Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– Давно не дымил, – глаза у Мутного стали красными и будто бы влажными. То ли от кропотливой работы, то ли от нахлынувших воспоминаний, – заряжай.
Искатель набил самокрутки, и стал утрамбовывать содержимое.
– Тебе не страшно? – спросил его Мутный, когда они задымили.
– Что именно?
– Ходить на холмы. Говорят, там живут чёрные ангелы.
– Ах, ангелы… – Пытливый закрыл глаза, затянулся и стал выдыхать колечко, – и ради этого лишать себя удовольствия? – приятель всем видом показывал, что получил удовольствие, – возможно, они существуют, возможно. Но днём их не видели. А значит, сидят по норам и не высовываются. А если кто высунется, у того спрашивают – "тебе не страшно?"
Мутный пожал плечами:
– Говорят, многие уходили на холмы, но никто не возвращался. Я не имею в виду собирателей, вроде тебя, я о тех, кто уходил далеко.
– Были такие. Я слышал. Возможно, там и живут. Возможно, нашли себе Лес, и поселились. Я бы сказал тебе больше, но не могу, – Пытливый многозначительно пыхнул.
К потолку поднимался дым, закручивался книзу, и, изогнувшись, убегал сквозь решётки окна. Дым уносил тяжёлые мысли, и эти мысли не волновали. Думать совсем не хотелось, да и не думалось…
– Вот это я понимаю, – Мутный встал, пошатнулся, и посмотрел на искателя. Глазами, налитыми кровью, – как нам работать? Теперь?
– А никак, – искатель уплыл, – сегодня отбой.
– Уверен?
– Уверен.
– Можно я заберу листочек? – приятель смотрел на каракули, – хочу глянуть дома. Вдруг догадаюсь.
– А забирай, – Пытливый вдохнул. И выдохнул, – вдруг догадаешься.
Мутный забрал листочек, и медленно, как в полусне, проплыл мимо клетки, из которой глядели глаза. Так удивлённо, загадочно, как никогда ещё не глядели.
– Всё говорит, говорит…
– Я не слышу. Для меня он щебечет под настроение. Для тебя целый день, – Пытливый пожал плечами, – мы разные.
Он посмотрел на Мутного, который остановился у зеркала и что-то разглядывал:
– Любуешься? Хочешь увидеть цвет своих глаз?
Тот не ответил.
Он глядел на исписанный лист, точнее, его отражение, и шевелил губами. Безмолвно.
А потом прочитал, медленно, растягивая слова, так, будто читал молитву:
"Прошел целый месяц, как уплыл последний корабль. Никто не вернулся."
Это было прекрасно.
В рот будто вставили кляп из плотно спрессованного воздуха, грудь придавило чем-то тяжелым, а в голове проносится вихрь, срывая остатки мыслей.
Первую тошнило, крутило, вытряхивало, мышцы сводило судорогой, холод вползал под кожу (несмотря на меха, в которые её закрутили), но девушка просто вопила от счастья. Буквально.
Не так, как тогда, в прошлый раз.
Может, всё дело в скорости. Или в огромных белых горах, которые будто совсем уже близко, а ты летишь им навстречу, песчинкой, и – йе-хху! ба-бах! Ща как вдаришься в эту громаду!
Тогда, в прошлый раз, было страшно, Первая ощущала себя потерянной. Маленькой девочкой, которую что-то несёт, а куда – непонятно. Теперь же полёт заставлял трепетать и в то же самое время смеяться. Да, маленькая, да, девочка, но, в конце то концов, это прекрасно, можно и потерпеть.
А горы и впрямь необъятные.
Где-то там, уголком сознания, девушка понимала, что это только кажется, что они близко, до них еще лететь и лететь, как до самого моря, а, может, и дальше, и эта безмерность её поражала.
"Уфф" – Первая вздрогнула, когда они приземлились. Словно пьяная, освобождалась она от пут, и, словно обкуренная, смотрела на своего оруженосца. Всегда услужливый (хи-хи) Луы помогал ей спуститься.
– Вот это полет. Тррр, – девушка затрещала, как плащеносец. Она произнесла это звонко и радостно, не смотря на то, что тело болело, голова кружилась, а воздуха было мало, – здесь тяжело дышать.
– Это горы, – ответил Луы, – мы у подножия.
