Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– Это они. Слава Обиженному.
– Да.
– Ну что же…
– Прикажете разбудить?
– Погоди. Чуток… – Заговорённый забрал у Гнусавого глаз, как называли трубу, которая приближала предметы, и забрался на башню. Походную, наспех собранную, с которой спустился дозорный.
На горизонте происходило движение.
Пока далеко, но это, конечно, Косой, командир второго отряда. Ангел прилетел накануне, а вместе с ангелом добрая весть. Мятежники Долины ушли. Они сложили оружие и поклялись в верности стражам. Боя не было, и это прекрасно, теперь они вместе.
"Никогда не дели своё войско" – так говорил Сутулый. Конечно, Быстрорукая тоже об этом знает, и, конечно, поэтому он его разделил. На время.
Сутулый. Гений далёких времён. Умный человек, которого волей судьбы поставили командовать войском. Волею судьбы, потому что он одним из первых принял причастие из рук Шестипалого.
Любой командир должен обладать двумя важными качествами. Он должен уметь предвидеть, и поэтому правильно руководить своим войском. Идти туда, куда нужно, тогда, когда это необходимо, принимать взвешенные и правильные решения. Этого у Шестипалого хватало с лихвой.
Но у командующего должна быть и другая способность. Немаловажная, а иногда и решающая. Он должен уметь принять чью-то смерть, смириться. Перешагнуть через трупы и двигаться дальше. Загнать свои чувства как можно глубже, забыть. И пускай вокруг гибнут друзья, те, с кем ты когда-то болтал, выпивал, те, кого ты поддерживал, и которые поддерживали тебя, а, может, спасли твою жизнь – ты должен остаться холодным и двигаться дальше.
Этого качества у Сутулого не было. Поэтому он избегал любого кровопролития, и был в первую очередь человеком, умным большим человеком, и только потом полководцем.
Слава Обиженному, Косой молодец. Спокойно, в стиле Сутулого, подавил мятеж. Теперь войско вместе.
И всё-таки ощущение какой-то нереальности, эфемерности происходящего не покидало.
Что-то было не так…
Заговорённый глядел в трубу.
Всё ближе и ближе, всё громче и громче. Бегут…
А вот впереди разведчики. На прыгунах, наверно, трёхдневках. Посмотрели, развернулись и поскакали назад.
Что-то не так…
Что-то не так…
Командир пригляделся.
Свет чей-то лампы скользнул по материи…
"Молот".
Сердце забилось. Не может же быть, ну не может.
Это кузнецы украшали молотом знамя. Ещё во времена самой кровавой войны.
– К бою!! – Заговорённый крикнул так громко, что после закашлял.
Гнусавый, конечно же, понял. Он ударил в походный набат, и лагерь проснулся.
"И всё же, и всё же, и всё же… Неужели разбили Косого? Не могли же они, не могли. Или могли? Ведь прилетел же ангел, ИХ ангел. А если разбили, то почему же бегут? Почему не устали? Что происходит?".
Мятежники передвигались быстро, очень быстро. Скоро они будут на расстоянии выстрела. Отряд не успеет построиться.
Но это не всё.
Заговорённый был воином опытным, и понимал, что дела ещё хуже. Гораздо хуже. Просто так кузнецов не пошлют.
И посмотрел вперед, в сторону Длиннолесья. И назад, туда, где недавно шли через реку.
И там и там начиналось движение. "Кто это? Кто? С Длиннолесья понятно. Но с Бурной?"
"О шкодник".
У тех, кто двигался сзади, не было знамён, но каждый держал в руках пику. Когда-то, этими самыми пиками, они загнали в ловушку стражей.
"Озёрники".
Пора отходить. Туда, за заросший валежник. В Старый Лес.
И Заговорённый скомандовал.
Воины отходили.
Надо отдать им должное – отходили спокойно, организованно. Выучка. Вот почему гильдия воинов лучше, чем ополчение, вот что значит регулярное войско.
Главное укрыться. Противник не обойдёт. Остатки Леса – хорошее место, отсюда можно стрелять.
"Стрелять".
Воин нахмурился.
Нет, он не будет стрелять. Только не это. О, шкодник…
Но что же делать? Соображай…
– Стоять! – закричал командир, – не с места!
Потому что увидел.
Их окружили.
