Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– Я думала, он уже давно вышел по досрочному. Ведь ты то должен был постараться. Когда-то вы были друзьями.
– Он мне не друг, – прорычал вдруг мужчина и вцепился в столешницу, – Ветер убил Рыжика.
– Спокойно. Спокойно, – Любящая усмехнулась. Вероятно, она схватила капитана за яйца, – у нас у всех есть плохие воспоминания.
– Надо уходить, – ответил тот, вероятно, боясь новой атаки, – я думаю, ты права.
Рулевая поднялась, и, не сказав больше ни слова, вышла за дверь.
А что ещё говорить? Всё понятно. Старый кабан у неё на крючке.
Длинный пустой коридор светился ровным белесым светом. Светом безнадёжности.
Женщина вспомнила, как часто бывала в хозяйственной части, на корме этого большого пещерного города. Ещё девочкой. С каким интересом смотрела на кроликов, сидящих в большом помещении, покрытым мягком соломой и освещённом таким же вот светом. Какими жирными и довольными казались ей эти создания, ничего не подозревающие о своей очень скорой судьбе.
Так и они, в этой клетке, которую зовут кораблём.
Да, хранители начнут свои эксперименты, скоро начнут. Но она слышала, от того же Тюльпана, страшные вещи. Он случайно узнал, что считается у хранителей самым изысканным блюдом, лакомством, которое подают только в торжественных случаях. И это отнюдь не монстры.
Надо уходить, и как можно скорее.
Любящая потрогала потеряшку на поясе и улыбнулась. Пусть думают, что она подавлена, растерзана, потеряла смысл в жизни. Она то знает, что всё не так. Фиалка обрела свою цель, наконец обрела.
И она начинает движение.
Орден был единой сплочённой организацией. Со своим уставом, целями, с инструментами их достижения. Каждый сопричастный занимался тем, что у него получалось лучше всего, и тем, что было необходимо Ордену. В границах Верхнего Леса царили гармония и порядок.
Если кто-то по какой-то причине не справлялся, его изгоняли. Но – в крайнем случае. Надо было так накосячить, наломать таких дров, чтобы ты стал не просто обузой, а угрозой тому порядку, к которому Орден стремился. И если тебя изгоняли, ты подлежал устранению, быстрому и почти незаметному – Орден был тайной закрытой организацией.
Каждый сопричастный владел своим артефактом, который оберегал, как самую важную и самую нужную вещь. Его вручали без лишних слов и особого пафоса – всё это было не нужно.
Потеряшка дарила чувство сопричастности чему-то большому, прекрасному, чему-то, с чем ты уже не расстанешься. Никогда. С ней ты спал, с ней обедал, и даже если купался, держал её рядом. Буквально в руках. Это чувство со временем крепло, становилось частью твоих ощущений, твоего восприятия жизни. Тебя обнимало плащом незримой защиты и покровительства. По ночам снились сны, в которых к тебе приходили высокие совершенные существа и рассказывали о мире, в котором исчезли страдания, в котором нет боли, правит любовь, и каждый выполняет своё, очень нужное дело. Он счастлив, и поэтому счастливы все. И наоборот. Единство в малом, единство во всём.
В течение сотни лет Орден собирал артефакты, осколки чужой цивилизации, что были разбросаны по равнине. Назначение большинства так и осталось загадкой – в неумелых руках они превращались в ловушки. Что-то взрывалось, сводило с ума, что-то портило вещи. Но были и те, в которых смогли разобраться. Именно эти реликвии и стали основой Ордена.
Свидетелей карты…
Карта была еще одной потеряшкой, или подарком – так называли их в Ордене. Сделанная из непонятного материала, такого, из которого были созданы и другие, более мелкие артефакты. Но удивительно тонкого, тоньше, чем лист бумаги. И этот лист не рвался, не портился и даже слегка светился. В темноте. Вернее, светилось то, что было на нём нарисовано. Нарисовано очень мелко, так, что иногда приходилось брать лупу, чтобы увидеть детали. Но это того стоило. Кружочки, ромбики, линии. Какие-то надписи. Всё было выведено настолько старательно, что казалось, будто работал картограф, который стремился создать самую полную, самую достоверную карту, творение всей своей жизни.