– Горы? Мне то казалось, до гор далеко.
– Это только начало гор. Горы больше равнины, и больше холмов.
– Брр… Как тут холодно.
Первая потопала, помахала руками, чтобы согреться, но вдруг поняла, что это плохая затея – она дышала, как загнанный саммака, и чуть не валилась с ног. “Дыхание не сбивай, не восстановишь”, – усвоила девушка.
И огляделась.
Здесь, в предгорьях, растительность отличалась от той, что росла на холмах, и уж тем более на равнине. Отличалась заметно. По большей части скудостью. Почва не везде покрывала землю, кое-где обнажались скалы. Куда ни глянь – всюду мох с какими-то усиками, которые колыхались под порывами ветра, маленькие ползущие растения с разрезанными листиками, крушинки… и всё. Не было даже тянучек. Что говорить о незримых растениях. Уже на холмах их становится меньше, в основном это злаки. Здесь же они исчезли.
Крушинки какие-то странные – мелкие, полуоткрытые. Дома они закрывались сразу, как только ты появлялся, бывало, так плотно, что даже топтун бросал безнадёжное дело, и не решался вскрывать. Но если ты отходил, они обнажались, полностью. Здесь же крушинки не схлопывались, а если вокруг было тихо, не открывались. Они словно начали открываться, и замерли. Но почему? Возможно, от ветра, который то затихал, то подымался, холодный, резкий, порывистый.
Чуть вдалеке разнообразия было больше – красные, синие, фиолетовые пятна. Видимо, где-то природа богаче. А может, это отблески небосвода играли на начищенных до блеска камнях. Играли на самом краю этого мира, где скалы дышали – и выдыхали живое.
– Никто не пробовал перевалить через горы? – спросила Первая, скорей удивляясь вопросу, чем ожидая ответ.
– Никто, – голос Луы поражал своей сухостью, – для нашего народа это невозможно, – он помолчал и добавил, – Ээф.
– Ээф? Что за Ээф?
– В горах, – Луы посмотрел на вершины.
К нему присоединились другие.
Вся синяя стая глядела в горы, словно застыла в молитве.
– Там спит Ээф, – объяснил пестрокрылый. Низко и глухо. Почти прорычал, – Создатель мира.
– Обиженный? Наш Обиженный – ваш Ээф?
– Это он. Тот, кто послал вас сюда. Тот, кто привёл ваш народ.
– Значит, Вы тоже верите в Остров, – девушка закуталась поплотнее, пытаясь укрыться от этого бесконечно холодного ветра, который искал лазейки в одежде – и находил, – если два народа верят в одно и то же, значит, . Вот только вы говорите – привёл, но у нас люди приходят, сами. А Обиженный как будто не при делах.
Синекрылый молчал.
– Каков он, Ээф? – спросила, зевая, девушка. Подозревая, что ей опишут высокого статного пестрокрылого с правильными чертами лица.
Луы опустил свою голову. Потом произнес, словно взвешивал каждое слово:
– Ээф большой и могучий. И длинный. Глаза Ээфа сверкают. Шерсть Ээфа блестит. Он летает легко и быстро, как длинноносик. Сейчас Ээф спит в горах, свернувшись у входа. Но скоро проснётся. И слушающие услышат.
"Как неожиданно" – думала Первая. Когда она размышляла о Боге, то представляла сурового дядьку, который накажет. За шалости. Высокого, бородатого. Ты пошалишь, а он тебя – на! И накажет.
Фантазия пестрокрылых её поразила. Но, может, они знают больше?
Коэ, стоявший чуть поодаль, что-то сказал, обращаясь к собратьям. Девушка ничего не услышала, но то ли по трепетанию воздуха, то ли ногами, обутыми в мягкую обувь, она уловила, что сказано громко.
– Хранители там, – обратился старейшина к девушке, махнув в сторону гор, словно напоминая, зачем они здесь.
Стая отправилась по узенькой чуть заметной тропинке, уходящей к высокому тёмному камню. Крушинки втягивали лепесточки, мох пригибал свои усики, когда компания из пяти крылатых мужчин и одной потерявшейся девушки ступала по грунту, тревожа безмолвие, в котором твердотелки, и те не летали.
За камнем оказался проём. Скорее, вход.