Из-за старых деревьев, словно тени давно погибших, вылезали те, кого он боялся. И уважал.
Люди с повязкой на лбу…
Заговорённый проснулся.
Сквозь щели палатки забрезжил свет. Слабый, почти незаметный. "Светает".
Они далеко. Того, что приснилось, не будет.
Так почему же он видит один и тот же сон? Почему переживает так, будто это случилось действительно?
Почему?
Было тревожно.
Прошло пять, нет, шесть суток с тех пор, как прилетел ангел. Воины Края в пути. Но они должны появиться. Уже должны.
Однако их нет.
Народ на равнине.
Это традиция Длиннолесья – покидать Лес заранее, еще когда не закончилась ночь, чтобы увидеть первые, самые первые лучи нового дня, даже не лучи, а тусклый, но такой долгожданный рассвет.
В других Лесах так не делают. В Междуречье, Долине или Приморьях люди выходят позже, когда уже разгорится. Выходят и празднуют.
Но это особенный Лес. Он длинный. И большинство селений стоят вдоль дороги, точнее, вдоль двух, очень важных, соединяющих Озёра с другими Лесами равнины – Долиной и Междуречьем. Одна проходит слева, другая справа. И кажется, что это не множество рассыпанных в лесном пограничье селений, а два очень длинных и дружных посёлка.
Путешественники довольны, ведь Длиннолесье – самый приятный отрезок пути. В течение нескольких суток ты можешь не беспокоиться – тебя приютят, накормят, тебя не ограбят. Весёлые ребятишки, селяне, которые никуда не спешат и всегда готовы помочь, гостеприимные и симпатичные женщины, сердобольные мужчины. Ты не спешишь, и хочешь здесь задержаться, а поэтому едешь медленно. Причем независимо от того, днём или ночью, лесные дороги повторяют равнинные. Всё те же две нити, протянувшиеся к Озёрам.
Такая вот репутация у этого Леса. Если кто-то недолюбливает Прихолмье из-за некоторой отрешённости и замкнутости местных, Междуречье, обыватели которого считаются алчными и расчётливыми, или, допустим Долину, где все постоянно в делах, а отдохнуть, побеседовать с путником некогда, то Длинный нравится всем. Без исключения. Всё, что случилось в Лесу, считают своим – и горе, и радость… Поэтому и приехали плотники с Приморья, чтобы помочь отстроить сгоревшее, поэтому гильдия купцов (алчная и расчётливая!) одолжила сумму в тысячу чиров, поэтому Озёра поделились самым необходимым, начиная от брёвен и кончая одеждой.
И вот теперь вся равнина ожидает начала схватки. Нового со старым. Не понимая, чего же ждать. Новое – это всегда неизвестное, а старое Длиннолесье – место сказочное и гостеприимное. "Сказки Длинного Леса" знакомы всем. Поэтому многие симпатизируют стражам, особенно те, что считают пожар провокацией, выгодной герцогу. Или местью Обиженного. Есть и такие.
Но она знает правду.
И представить, что стражи снова появятся здесь, что селяне будут испрашивать причастие и отчислять процент своего дохода в эти поганые руки, не может.
Их здесь не будет.
ИХ ЗДЕСЬ НЕ БУДЕТ.
Быстрорукая сжала пальцы. И тут же разжала.
Надо быть хладнокровной. Когда кипит кровь, можно наделать глупостей.
Отряд на равнине.
Возможно, зря поспешили. Сидели бы лучше в Лесу, и ждали рассвета.
И всё же, чего ей бояться? Две дороги – та, что ведёт в Долину, и та, что в Прихолмье, под наблюдением. Одну сторожит Патлатый, вторую – Темноволосая. Бескостный на всякий случай стоит позади, у Нижнего селения, там, где начинается путь на Озёра. Ему не нужен свет, он видит в темноте, и может послать сообщение сразу, как только увидит. Если заметит озёрников, или кого-то ещё, сообщит.
Ежели что-то пойдет не так, можно скрыться, уйти за деревья. В Лесу у них преимущество, особенно у стрелков. Отец это знает, поэтому в Лес не пойдёт. Сутулый бы не пошёл.
И всё-таки, что-то не так.
