Андрей Жолуд
Последний замысел Хэа
– Мне не скучно, – Мутный лежал на кровати, заложив руки за голову. Ему не хотелось ни приключений, ни тайн, он в кои то веки чувствовал себя счастливым и умиротворённым. На столике лежала книга, которую посоветовал Пытливый – "Племя кошек и племя саммак". Местная библиотека оказалась богатой, книжек в ней было много – читать не перечитать.
Первая легла рядом. И смотрела, смотрела на Мутного, пока тот не обратил внимание и не начал её щекотать. Девушка взвизгнула, и стала пихаться руками.
Всё закончилось как обычно.
Спустя какое-то время, разомлевшие и умиротворённые, они лежали в кровати и изучали потолок. Теперь вместе.
– Ладно, ты тут полежи, а я пойду прогуляюсь до кухни. Помогу там с уборкой, – прощебетала девушка, заставляя себя подняться.
Мутный взял её за руку:
– Пойдём вместе.
– Ты будешь помогать.
– Ну… буду. Мне нечем заняться. Твой отец просил подойти, разобрать кое-какие запасы, но это не скоро.
– Какие запасы?
– Не знаю, – парень пожал плечами, – он так и сказал "кое-какие запасы".
Первая встала и стала себя одевать. Мутный ещё лежал.
– Ну… – сказала она, видя, что тот не торопится.
– Сейчас, – парень поднялся с кровати, – Быстро только ангелы стрекочут. Делай всё медленно, чтобы не уронить достоинство.
– Свое достоинство ты уже уронил, – заметила девушка, и томно вздохнула, когда Мутный решил доказать обратное.
И всё началось сначала.
– Мы никуда не уйдем, – подытожила Первая. Точнее запела, – мы не уйдём.
– Угу, – согласился Мутный.
– Давай попытаемся встать, на счёт три, – девушка напряглась, словно готовясь к рывку, – раз… два… три…
И осталась лежать. Невозмутимая, как кошка, встречающая саммаку.
– Опять ты меня разыграла, – парень одел штаны и, улыбаясь, разглядывал девушку.
Первая села:
– Теперь ты́ меня подождешь.
Через пару минут они стояли за дверью.
Было темно.
Уличные фонари этой ночью не зажигали, хотя раньше была такая традиция. Что-то непонятное творилось с природой, пылающие оказались какие-то усечённые, и масло пришлось экономить.
– Мы не взяли фонарь, – девушка нащупала руку.
– Я сейчас, – Мутный освободил свою, и уже хотел возвратиться. Но замер.
К ним приближался огонек.
Это был часовой, которых дежурил на воротах, ведущих в сторону Долины.
– К вам гость. Точнее, гостья, – обратился он к Первой.
– В такое-то время? – девушка фыркнула.
В темноте ездили редко. Ведь кроме тьмы, поглотившей равнину, стоял туман, а единственный ориентир, Белая Россыпь, была видна только в безоблачную погоду. Однако которые сутки небо было затянуто, и путешествовать во время полного межсезонья, как называли это самое тёмное время, казалось безумием.
"Значит, очень надо" – подумала Первая, и стала гадать, кто это пустился в опасное путешествие. Со стороны Долины. Какие-то родственники жили в Длиннолесье, но Длиннолесье не в той стороне, к нему ведут другие ворота.
– Пойдём, – сказала она часовому.
И они отправились в путь.
"Зачем на Посту часовые, зачем стены? – думала девушка, – кто будет пытаться проникнуть, в такую-то темень? Лес далеко, идти в межсезонье, да вдобавок и в полное". Загадки, загадки, загадки…
Например, этот флюгер на крыше, один в один, на всех трёх Постах. Она спрашивала бабушку, пока та была жива, но бабушка и сама не совсем понимала.
Поначалу проводники жили на корабле, рассказала она историю, которая, как легенда, передавалась из поколения в поколение, и только потом появился Пост. Первый, второй, третий. Поэтому и флюгер в виде корабля, и башня похожа на корабельную. А стоял корабль на берегу, вдали от Леса, и много было охочих на корабль тот пробраться. Время было такое, что все воевали со всеми. Вот и поставили часовых, возле трапа, а на башню дозорного. Такая история.
