Анатолий Модылевский
Жизнь и судьба инженера-строителя
В ноябре выпускающие кафедры выставили темы дипломных проектов для студентов нашего курса; я посоветовался с Пайковым и выбрал тему проекта «Ангар-мастерская на четыре самолёта ТУ-104»; меня привлёк большой пролёт несущих ферм (84м), а также возможность применить современные конструкции из алюминиевых сплавов с учётом опыта США; сразу начал поиск литературы, но в библиотеке РИСИ ничего не было, а в научной библиотеке Ростова нашёл краткие сведения по ангарам в книге Сахновского за 1935 год; поехал в ростовский аэропорт, но там был старый ангар пролётом 42м; кроме того, у меня не было размеров новых самолётов, военная модификация которых (ТУ-16) была секретной; написал письмо в Харьков своему школьному другу Виталию Мухе, попросил прислать основные размеры, чтобы можно было расположить самолёты в ангаре; Виталий ответил, что это невозможно, т.к. они работают в ХАИ с документацией, а выходя из читального зала обязаны сдавать все свои записи на хранение; и вообще сообщил, чтобы я с такими просьбами не обращался; Пайков посоветовал поискать материал во время практики на Украине.
Приближался новый 1959 год, но поскольку все были перегружены сдачей зачётов и подготовкой к экзаменам, ни о каком праздновании речь не шла; правда, наш профорг Нелля Усачёва принесла билеты в Дом пионеров, где 29 декабря проводился новогодний вечер для студентов вузов; запомнились викторины, призы, срезание с закрытыми глазами подарков, подвешенных на шпагате. Зимнюю сессию, которая была последней в институте, я сдал хорошо, но помучил всех экзамен по философии; учебника не было, готовились по конспектам и философскому словарю, взятому в библиотеке; абсолютно абстрактные понятия надо было зазубривать, чтобы сдать не на тройку; я, закрывшись в комнате, четыре дня с утра до вечера зубрил, как проклятый, а мама следила, чтобы никто мне не мешал; сдал экзамен на пять; конечно, у меня дома условия были идеальными, не то, что у ребят в общежитии или на съёмной квартире; многие студенты в группе, которые всегда учились на 4 и 5, и стабильно получали стипендию, срезались на этой чёртовой философии, которую с трудом сдали Чигринскому на тройку.
Однажды пятикурсников из вузов Ростова собрали в Доме офицеров; на сцене большого зала за столом президиума восседал генералитет СКВО; присутствовал на совещании маршал К.Е. Ворошилов, который был среднего роста в очень преклонном возрасте. На заднике сцены были развешены большие плакаты, схематично отражающие некоторые эпизоды ВОВ. Клемент Ефремович был в маршальской форме, встал, взял указку и начал слабым голосом рассказ о боях 1943-44г.г. Его не было слышно, все только разглядывали прославленного маршала. Ему было даже тяжело передвигаться по сцене и через несколько минут один из генералов сопроводил лектора к столу и усадил на стул; мы замечали, как старенький Ворошилов несколько раз вытирал слёзы платком, вероятно, от волнения и нахлынувших военных воспоминаний; очень быстро совещание закончилось и нас отпустили.