Что-то не так…
Выразительный должен быть в Длиннолесье, по меньшей мере у Нижнего. А где же тогда Бескостный? Где его ангел? Или он просто забыл? Бескостный человек непонятный, таких она раньше не видела, это человек с каким-то особенным, не очень обычным мышлением. Художник, да еще и отшельник. И взгляд у него особенный. Возможно, забыл…
– Бегунья, ну что Вы стоите, садитесь, – герцог спешился с лошади, так грациозно, будто он стрикл, будто Острый, танцующий с клинком, – езжайте, она не против.
Быстрорукая улыбнулась.
И посмотрела – тем самым взглядом, от которого плавилось и растекалось (его слова). Спасибо, что ты со мной, сказали губы, иначе бы было непросто. Длинноногий с его легким игривым отношением к жизни превращал её в мягкую, податливую женщину. Её, дочь самого́ Заговорённого, негибкую и упрямую. Он словно лепил, из воска.
Вот и теперь…
Мужчина поднялся на цыпочки, чтобы быть одного с нею роста, и впился в открытые губы.
– А может, вдвоём? – зашептала Бегунья, когда Бегунок (как она называла герцога), наконец оторвался и глубоко задышал.
– Какая ты умная! Конечно вдвоём. О, Бегунья, – и снова прилип.
– Ты очень прилипчивый, очень, – девушка не могла отдышаться.
– Я знаю, Бегунья, знаю…
Герцогиня заржала и забила копытом.
Нет, вовсе не Быстрорукая, что вы. Это заржала лошадь, которую так и звали.
А Быстрорукая постаралась взобраться. Да, это всё-таки не прыгун, подумала девушка, садясь словно кукла на ширму. Именно такое сравнение лезло ей в голову, пока герцог поддерживал снизу. Как кукольный мастер.
А после вскочил и сам.
И Они помчались вдоль Леса, где свет от бегуний, плащеносок, острокрылок, саммачьи деревьев освещал ночную равнину и раскрашивал в зеленые, синие, фиолетовые, желтые цвета, пока окружающие предметы не терялись в тумане.
Даже воздух какой-то особенный, в конце ночи всегда такой, а когда летишь по равнине, он овевает тебя, будто над морем (да, Быстрорукая была когда-то на море) и словно пьянит.
Если хорошо приглядеться, среди тянучек и злаков можно увидеть животных, с серьёзными мордочками и распухшими кармашками, в основном бегунов и саммак, но иногда острокрылов, спустившихся вниз. В кармашках потомство.
Скоро наступит день, и рядом с Лесом появятся новые ростки – саженцы будущих деревьев. А рядом с ними, под надзором заботливых мам (то есть пап, мамы – это деревья) будет резвиться молодь. Резвиться, сплетаясь клубочками и залезая в кармашки.
Над тянучками рой твердотелок. Где-то там, под корнями растений, появились их детки – и надо смотреть, чтобы деток не съели, отгоняя носатиков, шай, всем вместе, всем своим роем.
– Смотри, маячки опустились! – воскликнула девушка. И это было прекрасно, прекрасно, пронзи меня восп. Ведь если они опустились, коснулись земли, значит уже…
– Уже…
– Уже! – закричал Длинноногий.
Они посмотрели на небо.
Там, где как будто светилось облако.
Облако отошло, и обнажило ровный, светящийся диск. Пока очень тусклый. Но он разгорится. Он будет светиться всё ярче и ярче.
Это было событие, которого ждали все. Вся равнина, от Заводья до Озёрного края, от Долины до моря. Праздник Возвращения солнца.
Справа, где проходила дорога, они услыхали крики. Кричали от радости. Наверное, взяли последнее масло и поливают им землю, а может, друг друга. Или бросаются лампами.
Быстрорукая улыбнулась.
Кричали и сзади. В лагере. Кричали, приветствуя солнце.
Девушка замерла.
Нет, что-то не так …
Может, озёрники. Может…
И всё-таки, всё-таки…
Нет, забери меня черный, это не радость.
– Назад! – прокричала она.
Герцог всё понял. Он натянул поводья, что-то шепнул своей лошади, и та понеслась.
Молча, не говоря ни слова, в тумане остатков ночи, в тумане собственных мыслей, они приближались к лагерю.
– Герцогиня, – на пути стоял Острый. Острый, по выражению лица которого сложно понять, что происходит. Но лагерь пришёл в движение, – со стороны Леса кто-то идёт.
– Озёрники?