Карту.
Да, это была карта. Огромная, в сложенном виде она помещалась под мышкой.
И если её расправить, растянуть на столе закрытого, но высокого помещения и забраться под потолок, то ты увидишь летучую мышь. И не только. Нарисованное напомнит самый известный объект межсезонья, талисман гильдии проводников. Белую Россыпь.
Картой никто не владел. Этот подарок был достоянием Ордена и главным украшением Зала Совета, самого большого и самого закрытого помещения Верхнего Леса. Именно там заседал Узкий Круг, главный совещательный орган, там проходили инициацию новые члены и именно в этом Зале принимались решения.
Все остальные здания Верхнего Леса были построены в очень неброском, минималистическом стиле, похожем на домики общины искателей. Не удивительно – Орден считался продолжением общины, её самой закрытой частью, возможно, вершиной. Многие искатели стремились попасть в Верхний Лес – и те, что знали об Ордене, и те, что не знали, но верили в то, что что-то там существует.
В Верхнем Лесу жили не все сопричастные. Кое-кто жил на равнине. Глаза и уши Ордена Свидетелей Карты. В каждом уголке мира людей, в каждой значимой гильдии. Они узнавали новости, собирали сведения, а потом отправляли сообщения, владея специальными, особыми потеряшками. Сообщения принимал сопричастный Узкого круга, в то время, пока он спал. Это было быстро, но не всегда надежно. Иногда за донесения принимали вполне обычные сновидения.
Были на равнине и кандидаты, те, кто со временем стали бы частью Ордена.
И вот один из них прошел инициацию и стал сопричастным.
Невинный показал себя с самой лучшей стороны. Все его новости оказывались полезны, надёжны и своевременны. Откуда он получал свои сведения, знали не все, точнее, не знал никто. Каждый в отдельности думал, что знает другой, и весь Узкий Круг думал на Среднего. Средний же на подобные вопросы не отвечал, он просто тёр переносицу и напускал еще большей загадочности – пускай считают, что знает. Сам же он особо не интересовался. Невинный не раскрывает своих информаторов? Так кто же их раскрывает? Какая в том польза?
Еще будучи кандидатом, парень понял, что если бы он сплоховал и не заслужил доверия Круга, его бы убрали. Так было с каждым завалившим проверку.
Есть, правда, Пытливый. Интересный молодой человек, его ещё Терпеливый курировал. Любознательный, умный. Но Терпеливый погиб, а парень ушёл, просто взял и ушёл с кандидатов. Хотели связаться, но он послал к шкодникам.
Такое другим не прощали.
Но тут началась заварушка, карты смешались, и о Пытливом забыли. Пускай. Пускай живёт на равнине. Как никак, но от Пытливого он видел только хорошее.
– Невинный, – позвал чей-то голос. Парень как раз вырезал шестерёнку, важную деталь очередной чудо-машины, – пойди-ка сюда.
Молодой человек удивился. В Ордене говорили достаточно официально.
У скамейки стоял человек с лицом, похожим на созревший помидор. Высокий и грузный, такой же, как он, но только более тучный. Глазки блестели, а губы ниточкой уходили вверх. Как на детском рисунке.
– Мое имя Холёный, – мужчина пожал запястье, – мы встречались в Узком Кругу… Ты, вижу, натура изобретательная.
Невинный молчал.
– И не очень-то разговорчивая, – Холёный сказал это так, как будто молчание было скорее достоинством, – ну что ж, мне сказали тебя проводить. Сегодня ты получишь подарок.
Над ратушей пробили часы.
– Ещё только пять, – сказал парень, – Не рановато?
– Не рановато.
– Сейчас… – Невинный не торопился. Он аккуратно сложил все детали, собрал инструменты и ушёл к себе в дом.
Холёный присел на скамейку.
Свет острокрылок приятно так убаюкивал. Приятно так… Голова его падала, падала. Пока не упала…
– Пойдёмте, – услышал он голос.
– Который? – Холёный взглянул на часы, – уже половина седьмого. Ну что же. Мы никуда не торопимся. Так?
Невинный кивнул.
– Но всё же пойдем.
