Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
Убить. УБИТЬ БОГА.
И, судя по всему, хранители это смогли.
Невероятные существа. Суметь ТАКОЕ. Какими же это познаниями надо обладать.
Пытливый замер в немом благоговении.
Теперь, после всего, что он узнал, у него была мечта. Попасть в город Надежды, найти ту самую библиотеку, о которой рассказывала Любящая, перечитать все книги, которые в ней находятся. Получить те знания, что доступны горожанам. Встретиться с этой удивительной женщиной и всосать в себя всё, что она знает. Впитать это всё и переварить.
Библиотека. Волшебное слово. Здесь, в общине искателей тоже была библиотека, и книги в ней были интересные, познавательные. Но он мечтал о другой. Мечтал с тех пор, как прочитал "Приключения".
Преодолев огнедышащее ущелье, команда "Веточки" вместе со своим капитаном попала в Страну Голодных До Знаний. В стране жили демики – небольшие худощавые создания с зелёными колпаками на головах, которые читали на завтрак, обед и ужин, и не вместе с едой, а вместо. Большую часть своей жизни демики проводили в Библиотеке, все стены и перегородки которой заставлены книгами. Своими размерами библиотека превышала Дворец Стратега, а высотой была выше самой высокой звонницы, и походила на необъятную столовую, в которой можно заказать любое необыкновенное блюдо, и удовлетворить вкусы самого притязательного гурмана. Только вместо жаркого вам подают книги, и вы их читаете. И только так утоляете голод.
Да, попасть в подобную библиотеку мечта. Пытливый заложил руки за голову.
Но есть мечта и побольше.
У этого большего несколько названий – избранные, хранители, паучки. Существа, убившие Бога. Ещё раз – убившие Бога…
Возможно, они его примут. Возможно, он тоже найдёт свою смерть.
Пускай. Ради знаний Пытливый готов на всё, готов податься к любому, самому страшному шкоднику, даже Безухому. Есть такой в легендариуме равнины. У Безухого не было ушей и он не слышал людских страданий.
Но что предложить хранителям? Чем их увлечь?
Надо подумать…
Пытливый думал, думал, и заснул.
На столе лежало два одинаковых с виду конверта.
Рядом раскрытые письма.
Письма походили друг на друга по форме. И содержанию.
Так условлено. Если ангел попадёт в чужие руки, и кто-то отправит письмо – конечно, письмо он отправит. Но второй кармашек будет пустой, а значит, подлинность отправителя под вопросом. Под вопросом, потому что остаётся вероятность, что Патлатый просто забыл, и оставил кармашек пустым. Но вероятность ничтожная, ведь такой человек, как Патлатый, не забывает. Кузнец обычно внимательный.
А в письмах не так уж и много.
"Десятые сутки. Отряд продолжает стоять. Наблюдаем".
И всё.
Герцогиня нахмурилась.
Собственно, задумка понятна. Перейти через Бурную и отрезать мятежникам путь. На Пост они не пройдут, остается дорога, та самая, громкая. А это опасно, можно наткнуться на первый отряд, вдруг он тоже стоит где-то лагерем. И тогда…
Что тогда? Уходить, чтобы тебя не заметили? Но это как повезет.
Нет, надо ждать.
Если вторые вдруг снимутся с места, можно идти, чуть подальше. За ними.
Или не идти?
Если, или, тогда… Сплошные условности.
Хочется наверняка.
Слишком высокие ставки, слишком много заинтересованных. А все нити ведут к двоим. И эти двое могли бы быть счастливы, могли бы остаться друг с другом. Но судьба так безумна, такие рисует узоры…
Отец и дочь.
Девушка сжала ладони.
Вторые стоят не случайно. Второй отряд знает про ополчение, и потому стережёт. В назначенный час они всё же снимутся, и совершат бросок, через Пост, в Длиннолесье. Или вдруг развернутся и нападут на мятежников, зная, что те идут следом. На равнине оно сподручнее, особенно на тёмной равнине. Побеждает внезапность.
Опять это "или".
Да, надо ждать. А лучше сидеть тихо-тихо, и не высовываться.
Она боялась за Патлатого, боялась за ополченцев. Селяне без выучки, можно сказать, в тылу – незамеченными они не пройдут. Пусть остаются в Долине.