В Ростове летом проходили гастроли Свердловского театра оперы и балета; мне удалось послушать «Травиату», в которой пел знаменитый Даутов; побывал на прекрасном балете «Эсмиральда», но в последней сцене, когда героиня умирает, занавес заело, никак не опускался несколько минут, и пришлось ей, живой, убежать за кулисы. В этом зале я слушал легендарный джаз-оркестр Эдди Рознера. С Домом офицеров связано одно неприятное воспоминание. Мне очень нравится роман Шолохова «Тихий Дон», но вот о личности автора мы мало, знали; ведь слащавые публикации в советской прессе не давали цельного представления о человеке, им можно верить, а можно не верить. В студенческие годы в Ростове я сам был случайным свидетелем некрасивой сцены; с несколькими друзьями мы на Будённовском проспекте увидели у входа в Дом офицеров группу людей, стоявших возле легковой машины; там же была афиша концертов, поскольку зал был лучшим в Ростове, и в нём как раз проходил съезд донских писателей; мы подошли ближе, и в это время Шолохова, абсолютно пьяного, вынесли из подъезда и стали заталкивать в машину – картина неприятная. В те годы все знали, что Шолохов не просыхает у себя дома в Вёшенской, а газета «Вечерний Ростов» не стеснялась писать с бравадой об этом его «увлечении»; одну заметку написал молодой писатель, побывавший у Шолохова на семинаре; он с увлечением сообщал, что в первый же день для мэтра пятнадцати молодых писателей, приехавших из разных городов страны, было организовано большое застолье с выпивкой, которое окончилось поздно; утром продолжили, но хозяин отсутствовал, «болел»; все дни «семинара» откровенно пьянствовали и на этом он завершился; заметка не была критической, выдержана была в духе преклонения перед мэтром. Летом 1954г. в Алма-Ате проходил съезд советских писателей; в том году я окончил школу на Алтае и поступил в РИСИ; одна девушка из параллельного класса поступила в тамошний университет на филфак и присутствовала на съезде; она ещё в школе освоила стенографию и записывала выступления писателей; через какое-то время прислала в Ростов письмо своей однокласснице Жене Флеккель с речами выступающих; Женя дала мне прочесть выступление Шолохова; помню некоторые фразы, об Эренбурге: «Живёт в Париже, а сало русское ест»; о Коптяевой: «Моя жена носки штопает и романов не пишет»; были там и более откровенные высказывания. Из газет мы знали лишь о том, что летом он любил охотиться на Урале; о его жизни в Вёшенской многое могут рассказать сельчане, но молчат, понятно почему.
Весь первый семестр на военной кафедре нам читал лекции по устройству мостов, минно-подрывному делу и преодолению водных препятствий полковник Рошаль; с ним, высоким профессионалом и творчески одарённым человеком, прошедшим войну, нам очень повезло; 55-летний мужчина не был красавцем, скорее наоборот: крупное мясистое лицо, приличный животик, квадратная фигура, но студенты любили его за доброжелательность (в отличие от многих офицеров-солдафонов кафедры), начитанность, культуру и высокий профессионализм в вопросах инженерного обеспечения войск; минно-подрывное дело – его конёк (причину я узнал через 20 лет, но об этом позже); поскольку толковых наставлений в армии не было, нам приходилось дословно конспектировать лекции, чтобы не провалить экзамены; материала было много, Рошаль читал быстро, мы часто не успевали, просили повторить тезис, здорово уставали за ним записывать; он видел нашу усталость и делал 5-минутные перерывы, для разрядки и рассказывал смешной армейский анекдот, а затем произносил свою стандартную фразу: «А теперь, кто хочет – запишет (далее шла пауза), а кто не хочет – тоже запишет»; и мы снова писали конспект, боясь что-либо пропустить. В конце января состоялись государственные экзамены на звание офицера; все боялись: пять вопросов в билете, объём материала большой, поэтому размещали шпаргалки в карманах, а некоторые – и конспекты; перед тем, как меня вызвали, из зала вышел Миша Ермолаев и на вопрос: «Ну, как там?», ответил в своей манере: «Вокруг дубы, чувствуешь себя жёлудем, и каждая свинья съесть хочет»; но нам было не до шуток, все волновались; экзамен я сдал с первого захода, оценку не помню. Возвращаюсь к