Подарки хранились в подвале большого квадратного здания.
У входа стояла охрана, которую, то ли в насмешку, то ли на полном серьёзе называли дозорными. Конечно, нужды в этой охране не было. Представить, что, кто-то нарушил устав и взял себе дополнительную потеряшку? Чтобы потом, по ночам, плакать в подушку, сгорая от стыда перед высокими прекрасными существами? Такое было непредставимо.
Поэтому охрана стояла без дела. И обычно зевала.
– Добрых, – Холёный махнул толстыми пальцами.
– Добрых, – ответили стражники.
И расступились.
Мужчина достал серебряный ключ, повешенный к поясу на цепочке, и начал медленно проворачивать в скважине.
Один. Два. Три…
Дверь заскрипела.
– Идём, – произнёс Холёный. На выдохе. Забирая фонарь, висящий у входа.
Они спускались по лестнице, два грузных больших человека, по узкому и низкому проходу – Холёный, за ним Невинный, и приходилось сгибаться, чтобы не удариться о каменный потолок. Чем ниже они спускались, тем громче звучали шаги, и отдавались внутри подземелья.
Внизу было холодно, и это была ещё одна странность. На равнине и на холмах с глубиной становилось теплее. Тепло земли согревало больше, чем солнце.
Но это был вовсе не холод, скорее, прохлада, целительная, словно глоток свежего воздуха после тяжёлой работы.
– Видал? – Холёный светил на стены. И улыбался.
На каменных полках, во много рядов, лежало богатство Ордена, то, что в течение долгого времени собирали по всей равнине, искали в укромных местах, выменивали у жителей. Суммы, которые были потрачены, никто не считал, но суммы были не маленькие. Человек, найдя потеряшку, привыкал к ней настолько, что не хотел расставаться. Бывало, владелец казался уже сопричастным, настолько владение потеряшкой приближало его к тем законам, стандартам, которыми жили в Ордене – тогда его звали к себе. Но если он владелец отказывался, его устраняли.
За каждой лежащей реликвий стояла история.
– Выбирай, – прошептал мужчина, – но только не те, – он осветил дальний угол и перешёл на фальцет, – там лежит неизведанное. Значения этих подарков не знает никто.
Невинный подошел к ближней полке и взял себе в руки небольшой квадратный предмет.
– Беру этот, – сказал он спокойным бесстрастным голосом.
– Ух ты, – Холёный надулся, – ух ты, и правда, прекраснейший выбор. Превосходнейший выбор, – он улыбнулся и по-отечески тронул плечо, – как ею пользоваться, я расскажу. Но только не здесь. Пойдём.
Казалось, что лестница не выдержит тяжёлую поступь двух тел, которые медленно, склонив свои головы, поднимались по ней. Впереди шёл Холёный, сзади Невинный.
Дверь так же противно скрипнула, и член Узкого Круга, подождав неофита, осторожно её закрыл. Потом достал ключ и также медленно провернул его в скважине.
– Прекрасно, – бормотал он при этом, – прекрасно… – Ну что, ребята, спасибо, – Холёный глядел на дозорных и улыбался. Спуститься в святая святых всегда было чем-то особенным, лучшим мгновением в жизни.
– Во имя единства, – ответили те. Как всегда, в один голос.
Мужчина ушёл, прижимая к себе Невинного, и рассказывая какие-то невероятные истории из прошлого, теперь уже общего Ордена.
– Ты сопричастный, парень, ты сопричастный, – повторял он время от времени и хлопал того по плечу.
Просыпаться всегда тяжело. Особенно, если ты знаешь, что проснешься не в мягкой постели, а на жёсткой циновке, и не в тёплом хорошо проветриваемом помещении, а в душной клетке, под матерные переругивания соседей.
– Ветер, – Певец посмотрел на сокамерника и натянуто улыбнулся. Здесь всё было натянуто. Мысли, чувства, слова. Если отдаться своим ощущениям, перестать улыбаться, шутить – можно зареветь от отчаяния. И как тогда жить? Ведь жить то надо.
– Ветер, Фиалка вернулась.
– Фи… – мужчина наморщил лоб, – что за… А, рулевая.
– Говорят, не получилось.
