Александр Коломийцев
Яблони в цвету. Книга 1. Братья по разуму
Глава 5
1
Закрытый длинный лимузин мчался к городу. Брезжило сиреневое утро. На шоссе постепенно добавлялся транспорт, сдерживавший целеустремлённый бег автомашины. Водитель включил мигалку на крыше, тонко взвизгнувшую сирену. Повинуясь им, легковушки и грузовики покорно уступали лимузину дорогу, прижимаясь к обочине, и он безраздельно занял центральную полосу шоссе. Потянулись постройки, начинался город.
– Что, всё-таки, вы хотели посмотреть, уважаемые земляне? – спросил Уюнь, сидевший на втором сиденье. От водителя пассажиров отгораживало тоновое стекло, команды генерал подавал через переговорное устройство. Он развернулся на диванчике спиной к двери, чтобы видеть весь салон.
– Неплохо бы просто поездить по городу. Посмотреть на людей, город, сам облик вашей столицы и жизнь на тротуарах, – сказал, повернувшись к нему, Энтони Битов.
– Обязательно надо побывать в картинной галерее, музее изобразительных искусств, или как у вас называется место, где выставляются произведения искусства. По-моему, любой народ можно понять, только изучив его искусство, вообще, способы самовыражения. На это, конечно, нужна уйма времени, но хотя бы на пару часиков. А, генерал? – Мадлен с третьего сиденья перегнулась через спинку второго, положив руку на плечо Битова.
– Желание дамы, закон для учтивых кавалеров, – проворчал Форд, сидевший в дальнем углу.
– Мы можем поездить сейчас по окраине, это жилой массив, здесь в основном живут рабочие, безработные, в общем, простой люд, потом заглянуть в музей, а после этого проехаться по центру города и по другим районам, – подытожил Уюнь, и они с Битовым развернулись вперёд.
– Как, принимается такой расклад? – спросил Битов, покосившись на своего молчаливого соседа слева. Богданов пожал плечами, Форд что-то буркнул и Битов сообщил предупредительному экскурсоводу: – Единогласно!
Солнце в последний раз послало свои лучи и скрылось за крышами высоких зданий, напоминавших островерхие башни. Ветерок, пробегавший по улицам, словно по дну глубоких ущелий, подымал в воздух яркие обёртки, шевелил пустые пакеты в изобилии устилавшие тротуары и мостовую. Сквозь щели у дверок, окон лимузин понемногу наполнялся миазмами отбросов и помоек. Уюнь что-то сказал водителю, заработал кондиционер, и по салону поплыли запахи, напоминавшие запах печёных яблок. Из домов гуськом выходили люди в тёмно-коричневой одежде и толпились на остановках, подходили длинные приземистые машины и они, толкаясь и отпихивая друг друга, вваливались в них. Многие не останавливаясь, и не глядя по сторонам, шли куда-то, еле передвигая ноги. Лимузин сопровождали недобрые взгляды из узких щёлок, даже земляне чувствовали эту недоброту. На перекрёстках, занимая тротуар и проезжую часть, стояли группы людей. Их разноцветные одеяния резко отличались от унылого однообразия одежды прохожих. Странные одежды развевались на ветру, словно состояли из плохо скреплённых между собой отдельных полос материи. Эти роящиеся на пятачках люди, вели свою, обособленную жизнь – громко, пронзительно кричали и по очереди пили из узких бутылочек похожих на пробирки, передавая их по кругу. В одном месте из такой кучки выскочил бритоголовый человек и, схватив за руку проходившую мимо женщину, втащил в круг. К ней потянулись руки, одежда полетела на мостовую и обнажилась отвисшая, похожая на остроконечные кульки, грудь. Хулиганы переталкивали женщину, как мяч, срывая остатки одежды. Уюнь что-то сказал в переговорник и водитель, включив сирену, направил автомашину на резвящуюся ораву. Все разбежались, женщина тупо посмотрела в лобовое стекло, подняла с тротуара и мостовой разбросанные лохмотья и, даже не стараясь прикрыться и спрятать наготу, перешла на другую сторону улицы. По заднему стеклу заколотили брошенные хулиганами камни.
