Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– Вы хотите сказать, что за стражами остались Прихолмье и Междуречье?
– Вы слышали о взрыве? – спросил первосвященник. Мужчина кивнул, – кто совершил этот взрыв, мы не знаем. Стражи настроили против себя всю равнину. Но в результате случившегося гильдия оказалась обезглавлена. Единственный выживший служник присутствует здесь.
Многоперстный взглянул на Смуглого. Тот сидел, положив на колени ладони, и часто-часто моргал, как ученик, который не выучил урок.
Матёрый выпрямился, после чего его голос начал звучать по-особому:
– Гильдия стражей распущена. Советы старейшин оказались предоставлены сами себе, и в нынешней ситуации это тревожит.
– Почему? – спросил Многоперстный.
Действительно, почему? Ведь озёрники жили сами. Без дополнительного подчинения кому бы то ни было. И жили неплохо. Почему же другие не могут?
Матёрый зажмурился
– Всё это так, – сказал он, подумав, – Свободный Край жил отдельно. Но мы уступали, уступали любые спорные моменты, отдавали рудники, отказывались от ресурсов. Предоставляли услуги посредничества между вами, – старик поглядел на двудушного, – и остальной равниной. Лавировали как только могли. И всё для того, чтобы сохранить свою веру, – первосвященник заговорил своим звучным внушительным голосом, – теперь равнина свободна. Каждый из вас может прийти в любое селение мира. Каждый живущий на равнине человек может верить в то, во что посчитает нужным. Стражи ушли, равнина осталась. Теперь, – Матёрый взглянул на торговцев. Весёлый кивнул, – теперь всем нам нужен гарант веротерпимости. Гарант безопасности. Мы хотим быть уверенными, что ни в одном из селений не возникнет что-то подобное стражам. Каждый Лес будет открытым для каждого живущего, любые споры между селениями, территориальные или ресурсные, будут решаться мирно, верховным судом упомянутого мною гаранта, и подобного страшной войне не случится.
За столом воцарилось молчание.
– Хорошо, – старейшина чуть сдвинул брови, – зачем Вы сюда пришли?
– Девятый Лес такая же часть равнины. Мы просим войти в Союз.
– И об этом вы будете просить остальных членов Совета?
– Будем, – ответил старик, – Союз в интересах Девятого. Он откроет новые, небывалые возможности. Торговля, ремёсла. Девятый не будет отдельной зажатой между холмами и морем областью, которой пугают и которой боятся. Он станет такой же частью равнины, как Междуречье, Долина или Прихолмье, – Матёрый вздохнул, – или Свободный, теперь уже просто Озёрный край, – он посмотрел на торговцев и чуть заметно кивнул.
– Преимущества объединения лежат на поверхности, – продолжил Весёлый, – теперь об издержках. Издержки сопровождают любое дело, и нашей гильдии это известно, наверное, больше других. Но в данном случае мы делаем предложение – не только вам, мы сделали это предложение Советам старейшин всех остальных Лесов. И получили согласие. Первые пять лет после объединения гильдия берёт на себя все расходы, будь то создание общих структур или налоги, которые идут на этих структур содержание. Пять лет вы не даёте ни гирика.
Многоперстный задумался:
– Щедрое предложение. Я бы хотел спросить – что сама гильдия будет иметь, но, боюсь, это невежливо.
– Почему же? – Весёлый скрестил свои пальцы.
На каждом блеснули перстни, в оправе которых горели яркие хорошо огранённые камни, что отличалось от рук Многоперстного, унизанных крупными, но тусклыми печатками. Непосвящённому человеку стало бы сразу понятно, кто предлагает, а кто принимает предложенное. Тем более, что руки Весёлого покоились на груди, а двудушный сидел, положив их на стол.
– Мир и единство равнины целиком в интересах гильдии, – продолжал казначей, – какой торговец пустится в путь, если будет знать, что его ограбят, а пошлины, введённые местным Советом, съедят возможную прибыль? Государство предполагает отсутствие пошлин, свободу торговли и безопастность путешественников.
– Государство? – переспросил Многоперстный.
– Государство – лучшее решение, – ответил Весёлый, – а лучшее государство – монархия. Монарх выступает гарантом, абсолютным и постоянным. Солнечная Страна в "Приключениях" – пример процветания и стабильности. Поэтому наше решение – королевство.