– Кто говорит?
– Новенький. Охрана с нами не разговаривает.
Ветер нахмурился.
Раньше охранники часто болтали с пленниками. Приносили посылки. Рассказывали новости.
Но после известного случая, когда пострадало несколько камер, охранников поменяли. Кто-то передал хорошо запечатанный пакет с сильнодействующим ядом, от вдыхания которого выворачивало наружу.
Странный был этот кто-то. Ему мало, что человек попал за решетку. Ему хотелось добить. И добил.
– Фиалка? – мужчина задумался, – она всегда была немножко того. Верила, что сможет увидеть Создателя.
– Так вроде увидела.
– “Вроде…” Вот именно, вроде.
– Эх, Ветер, – Певец опустил глаза и замотал своей головой. Заросший, взлохмаченный, грязный. Как все они в этом свинарнике, – представь, если бы получилось. Если бы это был он и он бы прислушался. Нас бы здесь не было.
– Певец, – сокамерник усмехнулся, – есть такие слова – хочет и может. Хотел бы, не стал бы нас мучать. А мог бы, давно бы вернул.
– Но кто-то ведь верил.
– Фиалка и кучка совсем безнадёжных, которые потеряли всё. Вроде нас, – заключённый вздохнул.
– Скоро завтрак, – Певец прислушался, – опять Темный с Чистиком сорятся. Их бы пересадили.
– Охране плевать, – ответил мужчина, садясь за расшатанный почерневший от грязи стол. В углу его стопкой лежали книги, зачитанные до дыр, буквально. Полученные во времена, когда ещё передавали посылки. Рядом фигурки, вылепленные из пластилина, который давно засох, и игральные кости со стёртыми точками. Вот и все развлечения. Остальное – удел фантазии.
И они придумывали игры. Загадывали слова, показывали фигуры, рассказывали истории.
С той далекой жизнью связей у них не осталось. Во сне появлялась дочь, маленькая, но уже такая смышлёная. Она убегала с соседским мальчишкой, а потом возвращалась и рассказывала такие истории, от которых у мамы взлетали брови, а он улыбался и вспоминал своё детство. Сейчас она выросла. Но хоть бы увидеть, пусть мельком, однажды.
Свиданий ему не давали. Даже с женой. Бывшей. Конечно же, бывшей. Кто будет ждать заключенного, который не выйдет. Теперь уже точно – не выйдет. И Ветер знал человека, который сломал его жизнь.
Человека.
Многое изменилось, прошлая жизнь рассыпалась, воспоминания стерлись, но одно не уходит. Рыжик, который кричит. Всё тише и тише. И звук удара о камни. Глухой и далёкий.
– Кто-то идет? – Певец встал и прислушался.
Сверху послышался стук.
Так стучат сапоги о бетонный пол, который был потолком для их камеры.
Монстр, затаившийся напротив решетки, вытянул вверх свое длинное тело и слушал. Он давно не ел, и походил на огромного тощего червяка, готового прыгнуть вперёд.
– Надеюсь, не к нам, – Ветер опёрся о стену.
Шаги раздавались все ближе.
Вот они прошли над головой.
Певец с облегчением выдохнул.
И вдруг… звук шагов оборвался.
– Заключенный четыреста тридцать пятый.
Ветер глядел на нашивку, пришитую к плечу сокамерника. "435".
Певец задрожал.
И стал оседать.
– Приготовиться! – крикнул охранник.
Над потолком что-то заскрежетало, послышался скрип несмазанных петель и крышка люка откинулась, открывая тот мир, который они потеряли.
Свет, более яркий, чем в камере, хлынул, освещая пыльный и душный воздух, в котором сидело двое – один, крепкий и жилистый мужчина, стоял, тревожно озираясь по сторонам, второй, худой и костлявый, сидел, подтянув к себе ноги.
– Поднимайся! – крикнул охранник и сбросил лестницу.
– Нет… нет… нет, – сокамерник сжался.
Охранники достали усмирители – длинные палки с шокерами на конце. И приготовились спускаться.
