Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
Если парень входил в их общую комнату, полезное пространство уменьшалось наполовину, за вычетом мебели – кроватей, стола и парочки шкафчиков. "Половина" – так называл Бесполезный сожителя, конечно же, про себя. Но у сожителя было и имя. Невинный. Почему, отчего – на равнине не задают такие вопросы, как говорится, в лоб. Задают мимоходом и вскользь. Но чтобы спросить мимоходом, нужно с чего-то начать. А начинать разговор было сложно. Мутный и сам не особо то разговорчивый, а Невинный всё время молчал.
Просыпаясь, Бесполезный завтракал, делал домашнее задание и шёл через речку. На той стороне через несколько домиков жил искатель, который его учил. Пару суток – и он читал отдельные фразы. "Каких-то особенных домашних заданий больше не будет. Пиши, выписывай буквы, слова, набивай себе руку. И да, читай. Что-нибудь, понемногу, главное – интерес. Чтобы читать хотелось. И постоянно – это тоже немаловажно" – сказал ему как-то учитель. И попрощался.
В общине была библиотека (что не удивительно, искатели – народ любознательный). И парень решил выбрать книгу.
Пройдя вдоль рядов, Бесполезный нашёл одну книжку. "Сказки Длинного Леса".
"То, что надо”, – подумал парень, вспоминая, что эти сказки ему когда-то читали. А значит, они помогут вернуть его прошлое.
Придя домой, он уселся за стол (сердце, казалось, выпрыгнет), открыл наугад страницу и прочитал:
Огнетелка и плавунец
Плавунец
Вы, конечно, знаете маленьких вертких огнетелок, которые без устали носятся в воде и постоянно чем-то да заняты.
И ленивых неуклюжих плавунцов, что любят лежать на поверхности и только чуть загребают лапами.
Вот и теперь суетилась одна огнетелка, искала что бы поесть, строила домик из водных тянучек, прогоняла с подружками озёрного дьявола. Вся запыхалась, устала, но дел было много, везде нужно было успеть.
Остановилась она на минуту.
Глядит – а над ней плавунец, подставил солнцу широкую спину – и ничегошеньки больше не делает.
– И не надоест тебе вот так вот лежать, нашёл бы занятие, – обратилась к нему огнетелка.
А плавунец чуть качнулся, и ме-едленно так ответил:
– Ступай. Не трогай. Мне солнца хватает.
– Ну-ну, – сказала ему огнетелка, – лежи себе тут полёживай, а я поплыву, займусь чем-то полезным.
Вильнула хвостом, и уплыла по делам.
И вот наступила ночь.
Увидела огнетелка, что солнце погасло, зажгла в себе огонек и – снова в хлопоты.
А плавунец растерялся. “Привольная жизнь закончилась, солнце не греет – подумал лентяй, – что же мне делать?”. Выбирать он не мог, потому что не из чего было выбирать – когда лежишь на поверхности, и ничего другого не знаешь.
Почернел плавунец, погрузился на дно, и умер.
Недаром же говорят: много ненастий делают крепче, а случится одно – и сломает.
Сказка оказалась короткая. "Сколько же времени я потратил, чтобы её прочитать?" – подумал Бесполезный.
Но, как бы там ни было, это был первый рассказ, прочитанный полностью.
– Уфф, – выдохнул парень.
И перевернул страницу.
Бегун
Саммака
Почему бегуны и саммаки в ссоре
Многим может похвастаться бегун.
Мало кто бегает так же быстро, разве что брума, да и то, если встаёт на колёсики. На своих задних лапах бегун догонит любого.
Никто не разит стремительнее. Лапы-кинжалы пронзают любого, будь то носатик, пушистик или зазевавшийся острокрыл.
Ни у кого нет подобной хватки, когда парою средних лап бегун держит обед. Даже у грозного шептуна.
Саммаки не столь искусны. Ходят вразвалочку, лапы короткие, добычу свою не преследуют. Ждут, когда подойдёт. Подойдёт и ляжет, поближе.
Зато умом и хитростью превзойдет саммака любого.
Не любят бегуны саммак, и если встретят, то непременно погонятся.
А как такое случилось, послушай.
Как-то раз поймал бегун носатика. Но был он не голоден и решил оставить его про запас. Выкопал ямку и зарыл в неё тушку.