– Решение гильдии или решение Ордена?
– Решение гильдии – это решение Ордена, – ответил высокий торговец, до той поры не произносивший ни слова. Слова старейшины его не смутили. Ничуть.
– Так кто же король?
– Король и Королева, – ответил Матёрый, – эти люди бросили вызов гильдии стражей, когда их власть казалась абсолютной. Они пошли против родственных отношений, против измены близких, и когда стоял выбор – продолжать борьбу, или отступить, ценой собственной свободы – они сохранили жизни подданных и отступили.
– Длинноногий и Быстрорукая, – произнёс Многоперстный.
Он помолчал, и добавил:
– Допустим. Мы согласимся. Где гарантии, что Советы старейшин согласятся на это? Девятый Лес на равнине считается проклятым.
– Эти гарантии здесь, – произнёс третий, самый тихий торговец, вытаскивая из сумки несколько свитков.
"Пять-шесть-семь-восемь" – считал старейшина, – восемь согласий.
И посмотрел на собравшихся:
– Я говорю "да", но, опять же, что скажет Зелёный? Что скажут другие старейшины?
Торговец покопался в дорожной сумке и вынул письмо.
– Прочтите, – сказал он чуть слышно и кинул его через стол.
– "Совет Девятого Леса” … – двудушный сорвал печать и начал читать. Про себя.
Глаза пробежали раз, пробежали другой.
– Зелёный сложил полномочия, – произнёс он растерянно.
– Времена меняются, – ответил Весёлый, играя пальцами. Грани камней засверкали. Он был похож на торговца, который близок к заключению своей самой выгодной сделки.
– Зелёный вручил его лично? – спросил Многоперстный, – или через посыльного?
– Лично.
– Но письмо адресовано мне.
– Адресовано, – Весёлый кивнул.
– Своим преемником он рекомендовал меня, – удивился старейшина, – Совет обычно прислушивается к рекомендациям председателя.
– Вот видите, – улыбнулся торговец, – я думаю, точнее, надеюсь, что он прислушается и к Вашей.
Дождался? Глупый маленький человечек…
Уух стоял в своей клетке.
Рядом, в один длинный ряд, располагались другие, примерно с десяток. В половине стояли такие же, как он, глупые человечки, которые дожидались прощения.
Они шумели внутри своих клеток, хватались за прутья, обнажённые, а потому открытые перед Небом, всем своим нетерпением показывая собравшимся (а собравшихся было море, здесь собрались все свободные жители племени), что готовы принять новый вызов. Сразиться с безбожниками, которых однажды забрали Властители, священные пауки, те, что ткут паутину судеб. Забрали, но после вернули. На суд.
Вернувшиеся сидели тут же, в другой половине клеток. Такие же раздетые и накормленные, как он и его соплеменники. Сидели, понурив головы, уткнувшись в колени, стыдясь наготы, а может, своих чёрных дел – ведь они-то безбожники, а, значит, дела у них чёрные.
Одной оказалась женщина, с длинными тёмными волосами, как у Аахи. С виду она старовата. Но ничего, он бы её… Уух облизал свои губы.
Если достанется эта, то он её победит, и отымеет, у всех на виду. И заслужит прощения. А после убьёт. Потому что выживший должен остаться один – тут либо смерть, либо прощение.
Но Властители Неба отдали слабейших. Они не стояли, не дёргали прутья, не рвались на бой. Они сидели, забившись в угол.
И Уух был уверен, что всё ещё будет. И рокот зала, и поздравленья собратьев, и плевок от Прекраснейшего. Тот самый плевок, который заслужит сильнейший. А значит, прощённый.
Уух завыл в предвкушении.
Сотни его соплеменников делали ставки, и мужчина напрягся. Он сжал кулаки, распрямил свои плечи. А потом закричал.
Крик подхватили другие, руки в кровавых ссадинах схватились за прутья, и клети стали качаться. Одна раскачалась так, что упала. Тут же сбежались стражники, лохматые, а, значит, давно не грешившие, и, тыкая палкой сидевшего, поставили всё на место.
