Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– На камнях, – заметила Первая, – костёр жечь не будем?
– А не из чего, – Любящая показала на растения, которые Первая когда-то назвала усиками и ползунами, – фисточки и беглянки горят очень плохо. Кустиков нет, веток тоже. Перекусим, и спать.
“Одежда мягкая, – подумала девушка, – может, и не замёрзнем“.
Кобальт раскрыл свой мешок и достал очередную провизию. Слишком вонючий сыр, который тут же испортил воздух, сухофрукты, хлеб и полоски сушёного мяса. А также бурдюк, который наполнили, когда проходили реку.
Девушка взялась за полоску и стала жевать. Вкус оказался нежным, но чуть горьковатым. И вяжущим.
– Что за мясо? – спросила девушка, понимая, что на свинину оно не похоже, на птицу тем более.
– Да вот оно, это самое, – ответила Любящая.
Девушка ещё пожевала, и вдруг до неё дошло. Она тут же всё сплюнула и попросила бурдюк.
– Зря, – ответила женщина и пожала плечами, – мясо вполне съедобное. Даже приятное.
Она подобрала кусочек и медленно, словно смакуя, сжевала:
– Какое-то время монстров пришло очень много. Мы просто не знали, что делать. Пока не придумали арбалеты, с лазерным наведением.
– Замечательная вещь, – отозвался Кобальт, – самое лучшее изобретение. Не какие-то шокеры, – и посмотрел на Висмута. Тот усмехнулся.
– Я с ним на остролапов ходил, пробивал на сто метров.
– У нас тоже есть арбалеты, но только без наведения, – добавила девушка.
Кобальт кивнул.
– Это вас хранители научили? – спросила она, когда Любящая потянулась за очередным кусочком, – ну кушать… монстров?
– Нет. Это скорее мы научили их есть остальное, – ответила женщина. Она откусила мясо и стала жевать, слегка прикрывая глаза, – они у нас просят продукты. Особенно сыр. Это особое лакомство.
– В том числе и вонючий, – заметил Кобальт.
– Вонючий и плесневелый, – поправила женщина.
– Даа, – протянула она, после того как наелась, – я до сих пор не понимаю, что же произошло. Вроде бы вход был тот, держались всё время право, а вышли не там.
Кобальт мычал, что-то пытаясь сказать, и при том жевать кусок мяса. Висмут пожал плечами.
Путники доедали свой ужин.
– Поставлю обманки от остролапов, – сказал после ужина Кобальт, – остролапы пугаются жданок.
Он снова залез в мешок и достал группу шариков, фиолетово-синих, из которых торчали иглы.
Всё это воткнул у входа.
– Жданки как жданки, – сказал мужчина, зевая.
– Лишь бы небо не гасло, – промолвила Любящая, натягивая на голову капюшон и принимая самую защищённую позу – позу эмбриона, – хороших снов.
Сны – другая реальность. Она, конечно, отличается от той, в которой мы проводим остальную, большую часть нашей жизни. Своей плавностью, незаконченностью, своей открытостью. Во снах мы можем делать больше, чем наяву. Мы можем больше сказать. Подумать о том, о чём не думаем в жизни.
Но мы недооцениваем сны, и считаем их чем-то второстепенным, ненужным. Чем-то, не имеющим большого значения. Почему?
Возможно, потому, что сон – отдельное повествование. Мы не видим продолжения предыдущего сна, когда засыпаем. А значит, последствий.
И что бы там, во сне не случилось, оно тут же разрушится, как дом, построенный из песка. Исчезнет, как исчезает душа животного.
И мы забываем. А если и помним, то только обрывочек, хвостик того, что увидели. Как дорожить тем, что легко ускользает?
Но Первая помнила сны. И, может, поэтому их и ценила. Даже когда-то записывала, в тетрадь.
Любовь была взаимной – обычно ей снилось хорошее.
Сейчас же ей снился Ээф. Или Обиженный. Или и тот и другой.
Он лежал, свернувшись калачиком. Как дракон в пещере из "Приключений". Такой же мохнатый и длинный, с красивой и умной мордой. Точнее, лицом. Ведь морда – это совсем не по-божески.
Ээф приоткрыл свой глаз. Большой и глубокий. В нем отражалась пещера, все грани которой сверкали от света, идущего сверху. А также равнина, предгорья, холмы. Всё отражалось, всё преломлялось и всё тонуло. Как в озере.
