Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
К нам на участок часто приходила учётчица, отмечающая табель; это была девчушка, недавно приехавшая из села и поступившая работать в УНР-106; однажды она мне сказала: «Сегодня на участок привезут аванец», я подумал, что это слово она произносит, как бывало и мы, в шутку, но решил спросить: «Наверное, аванс?», но она сказала серьёзно в ответ «нет, аванец». Тогда я спросил, знает ли она слово аванс и что оно обозначает, она отрицательно покачала головой; так я узнал, что иногда неправильное слово, услышанное впервые, может стать для человека основным, однако девушку я не переубедил, в дальнейшем она всегда говорила на полном серьёзе, «аванец».
XV
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся,-
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать…
(Фёдор Тютчев)
Летом приехал в отпуск мой институтский друг Юра Кувичко с женой Элей и сыном Мишей; жили они в Казахстане, где Юра служил в армии, и приехали они к Элиной маме в Ростов. Как-то в разговоре Юра мне сказал, что у Эли есть молодая незамужняя родственница, симпатичная девушка, и предложил меня с ней познакомить; вечером вчетвером проводили время в беседке возле дома Эли, расположенного на 37-й линии в Нахичевани, и там я впервые увидел Галю; проводил её домой, договорились когда-нибудь сходить на Дон; в воскресенье снова вчетвером пошли купаться и провели на пляже весь день. Вечерами стал я с Галей проводить время вместе: ходили в кино, гуляли в центре города, на набережной Дона, в выходной день взяли лодку напрокат и поплыли на необитаемый остров, который находится в том месте, где основное русло Дона поворачивается к востоку, а его большая протока идёт вдоль берега Аксая до затона (зимней стоянки кораблей).
Галя была на четыре года моложе меня, ей 27, мне 31; после школы окончила техническое училище и работала токарем 4-го разряда на заводе п/я 114, затем на Красном Аксае; в те времена при Хрущёве, чтобы поступить в вуз и учиться заочно, надо было иметь трудовой стаж и работать на производстве; в 1959 г. поступила в РГУ и одновременно кем только не работала: телеграфистом на почтамте, сортировщицей на комбинате «Рабочий», преподавателем английского в школе-интернате, изготовляла сварочные электроды на заводе монтажных заготовок; в 1966 г. окончила университет по специальности филолог со знанием английского; мечтала поработать стюардессой на международных авиалиниях, но один мудрый человек сказал её матери: «Если вашей дочери надоело спать в своей постели, пусть устраивается стюардессой». Галя была принята в мединститут на подготовительный факультет для обучения иностранных студентов русскому языку; отец Гали Иван Дмитриевич Чернобаев, лётчик, погиб в начале войны; мать Виктория Сергеевна пошла на фронт и работала медсестрой, а родившуюся в марте 1941 г. Галю, оставила у бабушки в Ростове. После войны у Гали появился отчим Рябцев Александр Митрофанович, который работал на заводе «Красный Аксай» слесарем-штамповщиком.
Я был осторожен; но Галя нравилась – скромная, не болтливая, начитанная, владеет английским, и однажды мы пошли в общежитие к её иностранным студентам на день рождения одного из них; я видел, как они уважительно относятся к своему учителю, ценят и любят её; она недавно стала с ними работать и рассказала мне о смешном случае, происшедшем на занятиях. Один студент из Африки на полном серьёзе спросил: «Почему в русском языке одно слово имеет так много значений, например, кобель: собака кобель, проволока кобель, мужчина кобель?». Галя смутилась, объяснить им это не смогла.
Я не спешил знакомить её с Кирюшей, пока не убедился в серьёзности наших взаимоотношений; но настал день, когда я привёл Галю в наш дом и я Кирюше сказал, что наконец-то его мама приехала; встретились они хорошо, поскольку сын всегда с самого рождения радостно относился ко всем улыбчивым нашим друзьям, которые его очень любили. Теперь Галя стала жить у нас, но часто мы ходили втроём в гости на 37-ю линию; мой папа и Ольга сразу хорошо приняли Галю, а с мамой потребовалась притирка. Мы с Галей днём были на работе, Кирюшу в садик водила баба Варя, а иногда и Галя, когда была свободна от занятий; в ближайший выходной мы с родителями Гали пошли на Дон, хорошо купались, а Кирюша, который им понравился, плескался в воде, на мелководье играл с нами в футбол и был доволен вылазкой на речку.