– Вечером здесь лучше не показываться, – проговорил Ейянь. – Этим всё равно – утро, ночь или день. Женщина – уличная проститутка, они привыкли к таким забавам. С ней бы поигрались, напоили пойлом, и утащили в ближайший подъезд. Главная неприятность для неё – испорченная одежда. Я немного знаю нравы окраин. То, что мы наблюдали, всего лишь безобидная шутка.
– Весело живёте! – прокомментировал Форд объяснения журналиста.
– Что-то мне расхотелось кататься здесь, – медленно проговорила Мадлен. – Взаимоотношения мужчин и женщин тоже показатель жизни общества. Мне как-то не хочется его исследовать.
Ейянь издал тихое шипение. Уюнь отдал приказание водителю и автомашина, сделав плавный разворот, поехала назад, свернув на следующем перекрёстке. Покинуть окраину без приключений не удалось. Посередине квартала улицу перегораживал разноцветный фургон. Рядом с ним стояли люди в синей униформе с жёлтыми лампасами на брюках и такими же полосами на куртках. Из ближайшего дома выводили людей со связанными над головой руками и заталкивали в фургон. В крытую машину, стоявшую на улице дальше фургона, загружали, как брёвна, лежавшие на мостовой тела. К притормозившему лимузину направился человек в синей униформе с зигзагами, оглашая воздух сердитым шипением и размахивая руками. Увидев правительственный знак, вытесненный на ветровом стекле, он развернулся и бегом подбежал к кабине фургона. Фургон тут же сдал назад, и лимузин поехал дальше.
В музее земляне бродили в полном одиночестве. Генеральская форма Уюня, значок правительственного чиновника, нацепленный Ейянем, действовали безотказно. По приказу генерала, ближайший постовой вызвал офицера, и здание оцепил кордон полицейских, служащих тоже удалили и заперли в служебном помещении. Лимузин подкатил к самому входу и земляне, надев длинные плащи с капюшонами, вошли в огромный вестибюль с колоннами, украшенными лепкой.
– Я сказал, что вы высокопоставленные гости из Юолии, – объяснил Уюнь.
– Здесь собраны картины, выполненные двести, триста лет назад, – сообщил Ейянь. – Для вас они, наверное, выглядят непривычно. Художник на отдельных пластинах вылепливал части картины. Состав материала очень сложный, я даже не могу объяснить. Потом пластины подвергались термообработке в специальных печах, с определённым режимом нагрева и собирались как мозаика в одно целое, уже после этого на лепку наносилась краска или цветной лак. Очень красиво, вам должно понравиться. Сейчас у нас, да и на всей Планете преобладает так называемое народное искусство. Здесь таких произведений нет. Они представлены в особых выставочных залах.
– По-нашему сказать, это что-то вроде горельефов, – произнес Битов, когда они вошли в первый зал и остановились возле первой картины, поражённые её мощью. – Титанический труд, надо признать.
Уже сами по себе горельефы казались чем-то необычным привыкшим к живописи и скульптуре землянам. Вблизи рельефно выступал каждый волосок, а издали, пластины составляли картину, сливались в единое целое, рождая иллюзию реальной жизни, брызжущей красками, весельем, или, наоборот, дышавшей скорбью. Много картин было на мифологические сюжеты, где люди боролись с вековечным злом, изображенном в виде огнедышащих змей, имелись полотна и с любовно-эротическим содержанием. По сюжету таких картин, женщине отводилась более активная роль, чем счастливому любовнику. Ейянь не умолкал ни на минуту, объясняя содержание горельефов, называя имена художников и героев, изображённых ими. Земляне, ещё не свыкшимся с мимикой и жестами инопланетян, порой противоречащих их собственным, требовалось преодолеть внутренний барьер, но всё равно они чувствовали, что соприкасаются с прекрасным, пусть даже и созданным чуждым им народом.
Форд, настроив аппаратуру, скрупулёзно снимал всё подряд и записывал объяснения добровольного гида. Богданов с Уюнем держались вместе и шествовали сзади, являя собой пару серьёзных людей, которые хотя и признают необходимость искусств, всё же считают занятие им немного легкомысленным делом.