– Привет, – улыбнулась Первая. Легко, будто беседовала с приятелем.
– Угу, – приятель зевнул, – что скажешь?
– Не понимаю, – девушка села на камень и огляделась.
Те же звёзды под потолком, те же кристаллы. Всё необычно и в то же время по-домашнему близко.
– Я тоже, – ответил Ээф.
Первая фыркнула:
– Я думала, ты понимаешь. Ты всё понимаешь. Ведь это же ты создал мир. Конечно же, с умыслом? – она наклонилась к большой голове, как будто хотела услышать…
– Конечно же, с умыслом, – Ээф приподнял свою голову, – но увы, – он вновь её опустил, – всё вышло немного коряво.
– У меня всё и всегда проходит коряво, – сказала девушка, – а ещё я вечно хнычу, и вечно встреваю в какие-то неприятности.
– И я, – ответил Ээф чуть тихо и посмотрел грустно-грустно, – я ошибаюсь. Всегда, постоянно. Создаю мир, но настолько не совершенный, что приходится тусавать в нём живущих, как карты в колоде. Вечно обижаюсь. Я прячусь от критиков, и иногда жалею, что что-то создал. Непостоянный, капризный. Ты бы знала, как я себе не нравлюсь, – он безнадёжно вздохнул. Из ноздрей вышел воздух, похожий на пар. Или дым.
Девушка положила на голову руку, и улыбнулась.
– Как мы похожи, – сказала она, – люди и боги.
– Почеши чуть пониже, – ответил Ээф, и заурчал, как довольный топтун, – вот тут, вот… Ещё… Ещё… И ещё… Ооо… Блаженство.
– Блаженство? – спросил чей-то голос.
Девушка открыла глаза.
И ничего не увидела.
– Любящая? – спросила она, понимая свою беспомощность.
– Та самая, – было темно, но Первая сумела увидеть улыбку. Каким образом, она и сама не знала, – я поздравляю, небо погасло. Теперь будет трудно.
– Спасибо, – сказала девушка, – Вы умеете вдохновлять.
– Какого? – Кобальт зевнул.
Где-то в углу заворочался Висмут.
Проснулись все.
Кроме Мутного.
“Засоня, – подумала девушка, – обычно ты просыпаешься первым”.
Любящая засуетилась и стала искать фонарь – в создавшихся условиях это оказалась самая важная вещь.
Свет ослепил. Кобальт забрал светильник и вышел наружу.
– Странно, – мужчина чесал свою бороду, – кто-то унёс пару шариков.
Он наклонился у входа и стал собирать обманки.
– Брума. Кто же ещё, – Любящая залезла в мешок, пытаясь что-то нащупать.
– Но пещер рядом нет. Да и брума не утащила бы оба.
– Брума была не одна.
– Может, ветер, – предположил Висмут.
– Ветер. Брума. Нам хватит масла? – спросила Первая.
– Хватит, – рулевая достала продолговатый черный предмет, – к этому я готовилась. Только не масла. Светильники работают не на масле. Там… другой механизм.
Она повертела прибор, покрутила какой-то шарнир и надела себе на глаза. С обоих сторон оказались лямки, и эти лямки защёлкнулись.
В углу заворочался Мутный.
– Добрых суток, – сказала Первая.
– Суток, – парень опёрся на локоть и пытался хоть что-то понять.
– Вот и случилось, – сказал он собравшимся.
– Вот и случилось, – ответила девушка.
– Да не переживайте вы так. Светильник ещё горит, а в темноте мы можем использовать это. Вот, – она протянула прибор.
Первая покрутила, покрутила и захотела надеть.
– Выйди. Так будет лучше.
Девушка вышла наружу. Всего пару шагов. И то ей казалось, будто она слепая, бредёт в темноте, да ещё и с повязкой. Скорее всего, небо затянуто, иначе бы сразу увидела Россыпь.
Ни очертаний гор, ни намеков, куда же двигаться. Темно как в чулане, в котором все щели замазаны. Это не равнина, на которой маячки, зонтики или коконы ползунов хоть слабо, но светятся. И успокаивают.
"Фонарь погаснет, и нам конец" – подумала девушка, одевая странный прибор.
И от удивления чуть не упала. Она стала крутиться на месте, и пытаться запомнить всё, что увидела.