Раздался удар, громкий и гулкий, и стоявшие рядом собратья, как по команде, прислушались. Прислушались зрители. Даже безбожники, которых вернуло Небо, оторвали лицо от коленей и посмотрели вокруг.
Ууух… Ааа… Ууур.... Хэ-хэ-хэ, – жестикулировал жрец.
"Сейчас, ооо, сейчас…"
Сердце Ууха забилось.
Один за другим выходили собратья, и один за другим побеждали. Бросали безбожников на помост, ломали руки и ноги, сворачивали шею. Те, конечно, пытались сопротивляться. У кого-то почти выходило. Но борьба жидкого пламени была той борьбой, которую знали все, но только не возвращённые.
Один за другим победители получали овации, крики своих соплеменников, один за другим подбегали к трибуне и подставляли лицо, чтобы поймать тот плевок, тот долгожданный плевок, что отпустит Прекраснейший. Ловили не все, и не все уходили счастливыми, но кому посчастливилось… Ооо … они просто выли от счастья.
Он ждал, глупый маленький человечек, ждал своей очереди. Грыз кулаки.
И вот.
Жрец объявил.
Да, остались лишь двое – он и она, та самая возвращённая, которую он хотел.
Орган Ууха поднялся, вызывая одобрительный гул, стражник сорвал замок, и мужчина, закричав что есть мочи, взбежал на помост.
Стражник приблизился к женщине, намереваясь огреть её палкой, если она вдруг не сдвинется. Ведь те, другие, не двигались, другие вжимались в угол.
Но возвращённая поднималась. Сама.
И спокойно взошла на помост.
Голая и красивая, хотя и потрёпанная.
Уух оскалился.
Женщина оскалилась тоже.
Она не была похожа на тех, других возвращённых, она не боялась. И Уух на секунду задумался. Но лишь на секунду.
Не желая терять ни мгновения, он превратился в язык. Жгучего жидкого пламени.
…Но попал не туда.
И рухнул. Словно мешок с костями.
Тут же поднявшись, Уух подлетел к возвращённой.
Чтобы упасть и снова подняться.
“Что за…” – подумал парень, вновь поднимаясь с помоста.
И не поднялся.
Ногу сдавила жгучая боль.
Уух посмотрел на женщину и зарычал.
Вкладывая в рычание всю свою ненависть, всю обиду, на себя, на Ааху, на жизнь.
И тут же увидел удар, ломавший лицо.
Уже погружаясь в ничто, он догадался, что это была последняя, самая злая насмешка судьбы.
Дождался? Глупый маленький человечек…
Женщина зарычала.
Она показала руку, которой убила несчастного, и воззвала к сидевшим.
Но большая часть сидевших не встала. Большая часть переживала случившееся. Ведь все поставили на Ууха, а он проиграл. Все, за исключением одного, который стучал себя в грудь. У него будет много, так много ракушек, ведь он поставил на слабого, и он (единственный!) выиграл.
Но всё изменилось, когда Прекраснейший, расталкивая локтями всех тех, кто сидел на трибуне, поднялся и побежал. На помост.
Тряся своим жиром, рыча на охранников, он подбежал к возвращённой и начал её хватать. Начал лапать. За сиськи, за жопу.
Народ загудел.
Жрец приподнял свой сияющий посох и приготовился что-то сказать.
Но опустил.
Потому что случилось невероятное. Невозможное.
Женщина размахнулась и ребром своей правой ладони ударила в шею.
Прекраснейший повалился.
Мягко и хлюпко. Словно бурдюк, наполненный жидкостью…
Зрители перестали кричать. Перестали подбадривать, гукать.
Возвращённая стояла над телом, а остальные взирали, молча и как-то напугано.
Кто-то должен был объяснить, что это значит, и этот кто-то опёрся на посох.
И думал.
Прекраснейший может погибнуть. Может умереть от болезни. Может оступиться и разбить себе голову. Может. Но если это случилось, значит, угодно Небу, значит, так решили Властители. И, значит, им нужен другой. Новый Прекраснейший.
Тридцать пять раз выбирали они Прекраснейшего и процесс этого выбора сомнений не вызывал. Тот, кто не узнаёт себя в зеркале, более мудр, чем другие. Он видит не отражение, он видит Небо. И если таких будет много, то выбирают того, кто зарычит и первым плюнет в вошедшего.