И тут Ветер понял, что если он оставит товарища, с которым долгие годы делил самое последнее, если будет молчать, и смотреть, как того забирают, то потеряет всё. Перестанет быть человеком, а станет растением, вырванным с корнем. Смерть была гораздо желаннее, и он решил действовать.
Несмотря на долгое прозябание в унылой атмосфере, где все движения были известны заранее и ничего не происходило, реакции остались прежними. Мужчина заметил, что лестницу поставили неправильно. Ушки не вошли в специально для того предусмотренные пазы, а просто уперлись в пол. Это была удача.
– К стене, – прошипел он чуть слышно.
Певец среагировал сразу. За годы, проведенные вместе, они научились доверять. Доверять и понимать друг друга мгновенно. Мужчина отпрянул назад и с широко открытыми глазами начал следить.
Первый охранник спустился и стал озираться по сторонам. В камере было темнее, и требовались какие-то секунды, чтобы глаза попривыкли.
Когда на лестницу ступил второй, Ветер начал движение.
Он вцепился в перила и дёрнул их на себя.
Первый охранник обернулся, с недоумением наблюдая, как его напарник валится на пол. Как мешок, набитый чем-то тяжелым.
Закричать он не мог. Жилистая рука бывшего центрового как обруч сдавила шею и надавила на челюсть, зажав ему горло. Охранник хотел включить усмиритель, но тот исчез.
Мужчина по инерции сжал свою руку, но тут же почувствовал боль. Как будто в грудь ударили молотом, резко и неожиданно.
А когда очнулся и огляделся, то закричал. Он сидел в душной зловонной камере, а на его плече красовалась нашивка "435".
Его поездка в Девятый. Та самая первая поездка.
Тогда ещё не было Заговорённого Стояла ночь, и Задорный, молодой воин, выполняющий тайное поручение гильдии стражей, сидел верхом на небольшом топтуне, которому ещё не исполнилось двух. Один, без сопровождающих.
Справа раскинулось море, линией водных мерцалок – крошечных организмов, горящих то синим, то фиолетовым светом. Вода накатывала и отходила от берега. Шелест галек, о которые ударялись светящиеся волны, успокаивал, воздух, смешанный с брызгами, приятно щекотал ноздри, и задание не казалось таким уж опасным.
"Девятый, девятый, девятый", – шептал сам себе Задорный, стараясь держаться берега. "Если ты чего-то боишься, называй это вслух. Пока не перестанешь бояться".
Теперь за окном пылало, а он сидел в карете. Поручение было ещё более тайным, на душе совсем неспокойно. И нет, не от страха. Во всяком случае, не того самого страха, который он испытывал три дня тому назад.
Воин ехал туда, где переродился, где стал другим.
Сделала это она.
Сделала и ушла.
В карете было темно. Эта ночь, самая долгая и самая странная, подходила к концу. Люди надеялись, что ночь всё же закончится. Хотя теперь сложно на что-то надеяться, день может не наступить. Масла сонхватов уже не хватало, и лампа висела без дела, она лишь поскрипывала. Вперед-назад, вперед-назад. Дверь в карету и окна были закрыты, и если бы снизу, из-под сиденья не пробивалось немного света, темнота бы казалась кромешной.
Заговорённый прикрыл свои веки. Он попытался расслабиться и стал вспоминать.
Как будто всё это было вчера. Её лицо нисколько не потускнело со временем. Всё те же темные, немного раскосые глаза, те же мягкие губы, покрасневшие щеки. Она просила бриться два раза в сутки, а он забывал.
Мужчина помнил запах волос. Ни у одной женщины не было похожего запаха. Он забивался в волосы и дышал, дышал. Она просыпалась лохматой.
Когда рисовала, он переживал за рисунки, и хотел заморозить. А еще хотел заморозить мгновения, те, что они проводили вместе. Но рисунки исчезали, стоило коснуться воды, а мгновения проходили, но наступали новые, их тоже не хотелось терять.
"Жизнь, она не стоит на месте. И это печально" – сказала девушка, разрушая рисунок. И снова взялась за кисточку.
– Въезжаем! – крикнул возница.
Воин открыл окно.