Здесь и так собирается сила, вполне себе внушительная. Ополченцы Длинного с остатками воинов. Двудушные. Скоро прибудут озёрники. Надо знать движение первого отряда и окружить его раньше, чем прибудет второй.
Вот тут и поможет Патлатый. Второй отряд, если хочет прибыть вместе с первым, должен отправиться раньше. Суток на двое. Громкая дорога короче, путь через Пост длиннее. И если Патлатый пошлёт им послание, союзники выступят вовремя и настигнут первых у самой излучины Бурной, возможно, во время привала. Но тут надо всё рассчитать – и скорость, и расстояние. И психологию Заговорённого. И то, что девушка знает его психологию.
"Наблюдайте, – написала Быстрорукая своим крупным убористым почерком, – посылайте как снимутся".
Она продублировала написанное и положила письма в конверты.
Сам план предстоящей схватки существовал в голове. Её голове. Причем исключительно. Утечка могла стоить дорого. Каждый из союзников узнает то, что он должен узнать, и только тогда, когда должен. Если не случится неожиданностей, они возьмут Заговорённого в тиски.
Заговорённого. Отца.
Она подняла свою голову, будто в молитве.
Нет, до кровопролития не дойдет. Битвы не будет. Сам отец не допустит кровопролития.
Главное показать свою силу, решимость. Главное не дрогнуть – и Заговорённый отступит. Она верила, что отступит.
Эх, отец, отец… Я же писала тебе, я объясняла. А ты со своим традициями, какими-то принципами, законом. "Справедливость у всех своя, закон – один". Пугаешь войной ресурсов. Мол, стражи сплотили народ. Но когда она была, эта война? Мир изменился. Стражи изменились. И те же озёрники, ну что тебя в них не устраивает? Чем Длиннолесье то хуже?
Кто-то вошёл.
– Герцог? – спросила девушка.
– Герцогиня…
Не герцог. На девушку смотрел самый изящный и самый мрачный воин отряда.
– Острый.
Мужчина кивнул.
– Темноволосая здесь? – Быстрорукая подобрала конверты и положила их в сумку.
– Да, и с ней благословенные.
– Двудушные, Острый, двудушные, – она посмотрела на сотника.
По лицу вошедшего пробежала тень. По этому хмурому лицу, которое и так постоянно покрыто тенью.
И герцогиня вдруг вспомнила. "Что-то с сестрой". И прикусила губу. Нет, собеседник она никакой.
– Конечно, благословенные, – девушка улыбнулась. Но вышло коряво.
– Темноволосая хочет поговорить.
– Конечно.
Быстрорукая встала. Она была выше Острого, немного, но выше. А ведь сотник считался довольно высоким и статным мужчиной.
Они подошли к беседке, той самой, где когда-то сидел Матёрый. Первосвященник произвёл впечатление. Неизгладимое. Его способность вселять уверенность казалась запредельной, сверхчеловеческой. Таких людей мало, второго Матёрого нет. Тогда она поверила в себя, поверила в то, что способна сплотить свой народ ("да, свой народ, СВОЙ НАРОД, герцогиня"), она чувствовала себя в ответе за тех, кто не сдался.
Но теперь это чувство давило. Давила ответственность. И Быстрорукая уже не была настолько уверена.
Темноволосая сидела выпрямившись, натянутая словно струна и всё же расслабленная. Глядя на женщину, можно было подумать, что она сидит долго. Само время вокруг двудушной казалось застывшим. Иногда это успокаивало, а иногда раздражало. Но, в данном случае, скорее, успокаивало.
– Сударыня, – женщина встала и поклонилась. Быстрорукая изогнулась в ответ. Да, изогнулась – изящные поклоны у воительницы не получались. Было в этом что-то профессиональное.
– Я рада приветствовать Вас.
– И я, – двудушная села.
– Вы остановились в Лесу?
Вопрос, конечно же глупый. Понятное дело, в Лесу, ночь же ещё не закончилась.
– Нет, на равнине, – ответила женщина.
– Ах да? – Быстрорукая вскинула бровь, – в Лесу места много, в той части, что ближе к Долине, плащеноски, бегуньи растут повсеместно. Разбиваете лагерь, где захотите.
Женщина посмотрела в глаза.
И улыбнулась.