Приходит обратно, чтобы полакомиться. Глядь – земля то разрыта, носатика нет. "Кто-то крадет добычу" – подумал бегун. И расстроился.
Но ничего. Равнина широкая, зверья на ней много. Поймал бегун бруму. Долго охотился, но поймал. Принёс, закопал чуть подальше.
Пришел, чтобы съесть. Смотрит – заначка раскопана, кто-то стащил и бруму.
Рассердился бегун, поймал пушистика, только тот закопался в земле, забрал его в лапы и отнес на то самое место. Закопал, оставив заметный холмик, а сам спрятался, ждёт.
Прошёл чуток времени, глядь – сползает с березы саммака и лениво подходит к холмику. Жирный такой, упитанный. "Ишь, разъелся, на дармовых то харчах" – подумал бегун, наблюдая, как тот выкапывает добычу. Его добычу. Хотел подбежать, задать ему трепку – да передумал. Решил проучить.
Но только как это сделать?
Думал, думал, и пошёл на край Леса. Там, в зарослях тянучек, за поваленным деревом жил в глубокой землянке… ну, вы, конечно же, поняли.
– Уфф, – ответил шептун, вдавив кулачищи в землю, – добыча сама идёт в гости.
– Послушай, господин, у меня к тебе дело, – начал бегун. А у самого лапы трясутся, хочет бежать, без оглядки.
Но только вспомнил обиду – всё, уже не боится, и продолжает, уверенно, – что толку тебе от меня – кожа да кости. Я приведу саммаку, жирного и упитанного. Прямо в лапы. Пойдем, господин, со мной.
Усмехнулся шептун, но пошёл.
Дошли они, значит, до места…
Шептун остался в кустарнике, а бегун схватил припасенного острокрыла – и закопал под березой.
Долго ждать не пришлось. Появился тот самый саммака, еще более разжиревший и, как обычно, вразвалочку, подходит к добыче. Раскапывает и начинает лакомиться.
И вдруг понимает саммака, что что-то не так, и чувствует он загривком, как сзади в него кто-то дышит. И не просто кто-то – шептун. Да, да, грозный и злобный шептун.
"Ох! – завопил зверек, но даже не обернулся, схватился за свой живот, – плохо мне, плохо! Отравил меня бегун страшным ядом. И поделом – нельзя брать чужое. О-о-о-о! Как же мне хочется жить, увидеть братьев, увидеть сестёр, ещё хотя бы разок. Но, увы, мне умирать". Тут он упал, дёрнул лапками, раз, другой, и затих.
– М-м-м… – промычал Шептун, шевеля губами, – так, значит, ты его отравил? Чтобы я съел отравленного саммаку?!
Затрясся бегун, запричитал.
Но жизнь дорога, и стремглав бросился прочь.
Шептун посмотрел с отвращением на лежащее тело, надул свои пухлые губы, и скрылся.
А саммака встал, как ни в чём не бывало, и так же, вразвалочку пошёл к своей стае. Там получил обнимашки и успокоился.
Но только с тех пор ненавидит бегун саммаку, и если встретит, то обязательно погонится.
Бесполезный закрыл глаза и стал вспоминать.
Он вспомнил, как в детстве любил приманивать саммак, как приносил к полю тянучек добычу – пару пойманных брум или пыхчика, которого, играючи, подрал плащеносец. Плащеносцы пыхчиков не едят, но покалечить могут. А вот саммаки не брезгуют.
Как же стучало сердце, когда он слышал шуршание, и из тянучек, вразвалочку, выходил саммака. Позевывая круглым широким ртом и высовывая шершавый язык. Саммаки не пугались людей, как и равнинные ангелы, да, впрочем, и большинство зримых душ. Но и тут они были особенными – разрешали гладить по зеленой бугристой спине, ложились на спину, протягивая лапки, чтобы ты их пожмякал, но убегали, как только переходил границы дозволенного – а где эти границы, каждая саммака решала по-своему.
Хотя вот в неволе, несмотря на мягкий характер, саммаки не жили. Плащеносцы жили, а эти нет.
Парень захлопнул книгу.
Невинный возился с моделью какого-то странного механизма. Как он работает и для каких целей служит, Мутный не знал. Предположения возникали разные, но напрямую спросить у сожителя он не решался. Искатели – люди особые, сказал себе парень.
И вышел во двор.