Капитан покачал головой:
– Нет, пик я не вижу. Их много. Думаю, много.
Сердце упало.
"Отец".
– Он обманул меня, – прошептала девушка, еле слышно, так, что услышал лишь герцог, и забрала у Острого глаз.
Широким фронтом, между стволами двигались воины. Теперь уже точно воины. Двигались медленно и организованно, в любой момент готовые так же организованно отойти.
– Он обошёл Длиннолесье. Но где же… К дороге, – сказала она чуть громче, так, чтобы сотник услышал, – отходим к посёлку.
Главное не наделать глупостей. Спокойно. Спокойно. Озёрники подойдут. Двудушные тоже. Надо отправить ангела. Патлатый держит вторых. Пока всё в порядке.
За исключение самого главного – всё осталось в Лесу. Практически всё. Селяне лишь вышли на Праздник, чтобы приветствовать солнце. Селяне то ладно, селян он пропустит, а как же отряд?
Они отошли к посёлку.
Из ближних домов людей уволили назад, как можно дальше от Леса. На случай каких-нибудь действий. Хотя она и не верила, что что-то начнётся.
Радость погасла, её последние отблески еще можно было заметить в глазах, в уголках её рта, не успевших ещё опуститься, но растерянность и отсутствие полноты понимания того, что сейчас происходит, тревожило и мешало сосредоточиться.
При этом и справа и слева, в других, отдалённых посёлках восторг разгорался.
Всё это вызывало ощущение нереальности, какого-то сновидения, и ещё больше путало мысли.
Подождать. Подумать. У них паритет.
Но где же озёрники? Надо отправить гонца. Если они обойдут Длиннолесье, с одной стороны, а Темноволосая появится с другой, Заговорённый будет в осаде.
Заговорённый.
Она заметила, что назвала отца по имени, не вслух, про себя, но это тем более странно. Раньше она так не думала.
У ближайшего дома остановился прыгун.
– Мне нужна Быстрорукая, – выкрикнул всадник, – садитесь, – сказал он после того, как девушка подошла, – С Вами хочет говорить командир.
Это было сказано таким нахальным, пренебрежительным тоном, что герцогиня опешила.
Но ехать надо.
Войска стояли друг против друга. Одни в Лесу, другие здесь, у дороги. Пора что-то делать.
– Я одна, – сказала она, тоном, не предполагавших каких-либо возражений, – Вы останетесь здесь.
Всадник нахмурился, но упираться не стал. Нет, она не хотела держать кого-то в плену, всё, что нужно, это пробиться к отцу, поговорить с глазу на глаз. Это нужно ей, это нужно ему, это нужно народу.
Подъехав к деревьям, девушка спрыгнула. Быстрорукая хотела спросить у подбежавшего к ней человека, где командир. Но не спросила.
Отец стоял рядом. Один.
Подбежавший увёл прыгуна, и они остались вдвоём.
– Добрых суток, – воин казался спокойным. И всё же не называл её "попрыгуньей", как это было обычно, и даже не улыбнулся. Но смотрел с пониманием. Как на соперника, которого уважаешь.
"Ну что же, посмотрим" – подумала девушка.
– Суток, – сказала она.
Они помолчали, разглядывая друг друга. И Быстрорукая вдруг почувствовала скованность и какую-то растерянность в облике воина. Будто он хочет кинуться к ней, обнять, но не решается.
Или не может.
Это длилось секунду, не больше, но было заметно.
– Озёрники не придут, – Заговорённый сказал это так, между делом, как будто бы речь о гостях, которых не будет на празднике, – они остановлены.
Девушка покраснела.
"Да неужели?"
– Ты что, обошёл Длиннолесье? – спросила она, подумав.
Воин кивнул.
"Так вот оно что. Отец не пошел ни по главной, ни по громкой дороге. Он двинулся к Междуречью, через средний Пост. Потом на Приморье… Сколько же он прошёл?"
Это было невероятно, настолько невероятно, что она даже не думала о такой возможности. Ведь в этом случае отряд бы заметили. На Посту, в Междуречье, в Приморье. Они бы узнали.
– Мы передвигались частями, малыми группами, – ответил отец, – и соединились лишь у Озёрного.
"А ведь я была права, – подумала девушка, – он делил своё войско. Но не на две, не на пять, а на много частей".
– У нас паритет, – сказала она уверенно. Четыреста человек ополчения, против четырехсот.