Но бабушка в неё и сама до конца не верила. Уж больно история странная, притянутая. Зачем было селиться на корабль, с какой целью? Да еще и в Приморье, не в центре – на перекрестках торговых путей. Загадки, загадки, загадки…
Они приближались.
Гостья сидела в сторожке, у небольшого окна. Разглядеть лицо было трудно, свет был неяркий. К тому же туман. Густые темные волосы – вот, пожалуй, и всё, что заметила девушка.
Пока не приблизилась.
"Любящая".
Сердце забилось в бешеном ритме, в висках застучало.
– Ты??? – Первая готова была вцепиться в эти ухоженные длинные волосы, превратить их в безобразные космы, и занесла уже руку.
Но Мутный остановил.
– Подожди, пусть скажет что-нибудь в оправдание, – прошептал он любимой, хотя понимал, что оправдания тут не помогут. Преступление слишком явное, не отвертишься.
– Я знаю, о чём вы думаете, – женщина смотрела на Мутного. Первую она то ли боялась, то ли не хотела тревожить – а значит, опять же боялась, – мы посидим втроём, часовой подождёт. Выслушайте меня, пожалуйста. И потом принимайте решение.
Часовой с подозрением посмотрел на прибывшую, но Первая молча кивнула. Тогда он ушёл.
Наступило молчание, вязкое, словно слюна ползунов. Все трое дышали, громко, впитывая всё, что у них накопилось – ненависть, подозрения, воспоминания о поездке, которая могла завершиться достойно, но…
– Ты убила Долговязого, – сказала Первая, точнее, процедила. Сквозь зубы, – убийца.
– Кто бы мне говорил, – Любящая раскачивалась и с каким-то рисованным непониманием глядела на стол, – так убивать беззащитных, привязанных к дереву. Протыкать их тела словно мясо, насаженное на вертел, и глядеть, как они подыхают. Это, конечно, прекрасно.
Первая молчала, поражённая даже не обвинением, а такой удивительной осведомлённостью.
Женщина посмотрела на девушку:
– Ой, только не надо, – сказала она, – Свои секреты у каждого. Я не собираюсь кого-то сдавать, тем более так, без повода… А Долговязого я не убивала.
– А кто же тогда? – спросил Мутный и сжал руку девушки, так, что та побелела.
– Давайте сядем, – Любящая придвинула стул, – что вы знаете о Терпеливом? – спросила она, когда собеседники, нехотя, против воли, но всё же уселись.
– Это был один из лучших людей, с которыми я встречался, – ответил парень, спокойно – настолько, насколько он мог успокоиться в этих условиях. Эмоции были некстати.
– Вам знакомо вот это? – Любящая достала твердый продолговатый предмет и положила на стол.
– Это потеряшка, – ответил Мутный, – Терпеливый никогда с ней не расставался.
– А знаешь почему? – спросила женщина.
И улыбнулась – нежно, как только она одна и умела.
Потом положила предмет в левую руку и навела в сторону пыхчика – тот беззаботно посасывал пыль в полуметре от правой ноги проводницы.
Сверкнула вспышка – и пыхчик замер.
– Какого… – сказал было Мутный.
И вспомнил.
"С этим предметом поосторожнее, вдруг выстрелит". Говорил тот самый борец из Озёрного Края, когда во время их путешествия они встречались на этом же самом Посту.
– Можете проверить, он мёртв, – Любящая кинула потеряшку на стол. Она прокатилась и остановилась напротив девушки, – ты же знаешь, как были убиты те двое. Все, кроме Терпеливого, – женщина посмотрела на Мутного. И улыбнулась (в который раз), все так же, нежно и ласково.
Первая сжалась в комок. Казалось, ещё немного, и этот комок покатится, словно с высокой горки, и, набирая скорость, сметёт говорившую с ног.
– Я тебе не верю, – сказала она, – не надейся. Ты сгниешь в подвале. Одна. В тёмном глубоком подвале.
Любящая посмотрела на девушку, как смотрит учитель на несмышлёного ученика, который никак не поймёт, почему два его яблока превратились в одно.