Горы, хоть слабо, но прорисовывались. Но самое главное – прорисовывались предгорья, каждый усик, каждое ползучее растение – всё было видно. Словно ткань из светящихся нитей виднелась тропа.
Она посмотрела назад, на то самое место, где они отдыхали.
И задержала дыхание.
Лампу она не увидела. Как будто и не было лампы. Зато были люди. Любящая, Кобальт, Висмут. Светились все. Довольно слабо, но всё же отчетливо. Но ярче всех в этом месте светился Мутный. Он горел словно башенка на празднике Возвращения. Ну, может, чуть менее ярко.
– Вот это да, – Первая передала прибор парню, – посмотри, хорошо ли меня будет видно? Как это работает? – спросила она у женщины.
– Я точно не знаю, – ответила та, – если просто… Ну, у всего есть душа, возможно, у каждой вещи, и душа эта светится. Даже когда темно. У живых существ души яркие, у предметов еле заметные. У гор силуэты.
– Души предметов, – шепнула Первая, имея в виду "Приключения".
– Показать бы Пытливому, – Мутный вернул прибор, – интересно, как он его назовет? Глаз души?
– Преобразователь другого видения. Так мы его называем. ПДВ, если кратко.
– Так просто?
– Да, – улыбнулась женщина, – он преобразовывает другое излучение в то, которое видит глаз.
– В предгорьях никак по-другому, – Кобальт казался серьёзным, – ночью погаснет фонарь, и всё. Дороги уже не найдешь.
– Понятно, – Мутный глядел наружу, – прибор интересный. Пытливый его бы стащил.
– У нас ещё два перехода и сон, – заметила Любящая, – ну а сейчас перекусим.
Кобальт порылся в мешке и извлёк содержимое.
В этот раз Первая была более благодушна.
– Я и не то ещё пробовала, – похвалилась она, сунув в зубы полоску мяса.
– Расскажи, – попросила женщина.
– Самое любимое лакомство пестрокрылых.
– Ну, судя по плащеносцам, это, конечно же, брума, – предположил Мутный.
– Почти, – ответила девушка, – они, как и люди, любят всё сладкое.
– И как плащеносцы.
– Нуу… Пожалуй, – Первая оторвала кусочек и стала жевать.
– Любимое лакомство пестрокрылых – это колесики брум, – сказала она, видя, что спутники думать не собираются, – жареные в масле и вымазанные в сладком соусе из тянучек.
– Ого. И ты это ела? – спросил её Мутный.
Девушка фыркнула:
– Ела. И, шкодник меня забери, это вкусно. Хотя и довольно жёстко.
– Я ел носатиков. Жареных. Ну и тянучки.
– А нас хранители чем только не потчевали. И мы чего только не пробовали, – Любящая посмотрела на Кобальта и заговорщески улыбнулась.
Мужчина улыбнулся в ответ.
– Есть напиток, – добавил он, – вкусный, зараза, крепкий. Но потом голова гудит так, будто по ней ударили. И раскололи.
Висмут чуть слышно хмыкнул.
– Если пить, то чуть-чуть, – Любящая притянула два пальца, – тогда ничего не гудит.
– Странно, – Мутный задумался, – напитки из зримых обычно не вызывают похмелья. Ну, если, конечно, в меру.
– Какое же удовольствие – пить в меру? – Кобальт достал бурдюк, – вода, – сказал он, попробовав, и немного поморщился, – ну что же, в долгом путешествии и вода пьянит.
– Ну, я бы не сказала, что путешествие долгое, – Любящая приняла бурдюк в руки и сделала пару глотков, – вы, горожане, совсем обленились, из пещеры почти не выходите. Ты бы видел, как путешествуют на равнине. Между Лесами, – она кивнула в сторону Первой.
– Они, между прочим, несли всю поклажу, – сказала девушка, посмотрев на Висмута так, что тот улыбнулся, – весь этот длинный переход. И почти не устали.
– Мы знаем друг друга давно, – ответила женщина, – Висмут и Кобальт лучшие. С другими бы я не пошла.
– Фиалка у нас рулевая, – добавил Кобальт, – с другой бы мы не пошли.
Женщина улыбнулась самой очаровательной из арсенала своих самых очаровательных улыбок.
– Спасибо, Ко, – сказала она, – Спасибо, Ви. Вы замечательные. Иначе и быть не может. Экипаж серебряного полумесяца.