Первая вздрогнула, ей стало страшно. Она никогда не входила в горы. Да, из каких-то полузабытых рассказов, пересказанных бабушкой во время их посиделок, обрывков книг, в том числе приключений того же Листика, она знала, что в горы можно войти. Что там живут большие лохматые существа вроде драконов и охраняют сокровища. Да что там драконы, говорят, рудокопы Заводья тоже бывают в пещерах.
В пещерах. Она даже вспомнила это слово.
Как много приключений выпадает на долю маленькой проводницы. Но это не так уж плохо. В конце концов, с ней рядом те, кого она понимает, кому доверила тело во время полета. Да, пестрокрылые – трусы, они не спустились к людям, похитили спящую девушку. Но девушка в целом и общем довольна, и даже… ну да, благодарна.
Первая улыбнулась.
В пещере было темно. Сполохи что-то ещё рисовали на стенах, у самого входа, но стая двигалась медленно, стараясь не оступиться. Только Коэ впереди чуть ускорился.
– Он не боится? – спросила Первая у Луы.
– Он слушает.
– Слушает?
– Слушает стены. Голосом. Здесь много поворотов.
– Я ничего не слышу.
– Да, – сказал Пестрокрылый, – возможно, что ты не слышишь.
Первая не поняла, как это – слышать стены, но особо и не пыталась. Всё, что происходило в обществе высоких двуногих ангелов, невозможно понять до конца. Она и так знала многое. Столько, что всё это нужно собрать, уложить, осмыслить. И да поможет Обиженный, она когда-нибудь это сделает.
Здесь было холодно, и темно, ветер дул в спину. "Ветер дует туда, где теплее, – думала Первая, – с холодных гор на прохладные холмы, с холмов на равнину, с равнины на море. Значит, там, впереди, тепло". Эта мысль, конечно же, согревала. Но ещё бы знать, далеко ли выход, долго ли красться в пещере.
Впереди появилось пятно. По мере продвижения пятно расширялось, всё больше и больше – и превратилось в проём. Или обрыв.
Путники остановились.
Коэ подошел к самому краю, прыгнул вперёд и… исчез.
Потом исчезли другие.
Первая растерялась.
Её схватили и понесли.
“Бог мой Обиженный”. Свет ударил в глаза, ноги лишились опоры и она поняла, что летит, в какую-то бездну, поддерживаемая с обоих сторон.
"Долго ли нам ещё падать?" – подумала девушка, надеясь, что спутники расправят наконец свои крылья и мысленно умоляя об этом. Обиженного, Ээфа, да и самих её спутников.
Наконец Коэ, а следом за ним и другие молитвы услышали, и стая словно по желобу влетела в ярко освещённое пространство, на сводах которого горели мириады светящихся точек. "Возможно, это и есть те самые звёзды, которые видел Листик. Возможно, он плыл под сводами гигантской пещеры, – у Первой перехватило дыхание, – а если так, то это не сказки. Значит, не сказки и всё остальное. Значит, и солнце может ходить по небу, куда ему вздумается". Девушка открыла рот, не в силах представить, какие бы это имело последствия.
Вдалеке сверкали непонятные зелёные, красные, синие огоньки. Разбросанные повсюду. Словно пылающие небеса пробились в самое сердце гор, но застыли, не в силах вырваться. Каменный пол пещеры отражал идущее сверху сияние, как будто это вовсе не камни, будто это груды огранённых кристаллов, разбросанные в исполинском подземелье, спрятанные от посторонних глаз.
Впереди, на достаточном отдалении девушка увидела радугу. Да, это была радуга, самая настоящая. Каменный пол обрывался вниз, и она появлялась за выступом, откуда глубоким раскатистым рокотом слышался шум падающей воды. Как после водяной мельницы, но во много, во много раз громче. Первая никогда не видела водопадов, только небольшие пороги, которых полно в Долине, Прихолмье или далеком Заводье, там, где несут свои воды быстрые реки. Водопады были чуть дальше, уже за Заводьем, где холмы резко превращались в предгорья, и можно было услышать рокот, похожий на топот тысячи топтунов. Первая не была в тех местах, но знала по рассказам, и если это хоть отдаленно походило на то, что она сейчас слышала, то не удивительно, с каким воодушевлением ей об этом рассказывали.
