Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
XXIX
Корженевский и Тихон увлекались выпивкой каждый день во время обеда в прорабской, изрядно принимали на грудь; Тихона посылали в Березовку за водкой, а если ее не было, годился 40-градусный ягодный ликер, который был в магазине всегда, поскольку деревенские это не пили; после обеденного перерыва мы заходили в прорабскую, где наши начальники были уже поддатые, брали чертежи, нивелир, рейку и пр. и шли в рабочую зону на свои объекты. Значительно позже, работая в Красноярске, а также на других стройках страны, мы поняли истинную ценность нашей полностью самостоятельной работы на участке в Березовке, где мы давно чувствовали себя хозяевами стройки, и действительно были ими; это было приятно, несмотря на трудности; в душе мы гордились, хотя и не высказывались. Однажды в июне, после обеда, возвратившись в прорабскую от стариков, мы выслушали интересное сообщение нашего механика Виктора Шарфуна; он рассказал, что Корженевский, изрядно выпив в обед, увидел в окно приближающуюся легковую машину начальства, рванул через дорогу в лес прятаться; ехавший к нам Синегин, заметил это и побежал в лес догонять начальника участка; бегали они, пока пьяный наш начальник свалился в траву, а затем оба уехали в город в стройуправление; все это происходило на виду наших рабочих, механика, электрика, крановщиков, стыдно; с тех пор мы Корженевского не видели, его уволили; в то время были мы еще неопытными строителями и не понимали, откуда у семейных Корженевского и Тихона были лишние деньги на ежедневную выпивку; позже бывалые люди нам объяснили: выписывая липовые наряды нашим вольнонаемным рабочим, начальник и Тихон «делали деньги»; вероятно, Синегину и это стало известно.
Вскоре к нам прибыл из Усолья-Сибирского новый начальник участка Мисник – маленького роста, очень подвижный; нам он не мешал, лишь однажды начал что-то указывать и пришлось ему, плохо знающему чертежи и объекты, объяснить технологический порядок работ; относительно наличия у него способностей у нас большие сомнения. По существу, мы были в производственном отношении полными хозяевами на стройке и выполняли задания главного инженера, а Мисник исполнял роль хорошего снабженца, что нас вполне устраивало. В июле на участок прибыл на месячную практику студент из Томского политехнического института; наконец-то, впервые у меня появился помощник – спортивного вида парень, энергичный, любознательный и мои поручения по отделке корпуса дробления выполнял со старанием; работал он с прибывшим к нам звеном знаменитой большой бригады Бунякина, которая всегда работала на пусковых объектах Красноярска, но проживала у нас в жилой зоне.
XXX
После того, как каменщики Крылова завершили возведение коробки корпуса дробления, ко мне прибыла новая небольшая бригада, которая занялась устройством каналов и других конструкций на нулевой отметке внутри корпуса, а также бетонировала ж/б фундаменты под колонны самой большой галереи от первого корпуса перегрузки до корпуса сортировки и промывки; бригадиром был Аникутин Владимир, молодой, 30-летний мужчина, грамотный; я ставил задачи, бригада хорошо работала; стропальщиком под башенным краном трудился молодой парень «Гена-губа», и обслуживал он нескольких бригад, которым также был необходим кран, почему «губа»? Это прозвище ему, красноярскому отпетому хулигану, дали рабочие не только за очень толстые губы, но и за его постоянные крики, во время которых губы полностью обнажали десны; вид у него был еще тот, и старался он вести себя с рабочими и даже с бригадирами по-хамски: мог сесть отдыхать, когда рабочие