– Полумесяц? – спросила девушка.
Любящая смотрела загадочно, и в то же время задумчиво, как будто певец перед тем, как хочет пропеть балладу.
– Давным-давно, – сказала она, – когда Остров находился не здесь, а в совершенно другом не похожем на этот мире, на небе ночами горели звезды. И сиял месяц.
– Я об этом читала, – сказала Первая, – в "Приключениях Листика". И думала – что за звезды.
– Кроме "Приключений", есть и другие книги. На равнине знают только одну, но эти другие не менее интересные. Память о том, что когда-то мы видели месяц, осталась у нас в языке. Достаточно посмотреть календарь. Год, месяц, сутки…
– А что же тогда полумесяц? – спросила девушка.
Женщина сделала пару глотков и отдала бурдюк Мутному.
– Иногда месяц был круглым, как солнце, и светил, как фонарь, подвешенный в небе. Ночь от ночи он уменьшался, становился всё меньше и меньше, а потом пропадал. Перед тем, как пропасть, от него оставался рожок, маленький, тоненький – полумесяц.
– Эмблема экипажа.
– Эмблема экипажа. Серебряного полумесяца. А потом он рос, становился всё толще, и превращался в круг. И так ночь за ночью, в течение месяца – тридцати ночей, ведь ночи там были короткие.
– Интересно, – задумалась девушка, принимая бурдюк, – звёзды. Месяц. Когда я попала в пещеру, то, было, подумала, что огоньки, там, вверху и есть эти звезды. И, значит, в то время, когда в “Приключениях” говорилось о звёздах, “Веточка” попадала в какой-нибудь грот, но только огромный.
– Это был мир, созданный для людей. Мы спали ночами, когда темно. Потом просыпались – светило солнце, – женщина помолчала и грустно продолжила, – зачем нас согнали сюда, с какой такой целью?
– Неисповедимы пути Обиженного, – ответила девушка.
Любящая вздохнула.
– Когда мы вернёмся, – сказала она, – я покажу тебе книги. Эти книги написаны в мире, который мы потеряли. Их много, и все они интересные. Одну ты знаешь, и, если она тебе нравится, понравятся и другие. Усядешься перед зеркалом, откроешь страницу и будешь читать, – женщина помолчала и тихо добавила, – если вернёмся…
Двигаться в полной темноте, когда тусклый свет фонаря освещает идущего перед тобой человека, со странным прибором на голове – ощущение не из лучших. Особенно, если ты идешь по извилистому ландшафту, по узким тропам, где даже днём легко оступиться.
Ты слышишь, как дышит тот, впереди, слышишь дыхание сзади, и это тебя успокаивает. Немного, но успокаивает.
Но каково тому, кто идёт последним?
Ты думаешь об этом, и стараешься прислушаться, тут ли он. Не отстал ли. Переживаешь за него, не без этого, но больше и за себя – ведь если он потеряется, сзади окажешься ты.
– Мы могли бы рассказывать истории, играть в игру со словами, – женщина сверилась с компасом, – но… лучше не надо. В этих краях легко заблудиться. Отвлечемся и потеряемся.
– Хоть бы облака эти рассеялись, – Первая смотрела на небо, надеясь, что скоро увидит Россыпь.
– У неба свои планы. Как, впрочем, и у Обиженного. Чего и боюсь, – Любящая отвечала неохотно. Девушка чувствовала её напряжение.
Вечно неунывающая Фиалка, самоуверенная, самовлюбленная и как будто всегда доброжелательная, казалось, сжалась комок, стараясь сконцентрироваться по максимуму, не оступиться и выполнить задуманное до конца.
Как ни странно, этот её вариант нравился больше. Так было всегда. Когда кто-то рядом проявлял неуверенность, раздражался по поводу и без, Первая словно получала второе дыхание, собиралась и становилась более спокойной. Возможно, она слишком корила себя, за то, что была такой вот капризной и раздражительной. И если видела это в других, терзания отступали, и приходила уверенность.
Как бы то ни было, но дыхание женщины Первая слышала. Не смотря на то, что впереди двигался Мутный. Учащенное и какое-то сбивчивое.
Но Мутный вдруг задышал. Часто-часто.
– Что-то случилось? – спросила девушка. Тихо, чтобы только он и услышал.
– Звуки. Слева. Как будто кто-то урчит. Или сопит, но громко.