В пещере было тепло. Не так, как на равнине, но гораздо теплее, чем перед входом. Волны тепла шли откуда-то снизу, и казалось, что если они спустятся, туда, за выступ, за которым шумела вода, ласковый ветер обнимет их так, будто они у моря.
"Арраэхон! – крикнул Коэ, настолько громко и зычно, что мурашки пробежали по коже, – Арраэхон!"
Раскатистый звук отразился под сводами, перекрывая шум водопада, потом зазвучал в отдалении, дальше и дальше…
Коэ обернулся, сузив большие жёлтые глаза. Первая сузила тоже. Она настолько привыкла к мимике пестрокрылых, что это получалось непроизвольно, само собой. Как будто она улыбалась.
Спутники перестали двигаться и слегка опустили головы. В воздухе замерло ожидание.
Первая вглядывалась вперед, туда, за таинственный выступ, ожидая со всеми. Хотя и не знала чего.
И услышала.
Еще вдалеке, тихо-тихо.
Как будто кузнец куёт гвозди. Слегка распрямляя металл. Бриньк-бриньк.
И вот уже целая группа кузнецов стучит по металлу. Бриньк-бриньк.
Из-за выступа показалось… яйцо. Сплюснутое, растянутое. Второе, третье, четвёртое… Яйца словно всплывали, одно за другим.
И вот уже Первая насчитала четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать яиц.
Существа были мелкие. Достаточно мелкие – если сравнить с людьми (и уж тем более с пестрокрылыми). Что-то размером с собаку. Из яйца выглядывала морда (назвать её лицом было сложно), узкая, будто у черепахи, сморщенная, с чёрными бусинками глаз. Морда кончалась тупым и подвижным концом, на котором угадывалось что-то похожее на рот. По бокам шли какие-то дыхальца. Дыхальца поднимались и опускались, словно жабры у пойманной рыбы, брошенной в лодку. "Косматый оценил бы моё сравнение" – подумала Первая, чуть улыбнувшись.
Вытянутое яйцеобразное тело поддерживало шесть достаточно длинных и тонких лап, хотя казалось, что лапы эти должны поломаться. Впрочем, наблюдая настоящих пауков, Первая всегда удивлялась, как это они умудряются на таких тонких ножках поддерживать такое объёмное тело.
Ещё две лапы торчали под мордой, в них существо что-то держало – что-то похожее на трость, сделанную из яркого серебристого металла. И вот концом этой трости оно и стучало о камни, издавая "бриньк-бриньк".
Когда подошло последнее из существ, звук прекратился.
– Арраэхон, – произнес незнакомец, тот, что стоял впереди, гораздо глуше и тише, чем это сделал Коэ.
– Арраэхон, – повторили за ним пестрокрылые.
Коэ подошел чуть ближе и что-то сказал.
Быстро и непонятно. Процокал, пробулькал, причмокнул.
Незнакомец втянул морду в яйцо, потом снова вытянул. И заговорил.
Говорил он медленно, тихо, делая паузы. То булькал, то скрежетал. Недолго, и, как показалось Первой, по делу.
Коэ обернулся:
– Те, кого мы называем хранители, приветствуют Вас, – он внимательно посмотрел на девушку и снова сузил глаза. Но в этот раз слегка по-другому. "Натянуто, – подумала Первая, – так улыбаются, если вдруг нужно ответить улыбкой".
И тоже сощурилась.
– Скажи, что и я их приветствую. Спроси, откуда знают о нас. Где узнали, что мы едим и как справляем потребности.
– Хранители знают всё, – Коэ повторил то, что говорил накануне. Так, что, возможно, только Первая его и услышала.
Он повернулся к пришедшим и что-то сказал. Точнее, присвистнул. "Как мало слов, – подумала девушка, – вряд ли он передал мою просьбу".
– Они наблюдают за вами. Они наблюдают за миром. Мир огромен, мы – это малая часть. Знать и хранить свои знания – самое важное в жизни, – продолжил Коэ после ответа незнакомца. Потом помедлил и тихо добавил, – потому они и хранители.
– Пускай, – ответила Первая, – пускай будут хранители. Паучки. С палочками…
“Прошел целый месяц, как уплыл последний корабль. Никто не вернулся. Они уже не вернутся, сказал отец, в темноте не возвращаются. Если небеса погасли, море потопит. Он сказал, это хорошо, что мы остались, а не уплыли.