Мадлен и Битов полностью отдались обрушившимся на них краскам, соединённым в непривычную цветовую гамму. Мадлен обняла своего рослого друга за пояс, а он положил большую ласковую ладонь на плечо возлюбленной. Тайнобрачные, когда их связь стала явью, не скрывали своих отношений, с благоговейным трепетом взирали на открывающиеся перед ними картины незнакомой жизни, изредка обмениваясь взглядами, разговаривая пожатием пальцев, понимая друг друга без слов. Перед одним горельефом они остановились и удивлённо переглянулись. На картине обнажённые юноша и девушка слились в любовном объятье.
– Роден, – изумлённо прошептала Мадлен.
– Что-нибудь не так? – спросил встревоженный Ейянь, не понявший смысл произнесённого девушкой слова. – Вам такие сюжеты очевидно непривычны. Вы, наверное, считаете картину чересчур откровенной, но это искусство. Картина называется «Экстаз».
Битов, приведя журналиста в полное замешательство, неожиданно для него весело рассмеялся.
– У нас тоже есть «Экстаз», только у нас скульптура, а не картина. Пропорции тела, конечно, не совсем соответствуют нашему эстетическому вкусу, но, – Битов покрутил перед собой ладонью, помогая себе жестом, – общий дух вашей картины и нашей скульптуры один и тот же – всепобеждающая Любовь. У них даже положение тел одинаково.
– И ваша скульптура называется «Экстазом»? – переспросил Ейянь, и зацокал языком. – Невероятно!
– Любовь везде любовь! – торжественно возвестил Форд, успевший заснять всю сценку возле картины.
– Будет вообще феноменально, если произвести отсчёт времени и окажется, что они создавались в одинаковой общественно-исторической обстановке. Ты записал мои слова? – спросил Битов, поворачиваясь к Форду. – Тема для диссертации будущему исследователю. Ты запомни, потом шампанское вместе пить будем.
Экскурсанты перешли в следующий зал, имевший форму сферы. Ейянь показал на мутно-грязный купол, сделанный из прозрачного материала.
– Понимаете, нашим картинам не хватает солнечного освещения. Сейчас вокруг галереи понастроили высотных зданий и заслонили солнце. Денег на содержание галереи нет, купол и окна даже некому мыть. Когда-то настоящие ценители приходили смотреть картины в определённое время суток, при ясной погоде. Картины, выставленные здесь, специально подобраны друг к другу и этому залу. Говорят, вся композиция выглядела настоящим шедевром. Я этого, к сожалению, уже не застал.
На несколько минут, как по заказу, лучи солнца отыскали обмытые недавним дождём прозрачные участки купола, проникли сквозь них в зал, сразу же преобразив его. Прежде всего, заигравшие краски вызвали изумление у самого Ейяня.
– Я же вам говорил! – воскликнул он восхищённо. – От солнечного света наша живопись выглядит ещё чудесней.
– Как хорошо, что мы заехали сюда. Видео не передали и десятой доли всего этого великолепия, – сказала Мадлен.
– У них плоховато с техникой. Не беспокойся, у меня получится что надо, – пообещал Форд, торопясь заснять преобразившиеся картины.
Земляне собирались провести в галерее два часа, а не заметили, как пролетело почти полдня.
– Эх, мы едва осмотрели четвёртую часть, а собираемся уезжать, – сокрушалась Мадлен.
– Всему своё время, дорогая, – благодушно утешал её Битов. – У меня уже в глазах мельтешит, как ни прекрасно всё, что мы здесь смотрели. Лучше проедем по городу, а вечерком ещё раз посмотрим то, что заснял Фёдор.
– Лучше бы посмотрели какую-нибудь научно-техническую выставку или как у них это называется. Хоть они и отстали от нас, а всё равно интересно посмотреть, как у них мозги в этом направлении работают, – проворчал Богданов, он уже давно смущённо позёвывал, прикрываясь ладонью.