– В чём дело? – Любящая сняла прибор с головы и посмотрела на парня.
– Слева. Кто-то урчит, – повторил Мутный.
Та посмотрела на девушку, снова на парня, снова на девушку.
– Он слышит. С тех пор как его долбануло, – ответила Первая.
– Я помню того топтуна, – рулевая одела прибор и попыталась всмотреться, – не видно. Возможно, там остролапы. Возможно, кто-то другой. Только бы не метальщики.
– Метальщики? – переспросила девушка.
– Типа острокрылов, но с большими широкими крыльями. На крыльях вырастают иглы, и этими иглами метальщики стреляют.
– Ого. Как у вас интересно, – заметила девушка.
– Я тоже слышу, – сказал неожиданно Кобальт.
– И я, – повторил за ним Висмут.
Первая постаралась прислушаться.
…Теперь услышала и она.
– Да что же это такое?? – Любящая оказалась на грани срыва.
Еще раз.
Любящая. На. Грани. Срыва.
Путники стояли как вкопанные.
Кромешная тьма, за которой кто-то урчал. И этого кого-то не видно. Даже в прибор.
– Да что это там?
Тьма стала вязкой, она окутала голову, руки, она мешала двигаться. Фонарь, который светил еле-еле, не помогал. Его свет лишь увязал в темноте, нисколько не ослабляя.
– Оно… вроде… стоит, – сказал Мутный.
– Может, из-под земли? – предположила Первая.
– Нет, – парень качал головой, – слева.
– Оно выжидает, – Кобальт сглотнул.
– Чего оно хочет?
– Дай погляжу, – Первая попросила прибор. Скорее, не попросила, а вырвала, прямо из рук.
Фисточки и беглянки горели ярко. Но их стало меньше. Почва, на которой они росли, выделялась заметным сиянием, в отличии от камней, которые были тёмные, но тоже чуть-чуть подсвечивалась. Еле видимые очертания гор терялись, растворяясь в ночной темноте, как будто художник, который рисовал эту картину, стёр их вершины.
Но причину звука она не видела.
Девушка шагнула на звук. Вначале медленно, после смелее.
Она шла и шла.
Пока не увидела.
Что-то.
Что-то продолговатое.
И это продолговатое лежало. На спине, вытянув руки вдоль тела.
Лежало и мерно храпело.
"Человек".
От неожиданности девушка даже и не заметила, как кто-то взял её за руку.
– Это я, – прошептал Мутный. И девушка сжала ладонь.
– Спит, – сказала она, – а он весьма яркий. Как усики.
– Кто?
– Человек.
– Человек??
– Да. Представь себе, да.
Она хотела уйти.
"Ну спит, и спит, – подумала девушка, – у нас свои дела, у него свои. Хотя… Возможно, ему нужна помощь".
– Давай разбудим, – предложила она.
– Зачем?
– Может, он заблудился.
"Не надо" – почти сказал Мутный. Но не сказал.
– Он просыпается, – Первая сжала ладонь.
Человек открыл глаз, второй, и глянул на путников. Глянул и улыбнулся. Широкой, открытой, и просто счастливой улыбкой. Как будто сейчас встретил тех, кого давно хотел встретить.
– Он видит нас, – прошептала в панике девушка, испугавшись этого больше, чем если бы ей угрожали ножом.
– Спокойно, – ответил Мутный, плотнее прижавшись к любимой.
– Спокойно, сударыня. Чего волноваться? – незнакомец присел и глянул на Первую. Весело и задорно.
– Эх, ваши годы, ваши годы, – мужчина поднялся и протянул свою руку, – Трёхглазый. А с вами мы раньше встречались, – он повернулся к Мутному и какое-то время стоял с протянутой рукой, – ах да, вы же не видите. Душа у вас тонкая, почти незаметная, – Трёхглазый убрал свою руку, – ну что же, ведите. Ведите меня к вашей душевной попутчице.
– Откуда вы знаете? – спросила Трёхглазого девушка.
– А как же ж, сударыня? Как же ж иначе? – мужчина глядел удивлённо, – где ваша поклажа? Ведь вы не могли без поклажи? И не могли её где-то оставить. Там наверняка кое-что важное, – незнакомец мигнул.
– Оо, кого вижу! – сказал он, встретившись с провожатыми, – добрые сутки, господа, добрые сутки. И вы тут, сударыня рулевая? – мужчина склонился в поклоне. Ужасно наигранном.
