Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
В жизни каждого человека случаются моменты, когда из несчастья рождается нечто полезное. Бывают времена, когда всё представляется в таком мрачном свете, что хочется схватить судьбу за шиворот и крепко её встряхнуть; и я убеждён, что именно тот день, когда я позвонил в Красноярск Сергею, толкнул меня пару недель спустя покинуть Братск и отправиться в Красноярск; с одним чемоданом сел в поезд и безутешный отправился в путь, но абсолютно ничего об этой поездке не помню до сих пор; 24-го января прибыл в Красноярск, где на вокзале меня встречал Серёжа и отвёз к себе домой. Тогда я ещё не знал, что трагедия, которую пережил, явилась началом моего психологического кризиса.
В строительном управлении № 49, 1965-66 г.г.
На тропках счастья, на дорогах бед,
Где ни шагнёшь, останется твой след.
Останется твой след воспоминаньем,
И вновь когда-нибудь всплывёт на свет.
I
Приехав из Братска в Красноярск 24 января 1965 г., на следующий день я переговорил с начальником СУ-49 треста «Красноярскалюминстрой» Ивановым Леонидом Яковлевичем и был принят на должность начальника монтажного потока (участка), т.е. предоставили работу в той же должности, что и в Братске; передал мне дела Иван Фёдорович Травкин, которого назначили главным технологом треста. Я понимал, что полностью погрузившись в работу и ежедневно решая проблемы на стройке, смогу хотя бы на время уйти от печальных мыслей; ведь это была уже моя вторая жизнь, психологически я стал другим человеком после трагедии; красноярские друзья нашли меня резко изменившимся: что-то оборвалось внутри, стал хмурым, задумчивым, воспоминания давили и не уходили даже во сне; отражалось всё это и на работе – потерял нужную для руководителя жёсткость, что в большой степени повлияло на всю мою дальнейшую производственную деятельность. В определённом смысле душа была надломлена, и это на многие годы отразилось в личной жизни. Да, я стал совсем другим, не таким, как прежде, как несколько месяцев назад: исчезли страсти, исчезло даже ощущение собственного пола, растворившись вместе с влечением к полу противоположному – всё это отразилось и на карьере – я чувствовал. Теперь с февраля 1965 г. прежнего человека и производственника уже не было. Окружающие этого не понимали, разве лишь несколько самых близких друзей сочувствовали мне и мысленно примеряли на себя. Как и у многих людей, переживших настоящую трагедию, особенно в молодом возрасте, у меня притупились качества, нужные руководителю, даже с годами они не вернулись в том объёме, который был у меня в первые пять лет работы на производстве; наверняка мои самые близкие друзья, Климко и Рыхальский, стали замечать, что я стал другим человеком, что-то сломалось во мне. Ещё я заметил, что стал более сдержано идти на контакты с людьми; это как бы: «никто мне не нужен, кроме самых близких друзей». Но постепенно я стал приходить в себя и мои чувства к людям становились добрее; появились новые черты: мягкость, желание не осуждать, а простить человеку его огрехи, вера в лучшее, что есть в людях. Но самое главное – жизнь перестала представляться мне такой ценностью, какой она казалась раньше.
Значительно позже я прочёл у Толстого: «Только люди, способные сильно любить (для меня – это родные, друзья, да и сама работа на стройке), могут испытывать и сильные огорчения; но также потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их. От этого моральная природа человека ещё живучее природы физической. Горе никогда не убивает». Я думаю, что мои друзья в Братске, Красноярске и Ростове, искренне сопереживая о случившемся, в своих мыслях ужасались (пусть меньше, чем я сам) тому, что может случиться в жизни молодой семьи в 28-летнем возрасте; понятно, что они гнали от себя эти мысли и правильно делали; я благодарен Богу за то, что он сохранил все семьи моих друзей…
II
Жил я в семье Климко, общался с Серёжей, Алёной и маленькой дочкой Сашенькой, т.е. был не одинок, это было для меня спасение. Вечером занимался с чертежами нового для меня объекта, а перед сном старался читать книги до тех пор, пока не засну. В то время Света во сне часто могла присниться, как в сказке, «чёрная смерть», и сон этот всегда вызывал во мне захватывающий ужас, которого я раньше никогда не испытывал. После Братска прошло совсем мало времени, всё стояло перед глазами, и по ночам часто мучили эти сны, а подушка к утру была мокрая от слёз; это были минуты слабости, которым мы все подвержены, и утешение доставляют только слёзы и участие добрых людей. Сказать по совести, я был так глубоко поражён своим несчастием, что в душе не оставалось ни одного желания, и я жил только по привычке.