Рошалю, у которого была отменная память на фамилии студентов, мы это знали, побывав с ним после второго курса в военных лагерях под Каменском-Шахтинским. В 1960г. я был в Ростове, проводил первый в своей жизни отпуск. Однажды иду, ни о чём не думаю, по Будёновскому проспекту, спускаясь от Пушкинской к Дому офицеров; на полпути слышу, что кто-то навстречу печатает шаг и направляется ко мне. Ба! В военной форме полковник Рошаль, с серьёзным лицом отдаёт мне честь и говорит: «Поздравляю с прибытием, товарищ Модылевский!». Народ, идущий с работы, при виде этой сцены остановился, а я чуть не остолбенел от неожиданности; Рошаль протянул руку, мы поздоровались и с минуту он меня расспрашивал о Красноярске; как же мы, могли не уважать и забыть такого преподавателя. Но это не всё; через десяток лет я прочёл мемуары одного крупного военного начальника, в которых было упоминание о капитане Рошале, главном инспекторе 1-го Украинского фронта, который исполнял должность подполковника, передвигался на приданным ему маленьком самолёте и проверял постановку минных полей на передовой; прилетая в войска, он проверял заполнение минного журнала, в котором, как он нас учил, должны быть точные координаты с привязкой каждой мины, и если обнаруживал небрежность, приказывал во время войны: «Теперь, комбат, вы лично разминируете поставленные мины, которые указаны в журнале, и в котором привязка мин отсутствует»; выполнить такой приказ означало подорваться на собственной мине и попрощаться с жизнью; именно так нашему Рошалю приходилось «воспитывать» сапёров на войне.
Запомнилась мне встреча нового 1959-го года; я решил отметить её с ребятами 31 декабря в новом общежитии РИСИ, расположенном напротив кладбища и недалеко от главного корпуса РИСХМа; пришёл в комнату Володи Бимбада и Юры Кувичко с выпивкой и домашней закуской, а у ребят, помимо выпивки, были продукты, присланные из дома, в т.ч. большой брусок вкуснейшего домашнего сала; мы отметили встречу нового года в мужской компании и пошли на танцы, которые были организованы прямо в коридоре какого-то этажа; девушек с разных курсов было много, выбор большой и время проводили прекрасно. Я с Юрой, прохаживаясь по этажам, увидели возле ленинской комнаты группу ребят, стоящих напротив закрытой двери; мы поинтересовались и нам они сказали: «Занимайте очередь». Оказалось, что в комнате на диване одна девушка принимала ребят, сгорающих от желания; видно она встретила сексуальную революцию на 30 лет раньше всех в России; мы не стали испытывать судьбу и вернулись к танцующим. Позже в институте ребята сообщили, что этой проституткой была та самая красавица с нашего второго потока, которая любила на волейболе одёргивать пальчиком трусы ребят. В наше теперешнее время она в качестве служки устроилась бы в богатых домах и занимались сексуальным обслуживанием.
Сразу после зимней сессии наша группа во главе с руководителем Станиславом Николаевичем Сабанеевым поехала на преддипломную практику в Запорожье; прямого поезда не было, мы на ст. Синельниково делали пересадку; целую ночь сидели на вокзале, ждали поезда. Помню, как ребята играли в домино два на два: Коля Долгополов с Сабанеевым и Саша Кулаков со Славой Шабловским; игроки сильно шумели, не давали никому вздремнуть; финал игры был интересным: Коля был опытным игроком, а С.Н. не очень, и когда он в конце игры поставил не тот камень, Коля с досады замахнулся на С.Н, и чуть не обозвал его болваном, что, по правде говоря, нас испугало; игра расстроилась, но обиды со стороны С.Н. на Колю не было – всё-таки играть надо умело.
Расселили ребят в рабочем общежитии треста «Запорожстрой»; я и Гена Ковалёв (он поехал на практику с нашей группой) спали в большой комнате на пять человек с тремя местными рабочими-строителями; однажды к одному из них приехала жена, они поужинали, выпили и она осталась на ночь; не успев заснуть, мы услышали, как их кровать стала ходить ходуном от телодвижений и это сопровождалось соответствующими звуками; это был ужас – какой там сон и мы полночи не могли заснуть; утром встали с противным чувством, как будто вымазались в дерьме, а когда пошли умываться, один из рабочих сказал: «Сволочи, не дали поспать!».