Однажды баба Варя пришла в садик и увидела Кирюшу с перевязанной головой – случайно поранился от удара качелями; как бывший детсадовский работник, баба Варя отчитала воспитателей; рана быстро заживала, но сын ходил с повязкой. В выходной день мы втроём пошли в зоопарк, где Кирюше очень понравилось, ведь он видел животных только в Иркутском цирке и то издалека, а здесь кормил их с рук через ограду. Я снимал на камеру, Кирюша с перевязанной головой был запечатлён на фото.
XVI
Прекрасное свойство человеческой
памяти – забывать плохое,
приближать, помнить хорошее.
Наступил жаркий июль, мои родители, Оля и Кирюша поехали на Украину отдыхать в Ворзель к тёте Полине, маминой сестре. Мы с Галей решили отпуск провести в путешествии по Крыму; взяли напрокат палатку, рюкзаки и спальные мешки; на Нахичеванском рынке купили консервы и, главное – несколько литровых банок с вкусной говядиной. Когда купили билеты, Галя сказала родителям о поездке, её мама удивилась: как это дочка едет, не расписавшись со мной.
Самолётом прилетели в Симферополь и оттуда через Феодосию прибыли в Планерское; на окраине поставили палатку среди самодеятельных туристов и, не опасаясь за сохранность вещей, уходили на пляж купаться, а по вечерам – на набережную, где вместе с молодёжью (столичной в основном) слушали песни бардов, исполняемые под гитару, а также стихи Волошина, Вознесенского, Евтушенко и Ахмадулиной. Здесь же тёплыми вечерами неизменно пили местное сухое вино из большой бочки, лежащей на телеге – продавец открывал латунный краник и наполнял 200-граммовые стаканчики (23 коп.); мы садились на скамейку и потягивали прекрасное винцо, любуясь спокойным морем и закатом. Через несколько дней, когда мы, сварив на костре еду, сели ужинать возле палатки, к нам подошли трое молоденьких студентов из Кишинёва, которые проживали в пансионате; их привлекли наши маски, трубки и ласты, а также подводное ружьё; мы познакомились, ребята оказались милыми и симпатичными первокурсниками мединститута. На другой день я взял лодку напрокат и с ребятами поплыл к маленькому островку, находящемуся в 500м от берега; ныряли за рапанами, набрали полную авоську и поплыли назад; вдруг нас настигла моторная лодка пограничников, которые хотели оштрафовать за нарушение границы СССР (в те временны на всём черноморском и любом другом побережье страны дальше 100м от берега заплывать не разрешалось – враг не дремлет!). Мы были неопытные и немного испугались, думая, что нас возьмут на буксир. Солдатики потребовали деньги, но мы были в плавках, какие могут быть деньги? Долго нас мурыжили, но убедившись, что подзаработать не удастся, отпустили. Студентам, видимо, было скучно в пансионате, и они ходили за нами хвостом; вечером решили устроить совместный ужин; в кипятке открылись раковины, мы достали мидии, приготовили салат и вкусную еду, а ребята купили вино; поужинали, посидели до самой темноты, пели песни, всем понравился этот вечер.
На другой день я и Галя решили посетить маленькое кафе, расположенное в 200м выше пляжа; по дороге проходили мимо Дома творчества писателей; я увидел на красивой открытой веранде столы, накрытые белоснежными скатертями и большие кресла, полностью обтянутые белыми чехлами; на столах стояли красивые графины с водой и вазы с цветами; впервые в жизни увидел такую роскошную обстановку, где отдыхают советские писатели. Мы были в шортах, я без рубашки, а Галя в закрытом купальнике и юбке, но в бар, пристроенный к кафе, её не пустили по причине частично открытого верха; пришлось мне зайти одному и купить бутылку массандровского вина.