И опять лицом в подушку –
Ждать, когда исчезнут мысли,
Что поделать? Надо, надо
Продержаться как-нибудь…
Отцу и матери в Ростов написал, что я безумно, страшно и смертно тоскую. По выходным, помимо работы по дому в помощь Алёне, мы втроём – Серёжа, Сашенька и я – гуляли по зимнему Красноярску, относили вещи в прачечную или закупали продукты. Иногда ходили в кино в клуб судостроительного завода, где, кстати, впервые посмотрели фильм Тарковского «Иваново детство», который произвёл на нас сильное впечатление.
Алёна и Серёжа понимали моё состояние и делали всё, чтобы я успокоился и не сошёл с ума. Но самое тяжёлое время – это перед сном в постели, когда в голове крутилась лента со страшными событиями, сон долго не приходил; только после того, как поплакав, я мог заснуть. Милые Серёжа и Алёна отнеслись ко мне сердечно, благодарю за помощь в трудной жизненной ситуации. Я помню это, о таких вещах не забывают; именно в то время я больше с ними сблизился и полюбил их.
По выходным дома иногда после обеда садились играть в «крестословицу», составляя нужные слова; помню, что однажды Алёна хохотала, когда Серёжа поставил фишки со словом «мыска», что для истинного харьковского хохла было вполне нормально. Если кто-нибудь приходил в гости, мы играли в карты, и однажды в очень холодные дни, когда весь город покрыт густым туманом и выходить на улицу не было смысла, Серёжа принёс с работы колоду карт, которые выпросил в тресте у Осипова; это были отличного качества французские карты, на которых обнажённые женщины чуть прикрывали интимные места платком, лисьим мехом или веером; Осипову карты подарил друг, побывавший во Франции, мы играли в подкидного дурака, и по ходу рассматривали картинки – для советского человека эротика была в то время откровением. Всё это время ребёнок тихо занимался своими делами, но на улице Сашенька, как и все дети «от 2-х до 5-ти» иногда выдавала перлы: например, увидев во дворе стоящую легковую машину, укрытую брезентом, говорила: «Машина в пальто», а лесовоз, который вёз брёвна по «Красноярскому рабочему», называла «Дровоз»; однажды, но уже позже, когда она подросла, мы разговаривали, упоминали моего начальника СУ-23 Арнольда Бурова, Сашенька спросила: «Арнольд – это собака?», мы рассмеялись. Вот так проводили свободное время, я до конца жизни буду благодарен своим друзьям за заботу.
Счастлив. Кому в такие дни
Пошлёт всемилосердный Бог
Неоценимый, лучший дар –
Сочуственную руку друга,
Кого живая, тёплая рука
Коснётся нас, хотя слегка,
Оцепенение рассеет…
(Фёдор Тютчев)
Да, ещё вспомнил: однажды незадолго до пасхи утром по телефону позвонил Петрович, огромный мужчина, доброжелательный, профессиональный фотограф, кажется знакомый какой-то Алёниной подруги; Сергей спросил его, чем занимаешься и услышал: «Да вот голый стою на кухне, решил покрасить яйца, выложил их в кастрюлю, засыпал луковую шелуху и варю»; мы посмеялись этому интересному сообщению.