– Милая, – сказала женщина, тихо, губами, – в таком случае мы будем сидеть вдвоем. Потому что вся равнина узнает, скольких убила дочь самого влиятельного человека на самом богатом Посту. И никакие папины деньги тебе не помогут. Совет – не стражи, совет подкупить не получится. А стражи простой поножовщиной не занимаются. Тебе это известно.
– Говори, – процедила Первая, – что тебе нужно.
Любящая вздохнула:
– Не сердитесь. Я не желаю зла. Ни вам, ни кому-то еще. Видит Обиженный, не я убивала Долговязого, и уж тем более Веселёхонького. Я знала Веселёхонького с детства, он был почти что сын. Или брат. Их обоих убил Терпеливый, а я убила его, чтобы остаться в живых. Если бы я помедлила, на долю секунды, то лежала бы там, вместе с другими.
– Зачем Терпеливому тебя убивать?? – Мутный как будто кричал. Тихий, задумчивый Мутный.
– Есть такой орден, – ответила женщина, после небольшого молчания, – называется Орден Свидетелей Карты. Нас было шестеро. Тех, кто отравился, на тот самый Остров. Трое из Ордена, трое нас. Эта организация – что-то вроде вершины искателей, туда принимают самых достойных. И самых талантливых, – она поглядела на Мутного, – в сумке лежало письмо. Сопроводительное. В нем Терпеливый описывал тебя, то, как ты дорог, как он тебя полюбил. Больше, чем брата, – женщина продолжала глядеть на юношу, – И просил принять тебя в орден, пока в кандидаты, но даже минуя гильдию. Писал – ты талантлив и можешь услышать то, что не слышат другие. Поэтому будешь полезен… Письмо у меня, в этой сумочке. Зачитать?
– Не надо, – Мутный хрипел.
Любящая чуть наклонила голову.
– Живут они на холмах. В основной своей массе. Не в Прихолмье, а именно на холмах, в Верхнем Лесу, как они его называют. Но некоторые остаются в Прихолмье, типа Лобастого.
– Ты знаешь Лобастого?
– Знаю, – Любящая усмехнулась, – я много кого знаю. Когда мы решили ехать на Остров, то пришли на холмы и предложили ордену сделку – мы отправимся вместе, но, только найдем дневник, орден его напечатает и отправит по разным селениям. Использует своё влияние, свои деньги, чтобы люди узнали, что случилось на Острове. Чтобы захотели вернуться.
– Куда? – промолвила Первая. Точнее, выдавила. Её наполняла злоба, настолько ёмкая, что любой разговор мог её выплеснуть.
– Туда, откуда мы родом, – женщина говорила спокойно, как будто разговаривала с приятелями. Но смотрела всё время на Мутного, на него одного, – ты же читал дневник? Хотя бы начало?
– Читал. Но я ничего не понял. Дневник у Лобастого.
– Ошибаешься, – Любящая как-то странно смотрела на парня, – дневник у меня.
– Значит, вы заодно – ты и Лобастый, – ответил Мутный. И словно сложилась картина – слева злодеи, типа этих двоих, справа – герои, злодеями оклеветанные. Мир становился понятнее.
Но женщина улыбалась. Все той же улыбкой, в которой не было и намека на какие-то злобные мысли:
– Опять ошибаешься. Дневник мне дала Быстрорукая.
– Но она упустила Лобастого.
– Не упустила.
– Тогда зачем же она отдала? И почему именно Вам?
– Потому что я – её мать.
Мутный открыл было рот. Но ничего не сказал.
Он понял, кого напоминает Любящая. Те же волосы, тот же нос, те же глаза. Правильные, красивые, и в то же время волевые черты лица. Быстрорукая говорила, что мать их покинула ночью. Ушла, но потом не вернулась.
Допустим.
Но всё же дневник. Она отдала, но зачем? И почему не сказала ни слова, ни гильдии, ни ему. Чем же Любящая её убедила?
– Я сказала, что если она отдаст мне дневник, – ответила та, будто читала мысли, – я больше её не увижу. Не потревожу, уже никогда. С этим условием. Она меня ненавидит, – женщина постарела. В ту минуту, когда говорила. Вечно обворожительная улыбка слетела, точнее, сползла, как театральная маска по окончании действия. И парень увидел лицо, настоящее – грустное, понурое, бледное. В глазах горела искра, в глазах затаилась цель, но вокруг этих глаз было пусто.
