Я задавалась этим вопросом, – ответила женщина, – но я могу лишь сказать – не знаю. А что касается письма, оно адресовано Лобастому.
– Будто два разных человека.
– Да.
– Там, на Посту, был такой тип, с Озёрного. Помните?
– Помню.
– Так вот… – Мутный задумался, и посмотрел в никуда, – он сказал одну вещь. Странную. Она тогда показалась странной. Но я запомнил. Потому что всё остальное, что он говорил, было правдой. Он знал кто мы, откуда, узнал потеряшку. Вот про потеряшку он тогда и сказал, – парень нахмурился, будто пытался вспомнить, – он сказал, что это еще непонятно, кто кем владеет – человек потеряшкой, или потеряшка человеком. И я теперь думаю, что имел в виду?