III
Итак, я начал работать на строительстве КРАЗа, где Сергей уже трудился главным инженером СУ-49 более двух лет. За это время был сдан в эксплуатацию первый на заводе цех электролиза (корпус № 4), который стабильно выплавлял алюминий. Это была большая победа не только строителей, но и всего Красноярска. Наш участок занимался монтажом сборных ж/б конструкций внутри корпуса № 2, там же вёл работы участок Семиёшкина (монолитные фундаменты) и Лёни Филона (кровля); таким образом, все бригады СУ-49 работали компактно на сооружении корпусов электролиза. Новшеством для меня были еженедельные планёрки, проводимые Ивановым в присутствии начальников участков, бригадиров и руководителей отделов управления; Иванов ставил задачу на неделю и, советуясь с бригадирами, давал им задания, а все остальные, как это и положено, должны были обеспечивать продуктивную работу бригад, желательно без срывов. Безусловно, это повышало роль бригадиров, как основных производственных исполнителей и давало положительный результат. Помню, как однажды люди, прибывшие на планёрку, рассаживались в кабинете Иванова; на его столе находился маленький бюст Ленина, Л.Я. встал со стула и, чтобы установить тишину, звучно постучал по лысине вождя, затем взглянул сверху на него, но не растерялся и начал совещание; при Берии его бы не простили, но, слава Богу, те времена прошли.
Я с головой ушёл в дела – это то, что нужно было именно для меня в первую очередь. Во мне что-то надломилось, что никогда больше не заживёт, но внешне я такой же; привыкаю к новой обстановке даже легче, чем ожидал; появляются новые товарищи и друзья по работе, с которыми складываются хорошие отношения и мне не приходиться раскаиваться в своём решении приехать работать на строительство КРАЗа. Теперь я работаю, как все, а выходные иногда провожу среди немногих, но преданных и верных друзей. Я безмерно тосковал по сыну, особенно когда мне прислали его новогоднее фото и всегда мечтал о любой возможности слетать в Иркутск, даже всего лишь на выходные. Однажды в пятницу вечером я на АН-12 прилетел туда и в течение двух дней общался с Кирюшей, Алексеем Сергеевичем и Матрёной Сергеевной; именно тогда она связала и подарила мне тёплые варежки, украшенные голубым рисунком, с которыми я не расставался, берёг их, с удовольствием носил лет десять. Возле сына я был счастлив, но в Красноярске, не видя его, я чувствовал себя невыразимо одиноким. Сергей это знал и вскоре помог мне слетать в Иркутск даже на неделю, но об этом напишу ниже.
В феврале мне стало ясно, каким образом организовать стабильную работу бригад и наладить контакт с бригадирами; хорошее впечатление произвёл на меня молодой и толковый Коля Ерёменко, с которым было легко общаться. Саша Мальцев, любимец Иванова, имел строптивый характер, поэтому с ним работал прораб Николай Попов, нашедший правильный подход к бригадиру. Трудней всего поначалу было с бригадиром металлистов Зубовым, молчаливым и скрытным парнем, но со временем мы поняли друг друга и оба были довольны.
Моя работа на монтажном участке – это был в значительной степени физический труд, всё время на ногах, почти не заходил в прорабскую посидеть, не жалел себя, уставал к концу дня и это даже было моей некой целью, чтобы лучше отвлечься от тяжёлых мыслей; физический труд помогает забывать о нравственных страданиях.
Великий дар небес – моя РАБОТА.
Не знает счастья, кто не пролил пота.
Ты в горе утешенье мне даёшь,
Ты – золото, а счастье – позолота.
(Мирза-Шафи, азербайджанский поэт, 1792 – 1852).