Однажды мы решили совершить поход в Сердоликовую бухту и на Царский пляж; утром пошли по тропе вдоль берега к югу от Планерского; тропа упёрлась в выступ большой скалы, который пришлось обходить по воде; подняли вещи над головой и вошли по грудь в воду, полную шевелящихся зелёных водорослей, неприятно обволакивающих тело; на Галю это нехорошо подействовало, о чём она призналась позже и помнит это неприятное ощущение до сих пор; наконец миновали выступ скалы и вышли на пляж бухты. Сели отдохнуть, искупались и стали искать вместе с другими туристами сердолики и другие красивые камушки; прошли через маленький перешеек на юг в живописную бухту Маяковского («Бухты-барахты»), где было интересно купаться, и вернулись обратно. Наблюдали, как напротив нас в километре от берега, стал на якорь боевой эсминец и от него отделились три больших шлюпки, которые направлялись прямо к нам; молодые матросы стали быстро выгружать на пляж бутылки с выпивкой, мясные консервы, варёную картошку и много свежей зелени; они расселись на камнях и начали трапезу; но буквально через десять минут с корабля сигнальщик передал флажками «быстрый сбор». Что тут началось: моряки вскочили, допивали спиртное из стаканчиков, оставив всё привезённое с собой, бежали к шлюпкам; туристы хотели еду и непочатую выпивку отнести в шлюпки, но вояки замахали руками и не позволили это делать, сказали, что это всё остаётся и больше сюда их не пустят; я и другие мужчины помогли столкнуть шлюпки в воду, и они быстро стали удаляться от берега; все, кто был на пляже, махали им руками, а после пошли смотреть, что осталось из еды; выпивку мы брать не стали, а свежий хлеб, некоторые консервы и зелень прихватили, остальное разобрали туристы.
Теперь нам нужно было идти на Царский пляж, мы спросили бывалых: «Как туда пройти?». «Вот тропа – сказали нам – подниметесь в горку, и всё прямо, тропа приведёт». Мы двинулись вверх по тропе и дальше на юг, прошли через вырытый в жёлтом грунте тоннель (говорили, что когда-то его вырыли ещё при Екатерине) и спустились на Царский пляж, окружённый с трёх сторон высокими скалами, спасающими от ветров. Да, это действительно Царский пляж: очень мелкая и гладкая галька, изумительно чистая и тёплая вода, удобный пологий спуск в воде на глубину. Мы расположились на пляже, искупались, пообедали, пообщались с соседями и узнали от них, что именно здесь снимали фильм «Человек-амфибия». Ужинали провизией, оставленной моряками, распили свою бутылку вина, купленную в баре, с удовольствием ели лук и зелень, по которым соскучились. Вечером слушали песни, исполняемые туристами под гитару; спать расположились в пяти метрах от воды; палатку с собой не брали, легли на мешки и укрылись лёгким одеялом; над нами было звёздное небо, засып́али мы под шорох ленивого прибоя, так что ночь прошла действительно по-царски!
Вернулись в Планерское и с ребятами, которые нас потеряли, закатили прощальный ужин; они жалели, что мы уезжаем, приглашали нас в Кишинёв, записали свои адреса и телефоны. Утром на рейсовом автобусе мы приехали в Судак, поставили палатку на пологом склоне горы под Генуэзской крепостью, где расположился большой палаточный городок туристов, прибывших со всех уголков страны. Проснувшись утром, увидели, что головы вершин были в белых мохнатых шапках, а склоны гор казались обложенными ватой; облака очень густы, ждать хорошего дня было трудно; однако часам к десяти всё это сдвинулось от моря к Ай-Петри и далее в сторону полуострова.
Первым делом мы поднялись на вершину старинной крепости, одолели её и с самой верхней площадки наблюдали за катерами и метеорами, бороздящими водную гладь; много интересного и красивого я снял на камеру; затем, чуть спустившись, побывали на площадке, где установлены крепостные орудия, а потом потихоньку спустились к морю. Вечером соседи-рижане в палатке слушали по «Спидоле» голос Америки (специально добавили для нас громкость), который передавал о решении КГБ не выпускать Андрея Вознесенского в страны Запада и Америку читать свои стихи (официально наши дали США ответ, что Андрей болен).