И в этот миг, вот сейчас, он понял, для себя, неожиданно, что Любящая говорила правду. Если ТАКОЙ ценой забрала дневник. Если назвала эту цену.
– Но зачем Терпеливый убил?
Женщина тихо вздохнула:
– Я кое-что поняла на Острове. Но было поздно. Нам не надо было идти на холмы, впрягать в это дело Орден. Орден любит секреты. Чем больше он знает тайн, тех, о которых не знают другие, тем выше в своих глазах. И в глазах тех, кто хочет в него вступить. Но есть еще одна причина, – продолжила женщина, – о ней вы узнаете, если пойдёте со мной.
– Куда? – Первая с Мутным спросили одновременно. Уходить не входило в их планы. Тем более с Любящей.
– Вы мне нужны, – та будто не слышала, – точнее, не мне, своему народу.
– Почему именно мы? – процедила Первая.
"Спокойно, – подумал Мутный, – она сама к нам пришла, хотя и знала, что это опасно. Значит, мы ей нужны".
– Да, – словно в ответ его мыслям, продолжила Любящая, – именно вы. Есть причины, по которым должны пойти именно вы. Из тех, кто живёт на равнине.
– На равнине? – не понял Мутный.
– Да. Я представляю тот самый народ, что остался на Острове. Я – одна из потомков той девочки, которая написала дневник. Теперь мы живем в горах.
– Я слышала, – Первая вспомнила, что говорил ей Коэ, во время прощания. "Те, что в пещерах" – сказал он о людях, с которыми встречались хранители.
– Да, – Любящая вздохнула, – жизнь на Острове была невыносима. Как только наступала ночь, мы как крысы прятались в дома. От темноты, от потомков сожжённых, которые выжили и превратились в дикарей, потеряли человеческий облик, и нападали на наш городок. Не все, кто рождался, были способны противостоять небесам. Конечно, с годами таких становилось больше. Но как глядели те, кто был вынужден прятаться, на счастливчиков, что выходили во двор с началом пылающих. Можно было построить корабль, и попробовать уплыть. Но ни один из кораблей не вернулся. Кто знал, что там, за пределами Острова, Зримые Леса, освещенные пещеры. Те, что уплыли – предали нас и не вернулись, – Любящая глядела в пол, – все знают эти предания. Это написано в дневнике. Дневник переписали, напечатали и везут по селениям. Каждый узнает о том, что случилось. Каждый узнает правду. Ту, которую хотел скрыть Орден Свидетелей Карты. Это не наша земля, нас бросили сюда, как бросают в воду щенят. И мы должны вернуться. В тот самый мир, который описан в "Приключениях Листика", да много в каких других книгах, – Любящая вздохнула, – мы отправимся на встречу с Создателем. Если он привел нас сюда, то сможет вернуть обратно. Надеюсь, что сможет.
– Обиженный? – Мутный не верил ушам. Он было подумал, что Любящая повредилась рассудком. Быть может, когда встретилась с дочерью. Но что-то его убедило, что это не так. И женщина знает, о чем говорит.
Та встала и повернулась к выходу:
– Жду через час. За этими воротами.
– Нет, – ответила Первая и взяла потеряшку.
– Не пытайся, – гостья даже не посмотрела.
Первая фыркнула и положила на стол. Женщина дёрнула ручку, но о чём-то задумалась и вернулась обратно
– Вы не против? – спросила она, забирая предмет.
И ушла. Не оборачиваясь.
Она знала, что эти двое придут.
И они пришли…
Любящая ждала за воротами, как обещала.
Впереди что-то было. Чёрное и внушительное.
"Странно, если это карета, то очень большая, просто огромная". Первая вцепилась в любимого.
Они подошли ближе.
Мутный приблизил фонарь.
Из каких-то картинок, набросков, которые рисовали очевидцы, детских историй, что говорили шепотом, сидя под одеялом, он понял, что это такое.
И обомлел.
Перед ними стоял черный ангел.
Больше всего на свете он любил вырезать. Мелкие деревянные фигурки. В основном животных – бруму, собаку, плащеносца. Все эти фигурки он вырезал тонким маленьким ножичком, вырезал из цельного куска древесины, и только у брумы отдельно делал колёсики. Так же, как у кареты.