Синий, фиолетовый, зелёный. Цвета сменяли друг друга, а с ними менялось настроение. Немного, но всё же менялось. Безвестный Лес ничем не отличался от других, более знакомых. Он опасен в начале ночи, когда происходит заражение, в остальное время это обычный и даже более тихий Лес. Более тихий и более безопасный.
Скоро наступит день, и бо́льшая часть двудушных поселится на равнине, точнее, на том её кусочке, что лежит за Девятым, в стороне, противоположной Приморью. Но некоторые даже и днём не покинут Леса. Двудушные видят неплохо, что днём в Лесу, что ночью на равнине. Почти как лесные животные, те же ангелы или брумы. Незримые души для них расцветают, обретают более плотные очертания. Это не какая-то чуть уловимая дымка, это второе тело. Двудушные так и говорят – тело земное и тело небесное.
Карета продолжала катиться, рессоры скрипели. Возница и не думал останавливаться. Неужели он не боится? Обычно пассажиров ссаживают, как только въезжают в Лес. "Дальше сам" – так говорят. И путники сходят.
Затормозили.
Стайка бегунов бросилась в сторону, остановилась подальше и стала ждать. Да, людей тут немного, животные их боятся. Это в Длиннолесье подходят к порогу, задирают голову, и смотрят, что у тебя в руках. Бегун – животное безобидное, но только когда не боится. Перепуганный зверёк своими лапами-кинжалами может наделать бед. Саммаки тут же скрываются, плащеносцы улетают, а бегуны превращаются в воспов. Такие же отчаянные и разъярённые.
Заговорённый осторожно спустился.
Бегун, что был рядом, чуть отбежал в сторону. Мужчина мигнул. Зверёк важно вытянул шею и опустил кинжалы к земле. Показав, что он не боится.
Ночь подходила к концу, и в кармашках по бокам шестилапа копошилось потомство. Еще недоразвитое, без лапок, без глаз.
– Они тут пугливы, – ответил возница, оставшись на козлах.
Мужчина кивнул.
– В Безвестном не в первый?
– Не в первый. Вижу, ты тоже.
– Ну да, – проводник поджал свои губы.
– Дальше везёшь? – спросил воин.
– А почему бы и нет. До посёлка недалеко. Нужно затариться.
– Чем будешь затариваться? – Заговорённый пытался приманить бегуна, сидя на корточках, чуть приподняв свою голову и ласково стрекоча. Совсем как зверёк.
Парень пожал плечами:
– Что дадут. Я тут давно уже езжу. Приморье – Девятый, обратно. Выгодно всё, что везёшь. Простой народ боится двудушных.
"Простой". Мужчина слегка улыбнулся. Проводники считают себя особыми. А сами – торговцы.
– Ну хорошо, коли так, – сказал он вознице.
Тот спрыгнул, смотря на животных. И отошёл.
Времени потребовалось немного – контакт состоялся. Зверёк протянул свои средние лапки и тут же схватился за пальцы.
– Ой, ой, ой… Что ж ты так? Мне больно.
Бегун разжал свои лапки и сузил глаза. "Совсем как ангел, – подумал мужчина, – ну что, мы, считай, подружились". Другие зверьки осмелели и стали кружиться вокруг. Всё ближе и ближе.
Возница вновь подошёл и теперь наблюдал. С интересом.
– У Вас талант, – парень присел, – смотрите, как слушается. А ведь вы, возможно, первый, с которым он так общается.
Заговорённый пожал плечами:
– Может, не первый. Я просто пытаюсь понять, что он чувствует. И думать, как думает он. Иногда получается.
"Она говорила так же, – подумал мужчина".
И вспомнил.
Однажды в их дом забежал разбойничек. Маленький такой зверёк, почти как пушистик, с таким же тоненьким хоботком, длинными ножками и большими глазами. Но без травинок. Приводные разбойнички живут у воды, питаются выкинутыми на берег спиральками, хватая их лапкой и высасывая через отверстие.
Наступил день, и они жили у моря. На самом конце равнины. Дальше некуда. Огромная скала нависала над домом и укрывала от всего в этом мире – от солнца, людей, посторонних взглядов.