Утром мы спустились к городскому пляжу, купались, нам понравилось, как на мотоцикле с большой коляской развозили свежие фрукты, а цены были умеренные. Обедать решили в огромном круглом здании столовой, расположенной выше пляжа, однако там были такие многочисленные очереди, что пришлось ограничиться только блинами, которые пекли с помощью вращающегося горячего барабана. Вечером гуляли по парку и ели шашлык ЮБК. Три дня отдыхали в Судаке, затем начались затяжные дожди; половина палаточного городка опустела – туристы двинулись на Кавказ, т.к. кто-то сказал, что там нет дождей.
В 5-00 утра мы поплыли на Метеоре в Севастополь (в те времена это была военная база!), совсем недавно открытый для простых граждан; по пути я много снимал на кинокамеру красивые виды, конечно, Ялту, Алупку и вершины Ай-Петри. Тайно из-под руки снял засекреченную Балаклаву – базу подводных лодок, находящихся в скальных шхерах.
Подплывая к Севастополю, увидели сверкающие на солнце бастионы. Прямо с причала хозяйка одного из домов привела нас в Карантинную гавань и поселила за небольшую плату в отдельной чистой комнатке, даже паспорта не спросила – такой вот военный город; за несколько дней всё посмотрели, особенно понравилась Графская пристань и как по вечерам весь центр наполняется матросами, отпущенными в увольнение. Через несколько дней собрались в обратный путь домой, купили билеты на теплоход «Аю-Даг» до Ростова; разместились, как и многие туристы, на верхней палубе и днём отплыли; была длительная стоянка в Ялте и здесь мы увидели большие круизные корабли, а Галя мне призналась, что в Ростове ей сделали предложение устроиться работать на флагмане круизного флота СССР «Иван Франко», который готовился в первый рейс вокруг Европы; однако знакомство со мной разрушило эти планы. В Ялте вход и выход с корабля пограничники осуществляли строго по паспортам и билетам (граница на замке!); в гастрономе, мы купили две бутылки кумыса и три коробки конфет с коньяком «Севастополь»; вернулись на корабль, выпили вкусный кумыс и блаженствовали перед сном, наблюдая чудесный закат, а позже – лунную серебряную дорожку на морской глади.
Стихло дум его волненье,
Впало сердце в умиленье,
И его смиренный путь
Светом райским золотится;
Небо сходит и ложится
В успокоенную грудь.
(В. Бенедиктов)
Утром во время завтрака попробовали конфеты, нам понравилось, коньяка было много, днём слопали всю коробку, а две решили привезти домой и подарить родным, но не случилось – по дороге все шикарные конфеты всё-таки мы уговорили.
Большая стоянка была в Керчи, мы даже хотели подняться на гору Митридат к памятнику, но не решились, побоялись опоздать на корабль; отплывали в темноте и видели на здании приморского ресторана светящийся плакат с метровыми буквами «1000 блюд из мидий». Ночью было прохладно, спали в мешках, а в пять часов утра нас разбудили протяжные гудки корабля, который медленно двигался в густом тумане по Азовскому морю и постоянно гудел; когда подошли к устью Дона, корабль вообще встал надолго и ждал, когда туман рассеялся, поэтому в Ростов прибыли только в полдень. Замечательная была поездка, и впечатлений осталось надолго.
Мне была дана жизнь, но у каждой жизни своя судьба; один человек проводит жизнь, как лесной ёжик или улитка, покорный судьбе, а другой человек сам созидает судьбу, для чего порой ему приходиться всю жизнь выворачиваться наизнанку; я не совсем был доволен жизнью, зато приветствовал свою судьбу: сначала для осознания счастья не хватало женской любви, для нежных чувств не хватало времени, но теперь счастье пришло.