Боже, зачем ты это делаешь? Зачем убиваешь? Пастор сказал, что мы избранные, ведь нас ты оставил в живых, а остальные погибли. Но они-то в чем виноваты? Моя мама, моя сестренка, она же совсем кроха, она еще (неразб.) сисю (неразб.) никому не сделала зла. За что ты её убил? (неразб.)
Лучше бы я уплыла на этом корабле (неразб.) утонула. Я не могу (неразб.) оставаться, слышать крики сожжённых. Это же те, кого мы любили (неразб.) огородились частоколом и не пускаем. Ты сжёг (неразб.) разум и они умирают.
Так и будем (неразб.) темноте как крысы. (неразб.) сказал, что небо должно снова измениться, а нам надо выстоять. Пускай оно изменится. Пускай даже снова загорится солнце, я больше (неразб.) нормально спать. (неразб.) этим жить дальше.
Я буду писать дневник, чтобы не умереть от ужаса. (неразб.) используя лампу. Пусть отец меня убьет или пастор. Мне всё равно. Боже, на кого мы похожи? За что ты нас так?”
Мутный перечитал написанное и замолчал.
– Сожжённые. Где-то я это слышал, – сказал он, подумав.
И вспомнил. Карету, путешествие, и ту, которую потерял. Навсегда.
– Ну и как ты думаешь, кто они такие? – спросил Пытливый. Он подошёл к окну и посмотрел на дорогу. Скамейка была пуста.
– Тронутые?
– Да, тронутые пылающими небесами, чей разум сожжён. Интересно… Люди уплыли. И не вернулись… А те, что остались на Острове, обезумели. Выжили только немногие. Избранные. То есть прикрытые… Небеса загорелись внезапно… А может, они и раньше пылали, но без последствий… И ещё темнота… Ах да, Терпеливый говорил, что на Острове нет зримых душ, а значит… а значит, и Ле́са… – искатель взъерошил волосы и радостно выдохнул, – это неописуемо. Ещё столько предстоит узнать…
– Удивительный ты человек, – откликнулся приятель, – как ты можешь так радоваться? Где твоё сострадание?
Пытливый нахмурился:
– Ты прав. Но… – он постучал пальцем по рукописи, – если мы поймём, что написано здесь, то научимся и сострадать. Переживают тому, что понимают.
Мутный усмехнулся:
– Состраданию не учатся… Ладно, ты есть, какой есть. Таким и оставайся, – он посмотрел на страницу, – эти неразборчивые пятна – слёзы. Читать будет непросто.
– Но оно того стоит! – Пытливый не оставлял своего ликования, – пошли, отметим.
– Ну, выпить то я не прочь, – Мутный поднялся с кресла и поглядел на пушистика, – лучше бы ты его выпустил. Совсем извёлся, бедняга.
– Это для тебя он извёлся. Для меня молчит, – Пытливый подсчитывал гирики, мелкие деньги равнины, – знаешь, дружище, иногда мне кажется, что ты – моя совесть. Уедешь – и я её потеряю.
Он улыбнулся, как всегда криво, и начал завязывать плащ. Мутный накинул свой, и приятели вышли во двор.
Минут через десять друзья сидели за длинным столом, сделанным из крепкой, как железо, древесины. “Саммачка”, – заметил Мутный.
Кроме них, в помещении было пусто. За перегородкой суетился хозяин, чуть слышно напевая известную песенку ("мы опять, мы опять на холмы пошли гулять"), да где-то поблизости попыхивал пыхчик. Всё это создавало удачный шум, в котором приятно беседовать.
Перед друзьями стояли кружки, наполненные не особо крепким пенистым напитком, очень популярным у жителей Прихолмья, и не встречавшимся больше нигде. Напиток варили с холмистых тянучек, чем, собственно, и определялась его оригинальность. На широкой тарелке лежало мясо, провяленое, но достаточно мягкое в самом начале ночи, да ещё смачные дольки каких-то засушенных фруктов. Друзья макали всё это в широкую чашку с кленовым сиропом и таким образом закусывали.
– И всё-таки мы молодцы, – Пытливый сиял, медленно прихлёбывая из кружки, – ты́ молодец.
Мутный редко видел друга настолько довольным, ну разве что когда тот стащил у Сипатого карту. Он и сам был доволен не часто. Вместе они составляли довольно угрюмую парочку, и только Щербатый спасал положение. Вечно улыбающийся Щербатый.