Лимузин всё так же стоял у входа, и все быстро расселись внутри. Дальше путь пролегал через квартал зрелищных и увеселительных заведений. Ещё только приближалась середина дня, а здесь кишмя кишела разновозрастная молодёжь.
– А возле галереи горельефов я что-то не приметил толп жаждущих вкусить прекрасное, – меланхолично констатировал Форд, наблюдая за толпой.
– К сожалению, это так, – согласился Ейянь. – Мои сограждане уже не нуждаются в искусстве.
Улицу запрудила толпа молодых инопланетян обоего пола, на лицах читалась одержимость. По одежде и волосам пол определить было невозможно. На одних развевались уже знакомые землянам яркие одежды, у других наготу прикрывали лоскутки материи с бахромой по краям. Одни головы закрывали нечесаные патлы, свисающие на глаза и опускающиеся до плеч, другие сверкали обритыми черепами. Представительницы женского пола выделялись грудями, бугрящимися под одеждой или в разной степени обнажёнными. Одна такая представительница, опоясанная по чреслам поясом с куделью, поражая взгляд голым черепом и дёргающимся острым, треугольным лицом, с омерзительно подпрыгивающими в такт приплясываниям, выжатыми кульками грудей, прижалась к окну лимузина. Щадя чувства друзей-инопланетян, земляне воздержались от комментариев. Вслед за первой девицей, к окну приплюснулись ещё четыре лица, но рассмотреть что-либо через тоновые стёкла не смогли и оставили лимузин в покое. Ейянь пошипел и сказал:
– Мы не вовремя сюда попали. В каком-то Доме Грёз только что окончился сеанс и начнётся следующий. Сейчас тут будет представление.
Исступление, владевшее толпой, достигло апогея. Движение на улице застопорилось окончательно. Беснующиеся заглядывали в окна автомобилей, грозили сидевшим в них пассажирам.
– Я не пойму, – спросила у журналиста Мадлен, со смешанным чувством испуга и изумления наблюдавшая за происходящим, – они злятся или веселятся? И что вообще это значит?
– Они сами не знают, что с ними происходит, – ответил Ейянь. – Сеанс довёл их до исступления. Они хотят продолжить, но денег у них больше нет. У кого они есть, те устраивают побоища у касс. Ну, началось! – воскликнул он с отвращением.
Находившиеся под воздействием наркотических газов и электромагнитных излучений, толпа, не понимающая что творит, неожиданно бросилась к одному из остановившихся автомобилей. Шофёр пытался протиснуться сквозь пробку, но был вынужден затормозить. Появившимися в руках короткими палками в автомобиле выбивали стёкла, распахивали дверки и выволакивали на мостовую пассажиров. С дикими воплями их обыскивали, срывая одежду подряд с мужчин и женщин. Уюнь что-то сказал в переговорник, водитель включил сирену, на неё никто не обратил внимания. Денег у пассажиров оказалось видимо мало, их автомашина уже лежала вверх колёсами, женщина, несколько минут назад сидевшая в ней, под улюлюканье маньяков обоего пола, барахталась на мостовой, безуспешно отбиваясь от навалившихся на неё насильников. Один из водителей в панике сдал назад, пытаясь убраться отсюда подальше, но не рассчитал, и врезался в стоявшую сзади автомашину. Толпа принялась громить обе сразу.
– О, великие боги! – воскликнула Мадлен.
Уюнь быстро наклонился вперёд и дал новую команду водителю. Тот нажал какую-то кнопку, и через пятнадцать минут раздалось завывание полицейских фургонов. Люди в синей форме, не разбирая правых и виноватых, крушили всех подряд дубинками и швыряли в распахнутые двери машин. Один из полицейских подбежал к лимузину и, отдав честь, пошел впереди перед бампером, стреляя вверх из короткоствольного автомата.
– Н-да, – произнёс Битов, – комментарии излишни.
– А я те видео, которые нам показывали в обсерватории, воспринял, как фильмы ужасов, – откровенно признался Форд. – Действительность оказалась ещё кошмарней.