XVII
На работе подошло время сдавать первый фундамент под монтаж компрессора и я, имея опыт в этом деле, успешно подписал акт сдачи под монтаж и передал его своему начальству. Шефмонтаж производили финны и их пожилой представитель, говорящий по-русски, работал вместе с пенсионером Карпенко, старейшим работником РСМ, которого пригласили контролировать качество монтажа. Однажды в нашей прорабской они о чём-то спорили, рассматривали чертежи и какие-то бумаги. Я поинтересовался, спор был из-за разного размера допусков в соосности валов мотора и редуктора по нашим и финским нормам. Естественно, наши допуски в СНиП были больше финских, но оба специалиста оказались по-своему правы в споре. Меня это не касалось, но я спросил, почему имеется разница в таком конкретном деле; старики были с юмором и финн «объяснил»: «У вас страна большая и допуски большие, а Финляндия маленькая и допуски поменьше»; я и Карпенко оценили шутку, посмеялись. Когда позже шла прокрутка машины, я спросил Карпенко, чем окончился спор, он ответил, что финн не стал цепляться и согласился с нашими допусками, а испытание компрессора показало, что всё нормально. Забегая вперёд, отмечу, что с англичанами этот номер бы не прошёл, поскольку я знаю из опыта их шефмонтажа первой в СССР сложной машины для производства полиэтиленовой плёнки во Владимире, они цеплялись за каждую мелочь, желая подзаработать лишние деньги на простоях, готовы были нам всегда навредить, но об этом напишу позже подробно. Вспоминаю один диалог, вычитанный у Пикуля: «… от папы я слышал: – Француз работает ради славы, англичанин изо всего старается извлечь прибыль, и только немцы делают своё дело ради самого дела. Оттого и продукция Германии – лучшая в мире. – А ради чего стараются русские? – спросил я однажды. – Русские? Они и сами того не ведают…».
Однажды в обеденный перерыв я сидел в прорабской вместе с Карпенко; разговор коснулся войны, фронтовик рассказал об одном случае. В Белоруссии их отделение наступающая часть оставила в лесу охранять склад; войска стремительно продвигались в Польшу и о солдатах просто забыли; когда кончились продукты, люди стали есть, что попало и многие отравились; начался голод и в итоге в живых осталось четверо, в том числе Карпенко; они истощённые ожидали голодной смерти, а покинуть пост – это означало не выполнить приказ, т.е. расстрел. Совершенно случайно их обнаружил местный житель и сообщил военным, которые вынесли обессиленных солдат на носилках к дороге и машиной отправили в госпиталь. Рассказывая этот эпизод, у ветерана текли слёзы.
XVIII
В любом случае я благодарен судьбе за всё,
что она мне предоставила и в чём обделила.
После отпуска я продолжал работать, но поскольку основные объёмы были выполнены, стал задумываться о перспективе – ничего здесь нет для ума и для сердца: ни интересного сложного объекта, ни той насыщенной работы, что была в Сибири, ни новых друзей. Конечно, я знал, что со временем могу закрепиться в УНР-106, но заниматься небольшими объектами и строительством жилья не хотелось, меня тянуло на большую стройку, где я чувствую себя комфортно. С тех пор прошло почти полвека; теперь, когда я пишу эти воспоминания, понимаю, что было у меня сильное желание идти своей дорогой; хотя казалось, что жизнь постепенно наладилась и теперь так, год за годом и потечёт дальше; я написал Климко, сообщил, что теперь у меня семья, описал ситуацию с работой и спросил, есть ли смысл ехать в Красноярск; он ответил, что, конечно, надо ехать, работы интересной много и с жильём всё можно устроить. Я обговорил с Галей насчёт переезда, она согласилась; ей предстояло усыновить Кирюшу, чтобы у него была мать, а в Ростове, где её знали, скрыть это от недоброжелателей невозможно. Таким образом, мой переезд в Красноярск был следствием важного обоюдного решения.
Наступил тёплый сентябрь, на работе заканчивались бетонные работы, шёл монтаж компрессоров. Однажды возле компрессорной поставили на ж/д путях три вагона с картошкой, привезённой из Польши для заводчан; в Ростовской области своей картошки для зимнего хранения нет, её привозят из средней России и продают прямо с машин на базарах, где цены кусаются; польская картошка была затарена в сетках по 40кГ, чистая, без налипшей земли, что нас удивило; продавал её завод дёшево по госценам и я хорошо отоварился, снабдил на зиму своих и Галиных родных.