– У меня для Вас предложение, – сказала она спустя время. Спустя. Время. "Какая неторопливая, – подумала девушка, – интересно, все ли они такие?" Эта неспешность с ответом казалась ненужной, но, в то же самое время, добавляла какой-то весомости, прочности сказанному, заставляла прислушиваться и тщательней взвешивать сказанное. Вот у герцога есть такая привычка – стрекотать и стрекотать, без пауз, как ангел. Пускай пообщается с Темноволосой, научится думать и только потом говорить. "Ты слишком строга, дорогая, – услышала девушка голос, внутри своих мыслей, – уже потеряла Мутного, потеряешь и герцога".
– Говорите, благословенная, – сказала она.
Женщина достала листок, взяла карандаш и нарисовала петлю. Потом чуть пониже овал, повыше круг, и соединила их линией.
– Излучина Бурной, – догадалась девушка, – громкая дорога. Я в эти карты гляжу слишком часто. Последнее время.
– Да, – Карандаш на мгновенье завис, а потом опустился. Туда, где петля бы стянулась, будь это и вправду петля.
Темноволосая поставила крестик.
– Старый Лес? – Быстрорукая знала такой. Собственно, это не Лес, а место, где он когда-то стоял. Деревья давно уже сгнили, упали. Но за остатками Леса хорошее место для сна. Или отвала. Или для наблюдения. Она посмотрела на женщину.
– Именно, – женщина посмотрела в ответ, довольная, что та поняла.
– Как только Заговорённый подойдет к Старому Лесу и встанет поблизости лагерем? – воительница скорее сказала, чем задала вопрос.
– Мы будем ждать рядом, – кивнула двудушная.
– И вы отошлёте ангела?
– Да.
– Хорошо. Тогда можно прикинуть, где будет следующий привал. И следующий. И рассчитать место встречи.
– Как приятно общаться с людьми, которым не надо всё объяснять, – двудушная посмотрела в глаза и чуть улыбнулась.
Похвала похвалой, но Быстрорукой стало не по себе. Слегка, но не по себе. Всё-таки взгляд у двудушных тяжелый. Будто бы немигающий. Хотя нет, Темноволосая всё же мигала…
Девушка посмотрела на карту. Круг, овал. Прихолмье, Длиннолесье. И, как струна между ними, дорога. Ровно посередине дороги петля, излучина Бурной. И в горлышке этой петли Старый Лес.
Теперь у нее есть Патлатый, следящий за вторым, и Темноволосая, наблюдающая за первым отрядом. "Оцень хорошо", заметил бы Выразительный.
– Я дам вам двух ангелов, – сказала она, чуть подумав, – наблюдайте и ждите дальнейших распоряжений.
Но что-то ещё…
Было что-то еще.
Что-то, о чём двудушная не сказала. Она казалась решительной, даже слишком решительной. Как будто что-то продумала, и осталось за малым.
Быстрорукая посмотрела на женщину.
– Вы чего-то не договариваете? – спросила она собеседницу, так, словно это совсем не вопрос.
– Вы проницательны, – ответила та после паузы, – об этом я бы хотела поговорить, – двудушная сдвинула карту, скрестила ладони в замок и слегка наклонила голову, – Ваш отец очень известный воин. Воин вдумчивый и неожиданно смелый в решениях. Но тоже поступит так, как поступили бы десятки других. Он разобьет лагерь в Старом Лесу, и именно в той его части, которая ещё не превратилась в равнину. Остатки былых деревьев словно созданы для привала. Проход через них замедляет движение, устоять невозможно. Привал будет там, где бывает всегда.
Быстрорукая ещё не понимала, к чему клонит женщина, но стало тревожно. А может, и понимала, но не хотела себе признаваться. На языке крутились слова несогласия, слова беспокойства. Она думала о том, как бы вежливо отказаться.
Конечно, вежливо у неё, как всегда, не получится.
– Вы никогда не задумывались о том, почему мы называем себя благословенными? – спросила вдруг женщина.
– Я? – вопрос прозвучал неожиданно, – я слышала, вы живете дольше других.
Двудушная кивнула.
– Я помню войны ресурсов, – сказала она чуть слышно.
Быстрорукая вздрогнула.