– Сейчас мы проедем в историческую часть столицы. Там вы посмотрите старинную архитектуру и скульптуры, – повернулся к Мадлен Уюнь. – В том районе никаких эксцессов не должно быть. Прошу вас, успокойтесь. Это обычное явление на наших улицах. Полиция даже не обращает на них внимания. Они приехали, потому что сигнал поступил с правительственной машины.
– Вам не кажется, генерал, что вот это и является самым страшным, – ответила взбудораженная происшедшими на её глазах бесчинствами девушка. Договорить она не успела.
Лимузин подъехал к высокому арочному мосту через одетую в камень реку, и мягко остановилась против светофора. Запищал вызов радиотелефона, водитель снял трубку и, открыв окошко в перегородке, передал Уюню. Генерал выслушал сообщение и медленно вернул трубку водителю.
– Что-то произошло. Нам приказано немедленно вернуться на виллу. Я, пожалуй, пересяду вперёд, – он открыл дверь и перешёл на переднее сиденье рядом с водителем.
Автомашина сделала крутой вираж и, выехав на широкую магистраль, под аккомпанемент пронзительной сирены, помчалась к выезду из города. Позади остались последние постройки и все поняли, что действительно, произошло что-то нехорошее. Посередине шоссе, прочь от города, двигалась колонна танков и грузовиков с солдатами. Встречные машины торопливо сворачивали на обочины. На звук сирены, продолжавшей раздаваться с лимузина, военные не реагировали. Обогнать колонну из-за встречного транспорта не представлялось возможным, и на ближайшем перекрёстке Уюнь велел водителю свернуть на второстепенное шоссе, устремившееся в сторону. Он сверился с картой и, на встретившемся ответвлении, показал влево. Автомашина послушно свернула, но не успела проехать и сотни метров, как прямо перед ними выросли пять фигур в коричневой униформе. Офицер поднял над головой скрещённые руки, стоявшие по обеим сторонам от него, четверо солдат недвусмысленно навели на лимузин автоматы. Объезд перекрывали росшие по сторонам деревья и кустарники. Лимузин, затормозив, мягко остановился. Уюнь, приоткрыв дверку и высунувшись до пояса наружу, что-то прокричал офицеру, одновременно показывая рукой на правительственный знак на ветровом стекле. Патруль не шелохнулся. Голос Уюня начал вибрировать и достиг высоких нот, но не произвёл никакого действия на заградотряд. Офицер опустил руки, показывая одной на обочину, а второй, делая решительные жесты, давая понять, чтобы пассажиры немедленно покинули автомашину.
Пока Уюнь препирался с патрулём, Форд, сидевший вдвоём с Мадлен и журналистом на заднем сиденье, закопошился в углу, осторожно приоткрыл дверку и, поставив одну ногу на землю, внезапно выпрямился над крышей, и направил на патруль лучи сразу двух парализаторов. Вся пятёрка осветилась голубоватым сиянием и рухнула на землю. Один из солдат успел нажать на спусковой крючок, и по бронированному корпусу пробарабанила автоматная дробь. Из укрытия в кустах стегнула пулемётная очередь, но Форд, нажав на гашетки парализаторов, мгновенно нырнул внутрь, и прикрылся дверкой. Эти выстрелы тоже не причинили никакого вреда, только стёкла с левой стороны покрылись паутиной трещин.
– Пусть отдохнут пару часиков, – сказал он невозмутимо, укладывая рядом с собой оружие.
– Гони! – выкрикнул Битов и в нетерпении ударил кулаком по перегородке.
Словно повинуясь его окрику, лимузин перевалил через поверженные тела, и рванулся вперёд. По земным меркам, скорость держалась под сто пятьдесят километров. Вскоре шоссе свернуло вправо и, водитель, спрямляя путь, погнал машину по открывшемуся за лесом полю. Кузов плавно приподнялся над осями и перестал скрежетать днищем о камни и прочие препятствия.
Форд захлопнул дверку, опасность миновала и Мадлен, глядя на него, всплеснула руками.
– Великие боги! Я тебя считала увальнем, а ты прямо, как всамделишный десантник! – Она захлопала в ладоши и, обняв его за шею, звонко чмокнула в щёку.