– Вы знаете, что я рулевая? – спросила женщина.
– А как же ж, как говорят в Приморье. А как же ж не рулевая? Ведь вы же ж всегда впереди? Вот у Вас даже следы от очков вокруг глаз. Кстати, покажите ваш компас.
– Зачем?
– Да покажите, не бойтесь.
– Покажите, – прошептал Мутный.
Любящая сморщилась, словно у неё попросили самое дорогое, но показала.
– Так, так, – мужчина задумался, как будто что-то высчитывал, – Возьмите правее, сударыня. Градусов так на десять. А лучше бы на двенадцать. Поверьте, сударыня, лучше бы на двенадцать, – Трёхглазый разговаривал так, будто он мастер, который обсуждает с клиентом план ещё не построенного дома, – тогда точно попадёте в Обитель.
– Вы знаете, куда мы идём? – спросила женщина.
– А куда же ж, сударыня? Куда же ж ещё? У вас костюмы горожан? Горожан. Вы, горожане, как и искатели, ходите по одним и тем же маршрутам – наверх, к Обители, и вниз, к Острову. Извините меня, конечно, сударыня, – мужчина положил руку на сердце, – но почему-то мне кажется, что к Острову вы не идёте.
– У Вас интересный способ рассуждать, – заметила Любящая, – Вы человек неординарный. И всё-таки – кто Вы такой?
– Я хожу то тут, то там. Продаю свои услуги. Тем и живу… Да, – улыбнулся Трёхглазый, – к совету прошу прислушаться. Поверьте, у меня тут всё хожено-перехожено. Ошибка исключена. Ах, чуть не забыл, – добавил он сразу, как будто вспомнил о чём-то важном, – возьмите, – и вынул из-за спины два фиолетовых шарика, – это же вы потеряли? Почему-то мне кажется, вы. Тут бывают такие ветра, господа, такие ветра, скажу я вам, – он вновь приложил руку к сердцу, – будьте поаккуратнее… Ну ладно, – мужчина чуть поклонился, как будто благодарил за приём, – держитесь курса, тогда не потеряетесь. А я пойду, пособираю грибочки.
"Грибочки?? Что он несёт?" – подумала Первая.
– Главное, не оставить фонарь, пока собираю… Ай ладно, держите, – в руке появился предмет, и Трёхглазый отдал его Мутному, – держите, – повторил он настойчиво, – вам это нужнее, – потом улыбнулся, поклонился, нарисовал в воздухе какие-то непонятные знаки, и стал уходить, – я эти грибы насквозь вижу, я их с закрытыми глазами найду. Я эти грибы… ух…
– Что будем делать? – спросила Любящая, тихо и как-то рассеянно. Первая удивленно воззрилась на женщину.
– Поверьте ему, – Мутный вздохнул.
Он знал, что Трёхглазый не враг. Враги действуют тоньше.
– Убейте меня сожжённые, – Любящая покачала своей головой.
Но направление скорректировала.
– Кто такой этот Трёхглазый? – спросил Кобальт, когда они остановились после очередного перехода.
– Знакомый, – ответила Любящая, доставая продукты, – вот, спроси лучше Мутного. Он с ним беседовал.
– Да я особо то не беседовал, – начал парень. Поставил фонарик Трёхглазого и обхватил свои ноги, – ну… он показался каким-то догадливым. Знающим. Знал кто мы, откуда, куда… Про потеряшку вот знал. Про людей на холмах. Что-то про Белую Россыпь. Хотя при чём эта Россыпь?
– При том, – Любящая взяла кусок хлеба и намазала маслом, – Терпеливый входил в Орден Свидетелей Карты, в Узкий Круг, то есть в тех, кто принимает решения… Что это за карта, знаете?
Она положила поверх бутерброда кусок монструозного мяса и предложила Мутному.
– Орден ведет начало от тех искателей, что отправились однажды в Озёрный и нашли карту. С городами, дорогами, реками. Всё, что было на карте, очень подробной, как сказал Терпеливый, напоминало Белую Россыпь. Особенно если смотреть в увеличительную трубу.
– Значит, там, на небе, всё устроено так же, как на земле? – спросила Первая.
– На небе нет, – женщина сделала второй бутерброд и отдала его девушке, – но мы видим не небо. Мы видим землю. Только другую. Даже не так – другую сторону той же самой земли.