Преддипломная практика была по сути ознакомительной, но полезной. С.Н. привёз нас трамваем на металлургический завод «Запорожсталь» и представил начальнику участка, нашему шефу, который строил первый в стране огромный цех гнутых профилей; коробка здания была окончена, велись кровельные работы. Шеф беседовал с нами в большой прорабской, я внимательно рассмотрел его: невысокого роста и очень грузный пожилой мужчина, который, несмотря на хорошо протопленную комнату был в полушубке и сидел в огромном, явно сделанным плотниками, деревянном кресле с высокой спинкой – кресло и начальник напомнили мне Собакевича. Кроме этой беседы общения с ним больше не было, как и не было общения с С.Н. – мы были предоставлены самим себе и это было хорошо; за несколько дней я осмотрел объекты участка и, уже зная, что работать придётся в Сибири, зарисовал в блокнот установку для изготовления плиток цементно-песчаной стяжки для кровли, выполняемой в зимнее время; на заводе обошёл все большепролётные цеха, сфотографировал фермы, но подходящего материала для моего ангара не было.
В первый день нам посоветовали пойти обедать в столовую мартеновского цеха, расположенную далеко от стройки; мы шли по заводской территории, переходя множество железнодорожных путей, по которым с приличной скоростью маленькие паровозы («кукушка») перевозили из цеха в цех платформы с изложницами, готовым металлом и пр. Обедали мы на втором этаже трёхэтажной столовой после того, как поела основная масса сталеваров; меня поразила длинная линия раздачи блюд с самообслуживанием и движущейся транспортёрной лентой для уборки грязной посуды. Но главное – это меню! На стене огромного обеденного зала висели две очень высокие «школьные» чёрные доски, на которых мелом был написан крупными буквами богатый перечень блюд: чего там только не было: борщей и супов более шести видов, десятки видов вторых блюд, большое количество разных блинов и оладьей, все молочные блюда, разнообразный десерт; и очень важно, что цены были в 2 – 2,5 раза ниже городских (забота профсоюза); обедая, мы просто балдели от удовольствия, ежедневно ходили только в эту столовую, а в дальнейшей жизни такого разнообразия пищи в заводских столовых я не встречал.
Наши девушки жили в женском благоустроенном общежитии отдельно от рабочих и однажды мы решили у них отметить «трудовые успехи»; именно тогда я впервые познакомился с украинским очень вкусным вином «Спотыкач», и даже перед отъездом купил бутылку домой; кстати, современный Спотыкач, который везде продаётся, совсем не такой, хуже. Общаясь с рабочими в общежитии, мы услышали несколько историй о пребывании в Запорожье индусов, которые проходили стажировку на заводе «Запорожсталь», чтобы затем работать на строящемся с помощью СССР металлургического комбината в Бхилаи; эти молодые индийские инженеры были в основном из богатых семей и вели себя заносчиво; на работу их возил небольшой автобус ГАЗик, который зимой не отапливался; однажды на полпути к заводу мотор заглох, шофёр вышел, покрутил рукоятку, мотор не заводился; поднял капот и стал искать причину в моторе; время шло, теплолюбивые индусы стали мёрзнуть, один из них вышел из автобуса и, не говоря ни слова, ударил по лицу шофёра; тот рукояткой огрел обидчика по спине, выбежали его товарищи и окружили шофёра, но он выкрикивая угрозы стал размахивать вокруг себя рукояткой, готовый поразить того, кто подойдёт; проходящие машины стали останавливаться, шофера, выяснив ситуацию, быстро загнали индусов в автобус и помогли шофёру справиться с поломкой. Другой случай. После поездки Хрущёва в Индию, вся страна знала дружеский призыв: «Хинди, руси – бхай, бхай!» И вот тёмные элементы, подкараулив вечером на тихой улице индуса, подняв руки, обращались: «Хинди, руси!», а индус автоматически поднимал руки вверх и отвечал: «Бхай, бхай!»; бандиты ловко снимали у него с руки дорогие часы и удирали.