– Ладно тебе, чего там, – проворчал Форд, продолжая играть невозмутимость, но проступивший на щеках румянец свидетельствовал, что восторги, выказываемые изящной представительницей прекрасного пола его персоне, ему отнюдь не безразличны.
К вилле подъехали возле боковой ограды и, выскочив на шоссе, устремились к главным воротам. Едва лимузин затормозил возле них, створки раскрылись и, пропустив его во двор, сразу же сомкнулись. На шоссе, ведущем к вилле со стороны магистрали, показалась воинская колонна.
2
С корабля выдвинулся трап и вездеход, урча, вполз в транспортный трюм, сразу же сделав его тесным. Коростылёв помог Клэр выбраться и, протискиваясь между малюткой и стеной, они подошли к переходному отсеку. Воздух заполнил помещение, дверь взлетела вверх, за ней ждал Штокман, приплясывающий от радости. Клэр, порывисто раскинув руки для объятий, бросилась к нему.
– Вы где пропадали? Я тут чуть не помер от тоски. Рассказывайте. И ребята молчат. Подали условный сигнал, что заняли звездолёт, потом один раз вышли на связь, сообщили, что «Дерзкий» в наших руках и всё, молчок на этом.
Слова сыпались из юркого пилота, как из пулемёта. Смуглый, невысокого роста, он, подобно шарику ртути, вертелся вокруг Коростылёва и его спутницы, пока они шли по коридору, поднимались в лифте до кают-компании. Он забегал вперёд, появлялся то с одного бока, то с другого и не умолкал ни на минуту.
– Ах ты, бедненький, – Клэр ухитрилась погладить его по чёрным кучерявившимся волосам. – Сейчас я тебя пожалею, ты только остановись на минутку.
– Только не целуй! – воскликнул ехидно Штокман. – У тебя и так все губы распухли. Нашли, наверное, уютное местечко и утешали друг друга полдня.
Щёки молодой женщины залил предательский румянец, Штокман захохотал, захлопал в ладоши и схлопотал по загривку от Коростылёва.
– Ладно тебе, ясновидец! Мог бы и поскромней себя держать. Но ты и тактичность – понятия несовместимые. И, запомни, джентльмены, так себя не ведут. Тебя с твоим поведением, в лучшие дома Земли и на порог не пустят, разве что в зарядную для роботов. Твой юмор только они и могут вынести, потому что не понимают. Тащи бутылку и закуску, сам бы додумался, чем ехидничать.
– Пьянство на корабле – гибель для команды!
– Ещё схлопочешь, – предупредил Коростылёв, делая вид, что хочет поймать Штокмана за ухо.
– Ладно, уж, так и быть, только ради того, чтобы восстановить ваши силы, утраченные в длительном путешествию по этому небесному телу, – и, подмигнув Коростылёву, он выскочил из кают-компании.
– Балаболка, – сказал снисходительно Коростылёв, обращаясь к Клэр, – ты не обращай внимания. Это он одичал в одиночестве.
Клэр заняла кресло, в котором ещё недавно сидел Леклерк, и, откинув его, полулежала, наслаждаясь покоем. Наконец-то они в безопасности! Никто не стремится убить их, и им тоже не надо ни в кого стрелять. Коростылёв сел на пол у её ног, прислонившись спиной к коленям. Насвистывая модную песенку и коверкая её при этом до неузнаваемости, Штокман вкатил из кухонного отделения поднос с бутылкой «Нектара», тремя высокими бокалами и плиткой шоколадной смеси «Космос», своей пикантной горчинкой подчёркивавшей вкус вина.
– Так что Леклерк передал? – спросил Коростылёв, но не дождался ответа и повторил свой вопрос.
Штокман суетливо составил с подноса на стол привезённое вино, шоколад и торопливо покинул кают-компанию. Коростылёв крикнул ему вслед:
– Ты что, свихнулся тут в одиночестве? Не понимаешь, когда спрашивают?
Штокман вернулся и, распечатав бутылку, разлил вино в бокалы.
– Что пересказывать? – проговорил он, глядя в сторону, нехотя и с непонятным раздражением. – Сейчас передохнёте, прослушаете запись.