Прогуляться вдоль речки, привести мысли в порядок, и, может, что-нибудь вспомнить. Что-то ещё.
То, что память наконец возвращалась – дело хорошее, он хотел, чтобы память вернулась. Но боялся. Новых открытий. Боялся того, что неожиданно вспомнит что-то особое, важное, неотложное, что-то такое, что тут же изменит жизнь. Или заставит уйти. Так после тяжёлой попойки вспоминаешь её подробности, которые проявляются голове. Медленно и с издёвкой.
Кроны деревьев смыкались над речкой, цветы, красные, зеленые, синие освещали бегущие воды, огнетелки, словно желтые огоньки, проносились то тут, то там, добавляя света, и он удивлялся – почему не все селения строят вдоль речек, почему обязательно по краю зримого Леса. Ведь один только вид беззаботно текущей воды лечит лучше любого знахаря. Или лекаря. Членов лечащей гильдии называли и так и так.
Он присел над водой и веточкой полуводный тянучки попытался коснуться дна. Это не получилось – веточка тут же погнулась. Слишком быстрые воды в Прихолмье. В Длиннолесье реки спокойнее.
Опять Длиннолесье. Да, он, похоже, скучает.
Оглядевшись, парень заметил, как кто-то идет. Не заметить было нельзя – ведь это Невинный шагал в его сторону. Буквально след в след.
Бесполезный задумался.
Может, они одинаково мыслят? Ведь оба решили остаться в Прихолмье, в самой далёкой гильдии. Возраст у них одинаковый. Вот и ходят теми же тропами, по тем же дорогам. Куда бы ни шёл Бесполезный, Невинный шёл следом.
Может, он ищет что-то сказать? Но сказать не решается. Или просто хочет поговорить.
Думать о плохом не хотелось, но оно лезло в голову.
Карета покачивалась на кочках, в дороге немного подташнивало, но рессоры были что надо, так что поездка проходила комфортно. Тем более, если рядом с тобой собеседник, чьё простодушие подкупает. И освежает душный дорожный воздух.
– Любимая то у тебя есть, а, Косматый? – Быстрорукая одним движением ножа разрубила гранат пополам и отдала половинку.
– Была, – парень хрустнул, разламывая половинку на части, – я уехал, а она осталась в Приморье. Малом, на островах. Дак я ж не жалею, расстались – и ладно. У йё щас другой, а мне что грачу…
– Твердотелка, – закончила девушка.
– Да, – Косматый тряхнул волосами, – тут было замутил с попутчицей, планы, что шхуна с поднятым якорем. А она пропала. Уехала к родственникам, так мне сказали. Зато теперь я свободен. Открыт предложениям, – он улыбнулся своим широким щербатым ртом.
"Очаровательная улыбка, – подумала девушка, – нет, правда, может, не столь красивая, но такая обезоруживающая".
– У тебя всё сложится, с такой-то улыбкой.
– Спасибо, – парень опять улыбнулся, – время с тобою летает, как парусник. У меня ещё не было такой очаровательной спутницы.
– Если ты хочешь меня покорить, то зря стараешься, Косматый, – Быстрорукая впилась зубами в свою половинку, – у меня уже есть наречённый. Это к нему я еду.
– Искушенный так и сказал, – собеседник не оставлял свой вечно неунывающий тон, – но ты всё равно очаровательна. Уж в хорошеньких девушках я разбираюсь.
"Что правда, то правда" – подумала Быстрорукая.
– Я знаю, ты дочь самого Заговорённого, – сказал вдруг Косматый.
– Ты слышал об отце? – девушка как будто слегка удивилась, хотя это было не удивительно – об отце слышали многие.
– Вот те ж раз, – парень всплеснул руками, – да кто ж о нём не слышал, тем боле в Малом Приморье.
Быстрорукая вспомнила.
Три дня тому назад, ещё до её рождения, произошел конфликт между жителями Малого Приморья и рыбацкими деревушками на островах, конфликт настолько острый, что его прозвали войной, “рыбацкой”. Приближалась ночь, и островитяне переселились на равнину. Своего Леса на островах не было, поэтому они занимали дома в паре селений Малого Приморья. Такая система сложилась давно, и каких-то открытых конфликтов до тех самых пор ещё не было. Селения, в которые заселялись рыбаки, предоставляли кров. Островитяне пользовались всеми услугами, что были доступны обычным жителям, но жили отдельно, тем, что заработали, не делились.