Работать с древесиной листопадных, к примеру, берёзой, приятно. Материал податливый. Режется мягко, послушно. Потом, уже после работы решит – что-то оставит детям, что-то себе, в свою небольшую коллекцию. Или подарит, гостям. Которых много. Должность такая, всё гости и гости…
Шестой нахмурился. Лицо шептуна казалось слишком веселым. В коллекцию не годится.
"Деткам, так деткам, – подумал старик, – Осталось немного". Вставил в глазницы зелёные камушки, вытянул руку, оглядел поделку со стороны. "Шептунишка-шалунишка, ты задорный как мальчишка", – произнёс он губами.
И улыбнулся.
Тело от долгого однообразного сидения затекло, глаза защипало. А нога… это отдельная история.
"Пойти, прогуляться".
Свет острокрылок умиротворял и приводил мысли в порядок. Но иногда хотелось спать. Здесь, в этой части Леса, деревья бегунов, или, как их ещё называли, бегуньи, почти не встречались, а ведь зелёный свет, который испускали цветы этих деревьев, считался самым приятным – он успокаивал, и в то же время бодрил. Но старик обычно не жаловался – фиолетовый цвет для стража-заступника самое то, не дает превратиться в сурового, злобного старикашку. С людьми надо помягче.
Так он думал до недавнего времени.
Пока не случилось невероятное.
Двадцать дней, после того, как закончилась война ресурсов, авторитет стражей можно было сравнить с зеркалом, в которое смотришь, и видишь своё отражение. Ты же не спрашиваешь у зеркала, почему он показал тебя именно так. Чтобы сделать своё отражение безупречным, ты меняешь себя.
И вот – это самое зеркало дало трещину. Да ещё какую. Само существование гильдии оказалось под вопросом.
Теперь надо быть суровым и жёстким, чтобы доказать, что трещины нет. Теперь надо карать.
Старик накинул зелёный плащ, застегнул ярко-алую застежку, и, опираясь о свою серебристую трость, вышел во двор.
Городок, в котором поселились самые влиятельные люди равнины, был небольшим. Все домики аккуратно причёсаны, построены в скромной озёрной манере (старик усмехнулся – два полюса этой равнины, можно сказать, идеологические противники, вопросы быта решали одинаково). Здесь не было междуреченской роскоши или ощущения вечного праздника, которое охватывает тебя, как только въезжаешь в Длиннолесье. Всё просто, но в то же время со вкусом.
Не было даже башенок, столь популярных у обычных селян. Впрочем, так было во всем Прихолмье, от городка стражей до общины искателей. Что в Лесу, что на равнине.
– Добрых суток, заступник, – поздоровался служник.
Ближайших к хранителю стражей именовали служниками, так же, как в различных историях называли мифических помощников Обиженного. Были они, эти помощники, или их не было – решение отдавали на откуп мирянам. Сами стражи не говорили ни да, ни нет – предания Шестипалого об этом молчали.
– Ты ко мне?
Служник заколебался:
– Д-да.
– Что так неуверенно?
– Я думал пойти к секретарю, доложить о визите. И только потом…
– Пустые формальности, – Шестой поиграл своей тростью, – мы должны следовать традициям, а не пустым формальностям. Чувствуешь разницу? – он посмотрел на мужчину, который глядел на него широко открытыми глазами.
– Чувствую.
– А я вот нет… Ладно, пойдём.
Заступник хромал. Правая нога болела давно, иногда ступать было невыносимо. Лучшие лекари Прихолмья, Длиннолесья и Междуречья брались исцелить эту проклятую конечность, которую хотелось оторвать и выбросит вон, на съедение диким собакам. Но лучше не становилось. Временами она болела адско, временами терпимо. И он пытался найти закономерность в приступах боли, чтобы уменьшить первое и увеличить второе. Но закономерности не было. Нога жила по своим собственным законам.
– Присядем, – Заступник сел на скамейку, вся местность вокруг которой была окрашена синим, из-за многовековой плащеноски, росшей напротив.
– Что делать, Смуглый? – спросил он спутника. Острокрылы летали, как ласточки, быстро и ловко, и гоняли нерасторопных твердотелок.