Время поездки прошло, пора было возвращаться, но Задорный не мог. Он не знал, что же скажет во время своего возвращения, какое придумает оправдание. Он не думал об этом. Он отдыхал. Рядом с ней. Помогал рыбакам, таким же двудушным, собирал здешние травы, посещал местную кузницу, где подолгу смотрел, как кузнец выковывал чудо – нож чёрного стрикла.
Здесь, на самом краю мира, он был единственным человеком без зримой души.
Почему разбойничек к ним забежал, и что ему было нужно?
Эти вопросы не волновали.
Открыв свои рты, влюбленные наблюдали, как серый пушистый комочек скачет на длинных ножках и с интересом осматривает жилище.
Задорный хотел подбежать и взять его на руки, но девушка остановила. Мягко, чуть прикоснувшись рукой. Она всё делала мягко, ей был неизвестен мир быстрых и резких движений.
Девушка встала на корточки и стала посвистывать. Тихо, так тихо, что воин не слышал. Шелестело море, стрекотали острокрылы, и звуки сливались.
А может, она не свистела, а только тянула губы, как хоботок, подражая разбойничку.
Девушка наклонила голову – в одну, после в другую сторону. Мигнула. Зверёк подмигнул в ответ.
Протянула вперёд свою руку.
Разбойничек вытянул ножку.
Он и не думал, что зверёк такой умный, что он понимает движения человека и старается подражать. Он и не знал, что с разбойничком можно общаться. Воин как зачарованный следил за общением двух милых существ. Одну он любил, а вторым умилялся.
Этот урок Задорный запомнил. Никогда не спеши, делай всё медленно, словно в танце, старайся сопереживать тому, с кем общаешься. И всё получится. Обязательно. "Прекрасное всегда неторопливо".
Заговорённый встал, не переставая смотреть на животное. Бегун ещё дальше вытянул шею и опустил свои лапки.
Мужчину он не боялся.
К зверьку подошли сородичи и стали ощупывать, словно хотели проверить, всё ли в порядке. Да, человека они не видели. Двудушные жили компактно, в одной части Леса, и, скорее всего, зверьки туда не наведывались.
– Садитесь, – сказал возница, доедем без остановок.
Заговорённый сузил глаза.
Бегун ответил.
"Порядок" – мужчина прошёл к дилижансу. Ступив на подножку, он обернулся. Зверёк застыл и, смотрел, будто бы очарованный, смотрел, не спуская глаз. "Маленькая, но всё же победа" – подумал мужчина и закрыл за собою дверь.
Да, как же она его изменила. Из суетного, вспыльчивого воина он превратился в спокойного, рассудительного командира.
Изменила и ранила…
Топтун двигался медленно, фонарь монотонно покачивался, и воин пытался заснуть.
Не получалось. Слишком близко, всё слишком близко…
Заговорённый думал, что же он скажет старейшинам. И понял, что не годится. Та легенда, с которой он ехал, увы, не годится. Вся эта поездка за травкой в такое время – чушь, двудушных не проведёшь. Двудушные видят насквозь, буквально. Их зрению позавидует плащеносец.
За окном появились шептуньи, и на какое-то время ему показалось, будто они не в Лесу, стоит день и карета везёт в Длиннолесье. Белый свет от деревьев самого грозного зримого дарил настроение, сравнимое с тем, какое испытываешь, когда гуляешь с ребёнком, взяв его на руки. И вот вы идёте, вдвоем, в поле злаков, тянучек, а вдалеке стоят домики с башенками…
Дочь. Длиннолесье.
Что происходит, задавал он себе вопрос. Кто написал эту книгу? Кто распечатал её и зачем? Кто хочет огнём и мечом нарушить порядок, который сложился? И как это связано с тем, что день стал короче, а межсезонья длиннее?
Загадки собрались в клубок, и клубок этот трудно распутать.
Ну что ж, понимание будет. Понимание придёт, но не скоро. Да, раньше бы он ломал себе голову, конечно, пришел бы к ответу, конечно, не правильному. Но Задорный стал Заговорённым и научился ждать. Да, ответ будет, но не сейчас. А пока делай то, что нужно. То, что велит твоя совесть.
А совесть велит идти тем путём, которым он шёл. Путём закона…
– Приехали, – крикнул возница.
Задорный проснулся. И повернулся к окну.