И вот однажды собрались селяне и договорились положить этому конец. Жирный и окончательный. "Каждую ночь они живут с нами. Пусть будут членами общины". А значит – отчисляют часть своего дохода. Так и сделали. Часть товаров была передана в общую собственность, часть денег просто забрали.
Но рыбаки не собирались сидеть сложа руки и обратились к Совету старейшин. Старейшины спорили, спорили долго, но в конце концов встали на сторону Леса. Тогда островитяне потревожили самую строгую гильдию – гильдию стражей. Те поддержали рыбаков (особенно после весомых доказательств в виде каравана доверху гружённых телег) и даже задействовали гильдию воинов, задачей которой с момента её возникновения было поддержание порядка, когда обычные, мирные средства исчерпаны.
Возник опасный прецедент – традиция, которую соблюдали веками, и которая таким образом обрела силу закона, была нарушена. Теперь следовало наказать виновных, и вернуть всё обратно.
Среди воинов, отправившихся наводить порядок, был и отец Быстрорукой. Еще не Заговоренный, тогда его звали иначе. Задорный, насколько помнила девушка.
Семейные предания сохранили образ взбалмошного юноши, весьма отдаленно напоминающего того серьезного и ответственного человека, каким стал отец после того, как что-то сломалось в душе. Что там сломалось, какого рода надлом – девушка не знала. Но это случилось ещё до того, как исчезла их мать. До того, как родилась Быстрорукая. И, конечно же, до того, как он получил своё новое имя.
Надо сказать, задача, возложенная на воинов, была не из лёгких. Селяне взяли посёлки в грамотную оборону, проникнуть через которую было непросто. Проникнуть без жертв, но жертв никто не хотел. На равнине ещё помнили самую разрушительную войну, случившуюся два столетия назад, которая получила название “война ресурсов”, и делали всё, чтобы такого не повторилось. К тому же, воинов послали стражи, а стражам было важно хранить репутацию.
Что в таком случае оставалось пришедшим? Разбить лагерь и ждать, когда бунтовщики выйдут сами. Или рискнуть. Что, собственно, Заговоренный и сделал.
Он забрался на ствол прыгуньи, забрался под самую крону, что само по себе было непросто, ведь использовать ножи и другие острые предметы было нельзя – дерево могло рассердиться. Приходилось взбираться по мелким неровностям, надеясь, что ты удержишься.
Накинул на ветку аркан, и, шаг за шагом, с кроны на крону, добрался до центра селения. Осталось незаметно подобраться к старейшине и заставить того согласиться. На новых условиях.
Но незаметно не получилось. Заговорённого заметили.
Десятки стрел было выпущено в воздух, но ни одна не попала. Половина мужского населения искала отца, когда он спустился, но никто не нашёл.
Говорить со старейшиной было некогда, пришлось взять в заложники.
За время своей вылазки Задорный не получил ни одного ранения, да что там ранения – ни одной царапины, но самое удивительное поняли позже – отца не тронули воспы, хотя он буквально летал по их гнёздам.
Тогда Задорный и стал Заговорённым. Воином, почти в одиночку завершившим войну.
– Твой батя – легенда, – сказал Косматый, сказал уважительно, – хотя я, кнешн, считаю, что это несправедливо, если кто-то живет в общине и общине не помогает. Ну, мож, потому, что я сам с Приморья.
– Как говорит мой отец – справедливость у всех разная, – Быстрорукая вытерла руки и склонила голову набок, – закон один. Поэтому надо жить по закону, а не по-справедливости. Хотя один мой знакомый герцог утверждал обратное.
– У тебя есть знакомый герцог? – удивился Косматый задорно, – уж не наш ли господин Сострадательный? С Малого Приморья?
– Нет… Но это так, знакомство мимолётное. Надеюсь, оно не повторится.
Девушка задумалась.
– Косматый, а этот ваш Сострадательный ездит на лошади?
– Нее, – тот улыбнулся, – у нас такую скотину отродясь не видывали.
– Представь, а мой ездит, – девушка нахмурилась, когда услышала, как произнесла слово “мой”.
– Лошадь – животное редкое, у нас не все о ней даже и знают. Мало кто знает, – Косматый обтёр свои руки, – зато есть чернильщики, и кататься на них одно удовольствие.