– Не удивляйся. Память уже не та, но время я помню. На нас напали, ограбили, забрали всё, что могли. Всё, что влезало в повозки. Мужчин перебили, братьев, отца. Я тогда ушла из селения, нашла какую-то банду, прибилась. Мы устраивали засады, в том числе в Старом Лесу – в то время он был такой же, как и сейчас. Правда, по громкой дороге ехать было труднее. Ещё труднее. Путников было мало. А те, что все-таки были, думали, верно, что так безопаснее – кто станет ждать, пока кто-то проедет? Ну и, конечно, привал устраивали там же, где и теперь. Люди весьма предсказуемы… Но я хотела сказать не об этом, – вздохнула двудушная, – точнее, не только об этом. Благословенные благословенны не тем, что живут дольше и старятся медленнее. Мы видим в темноте почти как лесной плащеносец и слышим почти как сова. Мы лучше чувствуем, в том числе тело, и можем двигаться тихо, как кошка. На тёмной равнине это большое преимущество.
– Вы хотите не просто смотреть, слышать, чувствовать, – возразила ей Быстрорукая, – Вы хотите напасть. В темноте.
Женщина посмотрела в глаза:
– Воины будут спать. Мы убираем стражу, и делаем это бесшумно. Потом одеваем на каждого маски и бесшумно всех связываем. Обещаю, они ничего не почувствуют.
– Что за маски?
– Сказать не могу. В плане лекарств и их применения благословенные более сведущи.
Быстрорукая не знала как сказать.
И решила сказать прямо:
– Нет. Вы этого делать не будете.
Она подождала, ожидая, что Темноволосая что-то скажет. Но та молчала.
– Наблюдайте, – добавила девушка, – наблюдайте – и всё. Иначе возможно кровопролитие.
– Благословенные не боятся кровопролития, – ответила женщина. В её тоне не было ни раздражения, ни высокомерия. Она объясняла известные вещи, – раны затягиваются быстрее, а боль мы умеем терпеть.
– Благословенные не боятся, – ответила девушка, – я боюсь.
Она сказала это доверительным тоном, каким обычно рассказывают секреты, не потому, что знала, как нужно сказать, а потому что ей стало страшно.
Если прольется кровь, она себе не простит.
Впрочем, как и отец.
Возможно, как и отец.
Девушка надеялась, что отец думает так же. Противостояние противостоянием, но она собирает отряд скорее для сдерживания, для того, чтобы показать свою силу, и не способна идти до конца.
Женщина кивнула и расцепила ладони.
– Там ваш отец, там ваши селяне. Я понимаю, – двудушная встала и посмотрела в глаза, – обещаю, до столкновения не дойдёт.
– Ожидайте распоряжений, – Бастрорукая глядела взглядом, полным мольбы, и вдруг поняла, что краснеет. Краснеет так , будто что-то украла.
Нет, это место не для неё. Руководить повстанцами должен другой. Решительный и безжалостный. Который положит всё ради победы.
Темноволосая ещё раз кивнула и вышла.
В девушка всё смотрела, смотрела. Как же спокойно уходит двудушная. Так, будто прогуливается. У этой женщины больше решимости. Но, шкодник меня зарежь, она не воюет с отцом. Отцом, который когда-то был всем, который вмещал всё то лучшее, что можно найти в этой мире. Для той самой девочки. И вместе с ним все те люди, которых она знала с детства.
Её толкают на выбор. Ужасный. Но это не выбор, это, скорее, тупик.
Быстрорукая встала. И огляделась.
Острого не было.
А как бы сейчас он был кстати. Его обычное настроение так созвучно тому, что скопилось в душе.
– Герцогиня, – услышала девушка, – с Вами желают беседовать.
Перед ней стоял воин, а рядом с ним невысокий худой человек с утончёнными, но огрубевшими чертами лица. Человек выглядел опрятно, хотя и носил одежду из самой грубой холщовой ткани. Было в нём что-то загадочное – возможно, в осанке, а может, во взгляде.
– Представьтесь, – спросила она.
– Моё имя Бескостный, – сказал человек ("какой странный голос, – подумала девушка, – странный, но всё же красивый") – я, герцогиня, художник. Жил один, вдали от людей. Но… Решил, что достаточно.
– Откуда?
– Я из Заводья. Потом жил в Озёрном. То, что случилось, ужасно. Я… я хотел бы помочь.
Быстрорукая подошла к человеку и посмотрела в лицо, словно пытаясь понять, чего же он хочет на самом деле.