требовали срочно поднять груз, мог вообще отлучиться на некоторое время и кран простаивал; это мешало работе, а когда ему делали замечания, отмахивался, огрызался, посылал подальше; как-то я в присутствии рабочих спокойно сказал, чтобы он прекратил безобразничать, иначе мне придется пожаловаться, этого оказалось достаточно, чтобы зэки вечером объяснили, как не сладко ему будет в шизо после моей жалобы; на другой день хулигана было не узнать, парень все понял и стал нормально работать; правда, был он страшным матерщинником, и волей-неволей отдельные его слова и фразы засели у меня в памяти: в течение жизни не могу полностью отделаться от того, чтобы иной раз не употребить матерные слова; конечно, в старших классах школы и в институте знал, как и все ребята, «милые» выражения: сука, падла и т.п., но за год работы в зоне с зэками ознакомился с многоэтажным матом, который прицепился ко мне крепко; вот нашёл объяснение этому у Артура Шопенгауэра: «Никто не может видеть выше себя. Этим я хочу сказать: всякий усматривает в другом лишь то, что содержится и в нём самом, ибо он может постичь и понимать его лишь в меру своего собственного интеллекта. Если же последний принадлежит к самому низкому сорту, то все умственные способности, даже величайшие, не окажут на него никакого действия, и в обладателе их он не подметит ничего, кроме самых низменных черт его индивидуальности, т.е. увидит всю его слабость, недостатки его темперамента и характера. Из них он и будет состоять в его представлении. Высшие умственные дарования так же не существуют для него, как цвет для слепого. Ибо никакой ум не виден тому, у кого ума нет, а всякая оценка есть продукт стоимости ценимого и познавательного кругозора ценящего. Отсюда следует, что мы ставим себя на один уровень со всяким, с кем разговариваем: здесь исчезает всякое возможное наше перед ним преимущество, и даже нужное в том случае самоотречение остаётся совершенно незамеченным. Если теперь принять в расчёт, что большинство людей отличаются совершенно низменным образом мыслей и слабыми способностями, т.е. во всех отношениях пошлы, то легко будет понять, что невозможно говорить с ними, не становясь на это время самому пошлым».
Сроки работ, которые однажды поставил мне на планерке главный инженер, поджимали, и я заметил, что бригада Аникутина с некоторого времени стала работать хуже без видимых на то причин; на мои замечания бригадир не реагировал, даже как-то нервно огрызался; я, когда мы были наедине, предупредил, что пожалуюсь начальству, в ответ на это он стал откровенно угрожать мне расправой; такое случилось впервые, и я попросил начальника лагеря Алексеева сообщить мне о том, кем был Аникутин до судимости (личные дела зэков показывать нам он не имел права), обосновав просьбу тем, что это мне надо, чтобы понять психологию молодого бригадира в интересах дела; Алексеев назавтра сообщил, что Аникутин окончил в Красноярске монтажный техникум, затем проявил себя злостным рецидивистом, имеет несколько убийств; тогда я понял, что его угроза расправы дело серьезное, пришел к Нестеренко, рассказал о сложившейся ситуации, но предупредил, что рапорт на Аникутина писать не буду, т.к. знаю жестокость последствий для зэка, посаженного в шизо; И.П. сказал, что после моего отпуска все будет улажено; значительно позже я узнал от Гены, а ему рассказал по секрету Шелегия: настоящей причиной слабой работы бригады на самом деле было то, что бригадир Аникутин попал под влияние двух зэков-бездельников, находящихся в его небольшой бригаде, ничего против них он не мог сделать, боялся их, такое среди зэков случается.