Однажды на работе я как-то разговорился с Карпенко и посетовал, что в отличие от Сибири, здесь в окрестностях нет грибов, в то же время СМИ постоянно предупреждают об опасности отравлений грибами. Карпенко оказался заядлым грибником, знает отличное место, где всегда есть качественные грибы и он согласился взять нас с собой; в выходной день мы трое вышли на трассу, не доходя да аэропорта, свернули влево и зашли в редкий пустынный лесок. Погода стояла удивительно тёплая; старик показал нам, как надо искать грибы под упавшей листвой и мы, ползая на коленях, за полдня набрали в большие сумки отличных маленьких упругих грибов, которых было здесь видимо-невидимо; в ход пошли даже взятые нами на всякий случай два больших мешка; этот объёмный груз мы с трудом дотащили до трамвая и привезли грибы на 37-ю линию; в понедельник тёща высыпала грибы в ванну, промыла их, засолила в банках, а тесть снёс их в холодный погреб сарая.
В сентябре я уже точно знал, что буду увольняться, поскольку переговорил с Павленко и он меня понял. Теперь мне и Гале надо было узаконить свои отношения; мы подали заявление в ЗАГС, а 21 сентября нас расписали; чтобы отметить это событие, в ближайшее воскресенье собрались родственники и поздравили нас; Жора Борисов подарил красивый фотоальбом с красной бархатной обложкой и сделал надпись: «На память Бродяге». Октябрь прошёл в сборах, покупке зимней одежды и обуви; мы договорились, что я поеду один, а Галя с Кирюшей приедут, когда у меня будет жильё. 1 ноября я подал заявление, а 15-го уволился и поездом выехал в Красноярск. На вокзале меня встретил Серёжа Климко и отвёз к себе домой на ул. Красноярский рабочий, где я встретился с Алёной и Сашенькой.
Красноярск. В строительном управлении СУ- 23, 1968-69 г.г.
I
Минувшее проходит предо мною…
А.С.Пушкин
На следующий день после приезда в Красноярск, не теряя времени, я отправился в Главкрасноярскстрой к Владимиру Петровичу Абовскому, который направил меня в трест «Красноярскпромстрой»; контора треста, ранее расположенная на правобережье, теперь находилась недалеко от завода КПД, это было одноэтажное, собранное из крупных стеновых панелей протяжённое здание; я зашёл в кабинет к главному инженеру треста Зибицкеру, крупному высокому мужчине лет пятидесяти, черноволосому и несколько тучному, на нём был тёмный костюм и рубашка с галстуком, создавал он впечатление какого-то неприветливого и угрюмого человека.
Зибицкер распорядился оформить меня старшим инженером группы проектов производства работ (ППР) треста, и поручил ознакомиться с чертежами фундаментов корпусов будущего Красноярского металлургического завода (КРАМЗ); на огромном пустыре через некоторое время должно было начаться строительство; поработав несколько дней в группе ППР с чертежами и осмотрев будущую стройплощадку завода, я переговорил с главным инженером и выяснил, что работы ещё не начаты и когда начнутся неизвестно, Зибицкер ничего конкретного не мог предложить; хочу отметить, что в тресте меня встретили неласково, можно сказать, по-хамски.
Посоветовался с Сергеем Климко, он переговорил относительно моей работы с главным инженером треста «Красноярскалюминстрой» Марком Владимировичем Заславским, который помнил меня; 7 декабря 1968г. я прибыл к М.В., отнёсся он ко мне хорошо и назначил на должность старшим инженером группы проектов организации работ (ПОР) в качестве куратора от треста на строительстве ЦАМ (цех анодной массы) КРАЗа, а поскольку оклад был небольшой, мне было предложено параллельно работать вторую половину дня преподавателем в учебном комбинате треста, находящимся в пос. Индустриальном. Директор учкомбината, Шварц Яков Андреевич, мужчина среднего роста, на его добром лице выделялись глубокие синие глаза, обладал он прекрасной правильной речью, походка его была ровна и спокойна; отнёсся он ко мне доброжелательно, предложил читать лекции и вести практические занятия для рабочих-монтажников, освобождённых на время учёбы от основной работы в своих стройуправлениях.