Любящая поймала недоуменные взгляды и улыбнулась.
– Поясню, – сказала она, – всё это мне рассказал Терпеливый, когда мы находились на Острове. Была такая ситуация – мы думали, что уже не вернёмся,– женщина помолчала, достала ещё один хлеб и намазала маслом, – на Острове остались люди, – продолжала она, – потомки тех, кого мы называем сожжённые. Ну или тронутые, если по-вашему. Эти сожжённые потеряли свой разум, он у них будто сгорел, и разучились говорить. Но плодиться не разучились, – Любящая вздохнула, – и вот у этих сожжённых появились дети. Дети выжили, у тех появились свои дети, и вот потомки этих детей в большей массе стали прикрытыми. Но говорить не могут. Почти. Что-то мекают, а что, – женщина пожала плечами, – был момент, когда мы поссорились. Однажды они окружили наш частокол, за которым мы прятались – Я, Веселёхонький, Терпеливый, ещё человек, и хотели нас выкурить. Буквально. Подожги там солому, какую-то хрень, и всё это бросили к нам. Мы думали, долго не выживем. Единственное более-менее серьёзное оружие разрядилось, – Любящая погладила предмет у себя на поясе, с которым не расставалась ни на секунду. Укладываясь спать, она снимала фонарь, компас, но только не потеряшку, – вообще, это всё Терпеливый. Он использовал потеряшку во время охоты, – женщина откусила свой бутерброд, – вот тогда-то, – продолжала она, – сидя за частоколом, мы и стали открывать друг другу секреты. Всё равно ведь умрем, так хоть расскажем что-нибудь интересное. Я о технологиях, а Терпеливый больше о знаниях, что известны Ордену. Тогда мы и правда думали, нам конец. Спасла случайность. В тот момент, когда островитяне уже танцевали, показывая, что с нами сделают, им в спину напали. Другие островитяне.
Любящая замолчала.
– И что же сказал Терпеливый? – напомнила Первая.
– Терпеливый? – женщина откусила свой бутерброд и продолжила, – примерно так. Наш мир – не плоскость. Но и не поверхность шара, как написано в старых книгах. Возможно, поверхность шара – это тот самый мир, в котором мы жили. Мир твоих "Приключений", – Любящая посмотрела на девушку, – Вокруг него крутится солнце, месяц и звёзды.
– А вокруг нашего мира крутится Белая Россыпь? То есть не крутится, а висит? И солнце? – предположила Первая, доедая свой бутерброд.
Женщина покачала головой.
– Нет, – сказала она, – всё не так. То есть про солнце так, но не совсем. Наш мир – это как поверхность большого пузыря. Только ооочень большого. И изнутри. Мы ходим по этой внутренней поверхности. Но она такая огромная, что кажется плоской. Или даже так. Это похоже на сыр. Когда этот сыр ещё зреет, в нем образуются пустоты, которые растут и превращаются в дырки. Так вот, на внутренней поверхности этих дырок мы и живем. А в центре светится Солнце. Оно не падает, потому что его притяжение отрицательное… Тааак, сейчас объясню, – Любящая вздохнула, видя, что путники хмурятся, пытаясь понять, – мы притягиваемся к земле, поэтому падаем, когда пытаемся прыгнуть. А солнце – оно состоит из вещества, которое отталкивается, от нашей земли. Находится в центре дырки в сыру и отталкивается. Получается – отовсюду. Поэтому не падает.
– Хорошенький получается сыр, – Первая сидела, забыв закрыть рот, с остатками бутерброда в руке, настолько её поразило услышанное, – и что же мы, так и бродим по этой поверхности?
– По одной стороне. А на другой находится Россыпь. И эта Россыпь огромна. Она во много-много раз больше всей нашей равнины, наших холмов, наших предгорий и нашего Острова. Когда смотришь в трубу, видишь огромное множество светлых колечков. Каждое светящееся колечко – это равнина вокруг большого внутреннего моря. На этой равнине расположены города, и городов очень много. По ночам они светятся, ярче, чем Город Надежды. Но есть и другие места. Малая Россыпь, к примеру. Когда-то она светилась, но что-то произошло, и эта Россыпь погасла, а почему, мы не знаем. Остальные края мы не видим. Почти. Ночью они не горят, или горят, но слабо. Или маленькие, поэтому их и не видно. Или мешает туман.