XXXI
Однажды в конце августа на объекте Гены с одним из рабочих произошел несчастный случай со смертельным исходом; звено каменщиков во 2-ю смену выполняло кирпичную кладку стен узла перегрузки с внутренних лесов на высоте 12 м.; обычно мы и бригадиры строго следили за тем, чтобы каменщики производили расшивку швов на фасаде одновременно с кладкой, но в эту смену прошел дождь и раствор в швах медленно схватывался из-за большой влажности воздуха; поэтому с расшивкой пришлось немного подождать; вместо того, чтобы перейти и вести кладку на другом участке стены, каменщики без остановки продолжили кладку, решив расшивкой нижних швов заняться позже; спустя некоторое время один из рабочих сильно перегнулся через стену и начал расшивать швы; через несколько минут, вероятно, когда начался прилив крови к голове и рабочий, возможно, теряя сознание, дернулся, и вывалился наружу, упал, разбил голову и его смерть была мгновенной; головой он ударился о ж/б балку наклонной галереи, которую в 1-ю смену рабочие бригады Морозова в моем присутствии смонтировали на 3-х метровой высоте; конечно, не было бы этой балки, он мог разбиться насмерть и от удара о землю, кто знает; лагерное начальство прислало посыльного к нам на дачу, мы быстро пришли на место и вместе с представителем лагеря опросили каменщиков; оказалось, что за полчаса до этого случая, они в балке грелись и довольно серьезно чифирили, поэтому работали под кайфом, в возбужденном состоянии; утром прибыл следователь, все записал и сказал нам, что суд решит, какое будет наказание; мы продолжали работать, узнали у Алексеева, который поднял личное дело этого зэка: погибший был холост, на нем висело несколько зверских убийств, в т.ч. он зарезал всю свою семью, были у него попытки побегов, поэтому суммарный срок в настоящее время составлял 42 года; мы подумали, что за такого зэка наказание не будет большим, однако ошиблись; судья присудил Гене за нарушение техники безопасности ежемесячные вычеты в размере 20% зарплаты в пользу государства.
XXXII
Первый год работы подходил к концу и в начале сентября мы стали задумываться об отпуске; одновременно уйти мы, естественно, не могли, но поскольку у Гены на корпусе промывки бетонные работы были в разгаре, а на моих объектах стабильно шла работа, то решили, что в отпуск я пойду первым; с заявлением я пришел к Нестеренко, он не возражал, но просил вернуться как можно скорее и распорядился выдать мне деньги на авиабилет в оба конца; это было для меня странно, я подумал, что он хочет быстрее вернуть меня на объекты в Березовку, чтобы завершить работы на фабрике. Как курьез могу отметить: в бухгалтерии не оказалось крупных купюр, выдали деньги пачками трояков и пятерок, а с учетом зарплаты, отпускных и авиабилета, сумма составила около 600 рублей; столько денег я держал в руках впервые, завернул их в газету и с этим довольно внушительным свёртком пошёл пешком в Зерногородок, а позже так же добирался в Ростов через Москву; с гордостью передал все деньги маме, и в течение отпуска она стала моим финансовым директором. У меня не было никаких планов, кроме отдыха в семье: спать можно сколько хочешь, на работу не идти, нет забот о производстве, мамина вкусная еда; Встречался с родственниками, друзьями, знакомыми, ходил на футбол, в кино, театр, филармонию; плавал по Дону на теплоходе от причала на Ворошиловском до 29-й линии и обратно, конечно, не один, а с сестрой Ольгой, окончившей школу, и ее подругами, которые часто посещали нашу квартиру; среди них была Тома Котенко, красивая девушка, типичная русачка, которая мне нравилась; несомненно, я с какого-то момента был увлечён ею, однако вёл себя корректно и всячески стремился обуздать свои чувства; она же была благодарна мне за рыцарскую сдержанность и с удовольствием проводила время со мной и Ольгой; я искал предлога поговорить с ней наедине, но как это всегда бывает, когда ищешь предлога – такой не находится; вечерами я провожал Тому домой в поселок Ордженикидзе и мы разговаривали, возникли общие интересы – это была моя первая настоящая влюбленность, да и я ей нравился, хотя был на пять лет старше; ближе к отъезду мы поговорили, я предложил ей ехать со мной в Красноярск, она советовалась с родителями и я, получив от ворот поворот, уехал обратно в Красноярск, естественно, переживал; Ольга и мама все видели и понимали, но не вмешивались.