Поведение Штокмана никак не вязалось с его обычной фонтанирующей словоохотливостью, граничащей с болтливостью, и Коростылёв, в недоумении воззрился на него.
– Ты тут что, пил в одиночку? Сам на себя не похож. А со звездолётом связь когда?
Штокман быстро глянул на часы.
– Ещё больше двух часов. Командир велел дождаться связи и ничего не предпринимать.
– Я ничего и не собираюсь делать. Ну, ты точно свихнулся от тоски. Ожидание оказалось для тебя чересчур серьёзным испытанием. Ладно, за удачу! – и Коростылёв поднял бокал с золотистым, пенящимся вином.
Вкусив божественный напиток, Коростылёв подобрел, и принялся в красках, вызывая смех у Клэр и кривую усмешку у Штокмана, описывать, как их гоняли, словно зайцев, а он пытался втиснуть вездеход в какую-то нору. Штокман сидел, как на иголках, радость встречи уже прошла, и он хмурился всё больше и больше. Уже и Клэр тревожно смотрела на него и интересовалась здоровьем. Бутылка опустела, и Коростылёв сказал ему:
– Ну, давай свою запись.
Штокман мгновенно посуровел и, отрывисто шагая, подошёл к висящей на стене коробке информика и вставил в неё кубик.
– После подачи условного сигнала, Леклерк вышел на связь один раз и замолчал Я вышел на связь, как договаривались, слушал, потом вызывал сам, но он не ответил. Выходил на связь через час, но он опять молчал. Командир назначил время следующего сеанса, а до этого велел молчать и не выставляться. В случае, если обстановка изменится, послать СОС, – Штокман нажал кнопку и остался стоять у стены. Из информика раздался неузнаваемый после расшифровки сообщения, голос Леклерка. Передача шла одновременно на корабль и звездолёт, поэтому он обращался к Командиру.
– Мы вошли в звездолёт через главный вход. Вначале всё складывалось удачно. В проходе за приёмником нас ждали, но инопланетянам сильно помешал проинструктированный на этот случай Коростылёвым один из роботов. Заочно приношу извинения за те слова в его адрес. Феллини с Андерсом прятались за спиной взятого с корабля звёздного, и включили свои парализаторы до того, как открылась дверь и пятеро инопланетян сразу выбыло из строя. Благодаря предусмотрительности Феллини, мы знали, что всего в звездолёте находится двадцать человек. Робот указал их примерное местонахождение. В звездолёт мы проникли вшестером: я, Дзевановский, Андерс, Остапчук, Феллини и Сысоев. Коростылёв и Стентон прикрывали нас при входе, так как инопланетяне устроили маленькую драчку. Они должны на вездеходе вернуться на корабль, Штокман ждёт их. Дверь мы перекодировали, как договаривались. Проникнув в звездолёт, мы разделились. Я, Феллини, Сысоев по лестнице отправились в главную рубку, Остапчук и Дзевановский – к двигателям, Андерс остался у лифта и через некоторое время запустил его, чтобы отвлечь внимание. Тут инопланетяне допустили ошибку и облегчили нам захват корабля. Сыграла свою роль и внезапность, дежурившие у входа не успели послать сигнал тревоги. Двое из инопланетян спустились вниз, и попали под парализатор Андерса. Мы по пути проверяли отсеки, ближние к лестничному колодцу, но, как и следовало ожидать, там никого не оказалось. Выше к рубке мы услышали голоса. Это была обычная речь, не через переговорники. Разговаривали инопланетяне, наших не было слышно. Мы добрались до палубы главной рубки, и в это время поднялся лифт. Андерс, немного выждав, сам поднялся в нём, оставшиеся в рубке инопланетяне приняли его за своего. Андерс беспрепятственно вошёл в рубку и парализовал троих инопланетян. Он спорол горячку, ему надо было подождать нас. Четвёртого он не заметил или заметил слишком поздно. Он убил Андерса электроимпульсом, и скрылся. Как успел шмыгнуть мимо нас в лифт, не понимаю. У них какая-то сверхзвуковая скорость передвижения. Трое наших в рубке тоже оказались мертвы, как их убили непонятно – на теле раны отсутствуют. В штурманской обнаружили ещё один труп нашего, убит электроимпульсом. Вызвал в рубку звёздных роботов и отправил их прочёсывать звездолёт. Остапчук долго не откликался, хотел послать к нему Феллини и Сысоева, но он отозвался сам. У них дела сложились хуже некуда. Они напоролись на двух инопланетян, и один из них отключил Остапчуку правую руку. С инопланетянами был один из наших, его убили сразу же. Дзевановскому удалось парализовать одного инопланетянина, но второй застрелил его самого. Остапчук каким-то образом замаскировался и, выждав, врезал ему полную дозу, сомневаюсь, что когда-нибудь очнётся. Остапчук сам подняться не мог – очень слаб, сердце работает с перебоями. Руку залепили пластырями, но очень плоха. На предплечье ожог и вообще, потеряла чувствительность. Дали стимулирующих, положили здесь же, в рубке. Инопланетян заковали и сложили пока на главной палубе. Готовим с ребятами звездолёт к старту. Роботы прочёсывают всё сверху донизу, но пока безрезультатно. Выйду на связь через два часа.