С этим проблем не будет.
Но как всё-таки быть, если это орудие Неба не камень и не болезнь, если орудие человек. Возвращённый.
Возвращённый, чтобы исполнить волю Властителей.
Да, объяснение есть…
Жрец расширил глаза и вскинул свой посох.
– Уууурррааа!! – закричал он, указывая на женщину.
Свершилось.
Небеса сами прислали того, вернее, ту, которая станет новым, тридцать шестым воплощением спасённого морем.
Нану сидел под большой тихоходкой. Её конечности двигались, но двигались медленно, а крона давала тень. Этим тихоходка напоминала деревья, величественные неподвижные организмы на другом конце мира. На том конце, откуда Рубо вернулся. Перед учителем раскинулось озеро, то самое идеально круглое озеро, которое они полюбили, на берегу которого Нану прочёл так много полезных лекций. Техники любили объекты, которые похожи на строгие геометрические фигуры и линии которых можно выразить простой математической формулой. Рядом и думалось лучше, и мысли не уходили в сторону.
– Нану! – воскликнул Рубо, и завертелся волчком. Как несучка, которая крутится над водой и собирает мелкую живность.
– Рубо. Как ты провёл это время? – тихо спросил учитель, даже не скрипнув суставами.
Даже не скрипнув суставами!
Отправляясь на другой конец этого большого, невероятно большого мира, техник не думал, что там неожиданно встретит существ, чьё восприятие жизни будет настолько созвучно. Которые окажутся такими же раздражительными и восторженными. И у которых эти состояния будут сменяться так же быстро и так же непредсказуемо, как у него. А иногда беспричинно, как говорили техники. Но, побывав в мире людей, Рубо понял, что на всё есть причина, просто её надо видеть.
– Я знаю, почему ты зелёный, – ответил вдруг Нану.
– Почему же, учитель?
– Я спокойно сижу и даже ничуть не поскрипываю. За время, проведённое рядом, я научился тебя понимать. Пускай это даже непросто.
– Нану, забудь. Я рад тебя видеть, Нану, и всё.
– Я тоже рад тебя видеть, Рубо.
Техник сказал это так, как говорил бы Джуз, принимая заказ у очередного несуществующего клиента.
Рубо вздохнул.
Он научился вздыхать, не имея воздушных мешков, как у тех, у других, на другом конце мира.
– Твоя поездка успешна, – сказал ему Нану, – солнце горит, как и раньше.
– Я знаю. Но я оказался не к месту.
Нану согласно мигнул.
– Ово ошибся, – ответил учитель, – твой процессор не смог работать в том мире, куда вы спустились.
– Великий Ово ошибся, – повторил вслед за техником Рубо.
В это так сложно поверить. Прогнозист, который в расчётах так точен и так скрупулёзен, вдруг допустил ошибку…
Техник мигал, всеми своими цветами. Такой невозможной казалась мысль.
– Одна из констант чуть-чуть изменилась, – добавил Нану, – поэтому Вы и спустились туда очень быстро. Видимо, был в этом мире особый замысел.
– Великий Ово ошибся… – у Рубо начинались повторы. Такой восприимчивый техник.
– Расскажи мне о тех, с кем провёл это время, – попросил его техник. Чтобы как-то отвлечь внимание. Он слишком долго знал Рубо, и, даже не зная, что с тем происходит, умел вернуть его в русло.
– Я недолго был с ними. Большую часть этого времени я пролежал в мешке, – техник вздохнул (конечно же, мысленно), – но я их понял. В той степени, в которой могу так считать, – Рубо опустился на травку, – они не такие как мы. Вначале казалось, что этим существам, похожим на живунчиков или тех же ушедших, легче чувствовать себя счастливыми. Ведь счастье они могут найти во многом. Они сами придумывают предназначение, а потом ему следуют. И однажды я понял, что это непросто. Ведь можно его так и не найти, свое ИСТИННОЕ предназначение. Но только истинное делает счастливым. Теперь я думаю по-другому. Я думаю, в каждого из них что-то заложено, так же как в нас, но не каждому дали инструкцию. И счастливыми стать им не просто.
Он замолчал.
Нану смотрел на воду.
Рубо смотрел на Нану.
И оба молчали.