– Молодец, – повторил искатель, – мне бы твою смекалку. Я бы сумел отгадать все загадки.
– Нуу, – Мутный пожал плечами, – это случайно.
– Не скромничай. Мы же не верим Его Мудрости Случаю. Мы верим в Господа Бога Обиженного. А у Господа Бога Обиженного случайностей не бывает.
– Господь не играет в кости.
– Вот-вот.
– Только ты в него не веришь.
Пытливый вздохнул:
– Конечно, то, что мы прочитали, веры не добавляет.
– Это точно. Выпьем.
– Давай.
Друзья выпили и закусили.
– Я думал, почему это произошло, – Пытливый жевал своё мясо, – федь, фот сфотфи, фто фолуфяется, – он проживал до конца, и продолжил, – текст написан слева направо, а не справа налево, как пишем мы. Понимаешь? – Приятель покачал головой, – подумай, в каком случае так происходит.
Мутный напрягся.
– Понималка уже не работает.
– Ладно. Скажу, – искатель сделал загадочное лицо и медленно, по слогам произнес, – кни-го-пе-ча-та-ни-е.
– Хмм…
– Пластины. На которых выбивают текст, – Пытливый прогулял свои пальцы по столешнице, – чтобы потом напечатать. На пластинах текст слева направо. Также, как в рукописи. Только в рукописи ещё и буквы объединены по слогам. Вот!
– Хмм… – Мутный обдумывал сказанное, – Поймаешь хвост в темноте, вытянешь пыхчика.
– Так я его вытянул, – искатель выдержал паузу, – знаешь пластины, медные, которые хранятся у стражей? С текстом, что выбивали, когда Обиженный был с людьми?
– "Приключения Листика"?
– Именно! Считают, что так выбивали текст, чтобы он лучше хранился, – Пытливый наклонился чуть ближе и таинственно произнёс, – так вот, это не просто текст. Это печатные доски.
Мутный согласно кивнул:
– Теперь понимаю. Если учиться читать и писать с этих пластин.
– Которых много, – искатель раздвинул руки, – словно вся типография. Как так произошло, Обиженный знает. Но если с Острова перевезли только пластины, а книг не было, то это всё объясняет. Мы пишем справа налево, а раньше писали наоборот.
– Выпьем за наши догадки, – Мутный придвинул кружку. Пытливый придвинул свою, – я всегда поражался твоей сообразительности.
– Веришь не веришь, я сам поражён.
Глаза заблестели.
– Считай, что мы квиты. Я похвалил тебя, ты меня. Сегодня хороший день, – искатель взял кусок мяса и обмакнул в сиропе.
– Хорошо, если так, – согласился Мутный, – расскажи про холмы.
– Да что там рассказывать, – искатель пощёлкал по кружке, – мы на холмах. Видишь речку, – он показал за окно, – такой бурной нет даже в Долине. Прихолмье – Лес не равнинный. Частично.
– Вот как? – Мутный нахмурился, – а что ты знаешь о сонхватах? Тех, что живут в долине.
– А почему так вдруг? Ах да, – Пытливый вспомнил, – там же уснула твоя проводница. Ты не волнуйся. Сонхваты с карет не вытаскивают. На незримых они не охотятся. Да и в долину приходят на время случки, ну и ещё присмотреть. За плодами. Но охотятся – нет, не в долине. Точнее, не только в долине. Где ты встречал хищника, который устраивает засады в одном и том же месте? – искатель скорчил гримасу, – а что с проводницей… ну… может, проснулась. А если проснулась – ушла. Зачем ей сидеть? Чего ей ждать в этой карете?
– А если она поняла, я имею в виду ту, другую, что книги нет, и вернулась? – Мутный казался подавленным.
– Вариант, – Пытливый произнёс это просто, как будто они говорили о жизни каких-то жучков. "Вот за это я тебя одновременно и люблю, и ненавижу" – подумал Мутный, и, чтобы сменить тему, сказал:
– Давай продолжим о пластинах. Там, говорят, столько всего непонятного.
– Пластины, – искатель задумался, – "Приключения Листика". Эта книга есть почти в каждой уважающей себя библиотеке. Но понять её непросто. Нет, она написана легко, типа твоих "сказок"…
– О чём там написано?