С первых чисел марта весь наш участок был переброшен на пусковой комплекс корпуса электролиза № 3, и теперь, может быть потому, что только в беде проявляется истинная сила, я с несгибаемым мужеством начиная всё сначала, уже совсем не чувствовал себя сломанным. Как это всегда бывает на строительстве, после субподрядчиков мы получили доступ и должны были завершить свои последние работы; так случилось на объёмном и высоком железобетонном силосе, предназначенном для хранения глинозёма; нам надо было срочно выполнить металлическую кровлю силоса; сделать это в обычных условиях не представляло сложности; однако неожиданно именно в этом марте ударили 30-градусные морозы, и людям пришлось работать на 25-метровой высоты, сменяя друг друга каждые 20 минут, чтобы погреться у костра и снова лезть наверх и работать. По моему мнению, это была поистине героическая работа монтажников и сварщиков, которые мёрзли, обжигал им мороз на ветру лицо и руки, но всё-таки они выполнили работу в кратчайший срок. В эти минуты я вспомнил бригады Войналовича и Роговского, которые в Братске в такие же морозы выполняли сложные работы на строительстве РОЦа. А внутри корпуса электролиза сотни чугунных решёток, укладываемых на перекрытие вдоль электролизёров, были доставлены заказчиком с большой задержкой, и надо было сделать так, чтобы каждая решётка была плотно установлена и не качалась; бригада Зубова трудилась в три смены, чтобы в срок окончить эту объёмную работу. 31 марта акт сдачи корпуса под наладку оборудования был подписан, и это была большая победа строителей. С самого начала все знали: «Алюминий нужен стране! (Salus reipublicae – suprema lex, лат. «Благо государства, народа – высший закон»). И здесь уместно привести слова Томаса Стюарда, которые можно отнести ко всем нашим труженикам: «Тот, кто относится к труду, как служению человечеству, облагораживает свой труд и самого себя». Все мы испытали большое удовлетворение, хотя мой вклад в эту работу, по сравнению с коллегами, был очень небольшим, но я выполнял задания, не халтурил. Теперь я почувствовал, что всё-таки…всё-таки – впереди огни!..
Оставалась работа по ликвидации «несущественных мелких» недоделок, которые не влияли на пуск технологического оборудования, но это для меня было знакомым делом после работы на М8 в Красноярске. О недоделках в то время по стране ходил известный анекдот: американцы завербовали полковника наших ракетных войск и переправили его в США с чертежами новейшей ракеты; пока янки изготавливали ракету, полковник жил долгое время, как кум королю – вино, женщины и прочее, а когда ракета со старта не взлетела, полупьяного полковника спросили, в чём дело; проверив документацию, полковник рассмеялся и заявил, что в ней не хватает перечня недоделок, а без их устранения ракета не взлетит.
IV
… Да и кому рассказать?
При искреннем даже желанье
Никто не сумеет понять
Всю силу чужого страданья!
В марте трест предоставил мне небольшую двухкомнатную квартиру в новом панельном доме, расположенном в микрорайоне «Зелёная роща»; я переехал от Климко и стал жить один. Со смертью Светы окончилась счастливая семейная жизнь и началась совсем другая, какая-то чужая и ранее мне неизвестная, в которой многое воспринималось как в тумане; иной раз, разговаривая в рабочее время с каким-нибудь человеком, мне приходилось усилием воли заострять своё внимание, вслушиваться и реагировать, однако это неприятное чувство под влиянием интенсивной работы, которой я был рад, постепенно начало проходить.