– С тех пор молчит, – горестно сказал Штокман и стиснул кулаки.
Коростылёв сжал веки и спросил медленно, осевшим голосом:
– Что же сразу не сказал?
– Обрадовался, что живы, а потом как-то не мог. Клэр… такая радостная… – Штокман ссутулился и сел за стол, обхватив голову руками.
Сообщение Леклерка ударило его как обухом по голове и повергло в нравственный шок. Разливая вино, поддерживая шутливую атмосферу, он с ужасом смотрел на себя со стороны, терпел душевные муки, но не находил сил, чтобы сообщить о разыгравшейся трагедии и лишить товарищей радости после счастливо избегнутой опасности.
– Бедный Рэм, – проговорила Клэр, – как же так? Как же так?
Коростылёв встал, сунул руки в карманы и, склонив голову, прошёлся несколько раз вдоль стола. Остановившись рядом с креслом, резко выпрямился, посмотрел на часы.
– До связи ещё час сорок. Мы не можем столько ждать.
Клэр взглянула на мужа и поразилась происшедшей с ним перемене. Ни следа мягкости, будто не этот человек полчаса назад нежно касался её и доверчиво склонял голову на колени. Что-то жёсткое и непреклонное огрубило черты лица и сквозило во взгляде. Такое же выражение она подмечала в Командире, и сторонилась его в такие минуты. Штокман тоже почувствовал перемену, преобразившую Коростылёва, и сразу же, безоговорочно, и даже с облегчением, подчинился проявившейся в нём властности.
– Мы не можем столько ждать, – повторил Коростылёв, – стартуй, Али, – приказал он. Голос был чужим, сердце Клэр болезненно сжалось.
Они прошли в рубку и Штокман сел в штурманское кресло к компьютеру. Маршрут предстоял короткий, и для его прокладки много времени не потребовалось.
– Взлёт да посадка, – пробормотал он, перебираясь в пилотское кресло.
Коростылёв сел на освободившееся место и велел Клэр:
– Следи за небом, – собственно, в этом не было необходимости, он мог обойтись без её помощи, она своей эмоциональностью даже мешала, но ему не хотелось, чтобы Клэр в таком подавленном состоянии без дела болталась по кораблю.
Пока пилот готовил корабль к старту, Коростылёв решил запустить на всякий случай информационный зонд.
– Хоть будут знать, где наши кости искать, – проговорил он, передавая информацию в память зонда.
– Запускай, запускай, – отозвался Штокман, – только инопланетян предупреди, чтобы не сшибли.
Самым опасным в предстоящем полёте был старт. Если поблизости находятся пусковые инопланетян, защитная система корабля могла не успеть среагировать и сменить курс. Но Коростылёв переживал зря. Мобильных установок для ракет класса «земля-воздух» на Большом спутнике инопланетяне не имели, а военные базы и космодром располагались далеко. Но система слежения работала чётко и Клэр испуганно воскликнула: «Олег!»