– Хм… – Пытливый задумался. "Дольше соображает, – усмехнулся приятель, – да и меня вроде как сносит. Видать, напиток наш крепче, чем кажется".
– Там описано приключение какого-то парня, который отправился в плавание. Ну и вскользь, мимоходом говорится такое… такое… В гильдии стражей долго ломали голову, как это всё объяснить. Народ то просит объяснений.
– Например.
– Ну, например… Например, получается, что земля круглая. Не как вот это, – Пытливый потрогал тарелку, – как мяч. Что можно уплыть из одной её точки, и вернуться обратно.
– Бесподобно, – Мутный присвистнул, – это же надо додуматься. Чего это Листик курил?
– Да там не только Листик. Там целая компания, – Пытливый икнул, – Но утверждение безумное. И опровергнуть его не трудно.
– Попробуй.
– Нуу… Допустим, мы в Большом Приморье. И видим корабль. Допустим. Он уплывает всё дальше и дальше, – Пытливый чуть пригубил.
– И что, плавали?
– Плавали.
– И что?
– Ну, корабль, если земля круглая, должен исчезать. Ты же не видишь твердотелку, если она уползает за мяч.
– Не вижу.
– Так и корабль.
– И что, только ради проверить плавали в море? Всё дальше и дальше?
– А ты как думал? – искатель улыбнулся, – всё ждали, когда исчезнет. А он не исчезает.
– Даа. С этим не поспоришь.
– Не поспоришь…
– И что говорят по этому поводу стражи?
– Они говорят, – Пытливый икнул, – они говорят, что корабль этот плавал вдоль берега. Море то круглое, – он начертил воображаемый круг, – всё оплывешь, и вернешься обратно.
– Гениально.
– А то. Это же стражи.
– Выпьем, – Мутный поднял свою кружку.
– Давай…
– А я, – сказал Мутный, после того как они выпили и закусили, – я слышал одну вещь.
– Какую?
– Я слышал про солнце. Будто оно падает и подымается, – он показал руками, – как мяч. Вверх-вниз, вверх-вниз. Но ме-едленно.
– Есть такое, – Пытливый нахмурился, – если с землей все боль-мене понятно, то с солнцем… Пфф… – он покачал головой, – тут уже просто какая-то околесица… Представь солнце, – искатель развёл свои руки, – над головой. Везде. В Прихолмье, в Заводье. В одном и том же месте. Это как же оно далеко от нас, какое оно огромное. И вот всё это вот падает, – парень ударил ладонью, – а потом подымается, – он опустил свою челюсть, чем стал походить на рыбу, которую бросили в лодку.
– Мысли. Есть какие-нибудь мысли? – Мутный глядел на искателя.
– Мысли есть. В смысле мысли есть всегда, – Пытливый задумался, – но не сейчас.
– Выпьем.
– Давай.
– Даа, – протянул Пытливый, когда они снова выпили и закусили, – чего-то не хватает.
– Чего?
– Вернее, кого… Где твой сокамерник? – он показал на окно, – сегодня его не видно.
– Сокамерник… Невинный? Так его и не будет. У него дела, – приятель вздохнул, – быть может, мне доверяют. Уже.
Из-за перегородки показался хозяин. Он подошел к пыхчику, сгрёб в охапку и вынес за дверь. Пыхчик легонечко пискнул, но сопротивляться не стал.
Теперь только чавканье раздавалось в харчевне, перемежаемое голосом двух собутыльников.
– Пора, – сказал Мутный, вставая, когда неожиданно отворилась дверь, – за мной пришли.
Пытливый обернулся и остолбенел.
В светлом проёме стояла женщина. В высоких сапогах, коротком, но плотном плаще, талия схвачена поясом с длинными ножнами. Вдоль плеч рассыпались волосы, губы манили, глаза… Глаза заставили задержаться.
Он уже видел пассию друга. Но сейчас, но сегодня, в этой харчевне, в дорожном наряде она выглядела божественно.
Девушка улыбнулась и взяла под руку жениха, которому и вправду не мешала поддержка.
– Пытливый – Быстрорукая, Быстрорукая – Пытливый, – пробубнел жених, показывая руками то на одного, то на другую.
– Мы уже знакомы, – сказала девушка ("божественно!").