"Как же всё мудро устроено, – думал старик, – будет много острокрылов – мало останется твердотелок, мало останется твердотелок – острокрылы не смогут выносить потомство, значит, их будет меньше, будет меньше острокрылов – будет больше твердотелок, будет больше твердотелок – будет больше острокрылов".
Больную ногу он вытянул, надеясь, что та уймется.
Куда там.
Старик усмехнулся.
– Что же нам делать?
– Обиженный его знает, заступник, – служник вздохнул и продолжил, как можно тише, – книга подлинная. Её действительно забрали с Острова. Серый сказал, была встреча с агентом, он подтвердил.
– Невинный?
– Да.
– Стало быть, Остров существует? – старик постарался расслабиться и придать телу непринуждённое положение. Лучше бы он этого не делал. Нога была против.
– Заступник, – Смуглый прижал руку к груди, – "я верую в Господа Бога Обиженного…"
– Давай по делу, – Шестой не любил пустые молитвы, – Остров существует?
– Но ведь Шестипалый говорил…
– Я не у Шестипалого спрашиваю.
Служник задумался.
– Заступник, – ответил он тихо, – по этому делу я к вам и пришел.
Старик нахмурился:
– Говори.
Смуглый поднял свою голову:
– Меня послала Братия. Мы уже подписались под этим документом, – он вытянул из-за пазухи свернутую в трубочку бумагу, – надо меняться. Существование Острова не противоречит трудам Шестипалого. Происходит переосмысливание его трудов.
Старик молчал.
“Братия” – значит, так они называют эти свои посиделки, на которых молодые члены гильдии хотят что-то решать за старших. Ну-ну…
– Люди вышли с Острова и расселились по равнине, – продолжал говорить Смуглый, – Тем самым нарушили завет Создателя. И были наказаны. Незримые души созданы на Острове, зримые – на равнине. Противоречий нет.
– Кроме одного, – промолвил Шестой.
– Кроме…
– Одного обстоятельства. Маленького обстоятельства. Такого маленького, что можно его упустить. Тем более Братии. Братия же мыслит широко, глубоко, куда ей вдаваться в детали? Давай бумагу.
– Какого… обстоятельства? – служник казался растерянным.
– Да не бери себе в голову. Давай.
Старик развернул протянутый свёрток:
– Так я и думал. Ни слова.
– О чём? – Смуглый глядел на заступника и пытался прочесть его мысли. Впрочем, он, кажется, догадался.
И молча опустил свою голову.
– Ты читал дневник? – старик говорил мягко, даже немного лениво.
– Да, заступник.
– Что случилось на Острове?
– Там неожиданно наступила ночь. Зажглись небеса. Люди сошли с ума.
– Почему это произошло?
Служник молчал.
– Смелей, – подбодрил Шестой.
– Возможно, их наказал Обиженный?
– За что? – старик заморгал, – они же не нарушили завет.
– Не знаю, – Смуглый мотал головой, – возможно, он знал что они нарушат. Возможно…
– Вначале преступление, потом наказание. А как же иначе? Но люди ничего не нарушили. Они ВЫНУЖДЕНЫ были отправиться на равнину. Вынуждены. Потому что злой Демиург решил над ними поиздеваться. Ведь так?
Служник качал головой:
– Заступник…
– Какой я тебе заступник? Нет больше такой должности. Кого я защищаю? И главное, перед кем? Это Обиженный должен просить прощения, за всё, что он сделал.
– Но это ересь.
– Это правда. В дневнике написана правда. Ты сам сказал.
– Но…
– Что?
– Что делать, учитель? – Смуглый назвал старика самым почитаемым именем. Так его не называли с той самой поры, как он оставил свой пост в академии, стал служником, а потом и заступником.
Шестой посмотрел на сидящего. В этот раз более мягко.
Несмотря на свет, исходящий от плащеноски, щёки его собеседника казались пунцовыми. То ли от напряжения, то ли от стыда, то ли от неумения выразить мысли.
Старик отвернулся.