Запорожье, как и многие города страны, был разделён на Новый город с современными домами, театром, филармонией и пр., и Старый город, а между ними пролегала широкая километровая балка с топким грунтом (теперь она вся застроена домами на свайных фундаментах). Проходя с Геной Ковалёвым по дороге, мы остановились у киоска «Союзпечати» и увидели на полке стопки книг-четырёхтомников в голубого цвета обложке, на корешке золотыми буквами – Н.С.Хрущёв; мы не знали его как писателя и попросили показать эти книги, но пожилая киоскёрша смутилась и сказала: «Це творы Никиты» и нам стало ясно, что в них собраны все длиннющие речи словоохотливого генсека. В Запорожье я впервые познакомился с украинской мовой: взуття, перукарня, по радио – учитилка и др. Киноафиши: Опивночи (Вполночь), Чаклунка (Колдунья) – этот фильм мы с Геной посмотрели, главная героиня француженка Марина Влади очень понравилась; посетили мы один раз театр и хороший концерт в филармонии.
Я не забывал о поиске материала для дипломного проекта, тем более на заводах «Запорожсталь» и «Днепроспецсталь» ничего не нашёл; один пожилой инженер мне сказал, что во время оккупации немцы, восстанавливая авиационный завод Антонова для своих нужд, привезли из Германии и собрали стальные фермы, чтобы перекрыть пролёт в 71 метр; это было для меня то, что надо и я поехал на авиазавод; сначала на проходной начальник охраны не хотел вообще со мной разговаривать, но потом разрешил позвонить в ПТО; начальник отдела выслушал меня и сказал, что в 1943 году при бомбёжках нашей авиации немецкое производство на заводе было разрушено и в дальнейшем разбитые металлоконструкции пошли на металлолом; я наивно попросил его разрешить мне посмотреть их большепролётные цеха, но поскольку это был военный завод, мне сказали, что это невозможно.
Практика подходила к концу и нам понадобился Сабанеев; кто-то вспомнил, что наш преподаватель живёт в гостинице и несколько ребят, я в том числе, пошли на поиски руководителя; нам разрешили зайти в номер, но дверь открыла женщина и сказала, что С.Н. нет; мы попросили сообщить ему, чтобы он посетил нас. Поскольку мы уже были взрослыми, понимали ситуацию, не осуждали С.Н., не сплетничали; на другой день он приехал в общежитие и разрешил всем уезжать домой.
В институте защитил отчёт по практике и теперь все помыслы были о дипломном проекте; моим консультантом по архитектуре был Владимир Иванович Григор, преподаватель, читавший лекции второму потоку (вот кому повезло!) и одновременно В.И. был главным архитектором Ростова, его некоторые творения: красивый жилой дом на проспекте Ворошиловском, в котором на первом этаже находился первый в Ростове двухзальный кинотеатр «Буревестник», имевший красивый интерьер; также рядом стоящее прекрасное здание горкома партии на ул. Энгельса, расположенного напротив часового завода. В.И. Григор был архитектором от Бога, интеллигентный, доброжелательный, хотя и строгий; я рассказал ему, что не имею точных размеров самолёта и не могу определить площадь ангара, а что касается мастерских, которые я расположил по бокам главного здания, то весь материал я нашёл в старой книге Сахновского. В.И. выслушал меня и ничего не сказал. Назавтра, о чудо! Он принёс мне небольшого размера справочник, на цветной обложке которого написано: «Die Flugzeuge UdSSR»; в нём было всё о наших «секретных» самолётах, и я выписал размеры ТУ-104: длина, размах крыльев, высота стабилизатора от пола, масса. Я удивился тому, как этот западногерманский справочник попал к В. И. и он рассказал, что будучи в командировке в ФРГ на улице в киоске их «Союзпечати» увидел книгу и купил. Впоследствии В.И. рассказывал нам, что на фронте в окопах перед штурмом немецких населённых пунктов, делал зарисовки карандашом красивых старинных построек на листах бумаги, которую ему выдавал штаб; а когда занимали города, то срисовывал интересные архитектурные детали; после войны В.И. раскрасил эти листы, и теперь мы их смотрели, слушая его профессиональные пояснения; имея теперь необходимые параметры самолёта, я мог разработать объёмно-планировочное решение, разместив четыре самолёта ТУ-104 в ангаре.