– А ты? – спросил наконец учитель, – ты нашёл своё предназначение?
– Да, – ответил техник, – нашёл. Моё предназначение общаться, когда это нужно. Я спутник существ, которым необходимо общение.
– Значит, оно так и есть, – спокойно продолжил Нану.
Рубо замигал огоньками.
– Великий Ово сказал, уже после того, как ты улетел. Он сказал, что твоё предназначение – радость. Ты отдаёшь её тем, кому не хватает.
Он чувствовал свои ноги, свои руки, своё тело.
Ощущения были те, да не те. Да и вовсе не те.
Ведь у него и не было всего того, что было раньше. Под этой оболочкой из мягкого эластичного материала, напоминавшего кожу, находилось что-то твёрдое, на ощупь совсем не похожее на мышцы.
Хотя сходство, особенно внешнее, поразительно.
Когда Пытливый глядел на себя в зеркало, он видел Пытливого. Несмотря на то, что всё, что он видел, даже глаза, было искусственно создано этими тварями, повёрнутыми на всяких там опытах. Их кропотливыми ручками.
Или лапками.
Он стал другим. Полностью.
Он даже не ел.
Не спал.
Не справлял свои нужды.
Но в остальном остался таким же, как был.
Почти.
Иногда ему было страшно, иногда любопытно (хотя, скажем прямо, любопытно Пытливому было всегда), иногда он замыкался в себе, а иногда хотел поболтать.
Он чувствовал ноги и руки, чувствовал тяжесть внизу, если сидел, и в ногах, если стоял. Улыбался, шутил. Почти.
Но это "почти" было важно.
Теперь он мог силой мысли выключить окружающее, и тогда, вместо того чтобы заснуть, производил вычисления, искал решения тех задач, которые раньше считал нерешаемыми, и, когда эти решения находил, снова включался в происходящее. Ему казалось, прошла уйма времени, но проходило каких-нибудь пять или шесть, может быть, десять минут. И за эти вот пять или шесть или десять минут он находил ответ там, где раньше мог думать годами.
Его существо, как объяснили хранители, запечатали в отдельную очень важную пластину, которая находилась в голове, а всё остальное служило лишь дополнением, всё остальное помогало двигаться и чувствовать происходящее.
Сложнее было с эмоциями. Эмоции человека регулируются веществами, которые попадают в мозг. И всему этому надо было придумать замену. Всё это нужно было перевести из аппаратной части в программную.
Но хранители справились. Настолько, насколько они покопались во всём человеческом. Покопались буквально.
Если понимание человека, как утверждали эти мелкие любопытные твари, было глубоким и достаточно полным, значит, копия окажется неотличимой от оригинала. Ну или почти неотличимой.
И этой копией оказался Пытливый.
Надо сказать, поработали они аккуратно.
За исключением того, что он не чувствовал урчания в районе желудке, дыхания, сердцебиения и некоторых других знакомых движений, всё остальное осталось прежним.
Да, он скучал по этим движениям, но, как однажды сказал Терпеливый, его первый учитель, “наука, парень, это дорогое удовольствие”.
Ведь то, что в него положили, все эти знания, к которым он получил теперь доступ, по договорённости со своими ваятелями, и та способность мыслить, которая у него появилась – всё это требовало платы. А платить он мог только одним. Своим телом.
Но всё изменилось.
Теперь уже всё изменилось…
Как долго к нему не ходили.
Первое время он не мог даже сесть и забыться, чтобы, отключившись от внешнего мира, разобраться во вложенных знаниях, собрать их в систему. Искатель копался в пластинке, искал манускрипты, сдувал с них пылинки, читал (такие были ощущения), и вдруг – раздавался голос, манускрипт летел на пол, и он открывал глаза.
Эти мелкие твари проводили какие-то измерения, заставляли его стоять, сидеть, закрывать глаза, спрашивали об ощущениях в области паха, и подчёркнуто громко расстраивались, когда узнавали, что никаких ощущений нет. "Недоработка" – сокрушались они, опять же подчёркнуто громко.
Но теперь он сидел в этой своей библиотеке, читал её многочисленные тома, всё читал и читал, но его не будили.
Тогда Пытливый осторожно оттуда вылез, протопал к шкафчику и взял небольшой браслет.