– Чернильщики, – воительница провела языком по губам, – я не каталась.
– У Приморья полно островков, и чернильные демоны – самое то, – парень вздохнул, – у отца есть загон. Хочешь, ижжай, покатаешься.
– Я подумаю, – Быстрорукая улыбнулась, – предложение заманчивое.
– А лошадь у нас отродясь не видывали, – Косматый задумался, – была дна история. Я чуть не забортахнулся, когда ёй услышал.
Стояла, знач, на одном из островов закусочная. Да она й щас там стоит. И вот пришел корабль. Невеликая такая шхуна. У нас все корабли невеликие, в море далёко никто не уходит. Кто й там перевозил лошадь, зачем. Мож заказ в Большое Приморье. Есть чудаки. Бывает, даже шептунов держат, засади в меня гарпун. Ну и этот, проводник, что перевозил лошадь, передал ёй хозяину. А наутро поинтересовался: "Как там лошадка?" "Какая лошадка? – спрашивает хозяин, и улыбается, – ах, лошадка. Во знач чо йна за зверь. Буду знать." "Так как? Я отплываю. Скоро". "Хорошо, – грит хозяин, – отплывайте, пожалуйста. И не волнуйтесь. Вот ваши деньги". "Какие деньги??" "Да за лошадку. 100 кэгэ мяса. Ну раз животина редкая, заплатил за кэгэ больше. За коз даю меньше. Коли Вы не согласны, так и быть, могём договориться. Вы, главное, грит, это, приежжайте. Многие постояльцы просят чё-нить такого, особенного."
Быстрорукая рассмеялась.
Косматый оказался простым собеседником, а значит, приятным, особенно для такой изматывающей дороги. Слова убаюкивали, беседа затягивала, и минуты привала текли незаметно.
Они приближались к Долине. Навстречу шли дилижансы, и Косматый приглядывался. Может быть, Мутный с попутчиками и останавливался в каком-нибудь селении, но всё не объедешь, а время терять не хотелось.
Задержавшись в Долине всего ни на что, они повернули к Прихолмью.
"Всё-таки скверное это время – думала Быстрорукая, – пылающие небеса. Если бы я верила в Обиженного, я бы его проклинала. Хотя бы за это."
Карета тряслась, внутри было душно, и безумное небо давило одним своим присутствием.
Но оставалось всего ничего, четверо суток, такая малость, и девушка надеялась, что скоро обнимет. Его. Её нареченного.
Шептун и брума
Шептуна боятся все – и быстроногие бегуны, и остроклювые стриклы, и ленивые саммаки. А поваленные деревья, за которыми он лежит, даже топтун обходит подальше. А ангелы облетают.
Но есть один зверек, которого боится и он. Не прыгун, не шая и даже не ядовитый ползун. Это самый обычный брума, слабый и беззащитный.
Бояться он начал в то самое время, когда люди пришли на равнину.
А как так случилось, послушай.
Проголодался шептун, и решил найти себе обед. Шептал он, шептал, надувал свои губы. Но только никто не пришёл.
Оглянулся зверь, смотрит – стоит маленький брума. Стоит и трясётся.
– А ты что здесь делаешь? – спросил он, зевая.
– Я заблудился, господин.
– А что трясешься?
– Так я боюсь, что ты меня съешь.
– Ха, – засмеялся шептун, – ты слишком маленький, чтобы тебя есть. Вот если бы вырос и стал как бегун. Или там покрупнее.
– Нет, господин, я больше не вырасту, ну если чуток.
– Да ты постарайся. Как вырастешь, приходи. А не придёшь, найду твою семью, возьму вас в пучок и съем. Пучком то оно пожирнее. Ступай. Слишком мал, чтобы стучаться в живот.
Опечалился брума, пришёл домой невеселый, да всё молчит, не рассказывает, что же случилось. Маленькие брумята, братья и брумы постарше бегают вокруг, веселятся, а он встал под маячок и думает, как же быть.
Но ничего не придумал и вышел на дорогу.
А там как раз проезжала карета.
"Пускай себе давит, – думает брума, – выхода нет. Лучше так, чем в пасть шептуна".
Но тут пришла к нему мысль, и брума отъехал.
"Карета, – подумал зверек, – у неё есть колёса. Что, если …"
И пришел к человеку.