В декабре институт получил из министерства заявки строительных организаций со всего СССР; нам дали ознакомиться со списком, в котором были указаны места, предприятия и потребность в инженерах-строителях ПГС, в основном это были города Урала, Сибири и Дальнего Востока. Теперь выбор определялся желанием каждого студента в зависимости от его личных обстоятельств и желания: кто-то женился и хотел сам распределиться, кто-то хотел обязательно остаться в Ростове при папе и маме, кто-то хотел жить в тёплых краях или недалеко от них, а кто-то, и таких было большинство, хотели работать на крупных стройках. Мы все были идеологически подкованными комсомольцами и воспитывались под влиянием «Комсомольской правды» и других центральных газет («Известия», «Правда», «Советская Россия»), поэтому знали о великих ударных комсомольских стройках: в Красноярском крае – «Большая химия», в Кемеровской области – Антоновская площадка Новокузнецкого металлургического комбината, в Иркутской области – стройки Братска, на Сахалине – строительство новых городов, в Казахстане – Усть-Каменогорск, Караганда, Экибастуз и пр. – «к лазурным солнечным лучам ведёт дорога всех, будь в жизни честен, смел и прям и ждёт тебя успех! (Джами). Я и Гена решили выбрать крупную сибирскую стройку, но какую именно, было не ясно. Гена никогда не жил в Сибири, но я, прожив там 12 лет, расписал ему «в красках» все прелести достойной жизни, лишь бы мы поехали на работу вместе – для нас обоих и родителей это было очень важно. … «мы должны хотеть чего-то великого, но нужно также уметь совершать великое; в противном случае это – ничтожное хотение. Лавры одного лишь хотения суть сухие листья, которые никогда не зеленели» (Гегель),
В феврале деканат вместе с комсомольским курсовым бюро и старостами составил список студентов, который устанавливал очерёдность при выборе места будущей работы на производстве. Сразу замечу, что в отличие от ряда вузов страны, процедура составления такого списка была открытой и относительно справедливой; сначала был подсчитан для каждого студента средний балл по оценкам в зачётках; затем список корректировался: поднимали или опускали фамилию студента в зависимости от других «заслуг»: активная общественная работа, спортивные достижения, участие в самодеятельности, наличие выговоров и др.; в итоге впереди оказались комсомольские вожаки, а для остальных место в списке мало изменилось, мой балл был 4,77; окончательный список вывесили на стену, а в марте начала заседать комиссия по распределению, членами которой, кроме декана и заведующих основных кафедр, были представитель министерства и некоторые купцы из регионов. Студенты, находящиеся в начале списка, разбирали места в Москве, Ленинграде, Киеве, а затем – в Братске, на Сахалине и Камчатке, из списка сразу вычёркивались взятые места; я и Гена Ковалёв взяли Абакан и Канск, а три девушки из нашей группы – Красноярск; мы тогда уже знали из прессы, что в Красноярском крае разворачиваются большие комсомольские стройки, а как отмечал В. Гёте: «Человека формирует всё великое»; получив распределение, мы сразу пошли в читальный зал и в БСЭ нашли краткие сведения об этих городах. Я иногда задумываюсь над тем, почему именно так, а не иначе сложился мой жизненный путь. В сущности, я мог бы оказаться, как многие мои товарищи, на других стройках (но не дай Бог, в каком-нибудь РСУ) и в других местах. В 23 года я окончил институт и мог выбрать «тихую работу», но мне