Небольшие тёмные хижины, построенные из ветвей и кустарника, с простыми плоскими крышами, были главным жилищем посёлка. Точнее, посёлков, их было много, и все посёлки стояли рядом. Кроме хижин, были и домики, построенные из древесины, в основной своей массе незримых пород, ровные, аккуратные, непритязательные.
В центре располагался круг, и круг замыкали камни, высокие, острые, эти камни тянулись как будто зубы во рту великана, или чудовища – был такой в “Приключениях”. Тянулись между деревьев, и некоторые из деревьев стояли внутри, тем лишь подчёркивая, настолько огромной была эта пасть. В середине этого места, внутри ещё одного, малого круга камней, разжигали костёр. Каждые сутки двудушные собирались вокруг и глядели на пламя. Огонь символизировал вечное, бессмертное начало, а ветки, что в этот огонь бросали – всё то ненужное, чему предстояло сгореть. Пепелище – так называли двудушные это священное место.
Все новоприбывшие селились уже на окраинах, хижины умерших из числа поселенцев стояли пустыми – этим жители Леса демонстрировали уважение к своим соплеменникам, пусть даже ушедшим.
"Вот чему следует поучиться" – думал Заговорённый. Он вспомнил, какие потасовки устраивало порой Длиннолесье, когда боролось за дом. Бывало, тело хозяина ещё не остыло, а селяне уже заселялись.
Карета остановилась.
Воин легонько нажал на ручку, дверь скрипнула и фиолетовый цвет острокрылок тронул воспоминания.
Три дня тому назад. Что-то из очень далёкой жизни. И вот она приблизилась, сладкая и горькая одновременно.
В селении было тихо. Двудушные не кучкуются вместе, не обсуждают проблемы. Селяне занимаются делами, какой-то одной определенной работой. И отдыхают обычно порознь. Только в заранее оговорённое время все жители собираются вместе, у пепелища.
За тридцать лет многое могло измениться, но если жив Многоперстный, то живет он в том доме, в котором и жил. Заговорённый мог бы найти этот дом с закрытыми глазами, и не потому, что у него такая отличная память, а потому, что события, происходившие тогда, отпечатались глубоко, и в своих сновидениях он возвращался сюда. Неизменно. Снова и снова.
Дверей в селении не было. Заговорённый постучал по стене.
И обомлел.
Перед ним стоял Многоперстный, такой же, как три дня назад. Всё те же волосы, собранные в хвостик, та же аккуратно постриженная бородка, те же немногочисленные морщинки вокруг глаз. И та же улыбка, обнажающая ряд крепких здоровых зубов.
Мужчина открыл было рот, и слегка сдвинул брови, пытаясь понять, кто перед ним.
– Задорный? – хозяин, казалось, спрашивал.
Воин кивнул.
– Ну что же, входи.
По выражению лица было трудно понять, рад он или не рад, удивлён или не очень. И только когда они остались наедине, мужчина раскрыл свои руки и принял в объятия.
– Ты приехал, – сказал он вошедшему, оглядев того так, как будто его и ждал. Долго-долго. И вот, наконец, дождался.
– Спасибо, узнал. Я постарел, как видишь.
– Ничего, ничего. За двадцать…
– За тридцать.
– Тридцать… Подумать только. У нас всё меняется медленно, и время летит очень быстро. Сам знаешь.
Заговорённый сел в кресло-качалку, сплетённое, как и многое в этом жилище, из незримых кустарников. После долгой дороги хотелось расслабиться.
– Ты по делу? – спросил Многоперстный.
– А как же?
– О деле потом. Сначала покушаем.
– И выпьем.
– Конечно, – хозяин прошёл в дальний угол. Там, как в торговом ряду, стояли бутылки, забитые пробкой, – и выпьем…
Они выпили, закусили, потом снова выпили.
– Когда пепелище? – воин вертел в зубах мясо.
– Часа через два.
– Кто будет в центре, Зелёный?
– Зелёный…
– Ничего не меняется, – Заговорённый откинулся в кресле.
– И я, – сказал Многоперстный, – мы будем вдвоём.
– Вот как, – воин смотрел на приятеля, – поздравляю.