Но опустила глаза. Она была выше, заметно выше, но мужчина ей не казался маленьким. Даже герцог казался, а этот нет. Возможно, была в нём какая-то сила. Хотя говорил он просто, немного застенчиво, да и не выглядел человеком без трещин, цельным и несгибаемый, как, например, Матёрый.
– Нам не нужны художники, – ответила девушка.
– У меня есть другие способности. Я… могу видеть… в темноте, могу слышать деревья и даже животных. То, что не слышат другие. Это потому, что меня… благословили.
"Опять благословенный" – Быстрорукая усмехнулась. Но больше про себя, ей не хотелось обидеть пришедшего.
– Кто благословил?
– Гээд.
– Хорошо, – герцогиня ещё раз взглянула в глаза, – твоя способность поможет, – девушка повернулась к сопровождавшему, – дайте пришедшему койку и обеспечьте необходимым.
Она не удивилась тому, что сказал ей художник. Столько всего случилось, столь странного и непонятного, что удивляться уже невозможно. Такая эмоция в прошлом. Возможно, там и останется.
Бескостный кивнул, и пошел вслед за воином.
– Постой, – позвала его девушка, – Может, расскажешь, за что тебя так? Откуда такое имя?
"Ох, эта бестактность". Такое обычно не спрашивают.
Мужчина снял сумку, обувь и тут же уселся на землю.
Он вытянул ноги и стал опускаться, прямо, словно складывался пополам, пока голова, грудь и живот не коснулись земли. Тогда он поднял свои ноги и сложил на затылке, крест-накрест. Потом завел руки за спину, сложил их в замок и стал отводить. Всё дальше и дальше. Пока не упёрся в землю.
Только теперь Быстрорукая заметила, что ноги и руки Бескостного скручены дважды. Дважды!
– Спасибо, – сказала она.
И улыбнулась.
Девушка посмотрела вокруг.
Рядом с ней были люди, которые ей поверили. Люди необычные, что приезжают, приходят, тянутся со всех концов этого мира. Чтобы помочь.
Пускай на неё ополчились серьёзные силы. Пускай они верят в успех.
Нет, дочь Заговорённого не дрогнет. Пусть даже перед самим Заговорённым.
– Боль. Серый, ты знаешь, что такое боль? – старик покосился на служника.
И замолчал.
Вся нижняя половина лица, щёки, шея и скулы сидящего были обезображены, покрыты наростами, словно чешуйками рыбы. Он был похож на оборотня, который начал превращаться в человека, но что-то пошло не так, и превращение не завершилось.
– Знаю, – сказал секретарь. Очень тихо.
Впрочем, Серый всегда говорил тихо.
Заступник кивнул.
Рыбья болезнь, которой когда-то переболел этот человек, считалась чуть ли не самой ужасной. Лицо, то справа, то слева крутила боль. Крутила и выворачивала. Болезнь поражала горло, больной не мог говорить. Не говорить, не мычать. Рот открывался и закрывался в беззвучном крике, словно у рыбы, брошенной в лодку.
Каждый приступ этой дикой, безумной боли убивал в тебе человека. Ты не мог больше думать, не мог удивляться, любить, строить планы. Ты превращался в животное. С одним только желанием – остановить эти муки. Не пережить, а именно остановить, иногда ценой смерти. Настолько невыносимы страдания.
Но и они имеют сравнение.
Говорят, что боль во время рыбьей болезни похожа на разряд. Так ударяют шокеры, или воспы. Сравнение вполне достоверное, ведь это говорят только те, кто пережил и воспа, и болезнь. Пережил, и остался жив. Но восп ударяет лишь раз, а боль во время болезни кажется нескончаемой.
"Интересно бы было узнать, где в иерархии боли находишься ты?" – обратился заступник к ноге, которая ныла, как будто её отрезали.
– А ты задумывался, Серый, – спросил он у служника, – за что нам такие страдания? Какой в этом смысл? Думал ли ты, как бы было прекрасно, не чувствуй мы боли? – последнее слово заступник почти прокричал, настолько вдруг нестерпимо заныла конечность. "Кончить с конечностью, – думал старик, – взять и ампутировать к шкодникам".
– Неисповедимы пути Обиженного, – ответил секретарь.
Фраза была пространна и не несла в себе смысла.