– Для начала, – он потянул за бумагу и разорвал её пополам,– начнем с чистого листа. Был дневник и нету, – Шестой продолжал делить бумагу на части, медленно, наслаждаясь каждым движением, – нет никакого дневника, – он разбросал кусочки перед скамейкой. Так, будто рассыпал зернышки, – есть попытка опрокинуть существующий порядок. Внести раздор. Для этого и была написана рукопись. Кто её написал, мы не знаем. Но мы знаем с какой целью. От этой мысли и будем отталкиваться.
– Но что, если в книге написана правда? Что, если истина… – не унимался служник.
– Истина… Истина не выскакивает неожиданно, из-за угла, как какой-то разбойник. Истина – хорошее вино. Хорошее вино должно быть выдержано. Годами. Днями. Столетиями, – Заступник взял трость, и начертил под ногами три круга, соединенные линиями – символ их гильдии, – то, что хранили стражи, то, на чем держался порядок, может быть разрушено. Каракулями какой-то девчонки… Зачем она, гильдия, если нечего искупать? Зачем отправлять мёртвых к Острову, если можно отправить живых? Зачем сохранять традиции, если они бессмысленны? И, наконец, кто будет поддерживать мир на равнине, если стражи уже не авторитет?
Служник молчал. Воздух вокруг сидящих сгущался, как сгущается темнота в момент Угасания.
– Что делать, Заступник? – произнес Смуглый. Вернее, прошептал. Губами.
– Действовать. Наступило время действовать, – старик сжал свои зубы.
Адская боль пронзила конечность.
Это был чёрный ангел. Ангел смерти, как называли его впечатлительные.
Вытянутая морда, похожая на заостренную лопату, хвост, длинный и кривой, словно коготь исполинского шептуна. Крылья не сложены, как у птицы и плащеносца, а раскинуты в стороны, словно сейчас полетит. Или с лёту вцепилось в добычу. Тело чёрное, настолько чёрное, что кажется порождением ночи, её самой зловещей частью.
И это чудовище дышало…
Мерно, негромко. Чуть слышный гул исходил из утробы. Как будто плавили металл.
Первая вздрогнула.
– Не бойся, – ответил Мутный и сильнее прижался к девушке. Ему самому было страшно.
Однако что-то было не так.
Чудовище не шевелилось. Оно замерло и даже не смотрело в их сторону. Да и смотреть вроде как было нечем. Глаза животных, что живут в темноте, днём в Лесу, а ночью на равнине, светятся от случайного лучика света, а ангел казался слепым.
– Да, – ответила Любящая, после того, как дала насладиться мгновением, – это он. Чёрный ангел собственной персоной. Как видите, не опасный. И даже немного застенчивый.
– Это машина, – глаза у парня полезли вверх, настолько ошеломляющим казалось открытие.
– Это летающая машина, – поправила женщина.
– Вы сами её построили?
– Нет. Её построили те, что забрали нас с Острова, – Любящая посмотрела на девушку, – Те, кого ты назвала паучками. Хранители.
– Откуда ты знаешь? Ах да… – Первая усмехнулась, – пестрокрылые меня обманули. А я-то думала… Теперь всё стало ясно – и познания в кулинарии, и способности к языкам.
– Ошибаешься, – женщина улыбнулась, – это неуловимый народ. Просто так на контакт не идут. Ты была первая, это точно. Но они верят своим легендам. И они верят хранителям. А откуда я знаю… Вот.
Она вытянула правую ладонь и провела по ней левой. Будто делала надрез.
Воздух между ладонями задрожал, словно это не воздух, а поверхность озера, по которой бежала рябь – и появилось изображение, светлое и удивительно правдоподобное. Будто изображение рисовал дотошный художник, перерисовывая с натуры, один к одному, чёрточку к чёрточке, не опуская ни одной самой мелкой детали.
Но еще удивительнее оказалось его содержание. На рисунке была она. Она с пестрокрылыми. Они стояли в пещере, освещенной мириадами огней, или звезд, как называла их девушка, в тот самый миг, когда Первая посещала хранителей. Она поняла это сразу. Каждые сутки, проведённые на холмах, чётко ложились в памяти. Иногда ей казалось, что это своеобразное колдовство, или какая-то способность её новых знакомых, которая передается и тем, кто бывает в их доме. А может, то, что случилось, потрясло её так, что она всё запомнила?