этого не хотелось. На моё решение поехать в Сибирь на большую стройку повлияло стремление проявить себя в серьёзном деле. Психологически мне легче было сделать выбор, поскольку детство и отрочество в течение 12 лет прошли в Сибири. Когда о своём выборе я сообщил Гене Ковалёву, он тоже загорелся, и теперь нас уже было двое. Затем воодушевились и другие из нашей учебной группы: Валя Пилипенко (Донбасс), Юля Филимонова (Ессентуки), Нинель Овсянкина (в Красноярске жили её мама и младшая сестра), Володя Бимбад (его сестра жила в Бийске). Как-то я прочёл у Артура Шопенгауэра: «… Было бы большим выигрышем, если бы путём заблаговременных наставлений оказалось возможным искоренить в юношах ложную мечту, будто в мире их ждёт много приятного. На самом деле практикуется обратное, т.к. большей частью жизнь становится известной нам раньше из поэзии, нежели из действительности. Изображаемые поэзией сцены сверкают перед нашим взором в утренних лучах нашей собственной юности, и вот нас начинает терзать страстное желание увидеть их осуществление – поймать радугу. Юноша ожидает, что его жизнь потечёт в виде интересного романа», но для некоторых ребят это действительно оказалось обманом, они быстро уехали из Сибири.
Моим консультантом по конструкциям и руководителем дипломного проекта был Михаил Моисеевич Пайков – легенда РИСИ; как он читал лекции по металлоконструкциям, я упоминал ранее; именно он привлёк нескольких ребят к работе на кафедре для изучения новейших инструкций по сооружению первых объектов в СССР с применением конструкций из лёгких алюминиевых сплавов. Забегая вперёд, отмечу, что в 1970 г. я работал в Красноярском НИИ по строительству; руководителем нашей лаборатории был Борис Петрусев, который за пять лет до меня учился в РИСИ; он вспоминал Пайкова, любимца студентов, который жил в доме при институте и был прекрасным преподавателем, образованным и творческим человеком, неизменным организатором весёлых капустников, участниками которых были студенты и преподаватели.
Я договорился с Пайковым, что выполню сравнение трёх вариантов рамных конструкций, пролётом 84м, в итоге приму наиболее экономичный; при расчёте рам были трудности с определением усилий в отдельных элементах, связанные, как ни странно, с «арифметикой» и приходилось попотеть при поиске ошибок; но наибольшую трудность пришлось испытать при разработке технологии монтажа рам. Почему? Во-первых, не было ни учебника, ни литературы по монтажу большепролётных ферм и рам; во-вторых, не было знающего консультанта на кафедре ТСП, и Пайков сказал: «Думайте сами». Я ещё раз стал просматривать американские статьи с иллюстрациями, на которых показан монтаж мостовых ферм, а Марк Рейтман помогал переводить с английского; в итоге решил монтировать половинки рам двумя кранами методом «на себя» и стыковать их в коньке, опирая на центральную временную передвижную опору; тщательно разработал конструкции временного усиления рам, чтобы плоская большая конструкция не деформировалась при подъёме с земли и установке в вертикальное положение; также появилась идея предварительного напряжения рамы с целью уменьшения расхода металла и, соответственно, удешевления строительства; это потребовало перерасчёта рамы, но игра стоила свеч; предварительное натяжение тросами, расположенными в канале бетонного пола, обеспечивалось домкратами и надёжно фиксировалось, до их снятия; всё это Пайков одобрил, а преподаватель кафедры ТСП подписал чертежи.