– Почти тысяча воинов, – отец произнёс это так, как будто подсчитывал кур.
Быстрорукая сделала вдох. И выдох.
– По нашим данным, второй отряд стоит у Долины.
– Не стоит.
– Стоит.
Воин покачал головой.
– Отряд один. Со мной девятьсот пятьдесят человек.
– А как же тот лагерь, за Бурной?
– Нет никакого лагеря. За Бурной не воины. Была задача – стоять, не пустить мятежников, показать, что отряд собирается в путь, и они её выполнили.
– Ополченцы придут. Я знаю Патлатого.
– Не надейся. Они не появятся. Они и двудушные.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
Воин смотрел в глаза.
И Быстрорукая поняла, что он не блефует.
Потеряно всё.
Заговорённый переиграл. Легко, словно тогда, в её детстве. Они играли вдвоём, в те самые игры, в той самой жизни. Нет, иногда отец поддавался, и она побеждала.
Но не сейчас.
Теперь всё серьёзно.
Что-то объяснять, взывать к справедливости не получится. Даже если она убедит, что во всём виноваты стражи, отец не отступит. "Справедливость у всех разная, закон один. Надо жить по закону".
Быстрорукой хотелось заплакать. От досады. На себя, потому что она поверила. В свой фарт, в свои силы. За людей, что поверили.
Глаза увлажнились.
Но девушка всё же сдержалась. Ведь она Быстрорукая, дочь самого Заговоренного, пусть сейчас они и по разные стороны.
И она герцогиня. Пока.
Он переживал.
Быть командиром и принимать решения – задача не из лёгких.
Это не кузня. В кузне, работая молотом, знаешь результат. Руки натренированы, каждый новый заказ стремишься выполнить лучше. Быстрее. Увереннее.
И у тебя получается лучше.
Движенья отточены, память залита в мышцы, и она не подводит. Но останавливаться на достигнутом – удел слабых. Лентяев. Любителей. Профессионалы не останавливаются.
И теперь ему поручили другую работу. Другое дело. Умений, а, может, способностей к этому делу нет. Если что-то пойдёт не так, переделать уже не получится.
Металл можно снова расплавить, перековать, но того, кого потерял, уже не вернёшь.
Если будет сражение, будут потери, но он себе не простит. Ни одну.
Патлатый нахмурился.
Пока всё в порядке. Была бы погоня, они бы знали. Со всех сторон у отряда разведчики, застать врасплох не получится.
А ведь были опасения, что Косой их заметит. Да он, скорее всего, и заметил. Но догоняющий всегда в более уязвимом положении – тот, кто уходит, может устроить засаду.
Патлатый заметил, что думает как полководец. И снова нахмурился. Не потому что не желал быть полководцем – волею судьбы он уже командует войском, а потому что не знал, трезво ли оценивает ситуацию. Даже самые опытные полководцы, бывало, ошибались, и уводили отряд не туда.
Не ошибался только Сутулый.
И пока (пока) не ошибался Заговорённый.
А это не радовало…
– Скоро уже поворот, – старшина первой сотни докладывал донесение, – за мостом чисто.
– Всё верно, Звучный, – Патлатый кивнул, – перейдём на ту сторону. А отдохнём уже после.
Мужчина кивнул в ответ. Он тут же пошёл вперёд и начал отдавать распоряжения.
Вторая сотня шла следом, и Патлатый послал к ним гонца. Пускай не задерживаются. Если переходить, то только всем вместе, как можно скорее – оставаться разделёнными широкой рекой опасно, особенно когда часть отряда ещё на мосту.
– Стоять! – послышалось впереди.
Отряд остановился.
Звучный умел отдавать команды.
Однако кому он сказал? Таким грубым голосом не командуют. Так кричат посторонним. Тем посторонним, что появились внезапно.
В тумане смотреть непросто, особенно ночью.
Патлатый ускорил шаг.
Звучный смотрел на фонарь и как-то глупо гримасничал. Словно хотел извиниться.
Перед ним, в двух шагах, стоял человек. В синем плаще и такого же цвета шапочке. Из-под шапочки падали волосы, которые ниже лица сливались с растрёпанной неухоженной бородой. Посох, на самом конце которого сиял большой бирюзовый камень (скорее всего, из Заводья), туман, клубящийся в темноте – всё это добавляло облику какую-то сказочную законченность.