… Бывает дружба нежной, страстной,
Стесняет сердце, движет кровь,
И хоть таит свой огнь опасный,
Но с девушкой она прекрасной
Всегда похожа на любовь.
(Евгений Баратынский, 1819 г.)
Шли последние дни отпуска, когда папа как-то показал мне свежий номер журнала «Новый мир» и посоветовал прочесть рассказ А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»; я быстро прочел и папа спросил мое мнение; но каково было его удивление, когда я сказал, что все это мне не интересно, т.к. один к одному списано с работы и жизни моих зэков, а именно, с бригады Крылова; все, что описано в рассказе, я знал и каждый день видел, и все рассуждения автора схожи с содержанием моих бесед с Крыловым; к этому рассказу я папе добавил еще некоторые свои сведения и сказал, что таких бригадиров, как Иван Денисович, у меня еще четверо на объектах; на папу и на многих других людей, как позже выяснилось, рассказ произвел сильное впечатление. Мой отпуск окончился, и я вернулся в Красноярск; Тома поехала учиться в Киев, жила там, но личная жизнь не заладилась, вернулась в Ростов, интересовалась, спрашивала Ольгу обо мне, но поезд уже ушел.
XXXIII
В первый день на работе я не увидел бригадира Махова, и Гена рассказал, что в мое отсутствие нормировщику пришлось посещать зону, чтобы расценивать наряды и отдавать их бригадиру на подпись; однажды, работая с Маховым, Тихон по своей привычке стал нагло срезать расценки; ранее я уже отмечал, что Махов со своей бригадой работал в январе в период самых больших морозов; они выполняли тяжелую работу по ручной разработке мерзлого грунта; пожалуй, ни одна бригада на стройке не работала в таких ужасных условиях; сам Махов был высокого роста, молчаливым, большой физической силы человеком, но несколько хмурым; умел так поставить дисциплину и организовать работу, что никто из рабочих не роптал, все работали слаженно; у меня с ним были нормальные деловые отношения, конфликтов никогда не было; и вот теперь, работая с нормировщиком в рабочей зоне, он несколько раз пытался указать ему на несправедливость в применении расценок, но тот был непреклонен; страсти в бригадире таились, и даже сильные, жгучие; но всегда горячие угли были постоянно засыпаны золой и тлели тихо; спор, вероятно, довёл бригадира до кипения; в гневе Махов схватил графин с водой и замахнулся на Тихона, который уже ожидал смертельной опасности; придя в себя, он вышел из зоны и написал рапорт на имя начальника лагеря и опера; расправа была жестокой: Махова по этапу отправили в Решеты на работу в Громадский карьер, откуда люди возвращались измученными инвалидами (силикоз и др.) или там умирали, рано оканчивающими свою жизнь; описание условий каторги, сделанное Виктором Гюго в «Отверженных», не идет ни в какое в сравнение с более ужасной сибирской каторгой; я и ранее никогда не писал рапорты, а после этого случая с Маховым твердо решил никогда не писать, чтобы ни случилось на работе.
Да, была еще одна новость о происшествии на одном из моих объектов; зэки из бригады Морозова еще до моего ухода в отпуск работали на новом объекте, узле перегрузки, расположенном на самом краю территории, в 10 м от запретки; они копали котлован глубиной семь метров, устанавливали щиты крепления вертикальных откосов, чтобы не произошел обвал грунта и не задавило рабочих, заготавливали опалубку для бетонирования стен подвала; я изредка, ибо основное время уделял сложным объектам, наблюдал за работой землекопов и говорил Морозову, что работа продвигается медленно и надо поднажать; ни я, ни начальник участка Мисник ничего не подозревали; на самом деле зэки на глубине трех метров рыли подкоп для побега; вынутый из тоннеля грунт вместе с основным грунтом котлована, поднимали наверх, поэтому лишний грунт не был замечен; вход в тоннель надежно закрывали щитами крепления для маскировки, а во вторую смену щит отодвигали и рыли тоннель; когда 16-метровый тоннель был готов, несколько зэков в сумерках решили совершить побег; все шло нормально, но когда они вылезли на поверхность, то увидели встречающих солдат охраны с автоматами – побег не удался; мне Шелегия рассказал, что кто-то из зэков сообщил за вознаграждение начальству – такое часто делается в лагерях.