Браслет давил на запястье, и, пускай боли не было, а сосуды, которые можно перетянуть, отсутствовали, но он привык ощущать себя так, как ощущал ещё раньше, в той далёкой далёкой жизни. Поэтому и браслет одевал лишь тогда, когда выходил.
Было тихо.
Подозрительно тихо.
Двери открыты.
Пытливый шёл мимо комнат, мимо кубов, и вдруг, по остаткам запаха понял, что он идёт там, где когда-то сидели люди, ну, не совсем даже люди, скорее, то, что от этих людей осталось. Сидели, а теперь не сидят.
Так он прошёл Лабиринт, сверху донизу.
Прошёл, удивляясь.
Свет горел всюду, но никого нигде не было.
Исчезли даже звери, размещённые в клетках. Клетки остались, а звери исчезли.
Хранители ушли, забрав с собой всё здесь живущее и оставив свои механизмы, в том числе и его.
И ЕГО.
Совершенный, созданный аккуратно, с любовью, но МЕХАНИЗМ.
Все эти мысли зажглись мгновенно.
Он понял.
Всё.
Сразу.
Преимуществом нового состояния было ещё и то, что мыслил он быстро, и, если даже какая-то мысль вызывала у него отторжение, он её не купировал, а старался понять.
Пытливый прошёл в верхний уровень.
Выход оказался открыт.
Он знал, из тех же вложенных знаний, куда и в какую сторону двигаться. Как попасть на холмы, а потом на равнину. К людям.
Как попасть к ней.
Но зачем?
Что там делать?
"Недоработка" не давала почувствовать голод, тот самый голод, который он раньше испытывал. Голод мужчины, который звал его к женщине.
Всё, что ему было нужно – разобрать свои знания, сравнить, дать им место и сложить ту мозаику, которая… окажется самым началом новой, ещё большей мозаики.
Да, процесс познания бесконечен. Пытливый понимал – это так, и не тешил иллюзии, что когда-нибудь всё же дойдёт до конца, точнее – начала, до той сердцевины, где наконец отдохнёт.
От чего?
От того, что нравится?
Он повернул обратно…
Теперь это сооружение, колоссальное и пустое, принадлежит ему, только ему.
Всё.
Без остатка.
– Молчать! Суд идёт, – рявкнул судья. Он помолчал, прислушавшись к залу и ожидая тишины, в которой Его Зоркость, Бесстрастность и Честность развернутся по полной, – слушается дело… Дело… Что это вы подсунули?? – судья с омерзением посмотрел на бумагу.
– Ваша Зоркость, – сказал секретарь, – это оно.
– Что оно?
– Дело. То самое дело, которое мы разбираем. Просто ответчик ещё не совсем отошёл от последствий… как бы сказать… своего возможного преступления. И при знакомстве помял.
– Помял? – судья напустил благодушие, – вот это мне нравится. Дело казалось таким скучноватым, ммм… но все эти возмутительные подробности обещают интересное продолжение. Итак. Слушается дело программиста Хээфа против программиста Трокула. Вышеозначенный истец просит покарать вышеозначенного ответчика так сильно, как это только возможно. То есть так, как посчитает нужным Наша Зоркость, Бесстрастность и Честность, – судья оглядел собравшихся. Истец, его отец, представитель его интересов и по совместительству главный свидетель, ответчик со своим адвокатом, префект, сын префекта, главные наблюдатели от города, парочка-тройка свидетелей и обыватели, много обывателей, пришедших сюда для массовки, – ну что, – судья навалился на стол, – скажите, голубчик, что знаете.
– Ваша Зоркость, – начал отец, – я буду краток. Дело известно…
– Я протестую! – взревел адвокат, – дело еще не известно. Мы только что начали.
– Протест принят, – ответил судья, радуясь первому столкновению. И громко ударил, – поосторожнее, голубчик, поосторожнее.
– Я буду краток, – отец был спокоен, – каждый раз, когда небо меняется, объявляется конкурс. Все участники создают свой мир, и ставят таймер на его медленное раскрытие. Не развитие, а именно раскрытие. То есть первоначальное развитие проходит быстро, а когда оно достигает созревания, запускается медленное раскрытие.