"Древовед, – Патлатый поднял свои брови, – но как он здесь оказался?"
– Благослови, отец, – попросил он у путника, и, подойдя совсем близко, опустился на правое колено.
– Конечно, сын мой, конечно, – старец слегка прикоснулся ко лбу и с придыханием произнёс, – да прибудет с тобой дух великих деревьев. Да даруют они тебе силы, чтобы преодолевать преодолимое, спокойствие, чтобы огибать огибаемое, и зрение, чтобы не спутать одно и другое.
По коже пробежали мурашки, внутри разлилось тепло.
– Куда держишь путь? – поинтересовался Пытливый, слегка прибалдевший, – время тёмное, туманное. Если хочешь, я попрошу своего человека, и он проводит тебя до селения.
Старик улыбнулся, слегка снисходительно, и отечески произнёс:
– Я хожу и тут и там, помогаю хорошим людям. Тем и живу. А в пути я давно, так давно, что даже не помню, когда и отправился. За доброту твою спасибо, но я, пожалуй, откажусь. Провожатого мне не надо.
– Как хочешь, старик, – Патлатый склонил свою голову, – твоё благословение многого стоит. Денег ты не возьмёшь, я знаю, но сзади идёт обоз, прошу, не стесняйся, отведай, что хочешь.
– Да, денег, пожалуй… возьму. Деньги, они всегда кстати. Если в кармане звенит, то и голод не страшен. С чириком мило, без чирика могила. Легче живётся, если денежка ведётся.
Кузнец чуть опешил. Не такими он представлял себе древоведов. Это стражи тянулись к деньгам. Древоведы казались этакими бессеребренниками, чистыми и непорочными.
Но обижать старика нельзя.
Патлатый достал кошелёк, и протянул увесистый вырик.
– Эх, чирик, конечно же, лучше, – старик чуть скривился, но денежку спрятал, – но… и на том спасибо. За добро твоё помогу тебе, воин.
– Ты знаешь, что я воин?
– А как же ж? – старик изобразил удивление, – как же ж, спрошу я вас? Как же ж не воин, коли вы кучей идёте в Длиннолесье? Ведь идёте?
– Идём, – Патлатый смутился.
– Ну. А там же ж война, – древовед запричитал, – ох, война, дело страшное. Война – это голод, болезни, ой-ой…
– Ты сказал, что поможешь, – напомнил кузнец.
– Я сказал? – древовед чуть напрягся, как будто пытаясь припомнить, – ах да, я сказал, – продолжил он утвердительно, – Ну что же. С чириком мило…
– Без чирика могила, – закончил Патлатый. Делать нечего, обижать старика нельзя. Тем более он обещал помочь.
Мужчина вынул кусочек золота, маленький, огранённый.
– Оооо, – старик подхватил его пальцами. Он повертел монету в руке, и та вдруг пропала, – Будь осторожен, воин. В Старом Лесу водятся тени. Они стерегут твоё войско.
– Тени? – кузнец поначалу не понял, – ты хочешь сказать, засада?
– Засада не засада. Пускай будет засада… Да, засада. Пожалуй, засада, – древовед поманил Патлатого пальцем.
– Они тебя ждут, – прошептал он зловеще, когда тот приблизился.
– Спасибо, – сказал командир.
Да, он и правда чувствовал благодарность. Древоведы не лгут, не обманывают, древоведы всегда говорят только правду. И если уж это случилось, если на тёмной равнине им случайно повстречался старик, член самого уважаемого ордена, значит, проведение на его стороне.
Он молча кивнул.
Старик поклонился.
– Удачи, добрые люди, – сказал он отряду (те загудели, как улей), – пойду, пособираю грибочки. Эх, молодежь, молодежь…
Путник шагнул в темноту.
Патлатый глядел ему вслед, и пытался понять. И не мог.
"Грибочки?? На тёмной равнине?"
Быть может, старик ненормальный? Из тронутых? Бывает же, бродят такие ночами, пока не погибнут.
Однако, возможно, всё проще. Древовед настоящий, а встреча с ним провидение, счастливое стечение обстоятельств.
Патлатый поднял свои очи.
"Спасибо тебе, Мудрый Случай, – сказал он губами, – спасибо".