Картинка зашевелилась. Пестрокрылые с Первой задвигались, и раздался голос, поразивший своей правдоподобностью:
"– Те, кого мы называем хранители, приветствуют Вас.
– Скажи, что и я их приветствую. Спроси, откуда знают о нас. Где узнали, что мы едим и как справляем потребности."
Любящая щёлкнула пальцами. Картинка остановилась.
– "Хранители знают всё" – повторила она за Коэ, – к сожалению, нет. Они не знали, откуда мы появились. Остров вызывал у них недоумение и отвращение. Он возник из ниоткуда, нарушая все существующие законы. Они говорили, что это… неправильно, это уродливо, потому что внезапно и непонятно… Такое есть слово, – Любящая задумалась, – его ещё любят искатели… аномалия. Кажется, так. А мы – аномальные.
– Зачем же они вас приняли? Ведь вы – аномальные? – Первая фыркнула.
– Они хотят всё вернуть. Чтобы тот, кто привел нас сюда, отправил обратно. Не только нас, но и Остров, и даже людей на равнине. Они провели расследование, и расследование показывает, что это мог сделать тот, кто находится за пределами мира. Только он. Работа слишком затратная, и проделать её столь быстро никто в этом мире не может. В легендах крылатых сказано, что это Создатель.
– Крылатых? – спросила Первая.
– Ты называешь их пестрокрылым, – женщина помолчала, – Хранители нам помогают, нам – это тем, кто остался, после того, как ваши предки уплыли, – сказала она после паузы, – это они забрали нас с Острова. И этим спасли. Пять лет, во время ночей, мы страдали от холода и темноты. На Острове нет ни зримых Лесов, ни пещер, в которых светло, а земля по ночам не греет. Продукты можно выращивать в ограниченном количестве. И мы страдали. Пять лет мы ждали дня, но когда этот день наступал, нам приходилось бороться. Селения осаждали потомки сожжённых, и пять долгих лет мы отбивались. Хранители нам помогают. И всё для того, чтобы однажды мы встретились с Богом и попросили о милости.
– Я не хочу никакой милости, – ответила девушка. И посмотрела на Мутного, – может, ты хочешь милости?
– Нет – парень сжал её руку, – это мой дом.
– Вы не понимаете, – Любящая занервничала. Даже с её то способностью держаться, – это не наша земля. Здесь всё не так. Мы должны засыпать, только Солнце уходит, и просыпаться, когда появляется. Небеса не должны пылать и сводить нас с ума. Лес не должен пугать темнотой. Мы должны видеть наши, незримые души. И только. А здесь всё чужое. И мы здесь – чужие.
– Это тебе паучки диктовали? – поинтересовалась девушка.
Любящая улыбнулась:
– Дневник.
– Не читала я никакой дневник.
– Прочти. Один экземпляр я оставила в сторожке. Странно, но жить на Посту и не знать новостей… – Любящая посмотрела на Мутного, после на Первую, потом снова на Мутного, – хотя оно и понятно. Вы заняты только друг другом.
И улыбнулась, усталой и потускневшей улыбкой.
– Сейчас темно, – промолвила Первая, – проводники в межсезонье ездят не часто. Те, кому нужно отправиться в путь, ожидают пылающих.
– Я не сказала о главном, – женщина помолчала, словно указывая на важность того, что собиралась сказать, – Создателя нашли. Точнее, его воплощение. И воплощение спит.
– Пестрокрылые говорили о каком-то Ээфе.
Любящая кивнула:
– Воплощение скоро проснётся, и мы заставим его вернуть всё обратно
– Заставите? Вы?
– Не мы, – Любящая пропустила иронию. А может, ей было не до неё, – Хранители. С помощью нас. Им нужен чистый, нетронутый мир. Без аномалий, без аномальных. Они дадут нам то, что потребуется.
– Допустим. Создатель проснётся. Если уж Бог, Обиженный там, или Ээф, а может быть, кто-то ещё перенёс этот Остров, наверно, была причина. Вряд ли он согласится вернуть всё обратно. Он, милая моя, Бог, а не проводник на Посту, – девушка объясняла простые понятные вещи. Точно так же, как пару часов назад, в сторожке, то же делала Любящая. Точно таким же тоном.