Или несла?
Иногда банальная фраза кажется откровением, стоит только задуматься.
– Неисповедимы, Серый, неисповедимы, – Шестой нацелился тростью и прибил не слишком расторопную твердотелку (что для стража такого уровня считалось непозволительным), – ты всё-таки подумай, как-нибудь, на досуге. Про боль. Ведь это самая большая несправедливость.
Служник кивнул.
Душа твердотелки отделилась от тела и слегка потрясала ножками.
– Ну говори, – продолжил заступник, глядя на собеседника, – зачем пришёл, чего надо?.. Ах да, – спохватился он тут же, – ведь это я тебя вызвал… Знаешь, Серый, ты человек умный. С умными очень приятно. Но вас, умных, мало. И имена у вас такие, цветастые. Бледный, Серый, Тусклый, – Шестой вспомнил друга, ещё с Междуречья. Теперь он не Тусклый, он в Ордене, и зовут его по-другому. Кажется, Хриплый, – То есть как это цветастые? Скорее, бесцветные. Да, впрочем, не важно. У меня последнее время такие тяжелые сны, – заступник вздохнул, – И сны у меня тяжёлые, и настроения нет. Совсем, знаешь, нет настроения. И предчувствия… Может, и настроения нет, потому что предчувствия.
Секретарь опустил свою голову. До этого он смотрел на саммаку, лежащего на спине. Саммака поджал свои лапки и словно бы ждал, что кто-то протрёт ему пузо. "Вот у кого ничего не болит" – подумал Шестой.
– Хотите поговорить о мятежниках? – спросил секретарь.
– Хочу, Серый, хочу. Ты читаешь мои мысли.
– Заговорённый вышел из Леса. И знаете, что он сказал перед уходом?
– Знаю, Серый, – ответил старик, – "Я вернусь”. Ты хочешь сказать, он вернётся с победой?
– Вернётся. Имея такую армию. Вы дали задание – он его выполнит.
Старик усмехнулся.
– Что знаешь ты о двудушных?
– Знаю, заступник. Двудушные в Длиннолесье.
– Я не о том, – старик чуть прищурился, – как думаешь, как будут действовать, эти?
Служник молчал.
– Думай, Серый, думай.
– Возможно, ударят внезапно. Но… Заговорённый наверняка всё обдумал.
– Ты прав. Не в том, что Заговорённый обдумал. Обдумал то он обдумал, – заступник вздохнул, – ты прав в другом. Двудушные любят внезапность, – Шестой начертил полукруг, под ним овал – знак засады, – они не будут действовать в открытую. Паразит вселил в них проклятие, но это цена. Так что же они получили?
– Двудушные малочувствительны к боли. И долго живут.
– Пока не подохнут, – добавил заступник, – да, Серый, эти живучи. Как воспы. А боль… Знаешь, прости меня Создатель, но порой я и сам подумываю о том, не продать ли мне душу, – Шестой посмотрел на служника. Серый не реагировал, – Но это не всё. Продолжай.
– Двудушные могут подкрасться бесшумно. Они лучше видят и слышат.
– Именно, Серый, именно. Ночью идти опасно. А Заговорённый ушёл. Вопрос тут о том, что знает он, и что знают они. "Тот, кто знает, уже победил".
– Сутулый, – кивнул собеседник, – Но, Заговорённый, я думаю, знает.
– Думаю. Видишь, ты сказал "думаю". А надо наверняка. Слишком многое поставлено… о…
Заступник не договорил. Ногу пронзила жгучая, нестерпимая боль. Как будто ударили плеткой с пришитыми по всей длине бритвами, острыми как конечности воспа. Пронзила и отступила.
Шестой было выдохнул.
Но боль поразила опять. На этот раз резче. Потом ещё. И ещё. Она приходила какими-то ритмами. Длинный, короткий, короткий, длинный, длинный, длинный, длинный, короткий. Как музыка. Словно кто-то играл на нервах. Играл, ох ты шкодник, играл…
На глаза навернулись слёзы, и сквозь туман этих слёз старик посмотрел на Серого. Лицо собеседника дрогнуло. Снова и снова. Будто кто-то невидимый бил его в щёку. Бил и бил, бил и бил…
Но тут он заметил престранное.