– Неужели древоведы способны, – спросил подошедший Звучный, – видеть в темноте?
– Как видишь, способны, – ответил кузнец.
Темноволосая знала – пробил час.
У моста, в самом начале Старого Леса, расположился отряд.
Она на развилке.
Либо отправит ангела в Длинный и ожидает ответа, либо действует самостоятельно.
То, что это войско Заговорённого, сомнений нет. Но вот вопрос – всё ли войско? Разведчики доложили, что в лагере, стоящем у моста, порядка двадцати палаток. Судя по размерам, палатки не маленькие, там могут разместиться человек десять – двенадцать. Но не больше. Стало быть, двести-двести пятьдесят человек.
Половина войска.
Конечно, они могут напихаться в палатки, как соления в бочку. Но Заговорённый не тот человек, для него дисциплина важнее, а какая может быть дисциплина, когда тебя запихнули? Не разместили, а именно запихнули?
Значит, половина ещё не дошла.
Тем лучше.
У неё всего сотня. Сотня благословенных. На одного из сотни приходится двое. Четверо – это уже перебор. Незаметно связать четверых очень трудно, что-то пойдёт не так, и кто-то поднимет тревогу. А усыпить двоих можно в один приём, достаточно держать в каждой из рук по маске.
Усыпить и связать…
Быстрорукая оказалась права. Отец разделил своё войско.
Отец.
Всё, как в те времена, когда она была девочкой. Тогда творилось что-то немыслимое, отцы убивали детей, дети отцов.
Темноволосая сжала ладони.
– Мы убрали дозорного, – сказал высокий мужчина, сказал очень тихо. Но у благословенных хороший слух, и Темноволосая слышала, – хотя что убирать – на башне только один. Костры не потухли, но люди в палатках, спят.
"Спят, но не все, – подумала женщина, – конечно, кто-то поднимет тревогу. Но к этому времени большинство будет в масках. И всё-таки, Заговорённый считает себя заговорённым. Это надо же – поставить лишь одного дозорного".
– Начинайте, – сказала она, – но… будьте осторожны, – женщина посмотрела в глаза, – Заговорённый способен на многое.
Чучело валялось внизу. Набитое палками, камнями и различным тряпьём, оно издалека походило на человека. И упало, как человек, свалившийся с башни. С тем же глухим отчётливым звуком.
"Хорошо, – подумал Патлатый, – только бы не пошли проверять. Иначе придётся уйти".
Но незаметно уйти не получится, он это знал. Начнётся сражение.
И потом.
Да, большинство отойдёт. Всё-таки ночь. Но как уходить в темноте, и куда? Без обоза, палаток, без света. Хорошо, скоро день. А если не скоро?
Мужчина жевал свои губы.
Кажется, пронесло.
Теперь надежда на лучников.
Каждый лучник отряда, взятый из лучших охотников, следил за определённой палаткой. Двадцать четыре палатки, полсотни стрелков. Двумя точными выстрелами можно справиться с сотней.
Не плохо. Сотня к началу сражения.
Враг растеряется. Кто-то войдёт вовнутрь, кто-то отступит. И каждый получит своё.
Если он одолеет (самого Заговорённого!), своеволие будет забыто. Ведь он победитель.
Но Быстрорукая не простит. Ведь в битве погибнет не враг, не кто-то ей неизвестный – погибнут односельчане.
И пусть.
Выхода нет. Либо мы, либо они. Не Патлатый устроил засаду, и если бы не старик, в скором времени уже его односельчане лежали бы убитыми.
Всё так, всё так…
Но почему же паршиво? Не страшно, а именно так вот – паршиво. Во рту накопилась горечь.
"Кровавый молот" – возможно, так он останется в памяти.
"Еще не поздно уйти" – подумал кузнец.
Но было поздно.
К палаткам двигались тени.
И в миг, когда полетели стрелы, Патлатый увидел, что всё очень плохо.
Ведь это были не воины. И это были не люди. Во всяком случае, на большей части равнины этих существ за людей не считали…
Здесь какое-то недоразумение. Надо уйти, остановить эту бойню. Ведь они даже не знают, что двудушные с нами.
"Назад!!" – хотел прокричать командир. Но не успел. Что-то тяжёлое ударило в грудь, выбивая остатки воздуха.
– Двудушные!! – Звучный заметил, как дрогнул стрелок. Дрогнул и не попал.