Таким образом, уладилось дело и с работой, и с зарплатой; первую половину дня я проводил на ЦАМе, докладывая главному инженеру о ходе работ и проблемах, связанных в основном с разработкой мёрзлого грунта и возведением фундаментов при низких температурах, доходящих до 30 градусов в течение декабря и января; преподавание на курсах монтажников потребовало основательной работы дома по вечерам со специальной литературой, взятой в библиотеке учкомбината, а проведение теоретических и практических занятий с рабочими – это был мой первый преподавательский опыт, который, как оказалось впоследствии, послужил хорошим заделом на будущее; мне повезло: я учил рабочих и сам учился с большой охотой.
II
Мне обещали жильё в малосемейном общежитии, а пока временно пришлось жить в гостеприимной семье Климко в доме на проспекте «Красноярский рабочий». Сергей и Алёна отнеслись ко мне душевно, заботливо и я по гроб жизни буду помнить это благодеяние, сделанное мне семьёй моего друга; у них подрастала милая дочурка Сашенька и нередко по выходным даже в морозные дни Сергей, Саша и я, пока Алёна занималась по хозяйству, прогуливались по улице, вели интересные разговоры, ребёнок катался на санках с горки; помню как-то приезжал в гости прораб Саша Галкин, который работал на стройке вместе с Сергеем, и однажды в присутствии Сашеньки он сморозил какую-то глупость; посмотрев внимательно на него, ребёнок спросил: «Ум есть?»; я, Сергей и Алёна улыбнулись, восхитившись вопросом; чуть позже, уже перед новым годом, мне пришла из Ростова посылка с вещами, в которую Галя положила пару банок с собранными нами в сентябре грибами (об этом писал ранее); маленькие вкусные солёные грибочки оказались очень кстати во время новогоднего праздничного застолья.
Дни проходили быстро, буквально летели, и как только я получил ордер на комнату в общежитии, сразу телеграфировал Гале, чтобы она приезжала с Кирюшей в Красноярск; с Сергеем встретили их на вокзале и привезли сначала к нему домой, где и переночевали. Я уже отмечал участие Сергея и Алёны в моей судьбе, а теперь, когда они увидели Галю с Кирюшей, впервые оказавшиеся в морозном Красноярске, это участие в устройстве нашей семьи было бесценным; Сергей вообще трепетно относился к Гале и старался во всём помогать; кто-то хорошо сказал: «Мы способны любить только то, без чего не можем обойтись; таким образом, жертвуя собственными интересами ради друзей, мы просто следуем своим вкусам и склонностям. Однако именно эти жертвы делают дружбу подлинной и совершенной». Ещё хочу отметить общую черту строителя, которая осталась приветом тех же лет. Во все времена Сергей и я в течение рабочего дня на стройке так уставали от постоянного общения с людьми, особенно с ИТР, бригадирами и рабочими, а зачастую оно шло и на повышенных тонах, что придя домой, не оставалось сил на то, чтобы пререкаться с женой, делать замечания, поскольку главным желанием было спокойно отдохнуть от суматошного дня; наши жёны ценили это и были довольны таким положением, со временем это выработалось в привычку, что способствовало отсутствию конфликтных ситуаций в семейной жизни.
Главное, я получил временное жильё – комнату в малосемейном пятиэтажном общежитии, но прежде, некоторые бытовые подробности нашего пребывания там; дом был расположен на северной окраине посёлка Зелёная роща рядом с большой котельной и баней; это соседство оказалось благотворным, поскольку бесперебойно имелась горячая вода и батареи были всегда тёплыми; комната имела маленькую прихожую, в которой находились умывальник и туалет; я выписал на складе кровати, стол и стулья, а в прихожей поставил небольшой хозяйственный столик; по приезде Гали и Кирюши, в январе 1968 г. мы, переночевав у гостеприимных Климко, на другой день переехали в Рощу; днём купили всё необходимое: продукты, электроплитку, посуду и прочее; еду готовили в прихожей – это была наша миникухня, в общем, устроились нормально. Галя ещё не работала, Кира подружился с ребятами на этаже и проводил с ними время, играя в длинном коридоре общежития; сына мыли в тазу, а сами ходили в баню; мне пообещали квартиру в строящемся пятиэтажном панельном доме на проспекте Ульяновском, расположенном на западной окраине посёлка совсем недалеко от берега Енисея.