Я написал Васе Аксёненко в Братск, предложив переехать ко мне, на что он дал согласие; период времени до его приезда был хотя и относительно коротким, но очень тяжёлым в смысле одинокого существования. Дом, в который вселилось много людей из бараков Правобережья, был сдан с большими недоделками: отопление заработало не сразу, не было горячей воды и пр.; спать приходилось в трико и рубашке под двумя одеялами. Естественно, после работы домой не тянуло, там нечего делать; спасала привычка интенсивно трудиться, не считаясь со временем. Горе недавней утраты так сильно действовало, что во сне Света приходила ко мне; утром вставал с тяжёлым чувством, которое не проходило до тех пор, пока не приезжал на стройку, и только погрузившись в дела, я мог освободиться от этой тяжести. Несмотря на то, что делалось в моей душе, сила привычки много трудиться тянула меня даже в свободное время к производственным делам. Часто придя с работы и поужинав, я ложился на кровать кверху лицом и лежал, не двигаясь, заложив руки под голову; помню очень хорошо, что ни о чём не думал; в голове моей не было ни мыслей, ни представлений, ни образов, это было тяжёлая пустота. По вечерам и особенно в выходные дни каждая мелочь, каждый поступок немилосердно напоминал мне о Свете; что бы я ни делал, за что бы ни принимался, непременно встретится что-нибудь такое, что живо воскресит память о прошлом, о счастливой минуте, о каком-нибудь маловажном эпизоде, на который, когда он происходил, не обращалось почти внимания, но воспоминание о нём вызывало теперь жгучий, страстный наплыв отчаяния. На фоне происходящего прежние семейные обиды вдруг стали казаться мне смехотворными пустяками; эти неурядицы, такие мелкие были давно-давно, задолго до трагических событий … и быльём поросли. Засыпая в пустой квартире, порой проступало прошлое – радостное, навсегда ушедшее; вспыхивали мгновенные странные мечты о будущем; когда и они гасли, сознание погружалось в состояние целительного безразличия: уже не было ни будущего, ни прошлого. Иногда это случалось и во сне – я просыпался, поражённый бесспорностью испытанного. Жизнь не налаживалась – безбытность.
После работы дома я опять оставался один-одинёшенек перед долгою, тоскливою, бесконечною ночью; потом в голову опять лезли мысли, меня мутило, я гнал их прочь, старался думать о хорошем или постороннем – и так до бесконечности, до умопомрачения…
Но на зов мой безответна
Тишина и тьма ночная…
Безраздельна, безпредметна
Грусть бесплодная, больная!
Отчего же сердце просит
Всё любви, не уставая,
И упорно память носит
Дней утраченного рая.
(Аполлон Григорьев)
Я был очень одинок, хотя вокруг множество людей; одинок, когда ехал на троллейбусе с работы домой, одинок, когда шёл из магазина с покупками и готовил ужин, одинок, когда, сидел за письменным столом, набрасывал план работы на завтра, затем перед сном читал газеты и книгу. Слава Богу, приехал Василий и стал работать прорабом на нашем участке; мы жили вместе, поселившись в разных комнатах квартиры и это было совсем другое дело, ибо кончилось моё одиночество.
Первое время спали на раскладушках, позже привезли со склада управления панцирные сетки и матрасы, поставили их на кирпичи и устроили кровати; на работе сделали стеллажи для книг, сварили вешалку и подставку для радиоприёмника и магнитофона – Вася был меломаном. С питанием мы устроились хорошо: в магазинах появились польские свежезамороженные овощи (зелёный горошек с морковью и шпинатом) и на завтрак подогревали их на сковороде, добавляли колбасу и заливали яйцом; обедали в столовой КРАЗа, а ужин готовили из своих продуктовых запасов. Постепенно жизнь налаживалась, по вечерам много работали с чертежами, читали газеты и книги, поскольку оба любили хорошую литературу; Вася с большой охотой заведовал музыкальной частью и даже провёл специальные провода с выключателями к своей кровати, чтобы слушать музыку «до упора» и выключать лишь перед сном, не вставая с постели. Хорошая, настоящая музыка всегда действовала на меня возвышающим образом и отвлекала от дум.
В 1960-е годы Роща застраивалась пятиэтажными крупнопанельными домами и зимой, естественно, полы настилались непросушенными досками, которые в тепле рассыхались, образуя большие щели, особенно в местах плинтусов; мы на это не обращали внимания до тех пор, пока не заметили мышей; однажды я проснулся ночью от того, что по мне бегает заблудившейся под одеялом мышонок; терпение лопнуло и в ближайшее воскресенье все щели и дыры мы забили досками и рейками; долго ещё слышали, как мыши скребли знакомые им места, но потом, видимо, перебрались к соседям и всё стихло.