– Знакомы, – искатель поднялся. Парочка вышла за дверь, а он всё смотрел, размышляя.
"Не надо так пить, – заметил он наконец, – а то можно совсем потерять… Чего потерять? Рассудок… И всё-таки, чем она его зацепила? Нет, конечно же нет – чем он её зацепил?"
Пытливый вышел во двор.
Спустившись к реке, он долго смотрел на течение, присев на корточки и пуская случайные камушки.
Потом окунул лицо, и держал, держал. Пока не стал задыхаться.
И так несколько раз.
Слегка протрезвев, искатель поднялся. “Как хорошо, – думал он, – я даже смогу поработать. Впереди ещё столько всего интересного".
До дома он шёл уже твердо.
Дверь была нараспашку.
"Да я её, наверное, не закрывал. Сейчас приду, лягу, посплю, там, часок – и за работу".
Пытливый услышал шаги.
– Вы? – парень не удивился, увидев старейшину. Он удивился тому, что тот держал рукопись, сунув под правую руку, – я ещё не закончил.
– Не скромничай. Невинный всё рассказал. Считай, это первое задание Ордена, и ты его выполнил, – Лобастый хотел проскользнуть.
– Зачем вы её забираете?! – Пытливый встал перед дверью. Он не мог даже представить, что больше её не прочтет, ни строчки. Что никогда не узнает, что же случилось на Острове.
Старейшина встал совсем близко.
– Во имя Ордена, замолчи. Эта книга бесценна. Её прочитают старшие. И только они решат, что делать дальше.
– Эту книгу должен прочесть каждый. Во имя истины.
– Истина может быть открыта только тем, кто встал на путь истины. Первое правило.
– Тогда я выйду из Ордена.
– Из ордена выйти нельзя, – Лобастый оскалился, – как же ты это не понял.
– Я имею право первым её прочитать! – Пытливый вцепился в книгу.
Старик увернулся и зло посмотрел в глаза.
– Ошибаешься, – процедил он сквозь зубы, – зря ты пришел. Сидел бы в харчевне…
Острая жгучая боль вспыхнула где-то в боку и разлилась горячим сиропом.
Искатель стал падать. Всё дальше, и дальше…
Пока не упал.
Первая стояла перед собравшимися, и ощущала себя персонажем самого старого и самого странного произведения. Он тоже стоял на корме корабля, который отправлялся в дальние страны, и прощался с родными. В те времена в море ещё не водились чудовища, типа бивнебоев, да и корабли были более устойчивы, то ли от того, что не дули такие сильные ветра, то ли просто строили лучше. А значит, и плавали дальше, туда, куда теперь не доплыть.
Книга настолько древняя, что даже стражи о ней говорят и приводят как лучшее доказательство того, что зримые души были созданы после незримые. Всё потому, что в книге нет ни одного упоминания зримых. Зато есть совсем уже необыкновенные животные, типа огромных огнедышащих ящериц или здоровенных косматых чудовищ, похожих на кошек или собак, но крупнее, гораздо крупнее. Возможно, они до сих пор существуют в далёких краях, куда отправился Листик (так звали героя), возможно, эти земли лежат по ту сторону моря. А если море огромно, если оно необъятно, как утверждал Терпеливый, то теперь туда не доплыть.
В книге происходили и другие, совсем уже странные вещи. К примеру, дни и ночи сменялись часто, почти как сутки – ночью ты спал, днём работал. Солнце не просто светило в небе, солнце по небу гуляло. И если с первым могли согласиться – для незримых это комфортно, даже желательно, то второе вводило в ступор. “Неисповедимы пути Обиженного”, – отвечали обычно стражи и заводили глаза.
Но книга читалась легко. Будучи девочкой, Первая часто её доставала, из большой папиной библиотеки, и пожирала буквально глазами, начиная читать, уже не могла оторваться.
И вот теперь, отправляясь к себе на равнину, она представляла себя героем, покидающим гавань.
"Перед тем, как корабль унесёт меня в неизвестность, позволь поймать твой последний взгляд, самый лучший взгляд во вселенной. Пускай останется в моем сердце. И когда я вернусь, спустя много лет, старый, больной, я узнаю тебя по этому взгляду".
И хотя не было и сотой доли того расставания, которое испытывал герой, девушка вспомнила эти строки, и где-то в глазу появилась слезинка.