– О человек, – пропищал брума, – ты повелеваешь всеми незримыми душами, зверями, птицами, гадами. Снизойди до моей просьбы, не оставь маленькую бруму.
– Послушай, брума, ты интересный зверёк, – сказал человек, – у тебя есть колесики, твои маячки светят ночами и помогают в пути. Проси чего хочешь, выполню.
– Спаси меня, человек. Мне угрожает шептун. Грозится съесть мою семью, если я не поправлюсь и сам не приду на обед. Хочет, чтобы стал вот таким, – и показал на карету.
– Нуу, – рассмеялся мужчина, – таким тебе точно не стать. Хотя… есть у вас что-то общее.
– Колёса! – воскликнул брума, – поэтому я и пришёл.
– Ага, – человек задумался, и почесал свою бороду, – я, кажется, понял. Шептун хоть и грозное, но глупое животное, а карету отродясь не видывал. Сидит в своей берлоге на краю Леса. Вот и подумает, что ты разжирел. Да так разжирел, что стал ленивый и неповоротливый. Иди себе домой, остальное мы сделаем сами.
Брума сказал спасибо и убежал. А человек пошёл к шептуну.
Тот удивился, и даже сначала подумал, что вышла ошибка.
– Это моя берлога, я тут хозяин, – сказал он грозно.
– Да погоди, погоди, – человек показал свои руки, говоря, что пришёл к нему с миром, – я от брумы. Той самой, которой ты велел разжиреть. Он выполнил просьбу и стал большой как топтун.
–Ха, – шептун вылез на свет, – хоть в это и сложно поверить, но чего не сделаешь ради семьи. Веди меня, человек, я проголодался.
Они минули завалы и шли, шли, всё дальше и дальше. Через поля тянучек, рощи берез, поляны зонтиков. Шептун никогда так далеко не ходил. Ворчал он, ворчал…
Пока не увидел карету. Большую и на колёсах. "Вот как, – подумал шептун, – и правда, жирный. Но это брума, ведь только он имеет колёса".
И, долго не думая, прыгнул на козлы.
Чуть лапы не переломал. Кто-то накинул на него веревку, вторую, третью. Из кареты выбежали люди и так обработали шептуна, что тот забыл, что он голоден, забыл, что свиреп – лишь бы вырваться. Не тут-то было – верёвки держали крепко.
Уже не грозный, шептун вопил, кричал, умолял о пощаде. И всё это время он представлял себе бруму – такую маленькую, но такую коварную. Сжалились люди, отпустили животное, и то убежало. Вприпрыжку. Долго ещё подвывал бедолага, сидя в берлоге и залечивая раны.
Да с той поры, как увидит бруму, бочком, бочком, и уходит подальше.
Шептун
Брума, рисунок ребенка
Бесполезный задумался.
Он вспомнил игру, в которую играл ещё в детстве – брума, шептун, саммака. Первый бил второго, второй третьего, третий – первого. Круг замыкался. Как давно это было, но как свежо оказалось. Как будто в голове навели порядок, и теперь каждый кирпичик лежал где положено, свободный от пыли и грязи.
Вспомнив игру, он вспомнил приятеля, высокого беззаботного парня со щербатой запоминающейся улыбкой. С этим парнем случилось что-то плохое.
Бесполезный нахмурился.
Это плохое ему предстояло вспомнить. Воспоминания – это медаль, где две стороны. Одна тебя радует, другая печалит.
Парень вздохнул, и вновь опустил глаза.
Шаи и их история.
Шаи – зверьки неуклюжие, и, кажется, беззащитные. Питаются твердотелками и личинками.
Но стоит обидеть зверька – случится такое, что убежишь. Это понятно всем – хитрым саммакам, быстрым бегунам, и шептуну, грозному, но осторожному зверю.
Но было так не всегда.
Было время, когда шаи считались вкусным и самым доступным лакомством среди зримых душ. На них охотились все, кто охотится.
Мало стало зверьков.
Собрались они на совет, а после совета – к Обиженному. Мол, помоги, не дай умереть.
– Хорошо, – сказал тот, – но что вы хотите? Я исполню ваше желание. Только, пожалуйста, поточнее.
– Великий, – взмолились шаи, – сделай так, чтобы все нас боялись. Чтобы все убегали, как только мы появляемся.
– Ну, – ответил Создатель, – пусть будет по-вашему.