– Я знаю, – ответил Мутный, – я смотрел в увеличительную трубу. Как же здесь не хватает Пытливого, – парень с досадой вздохнул, – Пытливый бы высосал всё, что вы знаете. Он бы считал это время лучшим временем жизни.
Женщина взглянула на Мутного и улыбнулась, самой непонятной из всех непонятных улыбок:
– Люблю, когда меня слушают. Предгорья, к счастью, не покрывает туман, – продолжала она, – и если облака вдруг рассеются, мы увидим больше, чем только Белую Россыпь.
– Мы увидим звёзды? – спросила Первая. И посмотрела на небо.
– Можно сказать и так. Всё это мне рассказал Терпеливый. А так, конечно, Орден много чего знает.
– Откуда? Из карты?– спросила девушка.
– Не только, – женщина склонила голову набок и тронула потеряшку, легко, будто гладила пальцами.
Мутный нахмурился.
– Не только, – повторила она, – им снятся сны. В этих снах приходят высокие существа и рассказывают. Или беседуют.
– Кому снятся сны?
– Тем, кто владеет потеряшкой.
– И Вам?
– И мне.
Наступила тишина.
– Зачем они рассказывают? – спросила Первая, – просто так? Или эти высокие существа чего-то хотят, взамен? Чего они хотят? – чутьем проводницы девушка понимала, что просто так ничего не бывает.
– Не знаю, – задумалась женщина, – Это очень красивый и красочный мир. Там нет ни войн, ни преступлений. Полный порядок, гармония. Каждое существо словно окутано в кокон. Каждое думает о других и делает нужное дело, – она прикрыла глаза и немного откинула голову, обнажив свою шею. На губах заиграла легкая чуть заметная улыбка, – В этом мире все счастливы. Все. Возможно, они хотят, чтобы и мы были счастливы.
Первая фыркнула.
– Они, наверное, добрые, – сказала она, и передала воду Мутному.
– Добрые, – Любящая не заметила прозвучавшей иронии. Или заметила, но пропустила. Она держалась за потеряшку, и, казалось, вспоминала свои сновидения.
– А как же Трёхглазый? – Мутный сделал глоток, – он утверждал, что бывал в Белой Россыпи.
Женщина усмехнулась:
– До Россыпи далеко. Очень далеко. Но если он бродит за городом и в полной темноте видит лучше всяких приборов… Не знаю. Вдруг он умеет летать. Или перемещаться. Мгновенно.
– Шкодник, – раздался голос.
Путники обернулись. Висмут разговаривал редко.
– Есть такая легенда об Очарованном Шкоднике.
– Я где-то слышала, – ответила девушка, – скорее всего, от бабушки. Но помню только название.
Висмут глянул на девушку и чуть задержал свой взгляд. Первая посмотрела в ответ.
– Жил-был шкодник, – рассказывал парень, – и, как любому шкоднику, ему положено было вредить. И мешать. Он делал прекрасные вещи ужасными. Шаю раздутой и безобразной, а склизняков противными и бесформенными.
– Про шаю есть и другая сказка, – заметила девушка.
Висмут пожал плечами:
– Сказок много… Так вот, – он отпил и передал бурдюк Кобальту, – Шкодник всё время вредил. И получал от этого удовольствие. Но однажды пришёл в Заводье, увидел реки, текущие в ущельях, увидел холмы. Увидел радугу в брызгах водопада. И Лес, на который падали брызги. И так очаровал его мир, что решил этот шкодник в мире остаться и жить, как простой человек. Очарованный шкодник пришел к Обиженному и сознался в грехах. "Смилуйся, – сказал он Создателю, – оставь меня в мире. Я перестану вредить и стану простым человеком". “Ну что же, – ответил Создатель, – вижу, что ты раскаялся. Оставайся, чего уж там. Но в наказание за то, что ты сделал, да будешь бродить по свету, продавать свои услуги, без дома, семьи, да будешь ты вечно странствовать”. Так и решили. Бродит с тех пор этот шкодник по миру и продаёт, что умеет. Хоть и рад, что остался, но задержаться не может. Всё время в дороге, всё время один. Без дома, семьи.
– О да, – ответила Первая, и с интересом посмотрела на Висмута. Тот улыбнулся, – будем считать, Трёхглазый и есть очарованный шкодник.