Вася был добр ко мне. Однажды утром я притворился, будто бы ещё сплю, а он, вероятно, услышавший ночью мои стоны, начал спрашивать, не видел ли я чего дурного во сне. Вот так и жили. Кинотеатр в Роще только строился, а ехать в город не хотелось; женщины нас не интересовали, спиртным не увлекались; вечерами часто вспоминался Братск и всё, что с ним связано, а засыпая, у меня возникало какое-то бессилие и даже пустота в душе; разрешение подобных кризисов одни видят в выпивке, другие – в напряжённой работе, которая спасает от тяжёлых мыслей.
Жизнь и опыт убедили меня, что от жизни можно и даже должно брать не только то, что она даёт, но нужно стараться взять от неё и то, в чём она отказывает. Привычка, как известно, услаждает горе, и занятием, которое хоть как-то отвлекало меня от дум, стало увлечение фотографией, в том числе и цветной; у нас обоих были фотоаппараты, правда, проявлять плёнку производства ГДР в нескольких проявителях было сложным делом: в абсолютной тёмной ванной комнате Вася наощуп заливал в бачок последовательно три разных проявителя, точно соблюдая режим каждой проявки, я стоял за дверью, держа в руках часы, и громко сообщал время, а также время выдерживания в двух закрепителях. Печатать снимки на цветной ГДР-овской фотобумаге было тоже сложно, но интересно; сложность в том, что надо было как можно быстрее определить выдержку для каждого кадра, для чего в целях экономии (бумага была дефицитной и дорогой) приходилось нарезать полоски и использовать их в качестве пробы. К слову, через несколько лет эти фотографии, размещённые в альбоме, стали выцветать, появились тёмные пятна – это сказалось качество бумаги.
Изредка я писал в Братск Володе Рыхальскому о себе и однажды он в письме, помимо всего прочего, передал привет от друзей, которые помнили меня в те тяжёлые последние дни перед увольнением, когда я, по их словам, «ходил кротко-печальный, изображая всем своим видом отречение от благ земных; всё во мне говорило: mеmento mori – зачем всё это, когда всё кончается смертью». Ведь жизнь обретает смысл лишь в том случае, если нам есть с кем поделиться нашими чувствами, а с кем я мог поделиться? Только в письмах Володе я мог это делать, а так – работа, работа и в этом было спасение. С большой радостью я встретил семью Климко, которая однажды приехала навестить меня в Зелёной роще, посмотреть квартиру, а затем мы пришли на берег Енисея смотреть панораму Правобережья.
Я не собирался откровенничать, ни с близкими, ни, тем паче, с посторонними. Да и люди деликатно не вызывали меня на откровенность. Честно говоря, я избегал общения с кем-либо и на работе и вообще, но всё-таки совсем нельзя его было его исключить. Жизнь продолжалась, на работе я уже сдружился с ИТР; и это давало мне возможность окунуться в среду людей, близких по чувствам и убеждениям. А вообще, не званное мною прошлое вторгалось в настоящее – и с порога пробовало изменить настоящее, возможно, самым коренным образом; но я устоял благодаря поддержке, главным образом, Сергея и Василия. Да и то сказать, в обозреваемом пространстве ни в Братске, ни в Красноярске, слава Богу, ни с кем из моих друзей, сослуживцев и знакомых такой трагедии не случилось; наверное этим можно объяснить их участие в моей судьбе, неоценимую помощь, поддержку, оказанные мне и в первую очередь Рыхальскими и Климко. За что я им безмерно благодарен.