Внизу творилось смятение. Кто-то входил в палатки, кто-то катился назад, кто-то бежал, пронзённый стрелой. Бежал, порази меня восп, прямо на лучников.
Ополченцы стояли, пуская стрелы. Идиоты, разве они не знали, что двудушные видят в тьме? Но, вероятно, не знали. А, может быть, растерялись. Или еще не поняли, что же случилось.
И когда эти твари, понимая, что их не увидят, влетели в валежник, началось самое страшное. Началась резня.
– Дёргай!! – скомандовал Звучный. Громко, надрывно, жертвуя в крик последние остатки своего треснувшего голоса.
Палатки сложились. Под ними, как черви в компосте, копошились тела.
И к этим упавшим палаткам неслись кузнецы, потрясая в воздухе молотом. Не все добегали, кого-то сражала стрела, кого-то массивный болт, кого-то кинжал, самый острый на свете – кинжал чёрного стрикла.
И начался пожар. В начале в двух-трёх местах, но он расширялся, и вскоре пылал целый лагерь. Материя палаток, пропитанная разлившимся маслом, вспыхнула словно солома. Те двудушные, что сумели всё-таки выбраться и не попали под молот, казались духами пламени в поисках мести. Они горели, но всё же бежали, сквозь бушующий ад, протыкая кинжалами тех, кто стоял на пути.
Звучный упал, поражённый таким кинжалом. Из горла струилась кровь.
"Будь проклят, старик-древовед, – подумал кузнец, пытаясь заткнуть свою рану, – я встречу тебя на Острове".
Было тихо. Всё, что горело, погасло. Тот, кто стонал, замолчал.
Кто мог уползти, уполз. Остались лишь трупы.
И ветер.
"Откуда здесь ветер?" – подумал Гнусавый, сойдя с прыгуна.
– Похоже, здесь было жарко, – сказал он напарнику. И погасил свою лампу.
Ночь отступила. Ровный, пока еще бледный свет осветил сожжённое поле.
По полю бродили вороны, вечные спутники мёртвых незримых душ. Словно хозяева мира.
– Да, это отряд из Долины, – Гнусавый потрогал валявшийся молот, – и эти… двудушные.
Последнее слово он словно бы выдохнул, с презрением, скрытым, но всё же заметным.
– Согласен, – ответил напарник, – всё четко. Одни уложили других. Лоб в лоб.
Воин кивнул:
– Они ждали нас. Не мятежников… Тогда почему?
Напарник пожал плечами:
– Неисповедимы пути Обиженного.
– Ладно, – Гнусавый обтёр свои руки, – Я хотел убедиться. Ангел наверняка прилетел, Заговорённый всё знает. Ну что же… – он посмотрел на солнце, – вернулось. Пора возвращаться.
– Я, кажется, знаю, кто этот древовед.
– Да?
– Да. И мне кажется, всё могло бы быть по-другому. Допустим, они бы не встретились. Ну, ополчение и этот… недревовед. Кузнецы бы прошли через реку, расположились бы лагерем, уснули. Двудушные прокрались в палатки и поняли, что ошиблись. Извинились бы, так и так, ну… и все бы остались живы.
– Возможно… Возможно, ты прав. Возможно, в том многообразии, где, словно в вареве, булькает бесчисленное количество миров, существует и тот, где древовед не пришёл, двудушные не напали и ополченцы остались живы. За исключением того, который на башне.
– Но почему же у нас то всё по-другому? Почему же у нас все погибли? Почему? Быстрорукая отступила, а равнина осталась за стражами?
– Почему? Да потому что вот так. Всё прекрасно только в тех самых снах, которые видят ушедшие. И потом, ты же не знаешь, что будет дальше. Возможно, всё разрешится, и к лучшему. И стражи – они не тираны, стражи – та сила, которая объединяет человечество.
Сила, которая объединяет человечество.
Заговорённый стоял у окна.
Солнце светило ярче. Народ веселился. Праздник Возвращения, самый великий праздник.
Никто никого не убил, война миновала, мятежникам объявили амнистию. Всем, кроме воинов.
Они еще не знают, что случилось на Быстрой. Не знают, что кровь пролилась. Что скоро прибудут обозы с теми, кто выжил. И праздник закончится. В Длиннолесье всегда близко к сердцу принимали чужое горе.