XXXIV
Поработав несколько дней после отпуска, я был вызван к Нестеренко, который напомнил о моем серьезном конфликте с бригадиром Аникутиным, и сообщил, что было принято решение перевести меня на другую стройку, а именно на участок № 1, который возводил большой цех на предприятии п/я 121 (аффинажный завод), расположенный между улицей Красноярский рабочий и железной дорогой Москва – Владивосток; Синегин привел меня к начальнику участка Слесарчуку, познакомил, и я начал работать прорабом на новом объекте; так закончился ровно год работы молодого специалиста.
А как же личная жизнь? Первой осенью и зимой на нее времени почти не было – в будни работа занимала все время; по вечерам почти всегда разбор чертежей, расчеты, планирование работ бригадам, наряды – все это невозможно было делать на работе из-за постоянной занятости на стройке по обслуживанию бригад: выдача заданий и контроль, работа с нивелиром, ответственные разметки и т.п.; очень редко, помимо готовки, еды и отдыха, мы проводили время в компании коллег: отмечали дни рождения и другие даты, в кино не ходили, не тянуло, предпочитали почитать хорошую книгу или послушать музыку по радио, блаженно вытягиваясь на кровати.
Однажды в феврале, получив зарплату, в одно из воскресений мы решили «прибарахлиться», и поехали на левый берег в центр города покупать китайские добротные бостоновые темно-синие брюки, о которых мечтали; стоили они 340 рублей, цена довольно приличная; на автобусе переехали по льду Енисей и отправились в магазин; выбрали и примеряли брюки, пошли к кассе платить; в моем кармане денег не оказалось, подумал, может быть забыл дома; хорошо, что у Гены были деньги, и он занял мне; настроение было испорчено, а дома на столе, где я приготавливал деньги, их тоже не было, значит, потерял, но когда? Я лег на кровать, стал вспоминать поездку поминутно, и меня осенило: когда мы влезли на подножку переполненного автобуса, нас подталкивали два парня, но затем они быстро отошли и двери закрылись; вероятно, кто-то из них залез в карман моих брюк и незаметно стибрил деньги; сделали это очень ловко, профессионально, а я подумал, как же бывший ростовчанин, который в транспорте после многократных попыток карманников ни разу за пять студенческих лет не был обворован, проявил в Красноярске такую беспечность, не положив деньги во внутренний карман? Что интересно, ни тогда, ни позже я не сокрушался потерей этих денег – был восхищен мастерски выполненной работой жуликов; обо всем рассказал Гене и уже в нормальном настроении мы обмыли покупки. И еще, в те годы можно было купить хорошие китайские вещи; я решил отправить подарок маме к 8 марта и купил большой вязаный шерстяной платок темно-голубого цвета; все последующее время до самой смерти в 1975 году, мама благодарила, восхищалась этим теплым платком, который ее всегда хорошо согревал.