V
После пуска корпуса электролиза, где уже выплавлялся алюминий, весь наш участок снова работал на возведении следующего корпусе № 2, где были сосредоточены основные бригады СУ-49; кроме этого мы должны были устранять недоделки на Корпусе № 3 – в основном, вести расшивку швов в наружных стенах, оставленную на тёплое время года. Снятие каждой недоделки я оформлял актом, подписывал у представителя ОКСа завода и немедленно акт доставлял Иванову; работа меня увлекала, часто «прихватывал» вторую смену, отправлял Васю домой готовить ужин. Теперь на основной работе по корпусу требовалось не расслабляться, чтобы выполнять месячные планы и по целевым задачам, и по деньгам. В связи с созданием в тресте УПТК, Иванов стал по четвергам проводить производственные планёрки по рассмотрению недельно-суточных графиков; о них я ещё раньше прочёл в замечательной книге замминистра строительства УССР Лубенца, посвящённой оперативному планированию в строительстве, вышедшей в 1962 году, и на многие годы она стала моей настольной книгой в Красноярске и Братске. К сожалению, эта нужная для строителей книга была издана недостаточным тиражом, и десятки тысяч инженеров не смогли её приобрести; её я основательно проштудировал с карандашом в руках и нашёл в ней подтверждение наших, молодых инженеров, мыслей об эффективном управлении и улучшении организации строительства. Но так получилось, ни в тресте КПХС, ни в УС БЛПК слухом не слышали (или не хотели слышать?) о недельно-суточных графиках. И вот теперь, спустя четыре года, по инициативе Иванова в СУ-49 началось их внедрение. Естественно, слабая работа недавно созданного УПТК не способствовала 100%-ному выполнению этих планов, но Иванов требовал записать в недельный план многие работы, не обеспеченные ресурсами; но на участках все старались любыми путями выполнять задания. Как правило, план утверждался на основе обещаний, что необходимые ресурсы будут обеспечены в срок, но это были лишь благие пожелания. Иногда становилось трудно взаимодействовать с субподрядчиками; как-то возмутившись упрямством одного руководителя из субподрядчиков, который мешал нам вести работы широким фронтом, и его невозможно было никак заставить подчиниться требованию генподрядчика, Иванов резко выразился: «Ничего, не таким хребты ломали!» – фраза, взятая из лексикона партийных начальников, мне не понравилась.
Однажды я впервые встретился с неординарной ситуацией: во время весенней распутицы нам надо было срочно проложить рельсовый путь для башенного крана, который был крайне нужен трём бригадам и монтажникам «Стальконструкции»; по нашей заявке на участок должна была прибыть бортовая машина с прицепом, чтобы подвести рельсы; все мои звонки в главную диспетчерскую треста не дали результата, машину не прислали, работа была сорвана, о чём я доложил Иванову и Климко. На другой день при разбирательстве срыва оказалось, что сменный диспетчер Соляник забрал машину для личных нужд, отсоединил прицеп и весь день возил навоз на свой большой огород, был скандал. А если вдуматься: «Где советскому человеку взять машину, кроме как украсть её на производстве, и перевезти навоз на огород, урожаем которого семья будет кормиться всю зиму?»; но это диспетчер, «хозяин-распорядитель», а простой смертный должен как-то выкручиваться иначе; да что навоз, даже достать машину, чтобы похоронить человека, было огромной проблемой в те времена.
И снова о графиках, чтобы закончить; через десять лет о капиталистическом планировании хорошо написал в своей книге преподаватель ЛИСИ, побывавший в США в длительной командировке, его хорошо приняли строители разных штатов и предоставили ему все данные, которые он просил; в США, отмечалось в книге, срок выполнения работ не назначается, пока все необходимые ресурсы не будут на месте; и, тем не менее, внедрение недельно-суточных графиков в СУ-49 дало определённый толчок, хотя КПД от этого мероприятия составляло не более 50%.
И в заключение. Однажды Иванов попросил меня срочно отнести инженеру отдела комплектации УПТК нашу недельную заявку и одновременно попытаться решить какой-то конкретный вопрос по участку; я в УПТК никогда не был и спросил Л.Я., как я узнаю этого инженера, не зная его имени? Иванов выдал: «Толя, как зайдёшь в большой отдел, сразу увидишь женщину со взглядом нетельной коровы, ей и отдашь». О женщинах в СУ-49: постоянно общаясь с работниками управления в отделах, безусловно, я замечал взгляды женщин – во-первых, я был новенький в коллективе, во-вторых, холостой; очень неприятно было при сдаче материального отчёта общаться с высокой блондинкой, изнывающей от желания близко познакомиться; приятное впечатление произвела на меня только профорг Нина Филатова своим тактом и доброжелательностью, а остальных я разглядел значительно позже.