И сделал так, что шай стали бояться все – настолько они отвратительны. Теперь не только бегуны и саммаки обходили их стороной. Попрятались даже личинки и твердотелки. В страхе разбежались на своих тоненьких ножках.
И сказали шаи Обиженному:
– Так мы, пожалуй, с голоду все подохнем. Не хотим, чтобы нас боялись, сделай так, чтобы были большими.
– Будь по-вашему, – согласился Обиженный. И выполнил просьбу.
Теперь никто шай не трогал, не обижал, даже шептун – и тот обходил. Но большое тело не насытить маленькими личинками, а никакой другой пищи шаи не знали.
Опять обратились Обиженному, опять сказали:
– Пожалей нас, Великий. Не хотим быть большими. Только сделай нас шустрыми, лёгкими, чтобы носились по воздуху, как долгоносики, и никто бы нас не поймал.
Задумался снова Обиженный, и сделал так, как просили. Словно невесомые зонтики носились по ветру шаи, и никто на них не охотился.
Но не могли спуститься на землю, чтобы найти пропитание. Только они приземлялись, как уносились порывами ветра, все выше и выше, а твердотелки хлопали лапками и праздновали спасение.
Взмолились шаи опять и попросили помочь.
– Ну что же, – сказал им Обиженный, – пожалуйста, помолчите. Я о вас позабочусь.
Он забрался на самый высокий холм и начал думать. Думал, думал, потом спустился и говорит:
– Я сделал так, что вас будут бояться. Вы станете большими и сможете легко носиться по ветру, но тогда и только тогда, когда угрожает опасность. А в обычное время вы останетесь теми же милыми и беззаботными шаями.
Как сказал, так и сделал.
С тех пор никто не трогает шаю. Да и как её тронешь, если та раздувается, словно мех, и пока, сбитый с толку, ты пытаешься что-то понять, улетает куда подольше
Не подойдешь к такой ни-ко-гда.
Бесполезный дочитал свою книгу и теперь валялся в кровати. В руках он крутил веревочку, усеянную узелками, перебирал их и думал.
Прошлое возвращалось.
Парень вспомнил длинного худого человека с вытянутым остроносым лицом и сильно охрипшим голосом. Кажется, Сиплый. Или Сипатый. Как-то он рассказал им историю шай, и после ввернул нравоучение. Мол, лучше формулируйте желание, знайте, чего вы хотите, иначе будете попусту тратить время. И время других – прибавлял он в конце, подняв кверху тощий и длинный и палец.
Мать.
Отец.
Бесполезный вспомнил их лица. Родительский дом. Сестру. Она смеялась, так громко и весело, что, казалось, смех – это отдельное существо, которое поселилось в их доме. На контрасте с братом – Бесполезный всегда был угрюмым.
Он вспомнил их шалости. Вспомнил, как однажды, вместе с друзьями, подпалил дерево зримого Леса, чем мог навлечь настоящую беду на селение. Кажется, они разжигали костёр (под деревом!) и хотели поджарить парочку дохлых носатиков – чтобы проверить, едят ли ангелы жареное. Ох и досталось тогда. Посёлок гудел, отец целые сутки ходил пунцовый и старался ни с кем не встречаться.
Однако теперь Бесполезный вспоминал эту шалость с улыбкой. Почему?
Он посмотрел на соседа. Тот лежал на боку, подоткнув свои лапы под голову, и, казалось, уснул.
Парень задумался.
Во сне Невинный могуч – это работает мельница, это рокот, который ничем не заткнёшь. А сейчас лишь посапывание, и даже оно не слышно. Значит, не спит, притворяется.
Бесполезный решил проверить.
Тихо поднявшись, так, чтобы не скрипнули половицы, он прошёл прямо к выходу. Раз оглянулся и вышел.
Ответ пришёл сразу. Не прошло и минуты, как грузное тело соседа вывалилось наружу.
"Что и требовалось доказать".
– Добрых суток, – приветствовал Бесполезный, бросая камешек в реку.
– Суток, – сказал низким басом Невинный. И громко зевнул.
"Вот скотина".
– Так значит, правда?
– Что правда?
– Ты постоянно за мной следишь. Пожалуйста… – Бесполезный сделал рукою жест, отсекая все возражения, – это заметно.