Однажды мы ехали в автобусе домой в Зерногородок, и на остановке вошли две женщины в телогрейках, явно было видно, что они ехали с работы домой, но успели, вероятно, после получки, крепко выпить; одна из них, сильно пьяная, еле стояла на ногах, шаталась и падала сверху на сидящих пассажиров, имела отвратительный вид, пыталась что-то петь, люди от нее шарахались; товарка хотела ее успокоить, но тщетно, пьяная разошлась, крыла всех матом; кто-то сказал: «Вербованные (официально это называлось «оргнабор»), что с них взять». Никто не хотел с ними связываться и делать замечание, что было бы бесполезно, люди ждали, когда они выйдут на своей остановке; многим, а нам в особенности, было противно видеть эту женщину, ведь такую отвратную картину мы видели впервые в жизни; к пьяным мужикам как-то привыкли, да и их можно всегда угомонить; нам было очень противно, мы еще не выработали в себе правильного к подобным сценам отношения. Когда наши ребята переехали на Шёлковую, то в освободившиеся комнаты квартиры вселилась семья вербованных и теперь часто по вечерам мы, отдыхая после ужина, слышали громкое топанье ног, нестройные звуки гармони и пьяные, бессвязные взвизгивания плясовой песни.
XXXV
Начиная с весны, по выходным дням мы иногда присоединялись к компании молодых специалистов, в которой заводилами были выпускники РИСИ Неля Романова-Овсянкина и Слава Романов; гуляли по городу, бывали застолья, ходили в походы наЧерную сопку, Столбы, ездили в Маганск, посещали картинную галерею, расположенную в доме напротив ресторана «Арктика», и знаменитое кафе на ул. Мира, в котором пекли вкусные пироги с черемухой; даже в последующие годы мы это кафе называли «не проходите мимо». К большому сожалению всех ребят, Славу Романова постигла трагическая смерть; он уже работал прорабом в монтажном управлении, был избран в комитет комсомола, активный, жизнерадостный; Слава и Неля поженились, а накануне рождения сына, когда жена была ещё в роддоме, случилась трагедия; во время вечерней пурги и сильного снегопада толпа людей, возвращавшихся после работы домой, переходила дорогу от станции Енисей к жилым домам; на большой скорости легковая машина, в которой находились пьяные руководители завода СК, врезалась в толпу, сбила несколько человек, Слава погиб на месте; Кировский райком ВЛКСМ организовал похороны, провожали Славу сотни его друзей, сослуживцев и простых жителей города.
В октябре к нам в комнату заявился наш товарищ по институту Володя Бимбад; мы не знали, что он тоже получил направление в Красноярск, а на наши вопросы, о работе, он ничего определенного пока ответить не мог; несколько дней Володя жил у нас, места в комнатах хватало после переселения ребят на Шелковую; в один из дней Володя попрощался с нами и сообщил, что уладил свои дела и отбывает в Ростов; только значительно позже он рассказал мне, что у него в институте осталась невеста Милентина, которая училась на курс младше, и причина того, что он смылся из Красноярска, была именно она – вот что делает любовь! Через год в сентябре в нашу комнату прибыл из Норильска еще один выпускник РИСИ 1960 года Игорь Аристов со своей гитарой, несколько дней пожил, поиграл, попел песни и, уладив свои дела в Совнархозе, отбыл в Ростов; но эти два эпизода на нас никак не повлияли, поскольку мы уже полностью втянулись в работу.