VIII
Я уже писал о работе нашего монтажного участка на строительстве корпуса электролиза № 2 после успешной сдачи корпуса № 3. Теперь в середине апреля с его весенней распутицей вдоль корпуса № 1 мы готовили рельсовый путь длиной 600м для монтажного крана субподрядчика «Стальконструкции»; везде непролазная грязь и бульдозер с трудом справлялся с устройством насыпи, перетаскиванием рельсов и шпал. В это время на участок направили освободившегося зэка Подгорного Павла, невысокого роста широкоплечего здоровяка; определили его в бригаду Беляеваса; Павел стал работать в звене, которое укладывало подкрановый путь; работал он хорошо, было заметно, что опыт у него есть и вскоре его поставили звеньевым, он возглавил эту тяжёлую работу.
В преддверии майских праздников мне стало особенно тоскливо. Никому незримая и неведомая глубокая рана после смерти Светы жгла меня и сушила вечною, несмолкаемою болью; эту рану и эти страдания знали только немногие: родственники и ближайшие друзья. Я часто вспоминал, особенно во сне, Свету, которую полюбил в лучшие жизненные годы именно в Красноярске. Стих Фёдора Тютчева:
Ещё томлюсь тоской желаний,
Ещё стремлюсь к тебе душой –
И в сумраке воспоминаний
Ещё ловлю я образ твой…
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…
IX
В мае управление распределяло премию за досрочную сдачу корпуса № 3, в котором уже выплавлялся алюминий. Suum cuique (лат. «каждому свое», т. е. каждому то, что ему принадлежит по праву, каждому по заслугам – положение римского права). Премия Госстроя СССР – это было общественное признание заслуг строителей СУ-49; признание – это всегда хорошо и приятно ощущать, что твоя работа полезна людям. Но я считаю, что каждому разумному человеку очень важно понимать, знать и о собственной значимости вне зависимости от признания начальников; очень важно для смертного признание самых близких ему людей, и пусть их будет всего несколько человек, но их признание заслуг будет самым ценным, ценнее самых больших официальных наград. Некоторые могут подумать (и я это знаю и даже слышал от друзей), что имярек заела зависть: другие награждены, а он нет; у меня тоже есть награды, в том числе правительственные, пусть и маленькие, но я всегда знал, награждая меня, одновременно почему-то не наградили работающих не хуже меня моих товарищей; то ли наград не хватило по разнарядке, или ещё почему-то; именно поэтому я цеплял награды на пиджак за всю жизнь лишь один или два раза по случаю. Тогда я тоже получил премиальные, хотя моё скромное трёхмесячное участие в досрочной сдаче корпуса № 3 было несравнимо с работой моих коллег, но я отдавал все силы для выполнения заданий, не считаясь со временем.
Вдруг у меня появилось такое богатство – премия, ну как тут не соблазниться! Я решил купить фотоаппарат и кинокамеру; недавно выпущенный в СССР фотоаппарат «Искра», который я купил по совету профессионального фотографа, был недорогим, но очень хорошим: в нём использовались широкая 6-ти сантиметровая плёнка, прекрасный немецкий объектив и снимки получались самого высокого качества, т.е. проработка даже мелких деталей была идеальной. В аппарате был сложный затвор и меня предупредили, что надо обращаться с ним очень аккуратно, чтобы не сломать; так я и делал, и всегда предупреждал об этом и даже сам взводил затвор, давая аппарат на минутку кому-то другому. Это был лучший в стране широкоплёночный фотоаппарат, но почему-то вскоре его сняли с производства и тысячи фотолюбителей, которые слышали о нём, не смогли его приобрести.