Заступник был чуток к зависимостям. К связям, прямым, обратным. Но, шкодник меня зарежь, здесь и ума то не надо. Достаточно видеть.
И он это видел. Как только конечность болела, Серый кривился.
– Что происходит? – спросил он у служника, – зачем ты гримасничаешь?!
И снова набрал больше воздуха.
– Мне больно, – ответил мужчина. Сквозь зубы.
Заступник смотрел не мигая. Он видел, что служнику плохо, и, чтобы знать это точно, старался собраться, ничем не выказывать боль.
"Да, да! Шкодник меня раздери. Ему действительно больно… Но что происходит?".
Он посмотрел на деревья, на то, что творилось под ними.
И понял, что спятил. Уже окончательно.
Возможно, происходящее ему только кажется.
Саммака завалился на бок, сложил свои лапы и жалобно вздрагивал.
Вместе с ногой.
Пытливый открыл глаза.
Окно занавешено, в комнате полумрак.
А ведь когда-то, где-то, в далёком-далёком краю, люди засыпали – и солнце гасло, и не обязательно было что-то там занавешивать. Они покинули мир, этот прекрасный мир, по воле безумного бога – Ээфа, Обиженного, возможно, у этого бога много имён. Но теперь то Обиженный мёртв, и вроде как поделом, погиб негодяй, который заставил страдать.
Но тут начинается самое интересное, и на сцену выходят они – странные существа с длинными тонкими лапами.
Пытливый вздохнул.
Как же хочется всё же увидеть этих существ, задать им вопросы. Много, много вопросов. Так много, что, наверное, жизни не хватит вникать. Раскладывать всё по полочкам, словно книги в огромной, огромной библиотеке.
К горлу поднялся ком, сладострастный, приятный, будто взбитые сливки, посыпанные корицей. Сердце забилось, как у встревоженной брумы, в животе запорхали бабочки.
Оооо… Искатель сглотнул.
Знать. ЗНАТЬ. Дойти до глубин, до истоков, до самых основ этого мира. Да что только этого. Понять ту концепцию, выучить те законы, по которым творят, развивают, уничтожают вселенные. Понять, что в основе. Из какого такого минимума создается видимое разнообразие.
Ради знаний можно решиться на всё, даже на сговор с самым страшным врагом.
Но что он предложит взамен?
Хранители умные, УМНЫЕ, а умный ничего не делает просто. Так, без причины. Плохо, конечно, что они к тому же и вероломные. Но тут самое главное предложить, отдать что-то взамен. Что-то, что нужно.
А это не просто.
Пытливый повернул голову влево. Медленно, медленно, чтобы не потревожить спящую.
Последнее время Верная спала очень чутко, слишком чутко, и в основном на боку. Раньше навзничь, да так, что и не добудиться, пусть все острокрылы округи скребутся по крыше, и все плащеносцы стрекочут как в самом начале ночи.
Что с ней случилось? Может, волнуется?..
Пора собираться.
Искатель тихонько привстал и переставил левую ногу. Потом правую. Словно саммака, крадущийся в зарослях.
"Вот странная она какая-то, места ей, видите ли, мало, – думал Пытливый, глядя на девушку, – легла б у стены, и я бы не крался".
Взгляд оторвать было трудно.
“Какая она идеальная, когда спит”. Парень цокнул. Мечтательно.
И тут же подавленно хмыкнул.
К горлу подкрался комок. Но в этот раз горький, отвратный.
Да, он уходит. Покидает её, изумительную. Не простившись, не объяснившись, не сделав то, что делают все перед дальней дорогой.
"Перед тем, как корабль унесёт меня в неизвестность, позволь поймать твой последний взгляд, самый лучший взгляд во вселенной. Пускай останется в моем сердце. И когда я вернусь, спустя много лет, старый, больной, я узнаю тебя по этому взгляду".
Так говорил Листик, отправляясь в далёкое плавание. Он покидал свой город, свою бывшую жизнь. Он покидал свою любовь.
Да, Листик тоже негодяй. Но он хотя бы простился. Поймал её взгляд, и хранил в своём сердце. А ты?
В глазах стало мокро.
Конечно, она не простит. Скорее всего, не простит. Возможно, она не простит. И не станет ждать, так, как ждала Росинка, возлюбленная Листика. Росинка его поняла. И дождалась.