III
Вернусь к работе. 12 февраля я был назначен главным инженером созданного в тресте совсем недавно нового строительного управления СУ-23, которому было поручено возводить монолитные ж/б фундаменты двух корпусов электролиза, большой межкорпусной коммуникационный тоннель из сборного железобетона, объекты строительной базы треста и комплекс экспериментальных газоочисток, расположенный между действующими корпусами № 1 и 2; контора управления находилась в небольшом двухэтажном здании на территории стройбазы треста; на объектах и в конторе работали молодые, неопытные, но старательные техники и инженеры, часто допускали ошибки; в таких случаях обычно для начала первые грехи было принято отпускать, но, как говорится, были инженеры и просто люди с дипломами инженеров, и о них, порою совсем разных, я хочу рассказать. Думаю, что когда-нибудь будет написана по документальным материалам научная история строительства в СССР в период с 1950-х по 1990-е годы; в ней будут чрезвычайно важн̀ы материалы современников, которые призваны осветить и дополнить исторические документы, и как показывает опыт лучших научных исторических исследований, такие личные воспоминания играют подчас весьма важную роль; хорошим примером, на мой взгляд, является известная книга «О прошлом для будущего» Гинсбурга, министра строительства СССР в военные годы.
Однажды в СУ-23 на строительстве корпусов электролиза появился начальник участка, дипломированный инженер по фамилии Сочило; средних лет мужчина, подвижный сангвиниг, но не имеющий опыта промышленного строительства, поскольку ранее строил жильё; характер его можно выразить одним словом «слушаюсь!», перед начальством он, жидкий и боязливый, всегда стоял, вытянувшись в нитку; очень точно подходит к нему одно из высказываний Монтеня: «Человек – это существо настолько разнообразное, изменчивое и суетное, что трудно оставить о нём постоянное и цельное суждение». Если говорить о начале действий, то активность его привлекала внимание, но затем выяснилось, что был он большим верхоглядом и вскоре нехорошо проявил себя; женская бригада наносила битумную электроизоляцию на поверхность фундаментов, её должен был проверять представитель технадзора заказчика Николай Маринченко; это был невысокого роста с добрым лицом и незлобивым характером инженер заводского ОКСа; у меня по прошлым временам, когда я работал в СУ-49, были с ним хорошие отношения и он иногда по нашей просьбе заочно по телефону, доверяя нам на слово (мы никогда не обманывали), разрешал производить обратную засыпку грунта, а на другой день приходил и подписывал акт на скрытые работы. Как-то раз Сочило позвонил мне с участка и сообщил, что, примерно, десять фундаментов закончены изоляцией и во вторую смену надо срочно выполнить обратную засыпку грунтом; но Маринченко не захотел в конце дня идти довольно далеко на объект из заводоуправления по морозу и проверять изоляцию, чтобы подписать акт, обещал это сделать завтра; начальник участка попросил моей помощи, сказал, что изоляция сделана полностью, и я по телефону договорился с Николаем о том, что завтра он подпишет акт, а сегодня даст устное разрешение на засыпку; на следующий день, прибыв на объект, Маринченко уличил Сочило в обмане и заставил откопать часть фундаментов, где была сделана некачественная изоляция, и только исправив её, акт был подписан; в беседе я сказал вруну и безответственному начальнику участка, что доверие дорого стоит и завоёвывается годами, а потерять его можно в один миг; так и вышло, Маринченко в дальнейшем не верил словам наших ИТР, а заодно и моим; и снова нам на помощь приходит Монтень, который справедливо отметил на этот счёт: «Вовсе не требуется всегда говорить полностью то, что думаешь,– это было бы глупостью, но всё, что бы ты не сказал, должно отвечать своим мыслям; в противном случае это – злостный обман. Я не знаю, какой выгоды ждут для себя те, кто без конца лжёт и притворяется; на мой взгляд, единственное, что их ожидает, так это то, что если даже им случится сказать правду, им всё равно никто не поверит». Сочило, не раз проявлявший безответственность, долго у нас не задержался, уволился.