XXXVI
Прожив год в Красноярске, мы смогли многое узнать, увидеть и составить свои первые впечатления о городе; конечно, существуют энциклопедии, описания Красноярска, сделанные многими людьми и даже писателями; но здесь я поделюсь только личными впечатлениями. В городе, перенасыщенном крупнейшими в стране заводами и фабриками, очень не хватало нормального жилья и десятки тысяч человек жили в бараках без элементарных удобств; если на минуту остановиться в любом месте, даже в центре города, в поле зрения обязательно попадут бараки, построенные в военное и послевоенное время; я помню, только начиная с середины 1960-х годов, когда приступили к возведению крупнопанельных домов, людей стали переселять из бараков и селить в благоустроенные квартиры. Сейчас, в первые годы XXI века многие люди, вообще не знающие что такое барак, презрительно стали называть это дома «хрущёбами», не понимая, что в стране в те годы был сделан огромный рывок в решении жилищной проблемы, какого не знала ни одна страна мира. В Красноярске строили быстрыми темпами и промышленные, и гражданские объекты, но ощущался кадровый голод, мало было квалифицированных инженеров-строителей; на строительных объектах, которые отличались исключительной сложностью, работали мастерами и прорабами в основном практики без специального образования, или, в лучшем случае, окончив техникум; страна направляла каждый год выпускников строительных вузов, но их все равно не хватало. На многочисленных стройках рабочих не хватало; из западных областей страны постоянно прибывали кадры, т.н. вербованные, и надо признать, что это не самый лучший контингент для строек; но все-таки, основной рабочей силой на стройках были заключенные; в городе в окружении жилых домов находились десятки лагерей, где под усиленной охраной (вышки с автоматчиками, а иногда и пулеметчиками, собаки, натасканные на зэков, электроток по периметру забора) жили тысячи зэков; точно также охранялись и строительные объекты – огромные рабочие зоны; эти высокие заборы, окутанные километрами колючей проволоки, составляли характерный колорит города, и жители были вынуждены привыкать к этому (для иностранцев город был закрыт). По утрам, когда горожане пешком или на транспорте спешили на работу по центральной улице Красноярский рабочий, одновременно двигались колоны грузовиков с зэками; на каждом грузовике была укреплена будка, а на не застеклённых, оставленных для вентиляции, окошках были решетки из толстых металлических прутьев; внутри будок на лавках плотно сидели зэки, а снаружи дверей, и спереди по углам кузова стояли автоматчики; так ехали на работу эти «комсомольцы-добровольцы», но о них «Комсомольская правда» не писала, не положено; часто из окон слышались выкрики, порой матерные. Как курьез (я это видел своими глазами), накануне съезда КПСС, на улице вывесили большой плакат: «Партия сказала – надо, народ ответил – сделаем!»; бурная реакция проезжающих зэков – основных городских строителей – была соответственной и незамедлительной; всему этому каждый день горожане были свидетелями; утром и в конце дня, когда зэков везли после работы в лагеря. Забегая вперед, могу сообщить: когда в 1962 году председатель правительства А.Н.Косыгин, ехавший по улице Красноярский рабочий на объект, который я строил, проезжая мимо лагеря, расположенного на Канифольном, упрекнул отцов города: «Что же вы, товарищи, до сих пор не убрали из города лагеря?»; через год этот самый большой лагерь убрали, а вот, например, лагерь на станции Енисей, находящийся в окружении 5-ти этажных жилых домов, я видел в 1980-х годах, а может он сохранился до сих пор?
Однажды мы разговорились с коренным красноярцем о многочисленных заключенных в городе, и он сказал: «Что Вы хотите, ведь Красноярск еще с царских времен был пересыльным пунктом и таким же оставался он все советские годы вплоть до настоящего времени; отсюда этапы направлялись на север в Дудинку, Норильск, Маклаково, Енисейск и др., и на юг в Абакан и города Хакассии, а также на восток страны». С этим утверждением нельзя было поспорить и нам, как и многим приехавшим на работу, становилось ясно, куда мы попали; слава Богу, мы были молоды и никакого уныния по этому поводу не испытывали; тем более, что нам пришлось жить рядом с людьми, которые попали в эти края не совсем по своей воле: кто-то отсидел срок в лагерях ГУЛАГА и на родину не уехал, поселился здесь навсегда, у кого-то родители были или зэками, или сосланными сюда из западных областей, а многие, как российские немцы Поволжья, были перевезены в Сибирь в начале войны; все это тоже характеризовало Красноярск в 1960 году.