– Вы обещали кратко, – судья наклонился, – а говорите развёрнуто. Давайте быстрее. Условия конкурса мне известны.
– Конечно. Это я так, остальным, чтобы было понятно. Так вот, – отец оглядел собравшихся, – когда мой сын сделал оценку развития, уже после раскрытия, то выяснилось, что разнообразие мира не увеличивается, а, наоборот, уменьшается.
– Ну так понятно, – ответил судья, – с кем не бывает. Я сам, бывало, в ранние годы баловался всяким там миротворчеством. Что-то жизнеспособное возникает редко. Эх, молодёжь…
– Ваша Зоркость, изначальная оценка развития мира предполагала богатое и всестороннее раскрытие.
– Оценка в самом начале?
– Да. Но оценка постфактум, полученная из Центра расчётных технологий.
– Там, на сто двадцатой третьей, – сказал секретарь.
Судья даже не шелохнулся.
– Расчёт говорит однозначно, – продолжал отец, – было вмешательство. Извне. Кто-то нарушил четвёртый закон.
– Четвёртый закон. Интересно, – Его Зоркость, Бесстрастность и Честность задумалась, – знаю я этот четвёртый закон. Ну, так уж и быть, напомните, здесь сидящим, не мне, я-то знаю, – повторил он чуть тише, – здесь сидящим напомните, что за закон.
– С удовольствием, – отец оглядел полный зал, – вмешательство в развитие мира со стороны лиц, не причастных к созданию, повлекшее изменения в его раскрытии. Так вот, вмешательство было, и виновник сидит в этом зале.
– Протестую! – вскочил адвокат, – вина не доказана.
– Протест принимается, – вяло промямлил судья, – давайте, голубчик, скорее. То есть поосторожнее. Ну и скорее… давайте.
– Я буду внимательным, Ваша Зоркость. Так вот. Чтобы уменьшить вмешательство и по возможности исправить раскрытие был нарушен пятый закон.
– Напомните. Вот, для них, – судья показал на собравшихся.
– Проникновение создателя в созданный мир, повлекшее нарушения в развитии. Проникновение было с зачатием.
Зал загудел.
– Наглое, подлое проникновение, – добавил адвокат.
Секретарь что-то шепнул Его Зоркости, и судья вдруг расцвёл:
– Проникновение считается обоснованным, – ответил он мягко, – нарушение пятого закона накладывается на нарушение четвёртого и потому правомочно.
– Ещё не доказано! – вскричал адвокат.
– Ах да. Не доказано, – судья растерялся, – как, не доказано?
– Да, Ваша зоркость, – шепнул секретарь, – не доказано.
– Мы э́то хотим доказать?
– Нет, мы хотим, точнее они, – секретарь показал на отца и сидящего сына, – хотят доказать, что имело место нарушение четвёртого закона. Просто если его вдруг не было, нужно будет начать новый процесс… Ну, Вы понимаете, – прошептал он чуть слышно.
Чем поставил в тупик. Его Зоркость казался задумчивым.
– Не важно, – сказал секретарь, – продолжайте.
– Мой сын ввёл инъекцию, используя мир, который я создал ранее.
Судья посмотрел на отца:
– Вы давали согласие?
– Да, Ваша Зоркость, давал, – соврал говоривший.
– Вопрос, – судья посмотрел на сына, – вы знали о внешнем вмешательстве? Когда вводили инъекцию.
Отец подтолкнул того локтем.
– Знал, – тихо промямлил сын.
– Не знал, – заржал адвокат, – он всё врёт, Ваша Зоркость. Ничего он не знал.
– Я… разберусь, – ответил судья, – суд разберётся, – повторил он корректно.
– Вопросы к ответчику…
Хээф поплыл.
Он ждал этого суда. Как торжества справедливости. Он шёл в этот зал, как в то самое место, где справедливость живёт. Но чтобы добиться желаемого, им надо врать. Ещё и ещё.
Сын посмотрел на отца. Тот говорил, задавал вопросы. Спокойный и рассудительный.
Адвокат ответчика хищно нависал над собравшимися.
Судья… туповатый.
Секретарь себе на уме. Как понимал Хээф, от него то всё и зависело. Это он шептался с судьёй и поправлял его речь – и тело, когда тот валился, грузный, обрюзгший, на стол.