Пытливый вздохнул. Глубоко. Вдыхая и выдыхая последние слёзы.
Ничего не поделаешь. Надо идти. Идти ради истины. Истина – капризная дама, капризная и ревнивая.
Он осторожно оделся и ещё раз взглянул на девушку. "Прости" – прошептали губы. "Прости" – написала рука, подержала это "прости" и положила на стол.
И всё. Больше ни слова.
Так мало…
В клетке сидел пушистик.
Искатель хотел подойти. Но… передумал. Сейчас запищит и разбудит, Придётся тогда объясняться. Все эти слёзы, прощания. Лучше по-тихому.
"Прощай, милый друг. Прощай, не скучай. Мы не увидимся больше. Скоро наступит день, ты убежишь на равнину и закопаешься. И я закопаюсь, только не здесь, а далеко-далеко в горах. Спросишь, зачем оно мне? Ты не поймешь".
Пытливый вздохнул ещё раз, отгоняя последние сантименты, накинул заплечный мешок и вышел.
Дом стоял на окраине, той самой, что примыкала к холмам. И сейчас бы рвануть, сбежать, и идти. Идти, идти. Без оглядки. Туда, к новым знаниям, чтобы познать, чтобы проникнуть в святая святых – Самую Главную Тайну.
Но он далеко не уйдет. Без прыгуна этот путь просто немыслим. Таинственный Верхний Лес далеко, а ему ещё дальше. В Город Надежды, пещеру хранителей. Провизии точно не хватит, ведь не тащить же с собой тележку. Незримые на холмах почти не росли, а зримыми не прокормишься. Есть, правда, тянучки, которыми можно унять первый голод. Но это обман – потом тебя скрутит, да так, что в конец обессилишь.
Надо пройти сквозь общину, к загону, отвязать прыгуна, и только тогда уходить. Желательно, чтобы никто не заметил. Иначе придётся придумать причину, опять что-то врать, объяснять. Надоело.
По-тихому было бы идеально, но по-тихому вряд ли получится. Многие спят в одно время, но кто-то не спит. И бродит по сонной общине. К примеру, Носатый. Этот всегда где-то бродит. А если встретится, спрашивает. Что-нибудь спрашивает. Не может иначе, всё ему интересно. Когда же он спит?
К счастью, до загона никто не встретился. Даже Носатый.
Пытливый вздохнут, раз, наверное, в сотый.
И отпер калитку.
В углу на широком настиле сидела пара двухлеток. Сидела, и ковырялась в зубах, самозабвенно, как и всегда, даже не повернув головы в его сторону. Прыгуны любят наводить порядок во рту, в отличии от тех же топтунов, да и пища у них более строгая, растительная, в основном тянучки. Иногда теми же тянучками, что едят, чистят зубы. Берут стебель в лапы, и чистят. Как щеткой.
"Только двое, – подумал Пытливый, – остальные, наверное, в деле."
Топтунов он не видел совсем. Оно и понятно – скоро наступит день, надо готовиться, проверять посёлок за Лесом, что-то уже вывозить.
И в этот момент он заберёт предпоследнего.
Лишь бы его не увидели.
Значит, надо в обход.
Или не надо.
Пройти сквозь селение, седлать прыгуна, и, словно стрела, на холмы. Всё дальше и дальше.
Лишь бы животное вынесло. А то ведь упрётся. Двухлетка – прыгун не окрепший, а тут ещё он с заплечным мешком.
Но если Носатый?
Нет, надо в обход…
Ааа, шкодник с ней, с осторожностью, пойду напрямик. Чрезмерная боязнь – удел слабых, как говорил Терпеливый.
Пытливый потёр прыгуна по загривку, взял под уздцы, и повёл. Хотелось быстро – но быстро нельзя, можно привлечь внимание. На предметы, что движутся быстро, реагируют в первую очередь.
Прыгун чуть поуркивал. Шёл он, конечно же, с неохотой, но шёл.
Пройти всю общину, выйти из Леса и – в путь. Но куда?
Пойдёшь не туда, и заблудишься.
Он вспомнил, что говорила Первая. Город у самой Обители. А Обитель…
Вот тут надо думать.
Если Обитель Ээфа и место, в котором уединился Обиженный – это по сути одно, двигаться надо по стрелке, к Магнитной горе. Обиженный там, так утверждают.