Невинный опешил:
– А я то при чем? Меня попросили, я и слежу. Какие вопросы? К тебе? К тебе нет вопросов.
– Это старейшина, – сказал Бесполезный. Не спросил, а сказал.
И вновь бросил камешек.
– Он…
– Я так и думал, – парень вздохнул, – разреши, я схожу и спрошу его прямо.
– Иди. Я разве задерживаю? – Невинный пожал плечами, – меня попросили следить. И всё.
Бесполезный вернулся.
Оделся, уже по-походному (мало ли что), забросил за плечи мешок. Чуть помешкался, сбросил мешок, положил туда книгу, снова забросил, вышел.
– Ну что, пойдёшь сзади? – спросил он Невинного.
– Да не. Погляжу. С расстояния.
– Честный ты парень.
Бесполезный нахмурился и зашагал по тропе. Туда, на окраину, к дому старейшины, вернее, к тому, кто его замещал.
Идти было непросто. Сердце стучало как молот. С чего он начнет разговор? Что спросит? Лобастый казался умным, но жёстким и даже жестоким. Почему? Ведь он однажды с ним говорил. Только однажды. Но ощущение какой-то недосказанности в том разговоре присутствовало. "Хоть бы сейчас всё решилось, пусть даже арест. Я не виновен и каяться не о чем".
Бесполезный прибавил шаг.
И скоро жал кнопку. Ту самую, с которой и началось знакомство с общиной.
Никто не откликнулся.
Парень вздохнул и присел рядом с дверью. Спросить, зачем вы следите? Но это понятно. Пришел внезапно, с ценной реликвией, вместо тех, кого ждали. Да ещё с обвинениями. Как бы он поступил на месте Лобастого?
Бесполезный задумался.
Может, сбежать? Скрыться, пока есть возможность?
"Нет" – в ответ своим мыслям, парень мотнул головой. Он так не сделает. Не зря сюда шёл, не зря давал слово, там, в той харчевне, где сидел с Терпеливым. Ведь что будет значить побег? Что он виноват, что он, возможно, убийца, а Любящая будто и ни при чём. Вот что побег будет значить.
И оставалось ждать, когда подойдёт Лобастый. Ждать, а потом задавать вопросы. Лоб в лоб.
– Добрых суток, – старик, казалось, не удивлялся. Он пригласил Бесполезного внутрь.
– Суток. Мы можем и здесь… говорить, – парень не исключал возможность побега.
– Что ж, говори. Как, кстати, твоя учёба?
– На днях прочитал первую книгу.
– Похвально. Весьма похвально. Тебе бы ещё научиться писать.
– Я уже думал… потом, – Бесполезный не знал, как начать, – что рукопись?
Старик приподнял свои плечи. И опустил.
– Другой язык. Терпеливый нам не оставил намеков, как её прочитать. Приходится разбираться, – Лобастый вздохнул, – Возьми, к примеру, язык, наш, равнинный, допустим, говор Приморья. Или Долины. Многие слова звучат по-другому. Пыхчика называют пых-пых, а где-то и вообще пылесямбр (старик усмехнулся). Ты же бывал в Долине, знаешь тамошний говор.
– Но вы говорите как в Междуречье.
– Здесь люди со всего света. Вот и стараемся говорить правильно. Хотя, что значит правильно? Мы тоже говорим каким-то особым говором. Междуреченским. А копни глубже… Есть книга, называется "Приключения Листика". Слышал, наверное? – Бесполезный кивнул, – она написана очень давно, тогда, когда люди еще не пришли на равнину. Стражи скажут – они жили здесь, всё своё время, а Остров – что-то иносказательное. Остров незримых душ. Так они говорят. Но мы то знаем, что это не так. Да люди и раньше знали, вернее, не знали, догадывались. Может, память. Есть такая общая человеческая память. В сказках же так и написано: "когда люди пришли на равнину", – Бесполезный кивнул, – так вот. Язык "Приключений" похож, но всё же другой, отличается больше, чем говор Долины. Или Приморья. Таким он и выбит на медных пластинах. Возможно, дневник отличается так же. Возможно, больше. Возможно, это один язык с "Приключениями", возможно, другой. Мы не знаем. Нужно провести полный анализ текста, чтобы ответить. Но буквы его не похожи. И надо соотносить, хотя бы ту же частотность, с которой они встречаются, с частотностью в самом обычном тексте. Понятно?