Ещё он смотрел на отца, а отец смотрел на него. И эти взгляды Хээфу не нравились.
Но больше всего его раздражал ответчик. Трокул, старый приятель, с которым они когда-то бежали по верхней площадке и любовались небом, оказался мошенником. Предателем. Нет, пожалуй, всё же мошенником.
Он разрушал его мир, методично и скрупулёзно, скрываясь внутри, а всё для того, чтобы выиграть.
Если бы не отец, и, если бы не стечение обстоятельств, Хээф не знал бы, в чём дело. Он завалил бы свой конкурс, и всё.
Хотя он и так его завалил.
Если и выиграет в суде.
Изменений, вмешательств так много, чистоты миротворчества нет, так что работу не примут.
Но Хээф всё же надеялся, что ему отдадут его кубик. Носитель, в котором живёт его мир, вернее, миры. Большие и маленький, тот самый маленький мир, который оказался последним творческим замыслом.
– Итак, – голос судьи, на этот раз громкий, вывел из мыслей, – больше вопросов нет. У суда. У меня. У нас. Суд удаляется.
Его Зоркость, Бесстрастность и Честность откинулся и впал в неопределённое состояние.
Состояние длилось минуту.
– Суд возвращается, – судья повернулся к собравшимся и наклонился к секретарю.
– Да, – сказал секретарь. Очень тихо.
– Вверенной мне властью, записанной на самых рельефных скрижалях самой высокой башни повелеваю, – слово "повелеваю" судья произнёс так тихо и так нечётко, что сидящим в зале послышалось другое. К примеру, "плеваю", – итак… – Его Зоркость смотрел на ответчика, – программист Трокул, – тот встал, – вы проговариваетесь к шестистам брюликам штрафа.
Зал загудел.
– За что?! – Трокул взмолился, – о милостивый Верхний, за что такое суровое наказание?! Он, – ответчик глянул на сына префекта, – разрушил десятки миров, в то время как веселился на сервере, в то время как пьянствовал со своими приятелями! И что? Какое ему назначили наказание? Предупреждение, выговор, всё??
– Почему? Почему он об этом сказал? Почему он напомнил? Папа… – сын префекта зарылся в отца.
– Не надо, не надо, не плачь. О, сынок… о сынок… Негодяй! – префект зарычал на Трокула, который в ответ зашипел, – негодяй! Смотри, что ты наделал! Он плачет… Повеселился сынок, ну и что? Он не хотел, он просто чуть покачнулся.
– Ага, и при этом качнул чьи-то кубики! – ответчик орал, гневно, открыто, безжалостно.
В воздухе стало душно.
– Пойдём, – отец повернулся к сыну, – здесь делать нечего.
– Кубик тебе отдадут, – сказал он ему, когда они вышли из здания, – пока он с тобой, никто в твой мир не проникнет. Пожалуйста, будь аккуратным. Больше не вмешивайся. Пусть всё идёт как идёт, своим чередом. Это главное. Расскажу я историю. Слушай. Жил программист, и создал он мир. Создал, и стал любоваться. Как ладно, как складно всё скроено. Мир раскрывался, как самый красивый цветок. Не мог программист насмотреться, всё наблюдал, наблюдал. И однажды увидел, как что-то случилось, и мир стал другим. Как будто бы стал разрушаться. “Всё, – решил он тогда, – мир идёт к катастрофе.” Схватился за голову, начал вводить инъекции, точечно удалял объекты – всё тщетно. Расстроился программист, так расстроился, что все его части, из которых было построено тело, потеряли друг с другом связь и стали лежать по отдельности. Тогда он заснул. Спал, спал, долго, наверное, спал, но после проснулся. И видит он, значит, что всё хорошо, мир, который прошёл катастрофу, стал другим, совершенно, но даже лучше и краше, чем был. Преодолел мир невзгоды, и сам изменил себя к лучшему. А катастрофа была лишь началом больших изменений. Обрадовался создатель, собрал свои части в целое, и больше в свой мир не вмешивался… Нам, родителям, это известно. Мы часто учим детей, контролируем их поведение, любим встревать в их дела и давать им советы. Но они, предоставленные себе, сами решают проблемы. Поэтому лучше не вмешиваться. Лучше смотреть. И любить.