Расположение и планировка города нам очень нравилась: город разделен могучей рекой надвое, через Енисей пролегал единственный железнодорожный мост, построенный еще в царское время, и по нему ходили электрички, перевозившие людей с левого берега – старая часть города, на правый – индустриальная его часть; летом через Енисей устанавливали понтонный мост, по которому людей возили автобусы, а зимой переправа шла по льду; коммунальный мост только строился; на левом берегу речка Кача, впадающая в Енисей, на нем живописные острова – места отдыха горожан, а самый большой остров, через который пролегал мост, со временем был хорошо благоустроен, там позже построили великолепный стадион и спортивно-театральный дворец, и остров получил своё достойное название – остров Отдыха; но самое чудесное в Красноярске – это часовня на Караульной горе, откуда открывается прекрасный вид на город; до нашего приезда в городе было построено много красивых зданий: крайком партии, центральная библиотека, речной вокзал, аэровокзал, мединститут, жилые здания на ул. Красноярский рабочий, театры и ДК – все это, естественно, было сооружено заключенными ГУЛАГА. На правом берегу, в предгорье, находились заводы, возведенные в 1940-е военные и послевоенные годы, когда не думали о том, что город расположен в бывшей пойме Енисея, окруженной горами, и весь дым будет ложиться на жилые дома; такой густой дым, особенно в безветрие, мне не приходилось видеть в городах; по этому поводу существовал анекдот: «летят из Москвы на восток Хрущев (или Брежнев?) и Никсон, смотрят на российские просторы; вдруг Никсон, увидев внизу огромное черное пятно, спрашивает: что это такое, а Хрущев говорит: это город Красноярск; Никсон: как же там люди живут? Хрущев: да мы сами удивляемся, как они там живут». Благоустройство в городе особенно на окраинах оставляло желать лучшего; порывы ветра осыпали песком лица людей, песок проникал в одежду; во время застолья горожане пели, переделав слова: «Красноярский вальс звучит, на зубах песок хрустит …». Продовольствия в магазинах города было мало, если не считать нескольких дней пребывания Хрущёва, когда появились хорошие продукты; но консервы и фрукты стабильно поставляли китайцы, так же выручали качественной одеждой и теплым бельем; спиртное в магазинах было всегда: водка московская за 3-62 и неочищенная водка, «сучок», за 2-50; нам бывалые продемонстрировали: если капнуть этой водкой на чистый носовой платок, то на нем останется черное маслянистое пятно, но в нашей компании сучок не употребляли; хорошего вина в магазинах никогда не было и чтобы его достать, например, ко дню рождения, нужно было на вокзале штурмовать вагон-ресторан проходящего московского поезда; не считаясь с ценой, иногда удавалось купить пару бутылок; кроме этого, хорошее вино было в ресторане режимной гостиницы Норильского комбината «Север», но это дорогое удовольствие, которое мы в первый год не могли себе позволить; постоянно в магазинах было крепкое с отвратительным запахом сивухи плодово-ягодное, «плодово-выгодное», за 96 копеек – вино местного производства, то ли гидролизного завода, то ли завода синтетического каучука, не помню; но самое благоприятное впечатление производили на нас окрестности города, великолепная природа: район турбазы, Столбы (№ 31), живописная дорога в Дивногорск, Мана, Базаиха (западная), сосновый бор за Березовкой, Торгашинские пещеры, Черная сопка, Березовая роща и Сопка на северо-западе и многое другое.
XXXVII
Какой можно подвести итог? Хотя я имел институтский диплом инженера-строителя, но по-настоящему им еще не стал, считался «молодым специалистом»; правда, удалось в непростых условиях справиться с трудностями и построить в суровых зимних условиях, среди прочих, два важнейших объекта фабрики – приемные бункера и корпус дробления; оба они, как в дальнейшем показали результаты эксплуатации, выдержали большие динамические нагрузки. Прошло немного времени, мы уже здесь не работали, и в январе 1962 года я прочел в газете о том, что «завершилось строительство Березовской обогатительной фабрики и вскоре она начнет выдавать стройкам города свою продукцию»; приятно было сознавать, что большие трудности выпали на нашу долю, ведь все основные объекты фабрики построены нами. Так закончился первый этап в моей производственной деятельности.