Раздел «Организация строительства» консультировал Черепанцев, молодой, толковый и доброжелательный преподаватель, с которым у меня ещё на четвёртом курсе при выполнении курсового проекта сложились хорошие взаимоотношения, они сохранялись в течение 24 лет, т.е. до 1983 г., когда я уехал в Братск; в дипломном проекте я разработал стройгенплан, где основное место занимали большие стеллажи, на которых производилась сборка полурам; рассчитал ТЭП и Черепанцев остался доволен. Теперь, после нескольких месяцев работы над проектом, я должен был разработать в разделе «Архитектура» генплан аэропорта, который в состав проекта не входил, но я и В.И. Григор решили, что эту интересную работу нужно обязательно сделать и показать на защите; я снова посетил ростовский аэропорт, но увидел там, что прибывающие самолёты поодиночке подъезжают к зданию аэровокзала, пассажиры выходят, а самолёт оттаскивают на стоянку; я задумал создать более эффективную схему, и как я самоуверенно считал, оригинальную. На лётном поле изобразил круг большого диаметра, вокруг которого по часовой стрелке двигались прибывающие самолёты, а также самолёты, отправляющиеся на ВПП. Нечто подобное значительно позже, в 2005 г. я увидел в одном из аэропортов Германии, и вспомнил свой проект; Григор дал мне несколько советов по планировке сквера перед зданием аэропорта, а схему лётного поля одобрил полностью; теперь на финише студенты занялись цветной отмывкой фасадов; я вычертил фасад ангара, в котором одна половина ворот (чтобы их показать) была закрыта, а другая половина, створки которой складывались гармошкой и перемещались на роликах, находилась в боковом кармане, т.е. наполовину ангар был открыт и был виден стоящий там самолёт ТУ-104; натянул лист ватмана с этим чертежом на деревянный планшет (подрамник) и сделал цветную отмывку, но чтобы можно было увидеть масштаб сооружения, хотелось нарисовать человеческую фигуру, чего я сделать не сумел; заметил, что Василий Васильевич Попов подходил к некоторым студентам и своей кисточкой что-то подрисовывал; попросил его нарисовать несколько фигурок людей для масштаба; он моментально обмакнул кисточку и за пару минут всё сделал: нарисовал двух механиков у самолёта и ещё двоих, которые ещё только подходили к ангару; я был восхищён точностью правдивого изображения в масштабе и ещё раз убедился в таланте Попова; он подсказал, как изобразить свет, падающий из бокового окна ангара в полутёмное помещение, где стоит самолёт, и с этой задачей я справился сам.
Вспомнил, как-то возвращаясь из института домой на трамвае № 1, пришлось часть пути пройти пешком; т.к. от Театрального переулка в сторону Сельмаша движение транспорта прекратилось, милиция оцепила Театральную площадь, и я пошёл вдоль трамвайных путей; всё пространство к югу от площади было забито автобусами, прибывших на митинг из сельских районов; площадь была заполнена сельскими жителями и горожанами, которые слушали речь Хрущёва, её транслировали по радио и благодаря репродукторам на столбах я всё хорошо слышал; один фрагмент речи был посвящён международному положению; наш лидер в частности говорил об Израиле и его агрессивной политике по отношению к арабам: «… какой-то Израиль, да нам достаточно послать туда несколько батальонов, чтобы утихомирить наглых агрессоров…»; генсек распалился (возможно, на обеде хорошо поддал), повысил голос, его речь, полная самодовольства и невежества, начала сопровождаться густым матом; народ ликовал, прерывая оратора бурными аплодисментами и выкриками; «вульгарное в короле льстит большинству его подданных» (Бернард Шоу). Дома папа спросил меня: «Ты не знаешь, почему по радио прекратили трансляцию митинга с Театральной площади?»; я сказал, что вероятно из-за начавшихся матерных выражений генсека.
Теперь предстояло хорошо подготовиться к докладу на защите; дома составил текст, начал читать и сокращать, чтобы уложиться в положенные 20 минут; выучил текст наизусть и «замучил» маму, репетируя доклад; в солнечный день вынес на балкон планшет и два листа (генплан и поперечный разрез ангара с двумя самолётами и перекрытого рамной конструкцией), сфотографировал всё и сегодня эти «исторические» фото находятся в моём фотоальбоме.